Общее мнение было, что Федосье теперь, оставшись об одной ноге, никак не управиться, и министерству ее конец. Самое большое, если хозяйка отдаст ей, как заслуженному инвалиду, под самостоятельный начал, одну из хороших, заработных квартир где-нибудь на окраинах поглуше.
Марья Ивановна обмирала, когда слышала эти толки. Она знала, что Федосья Гавриловна в таком случае не захочет с нею расстаться и сумеет оставить ее за собою, а перспектива найти себе тюрьму в каком-нибудь вертепе Васильевского острова или Большого проспекта, под властью искалеченной, дикой, ревнивой, бешено-вспыльчивой, драчливой старухи приводила ее в отчаяние. Антонина же щеголяла белым фартуком и звонила по дому ключами все с большею и большею уверенностью, благосклонность хозяйки к ней возрастала, и было уже почти несомненно, что весьма скоро она заменит Федосью Гавриловну не временно, но постоянно. И в зловещем взгляде будущей экономки Марья Ивановна читала, что, как ни скверно было ей в последнее время, но это еще -- цветочки, а ягодки ждут впереди, и удовольствие по-настоящему-то с нее "шкуру спустить" Антонина с компанией еще только предвкушают.
Поэтому Марья Ивановна очень обрадовалась, когда хозяйка внезапно разрушила скопившиеся вокруг нее мрак и ужас неожиданным приказанием ехать в К. Федосья Гавриловна зарычала было на Машин отъезд раненою медведицею, но, прикованная к больничному одру, ничего не могла сделать против решительной хозяйкиной воли и только устроила Маше на прощанье ужасную сцену. Сиделки и больные -- которые хохотали, которые негодовали и отплевывались, а Маша, уходя в слезах, дала себе слово, что не придет больше навещать свирепую приятельницу, разве что та уже заведомо умирать будет.
Вышло так, что это, действительно, было их последнее свидание. Неделю спустя, Федосья Гавриловна, превосходно выдержав удачно сделанную ампутацию и, по мнению врачей, уже вступив на путь выздоровления, вдруг с чего-то залихорадила-залихорадила и в два дня умерла от заражения крови. Но Маша Лусьева тогда была уже далеко и ничего о том не знала.
В поездке злополучная девушка очутилась под присмотром постоянной устроительницы поездок "Княжны", по имени Анна Тихоновна. Эта женщина почему-то невзлюбила Машу чуть ли не с первого же ее появления в буластовском хозяйстве и оставалась упорным врагом ее до настоящего дня, когда "гастроли" в К. завершились скандальным появлением Лусьевой в участке.
В другое время Маша пришла бы в ужас и великую скорбь, что придется ей путешествовать под суровым началом такой лютой ведьмы. Но сейчас уж слишком солона стала ей жизнь в корпусе: рада хоть в ад, да -- лишь бы отсюда. Лусьева объясняла:
-- Впрочем, я вообще и раньше тоже предпочитала ездить по городам, чем трепаться по петербургским квартирам. Я уже рассказывала вам, какое это удовольствие. Да еще, между квартирами этими, когда потом я с ними со всеми познакомилась, оказались такие, что страшно стало бывать... На одну, близ Николаевского вокзала, девушки, которые посуевернее, наотрез отказывались ехать: "Хоть бейте, хоть до смерти убейте,-- не могу... боюсь..."
-- Что же там? Черти, что ли? Или привидения ходят? -- усмехаясь в усы, опросил полицеймейстер.
-- Нет, видеть -- никто ничего страшного не видал...
-- Стуки?
-- Н-н-н-нет... А впрочем, все мы были так настроены, что -- в стене ли щелкнет, мебель ли треснет, в печке ли загудит -- всякий звук странный, в этой квартире уже мерещился нам за чертовщину. Видите ли: я не знаю, что... но, бывало, едва войдешь, и вдруг тебе как-то совсем дышать нечем, и тоска нападает страшная, и все чего-то ждешь, ждешь... самого жуткого и скверного!.. До ужаса, аж дрожать начинаешь... Вот-вот кто-то опасный войдет, вот-вот что-то роковое случится... Говорят, будто на этой квартире,-- дело было давно, еще до Буластихи,-- "жильцы" уходили кулачищами купца, а как и куца потом его убрали, осталось неизвестно: все дело кануло в воду, и следствия не было... Ну вот -- наши трусихи, разумеется, и верили, будто вся эта тягость от купца убитого: что он живет и душит...
-- Зачем же,-- спросил Mathieu le beau,-- Буластиха все-таки удерживала за собою такую странную квартиру?
-- Место исстари насиженное. В ее профессии этим условием очень дорожат. На новые квартиры многие неохотно едут...
-- А "гости" не жаловались?
-- Гости ничего... Что же? Они были непредубежденные... заранее не приготовлялись к страхам этим, как мы все несчастные... А потом,-- кто их знает, покойников? Может быть, он гостей не трогал... Ведь гости ему ничего не сделали дурного, он сам был тоже гость, когда его убили... А нам, прочим, которые при том же самом деле, он мстил, показывал свою власть... Понимаете?
-- Эге! Да вы, кажется, тоже из суеверных? -- поддразнил Mathieu.
-- Нет, не очень... Но, конечно, все-таки неприятно. Вот другой квартиры, в Измайловском полку, где наша девушка удавилась,-- этой я, сознаюсь, очень не любила... Все боялась, что увижу, как она висит на отдушнике...
"Гастрольные" поездки устраивались всегда в одинаковом порядке {Кузнецов, 27. Кочующую сводню "баронессу" я нашел в городской хронике ростовских газет 1902 г.}. Выбиралась из квартирных хозяек или нанималась со стороны какая-нибудь приличного вида и звания дуэнья, вроде баронессы Ландио. Маша объявлялась ее племянницею, а Федосья Гавриловна или Анна Тихоновна -- домоправительницей, экономкой, няней, пожилою, искони в фамилии, горничною. Ездили по частным приглашениям какой-либо провинциальной факторши или, непосредственно, искателя красивых женщин: многим провинциальным ловцам по этой части Буластова служила постоянною поставщицею,-- и так именно попала Лусьева теперь в К. Еще чаще ездили прямо наудачу -- в сборные места богатого люда с бешеными деньгами, которые поют в кармане петухами, просясь на волю: в Нижний, Ирбит, Харьков -- на ярмарки, в Киев -- на Контракты, на Кавказские минеральные воды, в Баку, в Москву на "Дерби"...
-- Насчет ярмарок у нас в корпусе даже песенку особую пели. Антонина на смех сложила. А, впрочем, может быть, и врала, что она, чужое старое за свое новое выдавала.
Поехала хозяюшка
В Ирбити торговать,
А с ней четыре барышни --
Попить да погулять
Приехала хозяюшка
С Ирбитя с барышом,
А все четыре барышни --
Чуть-чуть не нагишом.
-- Бывало и так, что Буластихе просто доносят: в таком-то городе или местечке люди страшно заскучали, развлечений никаких нет, а шальные деньги водятся. Она, после того как наведет обстоятельные справки, командирует сейчас же какую-нибудь госпожу разыгрывать комедию: будто имение под городом тем торговать для приобретения, либо придумает другую аферу в таком роде,-- глядя по городу, какие там могут быть дела и за что люди уважают. Если город богат и тароват, поездка взатяжку идет. Нанимается хорошая квартира, выписываются из Питера, по очереди, "племянницы", "крестницы", "воспитанницы", "лектриссы"... я, Жозя, "Княжна", другие там... и пошло веселое житье, балы, пикники, вечеринки, покуда Федосья и Анна Тихоновна не повыжмут бумажники у многоземельного дворянства и богатого купечества! Мы на шахтах две недели прожили -- золотые вернулись! Тоже, когда нефть была в моде... на новый фонтан один раз ездили... На постройку железных дорог, покуда у инженеров доходы шальные. Жозька была специалистка насчет этой публики. Огонь! Выматывала инженерские бумажники, точно фокусник ленты изо рта. В Челябинске два месяца прогостили, всю строительную комиссию до гроша вычистили. Кути да радуйся, покуда люди не разорятся либо мы не провремся в чем-нибудь уж очень прозрачно -- общество начнет сомневаться и коситься, а полиция струсит и устанет нас покрывать. Либо уж такими поборами обложит, что оставаться дальше окажется самим дороже. Ну, тогда, конечно, лови момент, чтобы вовремя навострить лыжи.
И, разумеется, это правда, что Антонина пела: хозяйка наживалась толсто, а мы, в самом деле, прокучивались чуть не до нагиша. Одна "Княжна" могла похвалиться, что выдержку имеет,-- вещи берегла, капитал сколачивала. Меня, например, каждая поездка только в новые долги вводила. А все-таки поездки я, ничего, любила: хоть повеселишься, попрыгаешь... считают тебя все-таки за порядочную, ухаживают, флиртуют... опять чувствуешь себя барышнею, а не девкою... А там, в Петербурге, в корпусе, по квартирам -- острог! могила!
LXI
Встречаясь с Катериною Харитоновною, Марья Лусьева неизменно получала от нее саркастические запросы:
-- Ну-с? Когда же мы бежим? Или охота прошла? Стерпится-слюбится?
-- Да ведь я теперь, Катерина Харитоновна, все в разъездах.
-- В разъездах-то, милейшая моя, и удирать. Здесь у Буластихи и полиция своя; в каждом участке найдутся дружки, чрез которых она вас притиснет. А ют, я слышала, вы едете в К. С тамошнею полицией,-- это я доподлинно знаю,-- хозяйка связей еще не успела установить. Стало быть, прямиком против вас действовать она не посмеет. Не такое у нее дельце, знаете, чтобы перед незнакомыми светлыми пуговицами так вот сразу взять да все карты открыть. Потому что в неберущую полицию Буластиха, конечно, как и мы с вами, не верит. Но если сунуться наобум в воду, не спросясь броду, то недолго налететь и на такого покровителя, который сообразит, что дельце-то пахнет карьерою. Ну и подобный барин ей уже не в тысячу, а в десятки тысяч обойдется... Не посмеет она в К. рисковать, покуда полиция не подкуплена. А это сразу не делается. Это -- как хроническая отрава. Для больших взяток тоже нужно накопить отношения взаимного доверия, поруку осторожности, связаться временем в общности позора... К. во всех этих отношениях для Буластихи город еще новый: вот и бегите из К.
-- Если бы,-- признавалась Марья Ивановна,-- со мною была Федосья Гавриловна, у меня, вероятно, все-таки не хватило бы энергии поступить, как сейчас... Потому что я ужасно боялась ее, а, кроме того, она всегда обращалась со мною очень хорошо... то есть, по-своему хорошо, конечно: если я получала подарки, она не накладывала лапы на мои вещи,-- напротив, случалось, что еще сама дарила.. Ну, а я уж такая: если человек меня не угнетает, то я против него бессильна, никогда не пойду резко ему наперекор. Меня до бешенства довести надо,-- вот, как Анна Тихоновна ухитрилась,-- только тогда я гожусь на смелое... А то тряпка! Полы мною можно мыть! Пыль вытирать!
С Анною Тихоновною в течение поездки в К. они грызлись, начиная от самого Петербурга. Суровый, придирчивый надзор в поездке и во время недельной остановки для "работы" в Москве и общая система Анны Тихоновны держать Машу без гроша денег выводили девушку из себя. Она принялась грубить своей мучительнице, а та ее бить.
В К. они направлялись по очень таинственному вызову. Здесь Лусьеву должен был встретить богатейший южный помещик, страстный любитель женщин, занимающий в своих родных местах слишком крупное и видное положение, чтобы развратничать открыто; к тому же он очень стыдится своего физического безобразия и боится родственников, которые зорко следят за ним, так как шибко охочи подвести старого эротомана под опеку. Поэтому, когда он затевает пожуировать жизнью в свое удовольствие, то пробирается incognito в чужой город, где его меньше знают. На этот раз он выбрал К., куда, по его заказу, должна была доставлена быть Марья Ивановна.
-- Как фамилия этого господина? -- спросил полицеймейстер.
Лусьева пожала плечами.
-- Не знаю, впрочем, если бы и знала, то не сказала бы... Он ничего дурного мне не сделал... За что я буду его компрометировать?
Полицеймейстер с чиновником особых поручений переглянулись.
-- Ну что же? конечно, вы правы...-- протянул Mathieu le beau,-- мы вам сейчас не допрос какой-нибудь чиним... беседуем неофициально... пока его фамилия нам не нужна...
Лусьева продолжала:
-- Мне было велено звать его Хрисанфом Ивановичем... Он одноглазый и лыс, как бильярдный шар...
-- Нет у нас такого...-- проворчал полицеймейстер.-- Спрошу по команде, кто из приезжих... должны знать!..
Женщины прибыли в К. раньше, чем Хрисанф Иванович. Он телеграфировал, что задержан на несколько дней делами, и просил ждать, с расходами за его счет. Вот почему Марья Ивановна зажилась в городе и, появляясь с баронессою Ландио в общественных местах, успела завязать несколько знакомств.
-- Так вот я и вас встретила. Mathieu le beau галантно поклонился.
Знакомствам Анна Тихоновна, разумеется, не препятствовала, рассчитывая, что, по отъезде Хрисанфа Ивановича, пустит Лусьеву в городе по рукам. Но ссоры и грызня с девушкою не прекращались.
-- Особенно она меня "Княжною" допекала: понимаете, что я ей меньше доходна, чем "Княжна", не стоит со мною и ездить, никто мною не интересуется, не умею я деньги добывать... Слушаешь, слушаешь это пиленье день-деньской, ну и не сдержишься... взорвет наконец!.. Согласитесь: есть же и у меня свое самолюбие!.. Всякая подлая тварь в лицо хаять станет!.. И еще обысками она меня измучила. Откуда бы мы с баронессою ни возвратились в номер, сейчас же начинает шарить по карманам, в чулки заглянет, корсет снять велит... это, понимаете ли, все проверяет, не работаю ли я стороною на самое себя, да не прячу ли подарки либо денег!.. Прямо вам говорю: белые огни зажигались у меня в глазах от этих обысков мерзких! Кабы нож близко, так бы и хватила по горлу либо ее, либо себя!.. Никогда никто такой подлости надо мною себе не позволял!.. Уж не говорю про рюлинское время, никто... ни Федосья Гавриловна, ни сама Буластиха... никто! И ведь надобности никакой нет, и уверена она во мне очень хорошо, и знаю, что это она нарочно, со зла, чтобы оскорбить меня лишний раз, власть свою надо мною показать!.. В Петербурге пальцем тронуть не смеет, так зато в поездке измывается. Вот-де -- твоей заступницы здесь нету, так я с тебя спесь-то собью: что хочу, то с тобою и делаю!.. Они с Федосьею-то Гавриловною соперничают, кто сильнее у Бупастихи, и, как водится, на ножах... Ну, если так, то тут уж и я на нее вызверилась. Ты делаешь со мною, что хочешь, так и я сделаю, что хочу!.. И уже окончательно решила бежать здесь, как Катерина Харитоновна, "Княжна" и Адель советовали... бежать непременно...
-- Погодите-ка, а то забуду спросить,-- перебил полицеймейстер,-- как вы паспорт добыли из конторы? Там никто не помнит, когда вы его получили.
Марья Лусьева вспыхнула, потупилась. Потом подняла голову с наглым вызовом.
-- Очень просто: для меня его выкрал номерной... Васильем звать. Красивый малый...
-- Вы его просили?
-- Да, просила.
-- Не удивился он, что вы так таинственны?
-- Я заплатила ему...
-- Позвольте. Да вы же только что сейчас жаловались, что у вас ни копейки денег не было?
Марья Лусьева взглянула на полицеймейстера страшно мрачно и упавшим вялым голосом произнесла:
-- Будто только деньгами платят...
-- Гм...
-- Зачем, однако, вам так понадобился ваш паспорт? -- вмешался Mathieu.-- Ведь вы, действительно, могли, когда угодно, вытребовать его через полицию.
-- Я боялась, что они с ним сделают что-нибудь такое, что полиция должна будет принять их сторону... Или просто уничтожат документ, а потом скажут, что я -- не я, и я останусь без вида, как бродяга...
-- Так-с. Далее?
Хрисанф Иванович приехал. Назначено было, что он встретится с Лусьевой в театре, а затем увезет ее к себе. Все так и сделалось. Блудливый Крез остановился не в гостинице, но у какой-то своей знакомой дамы, на частной квартире. Фамилию Лусьева опять не могла сказать, а местность определила глухо.
-- Я города не знаю... Ночь... Очень недурное помещение...
-- Недурные помещения у нас наперечет...-- пожав плечами, подивился полицеймейстер.-- Странно! Ну-с... для нас вот эта часть вашей истории интереснее всего...
-- Ночью я пила много вина, а когда пью, делаюсь злая. На прощанье утром Хрисанф Иванович подарил мне лично двести рублей. Я спрятала их за перчатку, на левую руку. Еду домой, в голове шумит, но веселая: радуюсь, как это ловко подошло,-- если убегу, то даже и деньги есть перебиться на первое время!.. Но, едва я вошла в номер, Анна Тихоновна так и прыгнула ко мне, как кошка...
-- Показывай, сколько!
-- Чего вам? У меня ничего нет...
-- Что-о-о-о? Врешь, голубка! Не надуешь! Других морочь: от Хрисанфа-то Ивановича без подарка? Щедрее барина в России нету. Честью тебе говорю: вынимай, сколько?
-- Ничего не дал, ни гроша...
-- Сколько, дрянь?!
-- Сама такая!
Она так ракетою и взвилась.
-- Разговаривать? Ты разговаривать?! Бац!..
-- А это что?
Схватила меня за руку... Насели вдвоем с баронессою, отняли деньги... Однако покуда мы возимся и ругаемся, вдруг стучат к нам в дверь, просят: "Нельзя ли потише, обижаются соседи..." Баронесса, выглянула в коридор, извинилась... А я взглянула -- заметила, что она потом дверь на ключ не заперла, только притворила... А Анна Тихоновна, багровая, предо мною стоит, губы у нее трясутся, шипит:
-- Я тебе, сударка моя, себя теперь покажу! я тебя пропишу, голубка!..
И рукава кофточки закатывает за локти... палачествовать!.. Разохотилась... Меня ужас объял: не выйду живою, забьет!.. Говорю ей, язык едва ворочается,-- бормочу:
-- Троньте только... ну вот троньте!.. Я на весь город кричать буду!..
А она тоже суконным языком на меня лопочет:
-- Я те, я те, я те...
Пошла к умывальнику, носовой платок намочила, жгутом крутит: я уже понимаю, зачем,-- рот мне заткнуть хочет...
-- Это,-- шепчу,-- вы напрасно... оставьте, Анна Тихоновна! Тиранствовать нельзя. Я не дамся!..
А она на меня даже и не глядит уже, только сказала баронессе:
-- Ты, сударыня, чего зеваешь? Запри дверь покрепче... Та рохля, на мое счастье, старая, из робких: руки у нее трясутся, ключ в скважине застрял, не поворачивается, хотела поправить, вовсе на пол уронила... Ах, ах!.. ахает, вздыхает, подслепая, ползает по ковру... Я вдруг -- точно осенило: как рванусь, да через нее!.. Коридор, лестницу пролетела вихрем... Как ошибло меня свежим воздухом, тут только очнулась: жива!.. Ну и вот я здесь... Дальше вы знаете...
LXII
Долго длилось молчание, во время которого Лусьева сидела, низко опустив голову на грудь. Она, кажется, плакала и не хотела выдать своих слез.
-- Тэк-с...-- нарушил затишье полицеймейстер.-- Одиссея эта ваша, можно сказать, весьма многозначительная. Что же, Матвей Ильич? Ведь надобно запротоколить по форме... тут вон какие дела открываются...
-- Н-да-а...-- сказал Mathieu le beau.-- И к прокурору отнестись немедленно... Вам, сударыня, сделан будет допрос по форме, а затем, вероятно, вы должны будете повторить ваши показания перед судебною властью.
Лусьева сердито отозвалась:
-- Хоть перед китайским богдыханом.
В соседней комнате задребезжал звонок телефона. В дверь просунулась голова озабоченного дежурного полицейского чина.
-- Его превосходительство господин начальник губернии просят ваше высокоблагородие к телефону.
Полицеймейстер вышел. Mathieu le beau и Марья Лусьева остались в неловком, натянутом молчании. Чиновник рисовал пером на лежавшем перед ним синем деле фигурки чертей и профили женщин. Лусьева смотрела на него почему-то с невыразимою ненавистью.
-- Ска-а-а-жите, пожалуйста,-- начал было Mathieu,-- вы в Петербурге не знавали моего друга Сержа Филейкина?
-- Не помню,-- получил он сухой ответ.
-- Я больше потому спрашиваю, что он по части женщин большая ска-а-а-атина...
-- Мало ли ска-а-атин!..-- в тон ему, злобно протянула Марья Ивановна.
-- Матвей Ильич! пожалуйте-ка сюда!-- позвал полицеймейстер.
-- Казуснейшая штука, батенька вы мой!-- зашептал он.-- Сам черт не разберет: не то дело наклевывается, не то мистификация... Знаете ли, кто сейчас сидит в кабинете его превосходительства? Тетушка девы этой самой... баронесса Ландио!..
-- Да ну? -- изумился чиновник.-- Позвольте: она же уехала в Одессу...
-- Стало быть, не доехала... возвратилась!.. И с нею Леневская.
-- Софья Игнатьевна?
-- Да. Его превосходительство приказывает, чтобы девицу Лусьеву немедленно отвезти к Леневской, а завтра он сам ее увидит...
-- Гм... А как же с прокурорским надзором... Может выйти неприятность... Знаете, как они щепетильны...
-- Я позволил себе намекнуть... Они засмеялись, говорят, что знают и прокурорскому надзору нечего тут вмешиваться... Если надо будет, говорят, я сам перетолкую... Тут, говорят, огромнейшее и глупейшее недоразумение...
-- Странно!
-- Странно!
Оба потаращили друг на друга глаза, пожевали губами.
-- Распоряжение вышло, не наше дело рассуждать!..-- решил полицеймейстер и, возвратясь к Лусьевой, объявил ей волю губернатора.
-- Кто такая ваша Леневская? -- нахмурясь, спросила девушка.
-- Софья Игнатьевна Леневская -- почтеннейшая дама в городе, прекраснейшая особа, первая наша дама-патронесса... бессчетно много добра делает!.. Его превосходительство желает, чтобы до свидания с ним вы остались как бы под ее охраною.
Марья Лусьева сдвинула брови еще суровее. В глазах ее забегали опасные, враждебные огоньки.
-- Я не поеду!-- мрачно оторвала она.
-- То есть как это не поедете? -- озадачился и озверился полицеймейстер.
-- Не поеду!
-- Но если начальник губернии...
-- Не поеду!-- истерически завизжала девушка.-- Не поеду! Тащите силою, а по доброй воле не пойду! И всю дорогу буду кричать...
Полицеймейстер выкатил глаза и разинул было рот, чтобы гаркнуть, но Mathieu вмешался.
-- Позвольте, mademoiselle, позвольте... зачем горячиться?-- примирительно и учтиво заговорил он.-- Никто никуда силою вас не потащит... Вопрос только о том, где устроить вас до завтра... Его превосходительство желает лично вникнуть в ваше дело...
-- Не поеду!-- вопияла Лусьева.
-- Но иначе нам вас девать некуда!..-- рассердился теперь и Mathieu.-- Не в участке же вам ночевать!
-- Я готова, если надо, ночевать в участке!.. А в чужой дом, к незнакомой какой-то даме не поеду... Ишь что придумали!.. Нет, не на дуру напали! Знаю, что это значит, куда вы меня приглашаете!..
-- Что вы воображаете? -- рявкнул -- не вытерпел полицеймейстер.-- Как вы смеете? Перед вами, сударыня, люди официальные!
-- Тигрий Львович! Тигрий Львович!
-- Да что Тигрий Львович? Терпения, сударь мой, нет...
-- Не поеду!-- крепко кусая губы, ломая пальцы, твердила девушка, с тупым, неподвижным взглядом, сосредоточенным на спинке стула.-- Хитры! Леневскую какую-то сочинили!.. Говорили бы прямо, что вам велено отвезти меня в сумасшедший дом!.. {Parent Duchatelet. См. "От автора" -- к этому изданию "Марьи Лусьевой".}
Полицеймейстер и чиновник особых поручений обменялись многозначительными взглядами.
-- Гм... ларчик просто открывается!..-- пробормотал про себя Mathieu.
-- Послушайте! Честью я вам клянусь, что ошибаетесь!..-- горячо заговорил он вслух.-- С какой стати? Помилуйте! Нам и в голову не приходило...
Полицеймейстер, беспомощно разведя руками, снова прошел к телефону.
-- Кто говорит? а? что? Громче!
-- А?-- отозвался ему знакомый начальнический тенор.-- Боится? Чего боится?.. А?.. Что в сумасшедший дом?.. Ха-ха-ха! Вот чудачка!.. Да-да-да... Однако, это любопытно, что вы говорите... Да-да-да-да-да-да... Это подтвержда-ет...
-- Куца же прикажете устроить ее, ваше превосходительство?-- возопил с отчаянием полицеймейстер: возня с Марьей Лусьевой надоела ему, что называется, "до шпенту".
-- Ну... поместите ее в каком-нибудь приличном отеле!.. Да-да-да... Разумеется, в отель!.. Адрес сообщите Софье Игнатьевнье... Она так добра, желает заехать... Ну, и маленький надзор... на всякий случай...
Телефон замолк.
Поместиться в отеле Марья Лусьева согласилась сразу и с радостью.
-- В отель я не боюсь... Только не в "Феникс"... мне стыдно...
-- В "Золотом олене" можно... Вы уж, Матвей Ильич, будьте добренький -- оборудуйте это, а я -- к его превосходительству...
-- Очень рад.
Как скоро Марья Ивановна оказалась на новоселье, в коридоре гостиницы появился неизвестного звания и полупочтенной наружности господин. Он много шутил с прислугою, по-видимому, давно и отлично его знавшею, очень интересовался электрическим освещением, внимательно и подробно, раз по десяти, изучал железнодорожные расписания на стенах, театральные афиши и торговые рекламы и ни на минуту не выпускал из поля зрения дверь в номер Марьи Лусьевой.
LXIII
-- Я прямо и откровенно говорю вам генерал не в службу, а в дружбу!
-- Уважаемая Софья Игнатьевна вы знаете что я всегда заранее готов сделать для вас все что от меня зависит. Но дело о котором вы просите, принадлежит к разряду тех, что либо гаснут сами собою без всяких просьб, либо должны гореть и уже никакие просьбы потушить их не в состоянии Ваша несчастная кузина
-- Племянница -- поправила губернатора Софья Игнатьевна Леневская видная дама в седых кудрях с острыми и внимательными голубыми глазами -- двоюродная племянница. Она дочь бедной Зины Лусьевой, а матери -- моя и Зины -- были родные сестры Entre nous soit dit {Между нами говоря (фр. ).} выходя за этого Лусьева Зина сделала глупейший mésalliance {Неравный брак (фр. ). }. И вот -- результаты!
-- Так вот с -- виноват -- племянница ваша натворила и наговорила самых безумных и фантастических глупостей. Да, да, да, да, да! Хорошо с! То есть очень скверно с! Наш милейший Тигрий Львович был настолько остроумен что не оформил дела сразу. Его следовало бы хорошенько распечь за упущение, но -- победителей не судят, а после ваших откровений вчера и сегодня он разумеется оказывается нечаянным победителем. Скажите пожалуйста как давно это сделалось с нею?
-- Уже лет пять. Она стала заговариваться после ужасной смерти своего отца он погиб под трамваем. А потом подоспела неудачная любовная история... ее жених оказался большим негодяем... Un faux pas... comprenez vous? {Ложный шаг... понимаете? (фр.). } Она... вы, Порфирий Сергеевич, конечно, поймете, как мне тяжело входить в подробности: ведь, хотя и дальняя, Маша мне все-таки родственница...
-- Да-да-да-да! Еще бы, еще бы!
-- Фамильный позор!
-- Кому приятно?
-- Она... опасаясь последствий... приняла какие-то меры... очень неудачно... Ну после того уже совсем!..
-- И часто на нее находит?
Леневская опустила глаза.
-- Каждый месяц.
-- Ага!
Губернатор побарабанил пальцами по столу.
-- Как же это, зная за нею такое, ваша курица-баронесса не доглядела ее, пустила шальную бегать по городу?
-- Уж именно курица!-- с добродушным и веселым гневом согласилась Леневская.-- Именно курицею хохлатою прилетела она ко мне в усадьбу!.. Я сперва понять ничего не могла, едва узнала ее в лицо: ведь мы не видались десять лет... Спасите, защитите, Маша, сумасшедший дом, участок... Что же это такое? Сумбур! Хаос!.. Клохчет, руками машет, слезы... Всю ее дергает... Mon opinion est que {Мое мнение (фр.). } -- y нее самой голова не слишком в порядке!
Губернатор кашлянул с легким конфузом и сказал:
-- Да-да-да-да! Я, конечно, не смею утверждать, но на меня она произвела впечатление... гм... как бы это поделикатнее о прекрасном поле?.. гм... она, грехом, не поклоняется ли Бахусу?
Софья Игнатьевна утвердительно опустила веки.
-- Эфир и одеколон...-- прошептала она, конфиденциально вытягивая губы трубочкою.
-- Ага! Как англичанки? Да-да-да-да! Ага!
-- Несчастная слабость. Ах, тоже печальная ее была жизнь!.. Еще с института.
-- Она где теперь? у вас?
-- Да. Лежит совсем больная. Плачет в три ручья. Так ее история эта разбила, так потрясла...
-- Еще бы, еще бы! Очень понятно. Да-да-да-да! Итак, добрейшая Софья Игнатьевна, я продолжаю. Официально,-- а ни во что неофициальное мы входить не имеем основания,-- дел о вашей бедной племянницы обстоит так. Госпожа Лусьева явилась в участок с известным вам, компрометирующим ее требованием. Ввиду необыкновенности заявления, она была подвергнута медицинскому исследованию. Врач нашел ее нормальною...
-- Но не специалист, excellence! {Ваше сиятельство! (фр.). } Он не специалист!
-- Так точно. Обыкновенный полицейский врач, которого науке и мнению, разумеется, грош цена! Затем, в продолжительном разговоре с полицеймейстером и моим чиновником, госпожа Лусьева сделала ряд разоблачений, которые, если бы она была в своем уме, были бы чрезвычайно важны. Разговор этот, однако, остался частным, не оформленным в дознание. Тем временем мы узнаем от вас, что имеем дело с сумасшедшею фантазеркою, в чем я, конечно, нимало не сомневаюсь. Но тем не менее,-- прошу вас очень понять,-- непроверенным факта этого я все-таки оставить не могу и не в праве. Да-да-да-да! Полицейское дознание должно быть произведено.
Леневская насторожилась.
-- Вы, ради Бога, не пугайте меня страшными словами. Я женщина, форм ваших не знаю и боюсь. Что вы подразумеваете под вашим "полицейским дознанием"?
-- Да вот,-- покуда мы с вами тут беседуем, в эту самую минуту с вашей племянницы снимают допрос...
Леневская сострадательно вздохнула с спокойным видом.
-- Бедная девочка! Воображаю, как она мучится и трепещет!.. Когда я была у нее вчера вечером, она просто зубом на зуб не попадала,-- так дрожала от страха, стыда, волнения! "Что, тетя, со мною было? Что я наделала?.." Я битых три часа провела с нею -- до поздней ночи... все успокаивала!
-- А к вам поехать все-таки не согласилась? Леневская снисходительно улыбнулась.
-- Ни за что! Знаете: припадок утихает, но не совсем еще прошел... Сознание борется с обманом чувств. Она долго не хотела меня узнать, притворилась, что даже имени моего никогда раньше не слыхала, насилу вспомнила, кто я такая, и даже после того, как согласилась меня принять, как друга, потом еще раза три обзывала меня разными чужими именами... Ну я предпочла не настаивать. Баронесса предупредила меня, что ее не следует раздражать, когда она в таком состоянии. Ведь именно с того и начинаются ее припадки: кто-нибудь рассердит, и пошла писать. Если бы не эта глупая Анна Тихоновна, которая набросилась на нее поутру с выговором и воркотнёю, то, вероятно, не случилось бы вчерашнего скандала. А с другой стороны, надо и Анну извинить: старая нянька, на руках ее выносила, любит свою барышню без памяти... и вдруг барышня является неизвестно откуда ранним утром, дикая, дерзкая, как будто не совсем трезвая!..
-- Да, вот это еще, Софья Игнатьевна: оно не выяснено и остается немножко непонятным...
-- Что, генерал?
-- Как ваши старушки не обеспокоились, когда госпожа Лусьева сбежала от баронессы из театра и пропала на целую ночь?
Леневская сделала удивленные глаза:
-- Mon général! О чем же могли они беспокоиться? Маша сказала им, что едет ночевать к своей подруге, m-lle Каргович. Они в Петербурге учились вместе -- одного выпуска по гимназии...
-- А-га-га!
-- Я знаю барышню: она премиленькая... восточное что-то в типе... Отец ее, говорят, ростовщик или кто-то еще хуже, но согласитесь: за грехи родителей нельзя же отвергать детей...
-- Конечно, конечно... Значит, у Каргович она и ночевала?
-- Ну да!.. Там тоже теперь страшный переполох, потому что только теперь узнали... Она с вечера была совсем нормальная, это, очевидно, уже к утру с нею началось. Затосковала, вскочила с постели ни свет ни заря и умчалась домой...
-- Так-так.
-- Ну и вот: влетела бурею, грозит, дерется, кричит, произносит слова, о которых даже не подозревали, что она такие знает!.. бежит на улицу, в участок!.. Ну, вы знаете, что для людей старого века значит полиция!.. Страшнее землетрясения. Старухи мои совсем струсили, всякую память потеряли... Хорошо еще, что вспомнили о моем здесь существовании, и баронесса нашла меня в усадьбе... Иначе они, с перепуга, и впрямь домчались бы до Одессы!..
-- А там бы их и цап!-- засмеялся губернатор.-- Потому что отправлена телеграмма о задержании. Да-да-да-да.
Смеялась и Леневская.
-- А там бы их и цап! И на вашей душе был бы грех, потому что мои трусихи непременно умерли бы от страха!
-- Скажите, пожалуйста: кто ее лечил в Петербурге? Леневская подняла брови в недоумении.
-- Хоть убейте, не вспомню... Надо справиться у баронессы: у нее от него медицинское свидетельство есть и рекомендации к южным врачам... Кнабенвурст?.. Газеншмидт?.. Нет! Потеряла фамилию: немец какой-то известный.
-- Да-да-да-да! Престранная, однако, у нее форма помешательства! И откуда она все это знает и с такою обстоятельностью? Мне Матвей Ильич передал: в такой говорит последовательности и с такими подробностями... Просто, говорит,-- хотя мы и мужчины, но,-- извините уж, Софья Игнатьевна,-- даже и нашему брату-грешнику кое-какие новости открыла... Как это -- у нее? Где могла взять примеры? Леневская досадливо отмахнулась рукою.
-- Милейших тетушек благодарить надо! Филантропки умнейшие!
-- Боже мой!-- пошутил губернатор,-- не живем ли мы в последние времена? Софья Игнатьевна, королева филантропок,-- и вдруг -- против филантропии!
-- Позвольте, позвольте, mon général... Я сама филантропка, но все в меру: я возмущаюсь экзальтацией... Я тоже охотно покровительствую всем этим... падшим, помогаю им, чем могу, когда они раскаиваются, но брать pénitentes {Наказанных (фр.). } к себе в дом на попечение или прислугою, как делала покойная кузина Рюлина, но допускать их к общению с семьею,-- нет! извините, Порфирий Сергеевич! для этого я не имею довольно гражданского мужества!.. У меня дочери! Их чувства чисты, их мысли невинны, а вот вам образец, какой разврат могут втихомолку влить подобные госпожи в ум девушки... Я, конечно, далека оттого, чтобы приписывать этому все помешательство Маши, но не сомневаюсь, что, при других условиях, оно было бы менее... эротическое!..
-- Кстати,-- остановил ее губернатор,-- вы не думаете посоветоваться о ней с здешними врачами? Ведь у нас два недурных психиатра... К Тигульскому больных привозят со всей России...
Леневская остро взглянула на генерала.
-- По вашему тону,-- сказала она,-- я заключаю, что оно будет нелишним?
Губернатор пожал плечами.
-- Да, пожалуй!..-- возразил он,-- оправдательный документ в деле никогда не вредит.
Леневская отвечала:
-- Консультации врачей, откровенно вам скажу, я очень не хотела бы. Во-первых, оба наши психиатра между собою на ножах, и когда один говорит: "белое", другой считает своим непременным долгом спорить: "нет, черное!" Они только перепугают мою бедную Машу и смутят баронессу... А затем: я отдаю справедливость их знаниям, но какой же авторитет могут они иметь после столичных знаменитостей? Машу светила лечили!.. Их можно запросить...
-- Да-да-да-да!.. Вы скажите баронессе, чтобы она представила мне медицинское свидетельство, о котором вы говорили. Мы, может быть, действительно, запросим врача по телеграфу,-- для несокрушимой прочности наших оплотов, знаете ли!.. А с здешними врачами все-таки посоветуйтесь: видите ли, оно нам важно, что -- после факта и местные. Не надо ничем пренебрегать. Вам же, для общественного мнения, против сплетен полезно... Скандал это во всяком случае большой, и его в мешок не сразу спрячешь... Консультация, пожалуй что,-- уж чересчур. Довольно, если пригласите Тигульского. Он, хотя великий дипломат и, говорят, охотник даже взяточки побирать, но -- не пойман, не вор, а в своей специальности он маг и волшебник...
-- Очень хорошо,-- с радостью согласилась Леневская,-- я сейчас же... А фамилию доктора, который лечил Машу в Петербурге, я вспомнила... то есть, вспомнила, что она у меня отмечена в записной книжке: баронесса так его расхвалила, что я на всякий случай... позвольте... позвольте... нет, то зубной эликсир!.. нашла: вот... Карл Атанасович Либесворт, Невский, 666.
-- Прекрасно-с, мы, в случае надобности, с ним снесемся. Леневская встала.
-- Так что, général, если припадок моей бедной племянницы уже кончился и она дала вашим чиновникам разумные ответы, не рассказывая никаких страшных романов...
-- То дело ограничится вопросом об официально заявленном ею требовании быть записанною в разряд известных женщин. А это требование мы отклоним -- на основании предъявленного нам медицинского свидетельства о психической ненормальности и за вашим поручительством.
-- А если припадок еще владеет ею, и она опять наговорит Бог знает чего?
-- Тогда неприятно. Дело придется передать судебной власти.
-- На основании показания сумасшедшей?!
-- Мы не имеем права делать самостоятельных заключений об ее сумасшествии. Установить, что она не в своем уме, будет делом следствия и экспертизы.
-- Но, Боже мой! Что значит,-- суд?!
-- Нет, какой же суд? Только следствие. Раз будет выяснен факт сумасшествия, дело прекратится производством.
-- Но, как бы то ни было, огласка и волокита?!
-- Что делать?!
-- Бедное дитя! Бедная баронесса! Они будут совсем компрометированы. И сколько родных восстанет... Ужасно!
-- Избежать, к сожалению, нельзя. Форма-с!
-- Но какая же цель? Ведь все равно вот эти труды окажутся ни к чему... Нет ничего больше и кроме того, что я вам открыла. Тут все!.. Зачем же искать пустого места?
-- А для торжества и контроля правосудия. Форма-с!
-- Странно! И никак нельзя предотвратить?
-- Никак, Софья Игнатьевна! Если бы дело замолчала полиция,-- в него легко может вмешаться прокурорский надзор,-- и тогда реприманд полиции. Если промолчит прокурорский надзор,-- существует на свете жандармский полковник...
Леневская сокрушительно вздохнула.
-- Mon Dieu! {Мой Бог! (фр.). } Сколько у нас властей! Ах, в старину было все проще и лучше... Ну, будем надеяться, что моя милая девочка уже умница и не поставит нас во все эти неприятные перспективы... Во всяком случае, сердечное, душевное спасибо вам, excellence!.. У вас золотое сердце!..
-- Помилуйте.
-- Нет, нет!.. Это редкость!.. Столько гуманности... столько теплоты...
LXIV
-- Ну что? -- встретил губернатор полицеймейстера и Mathieu le beau, когда они прибыли от Лусьевой. Mathieu казался сконфуженным, полицеймейстер был мрачен.
-- Полный отбой по всему фронту, ваше превосходительство!-- заявил Mathieu.-- Знать ничего не знает, ведать не ведает. Совсем другой человек. Нельзя узнать против вчерашнего. Очнулась и ничего сама о себе и вокруг себя не понимает.
-- Гм...
-- Меня сразу признала, а Тигрия Львовича нет. "Помню,-- говорит,-- что-то, как в тумане... Может быть, и видала вас когда-нибудь... Извините!.. Светлые пуговицы... Участок... Умоляю вас: что еще я вчера натворила? Я знаю, что на меня временами находит... Как я здесь очутилась? Где тетушка Ландио? Где тетушка Леневская?"
-- Гм...
-- Мы ей напоминаем,-- она только глаза открывает все шире и шире: ничего не помнит, ничего не разумеет... "Это я говорила? Это я делала? Боже мой! Какой ужас, какой позор, какая бесстыдная, безумная ложь!.." И опять слезы реками!.. Пришлось нам угощать ее Валерьяном, и лавровишневыми каплями, и ландышами... Тут, к счастью, Софья Игнатьевна подъехала. Мы ей девицу эту и сдали с рук на руки.
-- Гм... Вчера и сегодня никто не навещал ее?
-- Кроме Софьи Игнатьевны. Она за полночь сидела.
-- Гм... Да-да-да... Так что ваше окончательное заключение?
-- Вралиха и сумасшедшая! Несомненно.
Полицеймейстер угрюмо промолчал.
-- Вы что, Тигрий Львович?-- обратил на него внимание губернатор.-- В сомнений?
-- Не то чтобы в сомнении, ваше превосходительство, а в большой растерянности. Уж больно складно девица вчера врала! Словно бы сумасшедшие так не умеют.
-- Ну, отец родной, на этот счет мы с вами не судьи... на то психиатры есть! С Тигульским поговорите, если интересуетесь.
-- О фамилиях мы ее опрашивали, которые она поминала вчера,-- сказал Mathieu.
-- Ну-с?
-- То же самое. Одни оказываются ей родня,-- Рюлина эта, Брусакова,-- а других она уже не помнит... "Не знаю,-- говорит,-- откуда взялись? Должно быть, когда-нибудь в каком-нибудь романе вычитала... не мучьте меня, ради Бога, вашими вопросами! Мне так позорно и стыдно! Лгала! Все лгала! Всегда лгу, когда на меня находит!"
-- Вы в "Фениксе" хотели побывать? -- обратился начальник к полицеймейстеру.
-- Был и номерного Василия допрашивал. Но он только глазами хлопает... Ни при чем-с! Лгала, действительно.
-- Гм... А ночевала она у Каргович?
-- Так точно, ваше превосходительство: у Каргович... Только осмелюсь доложить: Карговичи эти -- люди очень подозрительные...
-- Гм... В чем именно?
-- Темная публика-с. Отец бракоразводный ходатай, мать -- мелкая ростовщица. Что у самого, что у самой рожи такие -- словно таксы одушевленные-с: на всякую, мол, подлость готов, только дай настоящую цену. Из сыновей один бит в Соединенке за нечистую игру-с, другой выступал куплетистом в кафешантане, почти открыто живет с старою майоршею тут одною, обирает ее, сутенер какой-то-с. А дочка эта, которая будто бы госпожи Лусьевой подруга, совсем на порядочную барышню даже и не похожа-с... Завсегдагайница в Гранд-отеле-с, каждый вечер там заседает в мужской компании. Больше с банковскими путается, из маленьких-с... Откровенно сказать,-- ежели судить по видимости, то я не госпоже Лусьевой, но именно этой госпоже Каргович желтый билет охотно выдал бы...
-- По видимости, Тигрий Львович, сейчас судить нельзя. Теперь, знаете, пошли эти, как бишь их, демивьержки... Такая мода в обществе, чтобы приличная барышня вела себя хуже публичной девки.
-- Я понимаю-с и обвинять госпожу Каргович на себя не беру-с, ибо, кроме видимости, фактов против нее никаких выставить не имею-с. Тем более, что она, говорят, даже замуж выходит -- за банковского гуська одного. Помощником бухгалтера служит. Действительно, в Гранд-отеле он постоянно с нею.
-- Ага. В таком случае, это его одного и касается. Его жениховское дело. Да-да-да... Знаете, эти банковские чиновники -- всегда мелюзга дурного тона. Сидеть компанией в кафешантане им необыкновенно светским шиком представляется. Да, да, да. Поди, сам же он и водит невесту по Гранд-отелям-то этим... Просвещает. С европейскою культурою знакомит. Ха-ха-ха!
Полицеймейстер сурово усмехнулся.
-- А потом, глядишь, в банке растрата, а у нас -- протокол о самоубийце!
-- Да-да-да... Возможно, но непредотвратимо. Что? Да-да-да. Разве мы в состоянии предотвратить, Тигрий Львович?
-- Где уж, ваше превосходительство! Ежели человек попал на пиявку,-- судьба!
-- Так -- фактически-то эти Карговичи ничем не замараны?
-- Нет, ваше превосходительство,-- только долгом считаю повторить: по всему видать, что прохвосты.
-- Ну, оценка их нравственных качеств сейчас в наши обязанности не входит. Главное теперь, чтобы без неясности в деле... Значит, факт ночевки у Каргович установлен?
-- Совершенно, ваше превосходительство. И сама признается, и Карговичи подтвердили, и извозчика я нашел и допросил, который привез ее от Каргович.
-- Гм...
Губернатор задумался.
-- В конце концов, как и следовало ожидать, пустяки! Слава Богу, я очень рад, что пустяки! все хорошо, что хорошо кончается. Эта бедная Леневская так волновалась... А баронесса смешна! Плачет, а смешна!.. Mathieu, вы как находите? Смешна ведь? А?
-- Смешнее, ваше превосходительство, невозможно. Вошедший дежурный чиновник подал пакет.
-- От Софьи Игнатьевны Леневской.
Начальник прочел довольно длинное письмо, держа в левой руке приложенные документы.
-- Тигульский велит им немедленно ехать за границу, в Вену, к Крафт-Эбингу какому-то... А хоть к самому Папе Римскому, только бы с рук долой!.. Да-да-да! Софья Игнатьевна просит о паспортах. Вы, Матвей Ильич, распорядитесь там... заезжайте к ней...
-- Слушаю, ваше превосходительство. Смею спросить: едут госпожа Лусьева и баронесса Ландио?
-- Нет, баронесса совсем расхворалась. Софья Игнатьевна берет для госпожи Лусьевой компаньонку... какую-то госпожу Вурм. А эту бумажку, милейший мой, приобщите к делу. Да-да-да!
Медицинское свидетельство, выданное Марье Ивановне Лусьевой доктором Либесвортом, гласило, что госпожа Лусьева -- пациентка его -- в течение пяти лет, вследствие хронической женской болезни, страдает истерическим невропсихозом, выражающимся периодически, по преимуществу в менструальные сроки, припадками быстротечного бреда, с наклонностью со временем перейти в paranoia sexualis persecutoria {Мания сексуального преследования (лат.). }.
-- Как? -- воскликнул начальник, округляя веселые глаза.
-- Paranoia sexualis persecutoria.
-- А это какой зверь и чем его кормят?
-- Не могу знать.
-- Ох уж эти психиатры! Точно египетскими иероглифами пишут... Во всяком случае, документ ценный. Софья Игнатьевна обещала доставить такой же от доктора Тигульского. А затем -- пусть едут на все четыре стороны... Как в газетах пишут -- инцидентисчерпан!.. До свидания!..
LXV
-- Тигрий Львович, Тигрий Львович!-- догонял полицеймейстера Mathieu le beau.-- Вы что же такой пасмурный?
-- Не люблю-с чувствовать себя в тупике и не понимать-с.
-- Но дело ясно как день: сумасшедшая!.. Неужели вы еще сомневаетесь?
-- Нет-с, не сомневаюсь. Как же я смею сомневаться, коль скоро два документа!.. А только -- воля ваша: тут есть что-то и кроме сумасшествия... Нечисто! Чует мой полицейский нос...
-- Позвольте! Но если за Лусьеву ручается сама Софья Игнатьевна?
-- То-то вот, что Софья Игнатьевна! В ней вся препона. Кабы не Софья Игнатьевна, я бы никаким докторам не поверил... Не врут-с сумасшедшие так убедительно! не врут-с! И вот помяните мое слово: я еще раз говорю вам: нечисто!
-- Paranoia sexualis persecutoria!
-- Да это что же? Это уже последнее дело говорить такими ехидными словами!.. Для ихнего брата, ученого, она, может быть, и чрезвычайно какая большая штука, эта бисова паранойя, а ежели человек состоит на полицейской службе, ему один черт -- что паранойя, что наша, российская матушка-ерунда.
-- Так что же, наконец?-- возразил Mathieu le beau.-- Еще не поздно. Если вас грызут подозрения, можно настоять... Полицеймейстер замахнул руками.
-- Что вы? Разве я к тому? Заявления свои госпожа эта безумная взяла обратно, документы оправдательные налицо. Сбыли сокровище с рук, и слава Богу! Кума с воза -- куму легче! Что я за вчинатель такой?
(Русская полиция, крайне суровая к низшим классам проституции, как тайной, так и явной, столь же неохотно вмешивалась в быт проституции высшего разряда, с ее спотыкливыми и двусмысленными уликами тайного промысла. Играли здесь известную роль взятки (дела полицеймейстеров: кронштадтских -- Шафрова и Головачева, николаевского -- Бирилева, уральского -- Саратовцева), но еще более -- осторожность столкнуться с "зверем не под силу", с которою совершенно не считались разные Andrieux и им подобные парижские герои. У нас не любили "влетать в историю". Елистратов, 17--56, 290, 291.-- В городах, где надсмотр за женщинами ускользает из рук полиции (Москва), последняя обиженно начинает не обращать внимания на тайную проституцию вовсе. Там же.-- Идеал полицейской регламентации -- или все, или ничего Проект московского обер-полицеймейстераот 1890 года требовал предоставления полиции власти вносить женщину в проституционные списки "помимо воли причисляемой", со штрафами до 300 руб. и арестами до 2 месяцев. Еще притязательнее были проекты генерал-адъютанта Трепова (петербургского градоначальника) от 1869 года, чиновника особых поручений при варшавском обер-полицеймейстере, г. Тимофеева и т.п. Елистратов, 363--365.)
-- В подобных делах надо действовать наверняка-с, а не то -- оступишься, да репутацию вывихнешь, что потом и не вправить! Вы вспомните, что эта госпожа Лусьева про связи своих хозяек с полицией рассказывала. Тут и сам не заметишь, как глотнет тебя какой-нибуць кит этакий хуже, чем Иону-пророка. Да -- что Иона! Он, когда кит его выплевал, человеком остался и опять в пророки был определен, а из нашего брата во чреве китовом что выйдет, даже неудобно назвать-с. Нет, уж где полицейскому чину благородным негодованием пылать и проявлять инициативы к изысканию общественных язв. Делай, что велят, иди, куда пошлют, а впрочем -- своя рубашка к телу ближе-с. И в полиции-то служить -- не велик сахар. В полицию человека нужда загоняет; когда больше деваться некуда, а плоть немощна -- привык сыто есть, сладко пить, мягко спать. А уж если ухитрился сломать себе ногу даже на полицейской службе,-- значит, тебе крышка. Дело кончено: заказывай гроб, ложись да помирай. Все твои житейские карьеры, стало быть, свершились, и никому под луною ты более не надобен, и не найдется ни одного такого доброго идиота, чтобы дал тебе труд и хлебом кормить тебя согласился... Нет, батенька! Не так устроена мать-полиция, чтобы в недрах своих междоусобною полемикою заниматься. Только в том и секрет бытия нашего, что -- держись друг за дружку и соседу мирволь и потрафляй.
-- К тому же,-- заметил Mathieu le beau,-- даже и в нашем городе, вы оказались бы на очень неблагодарной почве. Софья Игнатьевна употребляет все усилия потушить эту темную историю. А вы знаете: авторитет Софьи Игнатьевны... наша губернская королева!
-- Боже меня сохрани идти против мнений и желаний Софьи Игнатьевны! Никогда-с и ни за что-с... Да и все равно мне, в конце-то концов-с... А только я не люблю не понимать. Понять же не в состоянии. Хоть зарежьте! И больше ничего-с... Эге! Новый портсигарчик у вас... Позвольте полюбопытствовать? Изящная вещица. Батюшка! да -- никак золотой?
-- М-м-м... да, кажется,-- замычал несколько сконфуженный и покрасневший в лице Mathieu.-- Знаете, собственно говоря, пренеловкая штука вышла... Эта Лусьева, через Леневскую, непременно просила меня принять от нее на память.
-- Ага!
-- Н-да... она, видите ли, так, благодаря за мое человеческое к ней отношение, говорит, что никогда не забудет, что я ее спас, ну, и всякие там прочие хорошие слова... Я, конечно, отказывался, отнекивался, указывал, что мне даже неприлично несколько, похоже на взятку. Но вы знаете характер Софьи Игнатьевны: если она решила, то поставит на своем,-- отказывать ей труд напрасный... только наживешь врага.
Полицеймейстер потупился и вздохнул. Он почел излишним сообщать губернаторскому чиновнику, что часа два тому назад имел подобное же объяснение с тою же самою Софьею Игнатьевною Леневскою из-за чудесной венской коляски и сбруи на дышловую пару, которыми одарить его воспылала желанием симпатичная баронесса Ландио.
-- Взятка! Как вам, Тигрий Львович, не стыдно даже держать в уме слова подобные, не только что произносить? Друг я вам или нет? Крестила я вашу Олечку или нет? Свои мы или чужие? Разве я способна принять на себя поручение, которое пахнет взяткою? Разве у меня достало бы дерзости предложить вам -- вам!-- вам!!-- взятку?! Наконец, позвольте сказать вам прямо: насколько я лично вас люблю и уважаю, настолько же терпеть не могу вашу службу и ваш мувдир. Да! да! да! можете почитать меня какою угодно неблагонадежною, даже хоть революционеркою, но полицию я ненавижу! С моим прелестным и милым кумом Тигрием Львовичем я готова беседовать и дружить, сколько он сам того пожелает, к полицеймейстеру -- никаких дел не имею и не хочу иметь. Когда говорите со мною, извольте выбросить из головы должность вашу. Взятка! Повернуло же язык -- сказать! Уж если на то пошло, милостивый государь вы мой, то, погасив наш фамильный скандал, вы оказали нам такую огромную услугу, что, в качестве взятки, безделица, которую просит вас принять баронесса, была бы просто смешна. Шантажист, взяточник, кровопийца могли бы разорить нас наэтом деле, потому что честь фамилии для нас дороже всего, и пятен на своем гербе мы не допустим, хотя бы нам для того пришлось остаться нищими. И это вам лучшее доказательство, что никто не хочет унизить вас взяткою, как никто из нас -- ни я, ни бедная Маша -- не желаем считаться с вашим всемогущим полицеймейстерством. Предоставляем другим трепетать пред вашим величием. Для нас оно не существует. В наших глазах вы просто симпатичный, гуманный, чуткий, отзывчивый Тигрий Львович, который умел так редко по-человечески отнестись к нашему несчастию и, как чудом, спас наше имя от грязных клевет и сплетен. И вот мы, три дамы, хотим, чтобы вы сохранили об этом случае памятку нашей благодарности. Вот и все. И -- никаких возражений! Иначе мы поссоримся. Мещане мы разве, чтобы делать вопросы из пустяков, считаться друг с другом в услугах, искать подозрительные причины за каждой любезностью? Не надо спорить! Разве могут быть два разных мнения о мелочах подобных у двух друзей, принадлежащих к нашему кругу -- людей порядочных и взаимно уважающих?
Вечером в клубе полицеймейстер отвел доктора Тигульского в уголок и осадил его вопросами о Лусьевой. Доктор -- лысый, в русой, круглой бородке, с прямым польским носом -- смотрел в лицо полицеймейстера проницательными, но непроницаемыми серыми глазами, и говорил медленно, с лютым акцентом и с ударениями на предпоследнем слоге каждого слова:
-- Та-ак... Ото ж правда... То есть правдивейшая paranoia sexualis persecutoria. А ежели то бендзе мило пану пулковнику, может быть также dysnoia deliriosa {Безумная одышка (лат.). }, як пишет профессор Корсаков з Москвы. То есть юж друга недуг, але вам то есть вшистко едно, муй пане, бо, гдзе тыя paranoia кончается, гдзе начинается dysnoia, тего не тылько пан полицеймейстер, сами дяблы в пекле не могон домыслиц, ежели не учились медицине.
-- А вы можете домыслить? -- не без обидчивой свирепости вопросил Тигрий Львович.
Доктор обдал его дымом благовонной сигары и спокойно возразил:
-- А як же? Ежели я вижу дефект координации жестув?.. И в лице така асимметрыя?.. Тож paranoia, муй пане, як пана Бога кохам! А, може, dysnoia, чи еще друга якась болесц... Огульне пане,-- маниакальна экзальтация!..
LXVI
Курьерский поезд шел последним перегоном на Броды. В купе первого класса пожилая скромно одетая дама и нарядная молодая девушка считали деньги.
-- Итак,-- сухо говорила пожилая дама,-- я передала вам две тысячи золотом, три -- бумажками и пять тысяч -- перевод на Лионский кредит.
-- Совершенно верно! Покуда -- мы в полном расчете.-- Двести рублей по уговору будут переводиться вам каждого пятнадцатого числа.
-- Очень хорошо. Число мне безразлично, но прошу быть аккуратными, чтобы день в день. В первый же раз, что я не получу денег, я еду в Петербург и прямо на Гороховую... Поняли? Так и передайте!
-- Не пугайте, пожалуйста. Не из робких. И не беспокойтесь. Будем аккуратны. Вы и без того уже сделали слишком много неприятностей и принесли убытков.
-- Не так бы вас всех еще следовало!-- со злобою сказала девушка.-- Только то вас спасает, что я в деньгах дура и больших сумм воображать не умею.
-- Порядочно счистили и без того! Надо иметь совесть.
-- Да! Уж о совести только нам с вами считаться... Хорошенькие цацы! нечего сказать!.. Да вот еще разве -- даме этой великолепной губернской, тетушке моей новоявленной... Вот фрукт так фрукт! Много я пройдох видала, а эта -- всем зверям зверь! Всех вокруг пальца обвела, спутала и в тупик посадила! И как вы ее раздобыли?
-- Наше дело.
-- А что? Много она с вас слупила?
-- Наше дело,-- еще холоднее возразила пожилая дама. Девушка захохотала.
-- Доктор тоже этот, которого она привозила... теплый парень! Асимметрию лица у меня какую-то нашел... У самого-то у него теперь асимметрия... только не лица, а карманов!.. Да! А каким это чудом от Либесвортишки свидетельство явилось?!
-- Не все ли вам равно?
-- А-га! Фальшивое, значит? Подделали? Славно! Ну, не сообразила я тоща... не на десяти бы тысячах мне с вами мириться!
Дама с досадою возразила:
-- Ошиблись. Никакой фальши, и никто ничего не подделывал. Самое настоящее свидетельство.
-- С неба вам свалилось?
-- Не с неба, а с вами же приехало из Петербурга. Такие свидетельства Либесворт выдает всем воспитанницам Прасковьи Семеновны, когда они едут на работу в провинцию... заранее,-- чтобы предупредить скандал, если они, вроде вас, вздумают буйствовать... понимаете?
-- Ловко!-- поразилась Лусьева.-- Так всем?
-- Всем.
-- И "Княжне", и Жозе?
-- Всем.
-- Ловко... Небось и за это надо платить аспидовы деньги?
-- Да, дерет...-- с невольным унынием призналась дама. Лусьева злобно улыбнулась:
-- Трещит у Буластихи шкура!..
-- А вы не злорадствуйте! Ежели человек в незадачной полосе...
-- Чтоб ей, дьяволу, вечно такая полоса шла!..
-- Что ругаться? Дело прошлое.
-- Уж очень ненавижу! Дрянь я слабодушная! На чистый паспорт и деньги польстилась. Кабы настоящий характер, самой бы лучше пропасть, да и вас всех в Сибирь упечь!
-- Уж и в Сибирь! На первый раз -- всего только к мировому и сто рублей штрафу.
-- Неужели? Ах, скажите, пожалуйста!..-- насмешливо передразнила девушка.-- Зачем же вы от ста рублей откупаетесь тысячами?
-- Затем, что язык у вас слишком длинен. Сибирь -- не страх, а вы могли привести, да уже и привели было в расстройство все дело. Ну и еще раз напоминаю вам, Марья Ивановна: довольно! Поболтали в свое удовольствие,-- и будет. Свое выболтали, на замазку рта получили, обеспечены по гроб жизни,-- теперь сидите в загранице смирно, тише воды, ниже травы, чтобы о вас ни слуха ни духа. Не то -- вас не только что в Вене или где там еще -- на дне морском достанем!.. Сами не заметите, как тихою смертью умрете!
-- Не коротки ли руки?
-- Вас, голубушка, и сейчас очень легко можно бы сплавить, и гораздо это дешевле, чем торговаться с вами и за границу вас отправлять. Только то боязно, что -- кто их знает? Может быть, за вами еще следят... Уголовщина теперь, после вашей огласки,-- благодарите своего Бога!-- нам не с руки... А то -- оно очень просто! Вы это понимаете! Не форсите!
-- Я ничего.
-- А смеетесь чему?
-- Прасковья Семеновна накладет баронессе по первое число!
-- В этом не сомневайтесь! Расправа будет по правилу.
-- И Анне Тихоновне влетит!
-- И Анне Тихоновне.
-- Так и надо! Так и надо! Жрите друг друга здесь, волки поганые!
Девушка бешено захохотала и захлопала в ладоши.
-- А я в Вену!.. И -- черт вас всех тут дери!.. Никого не жаль!.. Вырвалась!.. Сама теперь по себе... Я в Вену, я в Вену, я в Вену!..