Былъ базарный день, вслѣдствіе чего, Нижній-Новгородъ казался оживленнымъ болѣе обыкновеннаго. На Нижнемъ базарѣ шла самая дѣятельная торговля, купцы наперерывъ зазывали покупателей, выхваляя свои товары. Въ дверяхъ одной мучной лавки стоялъ ея хозяинъ Кулибинъ и отпускалъ покупателя; окончивъ съ нимъ разсчетъ, онъ вернулся въ лавку и заглянулъ за рядъ громадныхъ мѣшковъ Тамъ, въ самомъ углу лабаза, притаившись за мучными мѣшками, сидѣлъ мальчикъ лѣтъ двѣнадцати и такъ усердно вырѣзалъ что-то изъ дерева, что не слыхалъ шаговъ отца. Русая, кудрявая головка его низко наклонилась; голубые, умные глаза съ любовью смотрѣли на маленькую деревянную фигурку, которую онъ держалъ въ рукахъ. Ребенокъ былъ такъ хорошъ, что каждый залюбовался бы имъ, кромѣ отца, который стоялъ въ эту минуту передъ мальчикомъ съ сурово нахмуренными бровями. "Иванъ!" крикнулъ онъ, наконецъ, гнѣвнымъ, нетерпѣливымъ голосомъ. Ребенокъ вздрогнулъ и быстро вскочилъ съ мѣста; на его оживленномъ, полномъ мысли личикѣ вспыхнулъ яркій румянецъ; его работа и складной ножъ со стукомъ полетѣли на полъ. Сконфуженный и робкій, стоялъ онъ, низко опустивъ голову, не смѣя поднять глазъ на разсерженнаго отца.
-- Что ты опять тутъ дѣлаешь, негодяй? Такъ-то ты помогаешь отцу? кричалъ Кулибинъ.
-- Виноватъ, батюшка! едва слышно шепталъ мальчикъ.
-- Который разъ слышу я твое "виноватъ!" А? Пошелъ вонъ изъ лавки и не смѣй мнѣ сегодня показываться на глаза!
Ребенокъ, дрожащими руками началъ собирать свою работу, но отецъ яростно затопалъ на него ногами.
-- Брось все, бездѣльникъ! оралъ онъ.
Мальчикъ, едва сдерживая рыданія, выбѣжалъ вонъ изъ лавки, и пока шелъ домой, горе грызло его дѣтское сердце. "Господи, кабы этимъ только кончилось! шепталъ онъ со слезами: кабы отецъ больше не сердился на меня!" Между тѣмъ, въ лавку Кулибина вошолъ новый покупатель; хозяинъ встрѣтилъ его печальный, хмурый.
-- Что, Петръ Иванычъ, такимъ сентябремъ смотришь? Боленъ что ли? спросилъ вошедшій.
-- Благодарю покорно, здоровъ; да вотъ съ сыномъ бьюсь, огорчаетъ больно. Наказалъ Господь дѣтищемъ: никакого отъ него проку нѣтъ!
-- Глупъ, что ли, малый-то? съ участіемъ спросилъ покупатель.
-- Нѣтъ, этого сказать нельзя, парень онъ толковый, отвѣчалъ Кулибинъ. Посылалъ я его къ нашему дьячку грамотѣ учиться, думалъ, лучше будетъ грамотный-то въ торговомъ дѣлѣ; ну, и ничего, Бога гнѣвить не могу, наука ему далась: больно скоро прошелъ онъ букварь, часовникъ и псалтырь, писать научился и на счетахъ бойко перекидываетъ. Чего, кажется, лучше! Самъ знаешь, много ли у насъ грамотныхъ изъ посадскихъ-то людей? Посадилъ я малаго въ лавку, а онъ, чѣмъ бы къ дѣлу привыкать, да отцу помогать, забьется въ уголъ и -- чтобы ты думалъ? какія-то игрушки дѣлаетъ! Вотъ-те и ученый сынъ! Я въ его годы не такимъ былъ помощникомъ отцу, даромъ, что грамотѣ не зналъ!
-- Грѣхи, братъ! глубокомысленно замѣтилъ покупатель: вся бѣда, значитъ, отъ этой самой грамоты. А покажи, что за игрушки дѣлаетъ твой сынъ?
-- Да стыдно и показывать-то, вѣдь, не маленькій: мельницы дѣлаетъ, толчеи, флюгера и разныя другія штуки. Вонъ, одна на полу валяется!..
Кулибинъ поднялъ какую-то фигурку и подалъ ее купцу. Тотъ, внимательно посмотрѣвъ на чрезвычайно искусно выточенную вещицу, воскликнулъ съ удивленіемъ:
-- Да знаешь ли, Петръ Иванычъ, что, вѣдь, это мастерская штука: какъ есть, настоящая толчея!!
-- Не мало ужь я этихъ штукъ поломалъ и въ печкѣ пожогъ; все думалъ, авось, парень отучится отъ бездѣлья; да ничто не беретъ, совсѣмъ торговлей не занимается. Видно, за грѣхи Господь меня наказываетъ, мрачно кончилъ Кулибинъ.
-- А я вотъ что тебѣ скажу, Петръ Иванычъ: ты сына больно-то не тѣсни; можетъ, ему судьба выпала не купцомъ быть. Толчею эту я ломать тебѣ не дамъ, какъ хочешь, лучше ребятишкамъ снесу, наиграются.
-- Сдѣлай милость, бери, отвѣчалъ Кулибинъ:-- а теперь, давай о своемъ дѣлѣ потолкуемъ. И торговцы заговорили о мукѣ.