В 3-й книжке "Русского богатства" помещена статья г. Александра Чехова "Первый паспорт Антона Павловича Чехова". Имя г. Александра Чехова мало известно публике, даже и той, которая с интересом изучала биографию и переписку знаменитого покойного брата его. Г. Александр Чехов -- старший брат Антона Павловича. В обстоятельствах жизни покойного он, по-видимому, не играл значительной роли,-- по крайней мере, не отразил ее ни в творчестве, ни в биографии, ни в письмах Антона Павловича с такою яркостью, как другие братья и сестра Марья Павловна. Причиною тому, может быть, было сравнительно раннее переселение г. Александра Чехова от московской чеховской семьи в Петербург и его обращение в петербургского литератора. Смолоду весьма способный юморист "Будильника" и других подобных же журналов, г. Александр Чехов в Петербурге примкнул к "Новому времени" как постоянный сотрудник и, кажется, даже по сие время состоит одним из секретарей редакции этого издания. В промежутке газетных трудов он также беллетрист и написал довольно много рассказов под псевдонимом А. Седой, которые и в "Новом времени", и в "Петербургской газете", и в разных иллюстрированных еженедельниках хорошо читались. В "Ведомостях С.-Петербургского градоначальства" печатались исторические романы его, которые остались незамеченными только по непривычке и предубеждению публики к странному органу, в котором они появились. В новой статье своей на страницах "Русского богатства" г. Александр Чехов выступает мемуаристом и рассказывает, как -- для получения "первого паспорта Антона Павловича Чехова" -- ему, Александру Павловичу, пришлось выдавать себя за отсутствующего брата и вкупе, и влюбе с покойным директором медицинского департамента Л.Ф. Рагозиным совершить три подлога.
"Дело в том, что покойный писатель, окончив курс на медицинском факультете Московского университета, получил при выпуске диплом на звание лекаря, и этот диплом был единственным документом, удостоверявшим его личность. Но этот документ открывал только дорогу к поступлению на службу в какое-нибудь ведомство, паспортом же служить не мог, и в участках его не прописывали".
Ввиду этого затруднения "о своем паспортном горе Ант.П. писал брату Михаилу и мне (Александру Ч.). Я пообещал ему добыть паспорт и имел к тому основание".
Последнее заключалось в знакомстве Александра Павловича с разными "высокопоставленными лицами", как-то К.К. Гротом и -- затем -- Л.Ф. Рагозиным, чрез которых г. Александр Чехов и начал свои хлопоты о паспорте для брата.
Г. Александр Чехов начинает свою статью цитатою из письма покойного Антона Павловича: "Если ты не наврал, что можешь достать мне паспорт, то хлопочи, ибо по университетскому диплому жить не позволяют. Нельзя ли что-нибудь по медицинскому департаменту, ибо я -- лекарь".
Когда писано было это письмо и откуда?
Г. Александр Чехов отвечает: "В котором году и месяце это было -- с полной точностью трудно сказать, потому что Ант.П. очень редко ставил в своих письмах даты. Письмо, из которого взята вышеприведенная выписка, помечено одним только словом "четверг". Нет ни места, откуда послано письмо, ни года, ни месяца, ни числа. Во всяком случае это происходило между октябрем 1892 и январем 1894 года".
Итак хронологическое колебание рассказа определяется в 15 месяцев. Уже эта зыбкость производит несколько странное впечатление, когда речь идет о возникновении официального документа, справку о котором г. Александр Чехов всегда мог бы легко получить из архива учреждения, документ выдавшего.
Затем. Не имея основания не верить г. Александру Чехову, что это письмо Антона Павловича было помечено одним только словом "четверг", нельзя с тою же категоричностью принять утверждение, будто Антон Павлович очень редко ставил в своих письмах даты. Правда, в переписке очень учащенной и с ближайшими ему людьми он довольно часто опускал обозначение года, но число и месяц выставлял гораздо аккуратнее. Из писем, помещенных в сборнике "Чеховской библиотеки":
Датировано годом, месяцем, числом -- 72.
Датировано месяцем и числом без года -- 50.
Датировано годом без месяца и числа -- 2.
Датировано месяцем без года и числа -- 1.
Датировано днем недели -- 2.
Совсем не датировано -- 33.
При всей широкости даты, установленной г. Александром Чеховым, между октябрем 1892 и январем 1894 года, она все-таки возбуждает некоторые сомнения. Паспортные неурядицы Антона Павловича Чехова -- для этого периода жизни его -- трудно объяснимы, потому что:
1) Не беспаспортным же он ездил в 1890 г. через Сибирь на Сахалин, жил там три месяца и 3 дня и возвратился морем на пароходе Добровольного флота.
2) По возвращении в Россию он вскорости опять уехал--за границу: в Австрию, Германию, Италию, Францию. Имел же он, значит, какие-нибудь бумаги, удовлетворительные в качестве вида на жительство, на основании которых был ему выдан заграничный паспорт и которые он должен был получить обратно при возвращении заграничного паспорта.
3) Два лета 1892 и 1893 холерных годов Антон Чехов служил земским врачом в Серпуховском уезде, заведуя Мелиховским участком, объемом в 27 деревень. Следовательно, Документ, удостоверяющий его личность, лекарское звание и медицинскую службу, он должен был иметь непременно.
4) В 1891--92 году Антон Павлович усиленно ездил по внутренним губерниям России, хлопоча по "голодному делу". Щекотливость последнего также вряд ли допускала свободные передвижения бесписьменного человека: ведь на "кормителей"-то в тот страшный "голодный год" власти смотрели почти -- как на революционеров. Вряд ли, словом, на обеих общественных службах своих -- и на земской холерной, и на добровольческой голодной -- Антон Павлович мог оставаться и разъезжать беспаспортным.
К этим сомнениям в хронологии г. Александра Чехова, относящей паспортное приключение на конец 1892 -- начало 1894 года, прибавляются еще недоразумения, возникающие из тона и выражений разговора его об Антоне Чехове с директором медицинского департамента, Л.Ф. Рагозиным: "Я начал с того, что брат мой -- начинающий писатель "А. Чехонте".
-- А. Чехонте?! -- снова перебил меня Л.Ф. -- Читал, читал... Прелестные вещицы... Так это он? Ваш брат?..
-- Да.
-- Прелестные вещицы! -- и пр.-- Он врач и практикует?
-- Нет. Кажется, он занимается одною только литературой.
-- И прекрасно делает, что не практикует,-- и пр. -- Для такого писателя, как А. Чехонте, необходимо сделать все, что только возможно. Мы даже обязаны сделать все, чтобы облегчить ему жизнь и избавить его от волнений, вызываемых каким-нибудь глупым паспортом. Кто знает, быть может, из него выйдет большой писатель, который даст нам что-нибудь крупное..."
И затем--двумя страницами ниже -- Л.Ф. Рагозин опять рассыпается: "Я вот сейчас по дороге в департамент прочел новенький рассказ А. Чехонте. Что за прелесть! Пусть пишет милый человек, а медицину пусть бросает. Его сила в пере, и я уверен, сердце мне подсказывает, что из него со временем выйдет величина,-- и я очень рад, что мог быть хоть немножко для него полезен".
Тут, что ни строка, то недоумение.
Каким образом мог г. Александр Чехов рекомендовать в 1892--1894 году брата своего Антона Павловича, как "начинающего писателя А. Чехонте"?
Это -- годы, когда Антон Чехов был уже в зените успеха и известности. Собственно говоря, вся прославившая Антона Павловича беллетристика была им уже написана и напечатана,-- впереди оставался драматургический период. Да и то блистательный успех "Иванова" (1888), "Предложения" и "Медведя" уже поставил Чехова в первый ряд любимцев театральной публики. С именем Чехова были уже связаны "Степь", "Скучная история", "Дуэль", "Палата No 6" и др. Он давно уже получил Пушкинскую премию (1888). Его сахалинская поездка (в 1890 году) обратила на него внимание всей читающей России, а в частности московского медицинского мира, в котором тогда упорно говорили, что Антон Чехов отправился на Сахалин за материалом для докторской диссертации. Можно смело утверждать, что именно в это время Чехов созрел в силу, затем ставшую определительною для целого литературного периода. За исключением Льва Николаевича Толстого и В.Г. Короленки, имя Антона Чехова было в 1893 году бесспорно самым интересным и беспокойным для ждущего читателя. Говорить в это время о Чехове как о начинающем писателе было бы просто неловко: собеседнику, если он был мало-мальски образованный человек (а Рагозин был несомненно таков), оставалось бы только сделать круглые глаза и подумать с обидою: "За какого же невежду принимает меня этот господин?"
Но допустим, что г. Александр Чехов допустил такую неловкость, а Рагозин разделил ее и разговаривал с г. Александром Чеховым о Чехове 1893 года как о начинающем писателе. Так все-таки, поди, об Антоне Чехове говорили, а не об Антоне Чехонте! Кто в это время знал и помнил Антошу Чехонте? С псевдонимом юных дней своих автор "Пестрых рассказов" расстался в 1886 году -- к девяностым годам об Антоше Чехонте и память пропала. Она воскресла только с "Полным собранием сочинений" и, в особенности, после смерти Антона Павловича.
Г. Александр Чехов принадлежит к старой газетной корпорации "Нового времени". В корпорации этой позднейший Чехов не пользуется большою любовью (вспомним пресловутые статьи г. Ежова), тогда как о Чехове раннем, до сборника "Сумерки" включительно, вспоминают с гордостью и удовольствием, и даже самая редакция газеты украшена портретом этого "Чехова первой формации". Поэтому не совсем удивительно было бы, если бы для г. Александра Чехова представление о гениальном брате его, в самом деле, застыло на узкой старой ступени "Антоши Чехонте", и он, в самом деле, только "Антошею Чехонте" и сумел отрекомендовать Л.Ф. Рагозину автора "Палаты No 6" и "Дуэли". Допущение это обидно для г. Александра Чехова, и я не позволил бы себе сделать его самостоятельно, но -- раз Александр Павлович сам дает такое о себе показание,-- что же тут делать? Странно, а надо верить: ведь -- не к славе своей человек анекдот рассказал, а совсем наоборот. С чего ж бы на себя этакое попусту взводить-то?
Но, если мы поверим г. Александру Чехову, что он продолжал видеть в брате "начинающего писателя Антошу Чехонте" после "Иванова", "Скучной истории", "Палаты No 6" и пр., то еще мудренее поверить в сообщаемую их хвалебную фразу Л.Ф. Рагозина: "Я вот сейчас по дороге" в департамент прочел новенький рассказ А. Чехонте. Что за прелесть!" И т.д.
Г-н Рагозин никак не мог сейчас, т.е. в 1892--94 годах, прочитать новенький рассказ А. Чехонте опять-таки по той простой причине, что А. Чехонте остался в первой половине 80-х годов, а во второй быстро переродился в Антона Чехова. "Поставить на книжке мое настоящее имя нельзя, потому что уже поздно: виньетка готова и книга напечатана. Мне многие петербуржцы еще до вас советовали не портить книги псевдонимом, но я не послушал, вероятно, из самолюбия",-- так писал Антон Павлович Д.В. Григоровичу уже 28 марта 1886 года. Это был сигнал Антоше Чехонте умаляться и сходить на нет, а Антону Чехову расти и заполнять собою литературное десятилетие. В девяностых годах Антошею Чехонте Антон Павлович не подписывался. "Антоша Чехонте" -- подпись "Будильника", "Осколков", "Света и теней", "Петербургской газеты" и лишь несколько раз "Нового времени". В указываемый г. Александром Чеховым период Антон Павлович давно уже разошелся не только с юмористическими журналами, но и с ежедневною петербургскою прессою. Он уже прошел "Северный вестник", и теперь друзьями его были "Русская мысль" и "Русские ведомости". Какой же таинственный новенький рассказ А. Чехонте и в каком таинственном издании мог читать в 1893 году Л.Ф. Рагозин "по дороге в департамент"? Это мы могли бы узнать только разве от самого Л.Ф. Рагозина. Но, покуда г. Александр Чехов "все собирался написать, неумолимое время сделало свое. В скором времени после этого разговора (в котором Рагозин разрешал г. Александру Чехову огласить "паспортную эпопею" и общал "прочесть с удовольствием") в траурной каемке на первой странице "Нового времени" появилось имя Л.Ф. Рагозина". И так как Л.Ф. Рагозин был в это время уже "единственным оставшимся в живых участником паспортной эпопеи", то тайну появления Антоши Чехонте в 1893 году где-то по дороге в медицинский департамент приходится, к сожалению, сдать в архив неразрешимых исторических загадок, вместе с Лжедимитрием, Железною Маскою и шевалье д'Эоном.
Быть может, г. Александр Чехов описался в своих хронологических показаниях, и надо их отнести к первой половине восьмидесятых годов? Тогда, пожалуй, Антону Павловичу, только что окончившему университетский курс, было бы и более естественно беспокоиться необходимым обменом диплома на паспорт. Но, к сожалению, в это время г. Александр Чехов еще никак не мог оказать Антону Павловичу никаких петербургских протекций, потому что и сам он еще не секретарствовал в "Новом времени" и не редактировал журнала "Слепец", но жительствовал в Москве и мирно писал рассказы в "Будильнике" за подписью "Агафопод Единицын".
Так что -- когда все это событие произошло, из данных г. Александра Чехова постичь невозможно: история вне времени с героем вне пространства.
Боже сохрани, чтобы я подозревал г. Александра Чехова, будто он вот так -- взял да всю историю с паспортом покойного брата своего невесть зачем выдумал! Что-нибудь и как-нибудь, вероятно, было, но -- полагаю, что было и не то, и не так, как изображает г. Александр Чехов. Он тут чего-то напутал и сильно напутал.
Допустим, что Антон Павлович остался в 1893 году почему-то без паспорта, и также почему-то -- незауряд обыкновенному порядку -- не мог даже получить паспорта в обмен на свой лекарский диплом, метрическое свидетельство, свидетельство о призыве к воинской повинности и прочие необходимо имеющиеся у каждого универсанта бумаги. Житье по университетскому диплому среди окончивших курс в 80-х годах было обычно и затягивалось иногда очень надолго, пока, бывало, наконец, полицейские приставания не вынуждали "взять паспорт". Но ведь полиция-то в этом случае о том хлопотала, чтобы окончившие университеты оформляли свои виды на жительство. Какие препятствия к получению такового мог встретить человек совершеннолетний, неподатного сословия, снабженный законными бумагами, на основании которых он проходил сперва гимназический курс, потом университетский, выделенный из семьи,-- трудно понять. Но записка Антона Павловича непременно свидетельствует, что затруднения были. Хорошо. Почему надо было их устранять не в Москве, где громадная популярность Чехова и большие знакомства его в эту пору, казалось бы, должны были содействовать,-- если уж нужно было содействие,-- прямому и простому разрешению такой обыкновенной истории, как просрочка паспортной легализации? Почему надо было московского врача легализировать через Петербург? Очевидно, тут имелись какие-то частные соображения, которых мы не знаем, но верить в наличность которых дают возможность две записки Антона Чехова, цитируемые г. Александром Чеховым. Хорошо. До сих пор непонятны причины, но понятны действия. С переходом же дела в Петербург в руки г. Александра Чехова начинается сумбур, в котором ничего нельзя понять ни по отделу причин, ни по отделу действий.
Г. Александр Чехов находит протекцию "высокопоставленного лица", К.К. Грота. Обыкновенный петербургский шаг. Естественно, Грот направляет его к Л.Ф. Рагозину. Рагозин принимает его наилучшим образом и сразу разрешает вопрос, как обзаконить Антона Павловича:
-- Пусть ваш брат подаст прошение в медицинский департамент о том, чтобы его определили на какую-нибудь должность. Согласно этому прошению мы сделаем журнальное постановление, в силу которого он делается чиновником департамента и служит три или четыре дня. За эти дни служба надоедает ему хуже горькой редьки, и он подает новое прошение -- об отставке. Мы тотчас же выдаем ему аттестат -- и вот вам паспорт, самый настоящий паспорт, который будет признавать и прописывать полиция не только во всей России, но даже и на Новой Гвинее, если она там есть.
-- Превосходно,-- воскликнул я. -- И быстро, и на законном основании.
-- Да. И быстро, и на законном основании, и комар носа не подточит.
Если выкинуть из этой бюрократической механики Новую Гвинею, влетевшую, очевидно, для красоты слога, так как туда с паспортом от медицинского департамента все-таки легально добраться вряд ли возможно, то, действительно, ловко, и комар носа не подточит!
До сих пор г. Александру Чехову оставалось только удивляться любезности и остроумию Л.Ф. Рагозина, а затем, казалось бы, самое естественное ему дело -- отправить брату Антону телеграмму, чтобы подавал фиктивное прошение о фиктивном зачислении на фиктивную службу, после трех-четырех дней которой последует по фиктивному же прошению фиктивное же увольнение.
Но Рагозин возражает:
-- Зачем? "Не тащить же его из-за какой-нибудь невинной комедии из Москвы в Питер". Гораздо лучше, "чтобы вы на эту неделю сделались самозванцем и превратились бы из Александра Чехова в Антона Чехова -- не для всего мира, а только для нашего департамента. Согласны? Ну, так садитесь и сейчас же пишите прошение от имени вашего брата.
-- Но ведь это будет подлог, Л.Ф.,-- возразил г. Александр Чехов.
-- Я уверен, что вы не пойдете к прокурору доносить, что я вас учу делать подлоги,-- засмеялся директор департамента.
Если сцена передана г. Александрм Чеховым точно, то -- решительно непостижимо, зачем этому разудалому Рагозину понадобилось осложнять если не преступлением, то проступком по должности затею, которую было легче легкого осуществить с отсрочкою всего на какую-нибудь пару суток в совершенно законных рамках и именно так, чтобы комар носу не подточил? Ведь -- Антон Чехов, по словам г. Александра Чехова, в Москве; телеграмма в Москву идет три-четыре часа; Москва -- в 13 часах расстояния; нельзя Антону Павловичу самому приехать,-- завтра же могут быть присланы от него настоящее прошение и доверенность брату на подачу прошения, подписи под которыми, если бы даже полиция отказалась, любой нотариус в Москве засвидетельствует: мало ли их было в знакомстве Антона Павловича, и каждый почел бы за честь.
Вместо того Рагозину почему-то надо компрометировать себя пред человеком, которого он впервые видит, вовлекая его в самозванство и служебный подлог; зачем сии Роберт и Бертрам дурачат делопроизводителя и -- попадаются на месте преступления одному из чиновников, г. Р. ("имени не называю, потому что он и ныне здравствует"). Г. Александр Чехов испугался было, но Рагозин успокоил:
-- Пустое...
Комедия была разыграна как по-писанному, и Антон Павлович получил желаемый "свеженький, чистенький и каллиграфически написанный аттестат с печатью". К сожалению, г. Александр Чехов не знает, "сохранился ли в семейном архиве этот паспорт, обменивавшийся несколько раз на заграничный". На документ, подписанный Л.Ф. Рагозиным, было бы очень любопытно взглянуть, хотя бы уже для того, чтобы рассеять еще одно недоумение, возбужденное этою историей.
Известно, что, подавая прошение о зачислении на государственную службу, кандидат вместе с тем прилагает свои документы (метрическое свидетельство, увольнительное свидетельство, образовательный диплом и т.д.), которые затем остаются при деле. В случае прекращения службы они увольняющемуся не возвращаются, но подробно исчисляются в аттестате, выдаваемом при отставке. Без документов никто не может быть принят на государственную службу, без обозначения документов никто не может быть с нее уволен. И вот -- как эту маленькую, но неприятную подробность обошли Рагозин и г. Александр Ч. в своей затее, под которую "комар носа не подточит",-- откровенно сознаюсь: не понимаю. Ибо -- раз существовал, хотя бы только три дня, "младший сверхштатный чиновник" медицинского департамента, должно быть дело, а при деле -- документы, сопровождавшие его краткую бюрократическую эволюцию -- превращение в младшего сверхштатного чиновника и возврат в первобытное состояние.
Откровенно говоря, когда я озираюсь на сказание г. Александра Чехова, то лукавый бес скептицизма вводит меня в сильное искушение повторить начальные слова, обращенные к г. Александру Чехову:
-- Если ты не наврал...
Но я смиряю злохудожные подстрекательства лукавого беса и полагаю, что г. Александр Чехов -- не наврал, а только рассказал "не полную истину": "Надо различать, что есть ложь и что не полная истина!" -- говорит в одном рассказе Лескова митрополит Филарет.
Верю во все старания и ходатайства г. Александра Чехова по паспортной эпопее, но не весьма верю в директора департамента, столь забубённого, что так вот с места в карьер предлагает просителям:
-- Давайте для первого знакомства устроим вместе штучку, за которую в случае доноса очутимся мы с вами за милую душу в Сибири.
Полная истина, быть может, скрыта в следующих двух скромных строках, передающих, как г. Александра Чехова поймал его знакомый чиновник г. Р. в самый момент "самозванства".
-- Прошение подаете? -- спросил он под конец беседы.
-- Да. От имени брата... по доверенности,-- солгал я. Ох, солгал ли? Не было ли и в самом деле доверенности? Я должен признаться, что только в этой лживой строке
г. Александра Чехова и чувствуется правдоподобие, и сдается, что так оно и было, если вообще было. Рагозин предложил фиктивное поступление на службу и фиктивное с нее увольнение, а Антон Павлович вьщал брату доверенность на подачу прошения, тот и подал. А затем сей простой факт оброс в его памяти "беллетристикою", которую мы и прочли в третьем No "Русского богатства".
Это, конечно, только гипотеза и, если она ошибочна, то заранее извиняюсь пред г. Александром Чеховым за мое малое доверие к маловероятному. Петербург бюрократический -- город великих таинственностей и чудес: чего не бывает! Только все же как будто не так бывает.
Но, если моя гипотеза ошибочна и дело было действительно так, как рассказывает г. Александр Чехов, то нельзя не признать, что оба они с Рагозиным вели себя замечательно нелепо и -- без всякой к тому надобности.
Почему вместо законного документа надо было сфабриковать подложный?
Как могло состояться журнальное постановление о зачислении лекаря Антона Чехова на службу по медицинскому департаменту на основании одного только прошения без представления бумаг?
Неужели регистрация так-таки вот и приняла без недоумений и протестов подобное "дело"?
Рагозин был человек умный, сильный и властный. Но сомнительно, чтобы именно в последнем качестве решился он с такою откровенною -- скажем -- дерзостью выступить пред лицом своих подчиненных фабрикантом фальшивого Документа и подстрекателем к подлогу личности. Да еще сразу попавшись в том одному из подчиненных, который, оказывается, знал Александра Чехова в лицо. Тайна, известная трем лицам, говорят, уже не тайна, а -- выплыви такая проделка его превосходительства в область департаментских слухов и сплетен, Рагозин рисковал совсем не "маленькою неприятностью".
В девяностых годах только литераторы правой дышали безопасно, а левые не ведали ни дня, ни часа, докуда терпит их охранительная власть. Чехов в 1892--93 годах уже совершенно твердо определил и дружбами, и сотрудничеством в "Русской мысли" место свое на левом крыле. Это был не безразличный и незаметный человечек, которому можно сунуть какой угодно документ, по расчету, что с такой, мол, козявки кто его и спросит! По литературным рискам того времени справок о Чехове ежеминутно могли потребовать от медицинского департамента и жандармерия, и судебная власть. Рагозин, который вдобавок отнюдь не был либералом, очутился бы в случае подобных запросов в весьма щекотливом и глупом положении, чего не предвидеть и не опасаться он не мог как по своему недюжинному уму, так и по своему видному положению. Заметьте, что этот человек прошел на службе большую полемическую карьеру, и врагов, готовых его в ложке воды утопить, лишь бы сорвался он на каком-либо беззаконии, имел он -- сколько хочешь, столько просишь. Тем великодушнее, конечно, было с его стороны жертвовать собственною шкурою в интересах "начинающего писателя", но -- великодушие-то какое-то нелепое, и жертва-то ни к чему. Человеку естественно сказать:
-- Пошлите брату письмо с формой прошения и с наставлением, как действовать.
А он говорит:
-- Давайте от имени вашего брата подложные документы сочинять!
И еще с хвастовством прибавляет:
-- Видите, в Сибирь нас не сослали?
"Свежо предание, а верится с трудом". Что-то тут не так. Что-то г. Александр Чехов напутал.
Распутать могли бы свидетели, но --
Антон Павлович умер.
Л.Ф. Рагозин умер.
К.К. Грот умер.
Г. Р. жив, но г. Александром Чеховым не называется, "потому что он и ныне здравствует".
Делопроизводитель жив ли, нет ли, неизвестно, ибо Г.Александр Чехов не дает о нем никаких сведений.
Распутать помог бы и паспорт Антона Павловича (он умер в Баденвейлере, значит, с паспортом заграничным, по которому легко найти подлинный), но г. Александр Чехов сомневался, "сохранился ли в семейном архиве" этот документ.
Остается только уповать на архив медицинского департамента. Г. Александр Чехов хорошо сделал бы, если бы извлек из него и напечатал подлинные документы. А то -- что же так-то? Ни места, ни времени, ни свидетелей, ни цели, ни -- самого документа. Ни -- откуда, ни -- куда, ни -- зачем. Только недомолвки, обмолвки -- напрасная пища скептицизму.
Правда, есть благодарственная чеховская записка: "Merci. Теперь я не лекарь, а гражданин, и полиция меня уважает и боится. А за подлоги я тебя сошлю на Сахалин. Отставной младший сверхштатный чиновник А.Ч.".
Но записка эта недостаточно ясна для возбужденных сомнений, так как представляет собою ответ на изложение дела, которого мы не знаем. Если оно было таково же, как в нынешней статье г. Александра Чехова, то -- иного ответа и быть не могло, но вопроса это ничуть не освещает.
1911