Пир кончился, и гости разбрелись по длинным галереям и примыкающим к ним комнатам. Мы с Гатасу удалились за колоннаду, где освещение было не так ярко, и, сидя друг подле друга на краю фонтана, в пурпуровом бассейне которого играли золотые рыбки -- могущественные боги, по утверждению принцессы, -- с оживлением разговаривали о рыбах и богах, о нравах Египта, о философии, но больше всего -- о любви в Египте.
Гатасу была чудное создание: высокого роста, стройная, с царственным поворотом головы, с прекрасными руками бронзового цвета и большими черными глазами, полными нежности. Чем больше я смотрел на нее, тем больше начинал я любить ее, забывая обязательство свое к невесте Юдифи. Дочь какого-то торговца вином осмеливалась смотреть на меня свысока, тогда как принцесса крови, ясно и с милой стыдливостью показывала мне, что она не нечувствительна к моему вниманию.
Я продолжал говорить приятные вещи Гатасу, а Гатасу отвечала мне, делая в то же время вид, как будто хотела сказать мне: "не верь ничему, что я говорю". Да, могу заверить вас, что сердца наши бились в унисон, что мы утопали в блаженстве, когда принцесса вынула вдруг часы -- еще один механизм, употребление которого в древности неизвестно ни одному ученому -- и об явила мне, что ей остается жить всего три часа до наступления следующего тысячелетия.
Я почувствовал, что сердце мое готово разбиться. Закрыв лицо носовым платком, я зарыдал, как четырехлетний ребенок. Это очень тронуло Гатасу. Этикет не позволял ей утешать меня слишком старательно, а потому она только осторожно отняла от моего лица носовой платок, убеждая меня в том, что с помощью одного очень простого средства мы никогда не расстанемся с ней больше.
-- Почему не сделаться тебе мумией? Ты вместе с нами будешь просыпаться по прошествии каждой тысячи лет. Уверяю тебя, что после первого опыта все это покажется тебе так же естественно, как и ежедневный сон твой в течение семи, восьми часов. Тогда, -- прибавила она с восхитительным румянцем на щеках, -- мы в первые три, четыре солнечных цикла будем иметь достаточно времени, чтобы устроить кое-какие дела...
Такой способ счисления не мог не показаться странным тому, кто привык считать месяцами и неделями. К тому же у меня были обязательства по отношению к Юдифи... Но взгляд, брошенный на Гатасу, которая в свою очередь проливала слезы, порвал окончательно мою нерешительность. Я не колебался более, я все послал к черту: Юдифь, жизнь свою, обязательства -- и решил сделаться мумией.
Нельзя было терять ни минуты времени; церемония бальзамирования, даже самая простая, требует не менее двух часов.
Мы поспешили к главному жрецу, который всегда заведует ходом всей этой церемонии. Он тотчас же согласился на нашу просьбу и объяснил мне способ, употребляемый при бальзамировании трупов. Дрожь пробежала по всему телу моему при этих словах.
-- Труп! -- воскликнул я. -- Но я живой человек... разве живых бальзамируют?
-- Разумеется, -- отвечал жрец. -- При помощи хлороформа.
-- Хлороформа!!
Чем дальше, тем больше приходилось мне удивляться. Никогда не думал я, чтобы египтяне пользовались этим снадобьем.
-- О, невежественный варвар! -- и жрец засмеялся с презрением. -- Изучи науки Египта и ты узнаешь, что хлороформ считался у нас одним из самых обыкновенных анестезирующих средств.
Я отдал себя в руки великого жреца. Он приказал, мне лечь на ложе, стоявшее посреди центрального зала, и приложил мне к ноздрям вату, пропитанную хлороформом. Гатасу держала меня за руку и с тревогой следила за мной.
Я видел, как жрец склонился надо мной и раскупорил какой-то флакон. Ко мне донесся запах смирны и нарда и... я потерял сознание. Когда я пришел в себя, то увидел, что жрец все еще стоит, склонившись надо мной, но на этот раз держит в руке окровавленный меч из диорита. Я смутно почувствовал, что грудь мол вскрыта. Мне снова приложили ватку с хлороформом... Гатасу нежно пожала мне руку, -- и все исчезло вдруг... Я заснул на целую вечность.