От автора

В эту книжку включены статьи, написанные мною в Финляндии в первый месяц после моего бегства (23 августа 1921 г.) из советского Петрограда,-- значит, с совсем еще свежими ранами измученной и оскорбленной души. В этой непосредственности впечатлений я полагаю некоторое достоинство моих "Горестных замет", ею же, конечно, определятся и их возможные недостатки. Читатель легко заметит, что я очень старался выдерживать объективный тон и "сердца горестные заметы" умерять "ума холодными наблюдениями". Если это не всюду мне удалось, вина в том не моя, но чудовищных явлений и событий, на которые я откликаюсь. За одно смею поручиться: ошибки у меня встретиться могут; в заблуждение введен быть могу, хотя излишнею доверчивостью не страдаю и чужие сообщения имею обыкновение, поскольку то возможно, проверять; но сознательной неправды я, как не написал ни разу за почти сорок лет литературной работы, так и теперь не напишу.

Финляндские статьи дополнены "Повестью о великой разрухе". Этот ряд очерков разработан мною с большею подробностью из публичной лекции, прочитанной в Праге и в свое время нашедшей довольно громкий отклик в русской зарубежной печати, равно как в чешской и балканской. "Повесть о великой разрухе" уже дважды вышла на чешском языке (в газете "Narodni Listy" и отдельным изданием, в переводе др. Червинки), выходит на итальянском.

О фактическом содержании "Повести" могу лишь повторить вышесказанное о "Горестных заметах". Об ее надеждах... Увы! многооптимизмаво мне умерло за девять месяцев, отделяющих меня от ее написания, много пессимизма народилось. Ни единой мечты своей не беру обратно, но иных пылких упований тогдашних теперь не высказал бы. Не потому, чтобы считал упраздненными и более ненужными их цели: о, напротив! они более чем когда-либо священны и необходимы! Но...

Что и желать, когда нечем помочь!

В прошлом году мне, только что прибывшему из России, еще много-много сил казались реальными, действенными, спасительными, нуждающимися в объединении и серьезно его желающими, чтобы вырвать Россию из ужасных тисков ее беспримерного исторически изуродования. Сейчас, по приглядке ко всему, что для того делалось, делается, да, кажется, и будет делаться, я скажу с откровенностью, что, помышляя о судьбах любезного отечества, нахожу слабое утешение единственно в старой русской вере, что "Бог не выдаст, свинья не съест". Но -- не выдаст или выдаст Бог, того мы, по неисповедимости путей Его, не знаем, а свинья между тем ест да ест. И поросят плодит. И даже того хуже, имеет право хвастать, что многие из недавних человекоподобных ныне умильно просятся и определяются к ней в поросята,-- конечно, с припуском их к свиному кормовому корыту...

Тем не менее оставляю pia desideria {Чаяния, идеалы, мечты (лат.).} "Повести" без изменения. Пусть они сохранятся "человеческим документом" -- памятником нашей идеалистической веры в возможность единства русских зарубежных сил для спасения и возрождения Руси предрубежной. Веры, с которою в сердце мы, русские интеллигенты, свободолюбцы и патриоты, прорывались со смертным риском сквозь кордоны большевиков в Европу в чаянии найти здесь силы и средство к помощи отечеству, задавленному и истерзанному лжекоммунистическим деспотизмом пуще, чем давил и терзал его даже деспотизм царский. Веры, покуда, обманывающей и разочаровывающей нас на каждом шагу в практических возможностях своих достижений, но непоколебимо твердой в убежденном сознании их необходимости. И -- пусть, в жалких наших условиях, необходимость,-- как уверены враги, а за ними твердят усталые, отсталые, зыбкие и равнодушные,-- может осуществиться только чудом. Кровавые пары всеобщего страдания накопили тучу, чреватую этим чудом. Она висит одинаково грозно и над Россией, и над Европой. И молния спасительного чуда, может быть, уже созрела там, где мы ее не подозреваем, чтобы блеснуть со стороны, откуда не ожидаем...

Скажут:

-- Ну да,-- это, значит, опять в кредит Богу, что не выдаст? Да, но согласитесь, что и в дебет свинье!

Александр Амфитеатров

Levanto, 14. VIII. 1922