Вас интересует, что рекомендовал мне этот господин словами "les aventures de l'hôtel"? Видите ли: когда вы входите в нижний, доступный с улицы зал, то, что у нас называется atrio, какого-нибудь большого отеля, в особенности парижского или устроенного по парижскому типу, вы почти всегда найдете там двух-трех элегантно одетых господ, которые читают газеты, пьют кофе либо просто шатаются на качалках и, по-видимому, кайфуют без всякой иной цели. Конечно, бывает и так, но по большей части оно неспроста. Это -- современные Дон-Жуаны и ловеласы, искатели любовных приключений по отелям. Если вы сведете знакомство с таким господином, то, обыкновенно, оказывается, что это человек хорошей буржуазной или даже аристократической фамилии, богатый и праздный рантье, член шикарного клуба. Наведите о нем городские справки, вам все это подтвердят, с прибавками:
-- Известный развратник!
-- Пресыщенный, изношенный человек, который вечно ищет новых ощущений.
-- Себялюбивая скотина, которая для своего наслаждения не пожалеет ничего святого. За ним десятки грязных дел подозреваются, да -- ловок и богат: до сих пор либо вывертывался, либо откупался.
Эти прекраснейшие господа постоянно торчат в вестибюлях и общих залах отелей, высматривая среди женщин-постоялиц новеньких приезжающих. Некоторые из них являются к наблюдательному посту своему аккуратно к тому времени, как омнибус гостиницы должен подвезти с вокзала новую публику,-- и не пропускают ни одного курьерского поезда по расписанию всех путей. Встретит, осмотрит и, если нет ничего подходящего, чтобы разжечь его любопытство и страсть, уходит в свой клуб или в ближайшее кафе -- до следующего поезда. Аккуратны во времени эти господа до того, что по ним можно часы ставить,-- право. Маньяки! Другие поступают иначе. Они абонируются в отеле на обед и изучают публику в столовой за табльдотом, либо tables séparés {За отдельными столиками (фр.).}, или в салоне за кофе. Третьи, наконец, убедившись, что вот такой-то отель особенно удобен для их целей, устраивают себе в нем постоянную берлогу -- нанимают номер помесячно, а то и на год, и, конечно, в нем не живут, а только обеспечивают себе в доме права жильца постоянного и почетного.
Хорошо. Теперь -- представьте себе, что такой барин выбор свой сделал и жертву наметил. Так как он не кто-нибудь, не первый встречный, а человек из общества, с именем, даже, может быть, с титулом, то знакомство сделать ему очень легко. Характера эти светские люди не робкого, одеты, как картинки последней джентльменской моды, обращаться в обществе и "козировать" умеют в совершенстве -- остряки, шалуны. Значит, не мудрено им и перевести понемногу знакомство в некоторую фамильярность и, пользуясь ею, испытать почву: с какою женщиной имеют дело? не клюнет ли? Если кажется, что клюнет, то авантюрист, не теряя времени, пишет, в самых пылких и почтительных выражениях, письмо с объяснением в любви и поручает его метрдотелю. А уже дело этого последнего -- вручить записку желаемой даме настолько ловко и с тактом, чтобы она не оскорбилась и не сделала скандала, чтобы автор письма не был скомпрометирован и чтобы передатчик во всяком случае мог изобразить блаженное неведение и остаться в стороне. Никаких так называемых "гнусных предложений" в письме не заключается,-- просто, мол, чувствую к вам непреодолимую симпатию и желаю излить пред вами душу свою в кратком, но искреннем разговоре. Женщины на любовные письма редко сердятся, а во Франции и в Италии эта литература процветает в таком количестве и с такою энергией, что если принимать каждую любовную записку всерьез и поднимать из-за нее историю, то женщине красивой и имеющей успех -- никакого сердца не хватит и ни на что больше времени не останется. Так что, становясь любовным почтальоном, метрдотель решительно ничем не рискует. Ну, самое большее,-- скажет ему какая-нибудь неприступная добродетель:
-- Передайте этому господину, что он дурак!
Или:
-- Вы всегда занимаетесь таким грязным ремеслом или это ваш первый дебют?
Так что же! Это -- в составе профессии: зачем пойдешь, то и найдешь.
Но и подобные легкие протесты -- в редкость. Обыкновенно в путешествии женщина любопытна, возбуждена, ей хочется приключений, романа, и она скучает без них и, при случае, жадно на них бросается. К тому же она выбита из своей привычной домашней обстановки, очутилась вдали от своего города и знакомства, в среде, где ее решительно никто не знает. Поэтому, за исключением этакой уже патентованной, заклятой и непоколебимой добродетели,-- разыграть романчик, который пройдет в жизни, как бесследная тень, и о котором никто никогда не узнает,-- в большинстве, милые путешественницы оказываются весьма согласны. Я уже не говорю о множестве тех, которые с тем и в путешествие отправляются, чтобы непременно наткнуться на какой-нибудь роман, способный пополнить их тоскливое семейное существование и в то же время остаться строго тайным и семейных условий не разрушить. Сюда относятся многие уважаемые и почтенные молодые вдовы, красивые девицы по паспорту, засидевшиеся по бесприданью без мужей до возраста фрейлин святой Екатерины, неудовлетворенные жены слабых мужей. Вся эта женская толпа -- прямая добыча отдельных авантюристов. Да о ней-то могут порассказать свои приключения не только такие элегантные ухаживатели из света, но и капитаны пассажирских пароходов, обер-кондуктора курьерских поездов со спальными вагонами, проводники в горах, бэньеры в купальных местах и даже официанты в отелях... Не думайте, что только русские барыньки вешаются на татар в Ялте и на черкесов в Кисловодске. Те же самые сцены можете вы наблюдать в Биаррице, Трувиле, Сен-Себастиане, под Неаполем -- в самой, что ни есть, международной обстановке. Англичанки отличаются еще почище наших. Соскучится дома-то в лицемерии своем и в туманах своих,-- ну, выберет на континенте уголок поглуше, да и пошла козырять... В отельных авантюрах англичанки -- на втором месте. На первом -- провинциалки. На третьем -- все иностранки вообще.
Некоторые метрдотели заходят гораздо дальше такого посредничества, как я вам рассказала. Они организуют целую осведомительную агентуру, так что искателю любовных приключений, если он не охотник тратить свое время на скуку выжидания, незачем и сидеть в отеле понапрасну. Ежедневно он получает от знакомых ему метрдотелей подробные рапорты о всех молодых и интересных дамах и девицах,-- а для любителей-спецалистов и о красивых мальчиках,-- которые остановились в отеле с семействами своими. Конечно, за подобные рапорты платятся бешеные деньги. Если сведения по рапорту интересны, Дон-Жуан сейчас же является в отель и находит к услугам своим комнату, смежную с комнатою, отведенною той барышне или даме, которой он добивается. Вы знаете, что все номера в гостиницах соединены между собою, и, значит, чтобы проникнуть из номера в номер, это -- только вопрос ключа. Конечно, ключ этот продается Дон-Жуану за сумму весьма почтенную и опять-таки при обстановке, которая снимает с метрдотеля и прислуги всякую ответственность в случае неудачи приключения. Разумеется, огромное большинство подобных проникновений происходит в результате быстрого, но добровольного романа, по обоюдному соглашению. Для того, чтобы забраться в комнату порядочной женщины ночью, без ее предварительного разрешения и согласия, нужна дерзость, на которую немногие мужчины способны. Однако вы представить себе не можете, как часты в этих же обстоятельствах случаи насилия, обмана, опаивания. Из моих подруг и товарок я могу насчитать не менее дюжины женщин, втянутых в проституцию теми или другими последствиями отельных приключений, и из них добрая половина была в том положительно лишь без вины виновата, да и остальные-то действовали без всякого разумения, больше по глупости и озорству. Одна -- француженка из-под Тулузы -- пятнадцатилетняя -- возвратилась из Парижа, после того как провела там праздники рождественские, под строжайшим надзором папаши и мамаши, которые в ней души не чаяли и с нее глаз не спускали. Жили в шикарнейшем и вполне приличном отеле. Отец с матерью занимали большую спальню, а будущая приятельница моя маленькую боковую комнату. Спала она страшно крепко, сном здоровой юности, да к тому же еще набегается за день-то, осматривая столицу, и, понятное дело, лежит к вечеру в постели как мертвая. Однажды поутру, на рассвете, просыпаясь, она видит -- не то сон, не то действительность: будто кто-то был в комнате и, когда девушка зашевелилась, быстро отступил от нее и ушел в стену. Одевшись, девушка исследует место, где исчезло ее видение,-- оказывается, как она и прежде знала, массивная, прочная дверь, под тяжелыми портьерами, из которой торчит весьма величественный ключ. Заперто -- и крепко заперто. Она все-таки на всякий случай сообщила сон своей матери. Та сперва обеспокоилась было, но потом, тоже исследовав двери, да вдобавок узнав, что соседом за этими дверями живет господин с герцогским титулом, представитель одной из старейших и богатейших фамилий Франции, человек уже не молодой, занимающий крупный пост, известный в науке юрист-писатель,-- успокоилась, что это, мол, тебе приснилось. Ночи две или три затем прошли спокойно, но -- накануне самого отъезда вдруг в комнате дочери страшный шум: треск, стук, звон битого стекла... Что такое?.. Бежит мать, бежит отец... Дочь в испуге протирает глаза, смотрит с кровати... Покуда нащупали электричество, зажгли свет... На полу лежит опрокинутый ночной столик, графин и стакан, колпак электрической лампочки -- вдребезги, лужа воды... В комнате -- никого. Дверь в соседский номер заперта так же массивно и недвижно, как была днем... Правда, портьеры как будто колышутся, но это -- растормошили их сейчас, исследуя и обыскивая комнату... Опять решили, что девушка сама виновата -- неспокойно спала, задела рукою за столик, опрокинула... Обругали ее, бедняжку,-- и конец... "Спи! утром едем!.." В Тулузе девушка начала болеть... Доктора позвали, осмотрел, говорит: "Беременна!.." Вот так сюрприз!.. Понятно, ужас!.. Девку ругают, бьют, пытают: "Сказывай, кто?.." Она ровно ничего не понимает, кого им надо, о ком ее спрашивают,-- и только ревет, разливается в три ручья... Словом, обнаружила такую моральную невинность, такое глубокое неведение истины, что даже родительская подозрительность должна была сдаться и прийти к убеждению, что девка погубила себя как-то так, что и сама не знает, и что дело тут очень нечисто и пахнет преступлением. Припомнили каждый день, каждый час, каждый шаг свой в Париже: буквально не было такой минуты, когда бы девушка оставалась без наблюдения либо отца, либо матери, либо вернейших и честнейших приятельниц родителей и хорошей, буржуазной родни. Вспомнили и ночные случаи эти: сон, когда человек в стену ушел, падение ночного столика... Отец отправился в Париж, посоветовался с хорошим адвокатом и по его рекомендации обратился к услугам частного сыскного бюро. Там начальник бюро, когда услыхал историю, только и спросил:
-- Не в таком-то отеле было это дело?
-- Вы совершенно правы. Именно там.
-- Ага! Ну так это -- проделка либо герцога N, либо банкира Z... не первый раз они подобные штучки устраивают.
-- Да... герцог N был нашим соседом.
-- Ну вот. Дочь ваша, очевидно, была систематически усыпляема при помощи отельной прислуги каким-нибудь наркотическим средством, доля которого, весьма вероятно, доставалась и вам с супругою, а затем герцог N проникал в ваш номер и хозяйничал, как желал...
-- Что же теперь делать?
-- Да ждать внука или внучки... больше вам ничего не остается.
-- Я начну процесс и устрою скандал...
-- Скандал -- это еще куда ни шло. Скандалом, особенно с предупреждением, можете деньги нажить, потому что от скандала он, герцог, по крайней мере, вероятно, пожелает откупиться. Но процесса не советую: проиграете, и вас же еще потянут к суду за шантаж. Еще -- если бы вы в ту пору схватились, а теперь -- какие же у вас доказательства?
-- Помилуйте, да ведь не от черта же беременна дочь моя! Это только в "Роберте-Дьяволе" такие страсти приключались...
-- Конечно, не от черта, но на герцога-то -- нет у вас улик, а мужчин и кроме него в Париже довольно.
-- Он единственный, кто мог к ней проникнуть.
-- Как -- единственный?
-- Ну да, потому что всякому другому пришлось бы пройти через нашу с женою спальню: комната дочери не имела своего выхода в коридор.
-- Вот видите: значит, не единственный.
-- Ничего не понимаю. Всякого другого мы с женою должны были услыхать.
-- То-то вот и есть, что вы с женою...
-- Кто же еще мог?
-- Как кто? Да вы же, почтеннейший, вы!.. Добрый тулузский буржуа выпучил глаза.
-- Позвольте,-- говорит,-- соображаете ли вы, что говорите?
-- Очень.
-- Ведь я же отец?
-- Так что же?
-- И вы смеете, вы позволяете себе заявлять подозрение...
-- Нет,-- отвечает ему начальник бюро,-- мы-то ни в каком случае вас не подозреваем и верим честности вашей и что -- все было так, как вы рассказываете. Но считаем своим долгом указать вам, что в случае процесса вы, со стороны защиты герцога,-- а ведь у нас защитник при следственных допросах присутствует и может, при желании, весьма искусно следствие направлять,-- непременно встретитесь с этим возражением, и оно вам, что называется, боком выйдет.
-- Послушайте! Да разве подобные вещи бывают?
-- А то нет? Из какой патриархальной Аркадии вы к нам приехали? Каждый год регистрируют в Париже 15--20 случаев явных... судите же, сколько тайных.
-- Но, наконец, тут же мать ее спала.
-- Матери в подобных скандалах молчаливы и терпеливы, покуда силы есть выносить,-- чтобы большого скандала не было... Да, наконец, разве необходимо будет это доказать? Достаточно пакостного подозрения. Вы своего обвинения на герцога не докажете, а ему на вас и доказывать не надо. Жизнь ваша будет уже одним слухом, одною тенью подозрения испорчена, семья разбита, знакомые от вас отвернутся, если служите, придется со службы уйти, и в городишке своем уж, конечно, не уживетесь: мальчишки начнут пальцами показывать... ну-ка! ловите каждого за уши да объясняйте ему с начала до конца, что вы -- несчастная жертва бесчестной клеветы...
-- Вы правы.
-- Еще бы! Люди опытные.
-- Так дайте ж мне совет, как выйти из этого ужасного положения,-- хоть какой-нибудь настоящий совет!
-- По-настоящему,-- говорит начальник бюро,-- по-настоящему-то, по-рыцарскому-то, вы, конечно, понимаете, как вам следует поступить...
-- Вызвать его на дуэль? Да он не пойдет,-- у него предки с Крестовых походов, а я москательным товаром торгую.
-- Нет... что же дуэль? Что и кому она докажет? Это -- депутатское занятие. В серьезных встречах частной жизни оно никуда не годится. А возьмите вы револьвер по-сквернее, из которого шума много, а убить никак нельзя, да -- в возможно более публичном месте и при большем стечении народа -- закатите в этого герцога маленькую пульку... так, чтобы сюртук продырявила, ну, кожу поцарапала, а больше ничего. Тогда общественное сочувствие всецело на вашей стороне окажется... Знаете: Виргиния... Аппий Клавдий...
-- Покорнейше вас благодарю. Это еще ко всему в тюрьму из-за него, мерзавца,-- идти? Ссылкою рисковать?
-- Положим, вас непременно оправдают.
-- Да скандал-то мой от этого меньше что ли будет?
-- Напротив, даже гораздо больше, но у вас будет то утешение, что сделаетесь знаменитостью на всю Европу, создадите cause célèbre {Громкое дело (фр.).}. С одних интервьюеров потом сколько денег возьмете...
Подумал начальник и прибавил:
-- А впрочем, может быть, и не оправдают.
-- Даже?!
-- Вообразите себе: а вдруг герцог докажет свое alibi?
-- Каким же образом?
-- Да -- вдруг -- он в эти ночи, которые вы подозреваете,-- окажется,-- не был дома, а где-нибудь в отъезде или просто в игорном доме каком-нибудь, и, значит, тогда к вашей дочери проникал совсем не он, а только кто-то через его комнату... всего вероятнее, какой-нибудь из отельной прислуги. Да и, наверное, докажет. Там ребята тоже не промах -- сидят чистенькие. Конечно, все у них уже как по нотам разыграно и подготовлено на всякий случай. Поставьте, значит, на риск и такую возможность...
Поставил отец на риск и -- плюнул. Возвратился в свою Тулузу и отправил дочь -- носить и рожать -- в Марсель к родственнице... А она там ухитрилась в моряка-румына влюбиться и удрала с ним в Аргентину. И очень ее моряк любил, да однажды сильно в карты продулся, так -- на отыгрыш -- заложил ее на неделю в публичный дом, ну а выкупить-то уж и не пришлось: сам забосячил... Так и пропала моя бедненькая Луизет!