Мечтатели.
Въ женскомъ лиссабонскомъ монастырѣ Всѣхъ Святыхъ только что окончилась обѣдня, и монахини, а за ними и монастырскія пансіонерки стали чинно выходить изъ церкви. Это было въ свѣтлый весенній день 1474 года.
У самой церковной паперти за кустами колючаго рузгуса стояли два синьора въ черныхъ плащахъ и черныхъ беретахъ. Простота одежды указывала на то, что они были иностранцы: лиссабонцы любили-таки принарядиться.
Когда съ молодыми синьорами поравнялась послѣдняя пара пансіонерокъ, одинъ изъ нихъ толкнулъ другого локтемъ и шепнулъ:
-- Ты видѣлъ, Бартоломео, замѣтилъ?
-- Она на тебя смотритъ, Кристовалъ,-- отвѣчалъ другой.также шепотомъ.
Одна изъ пансіонерокъ, дѣйствительно, выглянула изъ-подъ покрывала, губы ея дрогнули, и плутовская улыбка открыла два ряда бѣлыхъ, какъ фарфоръ, зубовъ. Въ ея большихъ черныхъ глазахъ, остановившихся на мгновеніе на рыжеволосомъ Кристовалѣ, свѣтилось глубокое обожаніе.
-- Филиппа! услышала за своею спиною дѣвушка злобное шипѣнье одной изъ старшихъ сестеръ-монахинь,-- ты ведешь, себя не какъ дочь благороднаго дона Бартоломео Перестрелло, а какъ уличная дѣвчонка! Сегодня ты будешь стоять три часа у стѣны! И еще двѣсти поклоновъ во время вечерни на колѣняхъ посреди церкви...
Христофоръ Колумбъ, или, какъ называли его въ этой странѣ, Кристоваль Колонъ, не слышалъ словъ старухи, но видѣлъ ея злое лицо и слезы въ кроткихъ глазахъ Филиппы. Дѣвушка опустила голову и ускорила шаги, громко стуча о камешки дорожки своими грубыми башмаками. Когда пансіонерки и монахини ушли, Христофоръ увидѣлъ на пескѣ у своихъ ногъ маленькую записку. Онъ быстро поднялъ ее и развернулъ съ волненіемъ. У Христофора не было тайнъ отъ брата, и онъ прочелъ вполголоса безсвязное посланіе, написанное дѣтскимъ почеркомъ Филиппы:
"Вы такъ богомольны, вы такъ усердно молитесь у образа Богоматери, что мнѣ кажется, будто вы святой. Меня зовутъ донья Филиппа Моньицъ-Перестрелло. Мой отецъ -- кавалеръ морской службы -- умеръ... Моя мать помѣстила меня сюда потому, что надѣялась постричь меня въ монахини. Но я ни за что не хочу постричься... Монастырь -- это тюрьма. О, спасите меня, спасите! Филиппа".
Прослушавъ это посланіе, Бартоломео расхохотался. Христофоръ закрылъ ему ротъ рукою.
-- Ты съ ума сошелъ, сказалъ онъ спокойно,-- старухи услышатъ, и тогда все пропало.
-- Да что же ты думаешь предпринять?
Христофоръ усмѣхнулся и спокойно положилъ письмо въ боковой карманъ.
-- Отъ меня ничего не уйдетъ, сказалъ онъ,-- Идемъ-ка домой.
Братья Колумбы направились къ монастырскимъ воротамъ. Бартоломео замѣтилъ, что Христофоръ очень озабоченъ.
Вернувшись въ скромную квартиру, состоявшую всего изъ двухъ комнатъ, Христофоръ и Бартоломео принялись за свои обычныя занятія. Въ то время какъ Бартоломео погрузился въ какія-то вычисленія, Христофоръ, вооружившись перомъ и циркулемъ, чертилъ карту, заказанную ему кѣмъ-то изъ лиссабонскихъ моряковъ. Еще живя въ домѣ у своего отца, ткача Доменико Колумба, на родинѣ въ Генуѣ, Христофоръ имѣлъ хорошій заработокъ, благодаря своему искусству черченія. Доменико Колумбъ далъ всѣмъ дѣтямъ весьма скудное образованіе. Четырнадцати лѣтъ Христофоръ уже служилъ юнгой на генуэзскомъ кораблѣ; въ Лиссабонъ Христофоръ пріѣхалъ годъ тому назадъ уже морскимъ офицеромъ. Благоразумный ткачъ Доменико Колумбъ и жена его Сусанна не понимали бурной натуры Христофора. Положимъ, и Бартоломео не отличался любовью къ ремеслу отца, но страсть къ морю не была въ немъ такъ сильна, какъ въ братѣ.
Доменико сначала помѣстилъ сына въ остерію {Кабачокъ.}, которую держалъ нѣсколько лѣтъ въ Савоннѣ, но сынъ плохо торговалъ виномъ, и отецъ перевелъ его въ свою ткацкую мастерскую. Бѣдняга и тутъ жестоко ошибся. Хотя всѣ родные, дѣды и прадѣды Колумбовъ, были ткачами испоконъ вѣка, Христофоръ никуда не годился для этой работы: онъ такъ-же небрежно относился къ чесанью шерсти, какъ и къ продажѣ вина, былъ разсѣянъ, непонятливъ и изводилъ отца своею лѣнью. Вмѣсто того, чтобы работать за станкомъ, онъ дѣлалъ какіе-то нелѣпые чертежи кораблей, или бѣгалъ на набережную, гдѣ колыхались бѣлые паруса судовъ. Съ какою завистью смотрѣлъ онъ_ на нихъ! Все было напрасно,-- слезы матери, уговоры и угрозы отца. Наконецъ, Доменико махнулъ на сына рукою. Христофоръ, а за нимъ и Бартоломео, оба поступили на корабли юнгами. У Доменико остались еще два сына, Джіованни и Джакомо, и онъ рѣшилъ имъ передать свое дѣло: ткацкую мастерскую и остерію. Маленькая дочь Бланкетта отлично справлялась въ домѣ, помогая матери въ хозяйствѣ. Когда братья уѣхали въ Лиссабонъ, Блан.кетта давно уже была замужемъ; Джіованни умеръ, а Джакомо почувствовалъ такое же отвращеніе къ ткацкому станку, какъ и старшіе братья. Его манила тишина обители, и онъ сдѣлался монахомъ. Старикъ остался вдвоемъ съ женою, покинутый на старости лѣтъ дѣтьми, обремененный долгами. Тяжелое положеніе отца невыносимо мучило Христофора. Онъ винилъ себя, что не могъ быть его поддержкой, что бродячая натура влекла его въ неразгаданную даль. Образъ хилаго, покинутаго старика стоялъ передъ его глазами въ то время, какъ буря рвала паруса на корабляхъ, на которыхъ онъ возилъ вино изъ Хіоса, во время жестокихъ схватокъ съ пиратами, въ то время, наконецъ, какъ онъ мчался въ Лиссабонъ, привлеченный успѣхами мореплаванія въ Португаліи. Съ давнихъ поръ португальцы славились своими успѣхами на морѣ. Они вели обширную морскую торговлю; ихъ моряки прошли вдоль всего западнаго берега Африки, вплоть до мыса Доброй Надежды. На этомъ пространствѣ португальцы заняли рядъ африканскихъ острововъ и основали колоніи по берегамъ Африки для торговли съ туземцами. Въ эту эпоху море представляло много заманчиваго для отважныхъ юношей. Извѣстная доля пиратства заключалась даже въ самомъ благонамѣренномъ коммерческомъ предпріятіи. Корабли одного государства беззастѣнчиво нападали на корабли другого и съ спокойной совѣстью предавались грабежу и насилію. До Христофора Колумба постоянно долетали вѣсти о морскихъ разбояхъ и битвахъ; къ нимъ примѣшивались чудесные разсказы о португальцахъ и ихъ опасныхъ вылазкахъ на африканскомъ берегу, близь экватора. До него долетѣла и вѣсть о смерти великаго генія Португаліи, принца Генриха Мореплавателя, и о послѣднихъ подвигахъ капитановъ принца на великомъ западномъ океанѣ. Сынъ португальскаго короля Іоаньо, инфантъ {Инфантъ -- сынъ короля, принцъ въ Испаніи и Португаліи.} Генрихъ, страстно любя науки, покинулъ дворъ и поселился въ южной пасти Португаліи, близъ мыса св. Винцента. Выбранное имъ мѣсто находилось недалеко отъ африканскаго берега. Въ это время всѣхъ охватила жажда открыть морской путь въ Индію. О богатствѣ Индіи разсказывали удивительныя сказки. Инфантъ Генрихъ былъ увѣренъ, что, объѣхавъ Африку, можно достигнуть юго-западной Азіи. Существовало древнее преданіе о томъ, какъ нѣкогда финикіане объѣхали всю Африку, но боялись несносной жары подъ экваторомъ, боялись разсказовъ о дикихъ звѣряхъ, нападающихъ на корабли, объ огненныхъ потокахъ, объ илистой водѣ, густой, какъ студень, въ которой будто бы вязли суда.
Несмотря на всѣ эти страхи, Генрихъ снарядилъ на свой счетъ нѣсколько кораблей и отправилъ ихъ въ поиски за неизвѣстными землями. Но первые мореходы скоро вернулись, напуганные нелѣпыми сказками. Впрочемъ, нашлись-таки два отважныхъ рыцаря, рѣшившіеся во чтобы-то ни стало сдѣлать открытіе новыхъ странъ. Буря разбила ихъ суда и выбросила отважныхъ мореплавателей на маленькій островокъ Порто-Санто. На этомъ крошечномъ клочкѣ земли Генрихъ основалъ колонію, велѣлъ насадить на немъ различныя европейскія растенія и переселить туда многихъ европейскихъ животныхъ.
Въ 1420 году мореходы того же принца Генриха вновь открыли забытый и потерянный въ-теченіе цѣлаго столѣтія островъ Мадейру, на которомъ была основана колонія, и Азорскіе острова, основали колонію на Канарскихъ островахъ, извѣстныхъ уже древнимъ подъ именемъ "Счастливыхъ острововъ".
Мореплаватели не ходили еще тогда южнѣе Канарскихъ острововъ; ихъ пугалъ мысъ, далеко вдающійся въ море на западѣ. Около мыса были страшные водовороты. Этотъ мысъ долго считался границею міра и назывался мысомъ Нономъ; впослѣдствіи онъ былъ переименованъ въ мысъ Боядоръ. Около 1440 года португальцы достигли рѣки Сенегала. Близь устья Сенегала находится Зеленый Мысъ, а передъ нимъ лежатъ десять острововъ Зеленаго Мыса, открытые въ 1460 году.
Въ теченіе многихъ вѣковъ Востокъ составлялъ мечту ученыхъ и конечную цѣль торговыхъ людей. Востокъ представлялся земнымъ раемъ: тамъ были въ изобиліи металлы, жемчугъ, пряности, великолѣпныя растенія, гигантскія и разнообразныя животныя.
Въ тринадцатомъ вѣкѣ итальянскій путешественникъ Марко Поло посѣтилъ Китай, и его чудесные разсказы объ этой странѣ передавались во времена Христофора Колумба изъ устъ въ уста.
Инфантъ Генрихъ мореходецъ основалъ обсерваторію {Зданіе, устроенное для физическихъ и астрономическихъ наблюденій.} въ юго-западной части Португаліи и сгруппировалъ вокругъ себя искусныхъ мореплавателей; онъ положилъ основаніе величію и силѣ небольшого португальскаго королевства.
Въ Лиссабонѣ жило множество моряковъ и купцовъ различныхъ народностей, среди которыхъ было не мало генуэзцевъ. Немудрено, что разсказывая на родинѣ о славной Португаліи, они соблазнили этими разсказами сначала Бартоломео Колумба, а потомъ и Христофора. Благодаря своему умѣнью чертить карты и планы, братья нашли здѣсь вѣрный заработокъ. Но не заработокъ, конечно, удерживалъ въ Лиссабонѣ мятежную душу Христофора,-- столица Португаліи была для него окномъ въ далекія невѣдомыя страны за океаномъ. Онъ мечталъ о нихъ постоянно, даже теперь, вернувшись изъ монастыря Всѣхъ Святыхъ и углубившись въ работу. Наконецъ, Христофоръ бросилъ циркуль, и глубокій вздохъ вырвался изъ его груди.
-- Какой чортъ заставляетъ меня здѣсь сидѣть!-- крикнулъ онъ раздраженно,-- пожалуй, все, о чемъ разсказывали наши родичи въ Генуѣ и Савоннѣ,-- басни, и мнѣ порою даже кажется, что разсказы объ инфантѣ Генрихѣ -- тоже басни! Впрочемъ, его уже нѣтъ въ живыхъ... Вотъ уже годъ, какъ я сижу въ Лиссабонѣ и ни шагу не сдѣлалъ дальше стѣнъ женскаго монастыря! Неужели же я пріѣхалъ сюда только для того, чтобы чертить карты? Этимъ бы я могъ заниматься и дома.
Бартоломео попробовалъ пошутить:
-- Да, но ты бы не видѣлъ тамъ прелестной Филиппы Перестрелло!
Христофоръ улыбнулся; но сейчасъ же лицо его затуманилось грустью.
-- Бѣдный отецъ... прошепталъ онъ,-- я все думаю о немъ... въ прошлый разъ мы выслали ему нѣсколько червонцевъ... Но какъ этого мало! Вѣдь онъ разоренъ... Толкнула-же его злая судьба заняться покупкою и перепродажею земельныхъ участковъ... Говорятъ, Бартоломео, онъ потерпѣлъ большіе убытки... былъ обманутъ... Я все скрывалъ это отъ тебя... оказывается, онъ не заплатилъ за одинъ участокъ, и теперь его ждетъ судъ...
Бартоломео вскочилъ и въ волненіи забѣгалъ по комнатѣ.
-- Ужасная новость! Бѣдный старикъ! Какъ велика сумма долга?
-- Я не знаю,-- уныло отвѣчалъ Христофоръ,-- но думаю, что если мы съ тобою станемъ работать нѣсколько дольше, чѣмъ обыкновенно, то скоро въ состояніи будемъ заплатить за него долгъ. Но, подумай, братъ, развѣ въ этомъ платежѣ есть хоть капля смысла? Сегодня мы ему поможемъ, а завтра случится то же. Старикъ безпомощенъ, брошенъ,-- вотъ въ чемъ бѣда. Самое лучшее было бы жить возлѣ него, но... но... я не могу.
Онъ уныло помолчалъ и продолжалъ глухимъ, безнадежнымъ голосомъ:
-- По настоящему, кто-нибудь изъ насъ долженъ былъ бы вернуться на родину, но мы оба этого сдѣлать не въ силахъ. Мы чего-то тщетно ждемъ, горимъ отъ напряженнаго ожиданія. Если я уѣду изъ Лиссабона, мнѣ кажется, я навсегда распрощусь съ завѣтною мечтою найти новый путь въ Индію. О, Бартоломео, это свыше моихъ силъ!
Онъ закрылъ лицо руками, но, когда послѣ нѣсколькихъ тяжелыхъ минутъ отнялъ ихъ, глаза его смотрѣли спокойно, а голосъ звучалъ твердо.
-- Быть можетъ, мое рѣшеніе и жестоко; быть можетъ, отецъ умретъ тамъ, въ темницѣ, а мы погибнемъ въ пучинѣ морской... Но, оставаясь здѣсь для выполненія великой цѣли, я не буду винить себя, и ты, мой Бартоломео, тоже не долженъ ни въ чемъ упрекать себя. Каждый человѣкъ родился для того, чтобы выполнить ту или иную задачу. Я же глубоко вѣрю, что на мою долю выпала громадная задача Бартоломео!
Онъ всталъ, выпрямился, а глаза его гордо загорѣлись. Протянутая рука указывала на окно, откуда синѣло море.
-- Смотри! закричалъ онъ,-- море должно быть для насъ дороже отца, дороже родины! О, Индія, ты дашь мнѣ возможность разбогатѣть, чтобы твое золото пошло на борьбу съ проклятыми турецкими пиратами! Твое золото будетъ священно: оно освободитъ Гробъ Господенъ изъ рукъ невѣрныхъ.
Быстрымъ движеніемъ онъ разстегнулъ воротъ своей рубашки и показалъ брату на груди широкій темный рубецъ.
-- Этотъ знакъ -- рану положили мнѣ на грудь, сказалъ онъ торжественно,-- какъ священный залогъ ненависти къ пиратамъ. И я отомщу имъ. Рана моя ноетъ и проситъ этого, братъ!
Христофоръ весь дрожалъ отъ негодованія; слова его были рѣзки, но не надо забывать, что въ то время вся южная Европа страдала и отъ турокъ, и въ особенности отъ разныхъ пиратовъ. Они постоянно дѣлали набѣги на христіанскія земли, жгли, грабили, убивали и уводили въ рабство христіанъ. Вся Европа была охвачена непримиримою ненавистью къ туркамъ, и эта ненависть, естественно, приняла религіозный характеръ. Бороться съ турками, отдать на эту борьбу всю свою жизнь -- казалось дѣломъ чести, вполнѣ угоднымъ Богу.
-- Я соберу громадное войско на золото, собранное въ Индіи,-- звучалъ голосъ Христофора,-- это войско будетъ больше, чѣмъ армія самыхъ сильныхъ государей, и оно двинется на невѣрныхъ. Гробъ Господенъ я принесу, какъ священный даръ, Генуѣ или тому государству, которое поможетъ мнѣ совершить походъ въ Индію
-- Я не отстану отъ тебя!-- горячо подхватилъ Бартоломео.
Братья вздрогнули отъ удара колокола. Этотъ гулкій ударъ оторвалъ ихъ отъ міра мечтаній и вернулъ къ дѣйствительности. Христофоръ вскочилъ и сталъ искать шляпу.
-- Ты туда?-- спросилъ Бартоломео.
Христофоръ кивнулъ головою и улыбнулся. Должно быть, онъ вспомнилъ о маленькой монастырской затворницѣ.
Онъ быстро вышелъ изъ дому и повернулъ къ холму, на которомъ стоялъ монастырь Всѣхъ Святыхъ. За вечерней онъ не видѣлъ Филиппу Перестрелло на ея обычномъ мѣстѣ въ хорѣ пѣвчихъ, откуда серебристыми переливами звучалъ ея свѣжій голосокъ. Въ волнахъ кадильнаго дыма онъ замѣтилъ ея стройную фигуру на колѣняхъ посреди церкви, склоненную къ полу головою. Она горько плакала. Бѣдная маленькая Филиппа, какою жалкою показалась она Христофору въ этой согбенной позѣ рядомъ съ наказавшей ее монахиней!
Взволнованный покинулъ Христофоръ Колумбъ монастырскую церковь. Онъ рѣшилъ спасти Филиппу, во что-бы то ни стало вырвать ее изъ этой тюрьмы.
На другой день Христофоръ въ сопровожденіи Бартоломео подходилъ къ небольшому старому дому, окруженному садомъ съ паттіо {Паттіо -- внутренняя вымощенная часть двора, гдѣ проводятъ обыкновенно время жители Пиренейскаго полуострова. Она обсажена растеніями и окружена галлереями.}, гдѣ донна Изабелла, вдова извѣстнаго моряка Перестрелло, любила проводить свободное время. Онъ засталъ хозяйку въ обществѣ дочери, миловидной дѣвушки. Дочь играла на мандолинѣ, а мать, наслаждаясь вечернею прохладою, слушала нѣжную мелодію. Музыка растрогала ее; мечтательный взглядъ ея погасшихъ глазъ устремился въ голубое небо, гдѣ рѣяли мелкія перистыя облака въ румянцѣ заходящаго солнца. Она думала о мужѣ, котораго небесныя силы навѣрное успокоили въ царствѣ вѣчнаго свѣта, такъ какъ онъ былъ добрый католикъ.
Приходъ трехъ гостей прервалъ ея мечтанія. Молоденькая Марія Перестрелло выронила изъ рукъ своихъ мандолину и испуганно уставилась на двухъ незнакомцевъ, которыхъ привелъ съ собою ея женихъ, морской офицеръ Педро Карреа.
-- Простите меня, донна Изабелла,-- началъ донъ Педро,-- за то, что я такъ безцеремонно ввожу въ вашъ домъ этихъ молодыхъ синьоровъ, но они -- мои друзья, и, на правахъ сына, я позволилъ себѣ представить ихъ вамъ. Надѣюсь, мои друзья сдѣлаются и вашими друзьями.
Послѣ такой любезной рѣчи донна Изабелла отвѣчала съ неменьшей любезностью:
-- Дорогой донъ Педро, я думаю, что вы не можете привести въ домъ вашей невѣсты недостойныхъ людей.
Она церемонно раскланялась съ пришедшими и, хлопнувъ въ ладоши, велѣла старому едва волочащему ноги слугѣ принести прохладительнаго питья и фруктовъ, такъ называемую "меріэнду" или угощеніе. Снова зазвенѣла мандолина, и подъ ея несложный напѣвъ полилась тихая бесѣда. Братья-Колумбы удивлялись, какъ просто и легко имъ удалось познакомиться съ семьею Филиппы. Еще наканунѣ вечеромъ они ломали голову, какъ проникнуть въ домъ къ доннѣ Изабеллѣ, которая жила очень уединенно и замкнуто послѣ смерти своего мужа, морехода инфанта Генриха. Утромъ счастливый случай привелъ къ нимъ одного изъ заказчиковъ морскихъ картъ -- дона Педро Карреа. Это былъ молодой блестящій морякъ, котораго, какъ было слышно, правительство въ скоромъ времени назначало губернаторомъ острова Порто-Санто. Въ разговорѣ Педро Карреа упомянулъ имя своей невѣсты -- сестры Филиппы Перестрелло. Это сообщеніе развязало языкъ Христофору, и онъ тутъ же безъ утайки разсказалъ дону Педро свою исторію въ монастырѣ Всѣхъ Святыхъ. Молодой офицеръ разсмѣялся и обѣщалъ Христофору устроить его женитьбу на Филиппѣ.
Сидя на галлереѣ паттіо, донъ Педро разсыпался передъ Изабеллой Перестрелло въ похвалахъ генуэзскимъ братьямъ; въ особенности онъ расхваливалъ Христофора Колумба. Увлекшись безкорыстною ролью свата, донъ Педро не щадилъ красокъ для похвалы Христофору и безъ стѣсненія искажалъ истину.
-- Этотъ храбрый рыцарь изъ знаменитаго рода въ Генуѣ, говорилъ онъ,-- это -- герой, убившій на своемъ вѣку болѣе тысячи пиратовъ и взявшій въ плѣнъ десять турецкихъ галеръ. На груди онъ носитъ вѣчную память о проклятыхъ невѣрныхъ,-- рану отъ кинжала врага. Онъ поклялся отомстить невѣрнымъ. Его знаетъ самъ король. Когда я получу должность губернатора,-- я сдѣлаю его своею правою рукою и выхлопочу ему потомъ назначеніе губернаторомъ въ одну изъ колоній,-- на это я уже получилъ обѣщаніе...
Тщетно братья дѣлали знаки дону Педро, стараясь остановить потокъ этой краснорѣчивой фантазіи. Донна Изабелла кивала головою, съ уваженіемъ смотря на молодого человѣка такихъ высокихъ дарованій, которому женихъ ея дочери сулилъ блестящую карьеру. А донъ Педро продолжалъ еще горячѣе:
-- Но кто первый оцѣнилъ его, спросите вы? Вашъ мужъ, благородный донъ Бартоломео Перестрелло!
Пышная фигура донны Изабеллы подскочила отъ изумленія, а донья Марія замерла, и обѣ женщины вскричали въ одинъ голосъ:
-- Онъ зналъ моего мужа?
-- Онъ зналъ отца?
-- Да, вашего мужа, вашего отца!
-- Вы знали моего мужа?-- спросила вдова умиленнымъ голосомъ.
Христофоръ смущенно отвѣчалъ:
-- Да... я... я зналъ вашего мужа...
Этимъ заявленіемъ онъ безповоротно попалъ въ ловушку выдумокъ дона Педро, но за то побѣдилъ сердце донны Изабеллы.
-- Мало того,-- продолжалъ торжественно донъ Педро,-- одинъ разъ онъ спасъ вашего мужа отъ руки пирата во время путешествія по океану подъ флагомъ инфанта Генриха...
-- Само небо послало васъ къ намъ!-- со слезами воскликнула вдова.
Христофоръ совершенно растерялся и ждалъ, чего еще нагородитъ этотъ повѣса Карреа.
-- Въ тотъ день вашъ мужъ сказалъ ему,-- продолжалъ морякъ, лукаво подмигнувъ братьямъ Колумбамъ:-- "Кристовалъ, если я умру, не забудь моей семьи. Оберегай ее. Ты -- мой другъ, и лучшее, что я могу тебѣ пожелать, это -- получить руку одной изъ моихъ дочерей".
При этихъ словахъ Марія опустила глаза и метнула укоризненный взглядъ на жениха.
-- О, благородный молодой человѣкъ!-- говорила донна Изабелла, заливаясь слезами,-- какъ мнѣ благодарить васъ? Но... но... Марія уже помолвлена...
-- У васъ есть еще дочь... раздался торжественный голосъ дона Педро.
Донна Изабелла смущенно пролепетала:
-- Филиппа? Она еще въ монастырѣ...
Тутъ насталъ уже чередъ краснорѣчію Христофора. Онъ описалъ тяжелую жизнь Филиппы, разсказалъ, какъ они любятъ другъ друга. Послѣ нѣсколькихъ возраженій и глубокихъ вздоховъ, вдова объявила, что благословляетъ на бракъ съ генуэзцемъ Филиппу, свое послѣднее сокровище, которое она хотѣла посвятить въ даръ Богу.
Чудная южная ночь спустилась надъ паттіо Перестрелло. Въ лунныхъ лучахъ тѣни старыхъ потрескавшихся колоннъ галлереи выросли и поползли по вымощенному двору прихотливо-чудовищными змѣями. Еще чудовищнѣе казались тѣни отъ вѣтвей винограда, обвивавшаго эти колонны. Донна Изабелла, простирая руки впередъ, говорила растроганнымъ голосомъ:
-- И такъ, до свиданія, дорогія мои дѣти! Само небо досылаетъ мнѣ еще одного сына!
Маленькая калитка хлопнула; трое молодыхъ людей вышли на улицу, гдѣ заливались бѣшенымъ лаемъ лиссабонскія собаки.