"А интеллигенции у нас на селе -- кроме помещичьей семьи -- батюшка, учительница да урядник".
Кому на веку своем не случалось читать эту унылую строку в письмах из русского захолустья? Имеется она, неизменная, и в тех толстых письмах из деревни, которые в 1910 году русское общество получило от своих беллетристов. И в числе последних также соблюдена исконная пропорция деревенской интеллигенции. Написала обществу помещичья семья -- гг. Бунин и граф Алексей H. Толстой; за батюшку эпистолу сочинил -- ну, конечно, г. Гусев-Оренбургский; налицо письмо учительницы -- два томика г-жи Милицыной; и, наконец, задачу составить рапорт от его полублагородия, господина урядника,-- благосклонно принял на себя земский начальник И.А. Родионов. Тот самый -- по сведениям газеты "Речь", о котором известная песня поется:
Христианских душ печальник,
Господин земский начальник:
Он не курит и не пьет,
Мужиков по морде бьет... *)
{*) И не только газеты "Речь". Статья моя была уже кончена, когда получил я "Русское слово" (No 13) с такою историческою справкою, подписанною г. А. Панкратовым: "Существует на свете газета: "Мстинская волна". Однажды в хронике ее была напечатана глухая трусливая заметка:
"Проезжающие по дороге через имение Устье (в 2 верстах от города) с любопытством и некоторым страхом рассматривали лежащего на дороге, у самых ворот усадьбы, человека, закрытого какой-то ветошью. Из расспросов оказалось, что лежащий, крестьянин деревни Чернозема Кузьма Шашенин, сильно избит при проезде каким-то офицером. За что и при каких обстоятельствах пострадал крестьянин,-- узнать не удалось, но, как слышно, вечером в тот же день к месту побоища вызваны урядник и стражник.
Эта "таинственная" история долго передавалась в городе шепотом, с оглядкой назад. Все знали фамилию офицера, но боялись произнести. Многие ждали, что за заметку в "Мстинской волне" редактору газеты "влетит".
-- В наше время... Да разве это можно?"
Но вот уездный съезд г. Боровичей недавно осветил эту историю, а "Новгородская жизнь" дала отчет о ней. В публичном заседании съезда разбиралось уголовное дело по обвинению отставного подъесаула И.А. Родионова в нанесении побоев крестьянину деревни Чернозема Кузьме Григорьеву.
"Потерпевший Кузьма Григорьев заявил уряднику Абрамову жалобу на проживающего в усадьбе Устье подъесаула Родионова, который нанес ему побои. Григорьев просил отправить его, Григорьева, в больницу, для оказания медицинской помощи. Урядник произвел дознание и опросил как обвиняемого, так и владелицу усадьбы -- г-жу Кованько. Родионов не отрицал факта нанесения Григорьеву побоев, но объяснил, что побил Григорьева за то, что тот изругал г-жу Кованько площадными словами. Г-жа Кованько подтвердила объяснение Родионова, но относительно побоев сказала, что побоев Григорьеву нанесено не было и что Родионов был на дворе усадьбы... тогда как столкновение ее с Григорьевым, из-за того, что тот не хотел уступить ей дороги, было вне усадьбы.
Земский начальник 5-го уч<астка> Боровичского у<езда> оправдал г. Родионова.
По апелляционной жалобе Григорьева дело это было перенесено в съезд, который приговор земского начальника отменил и присудил Родионова к штрафу в 15 руб., с заменой при несостоятельности арестом при военной гауптвахте на трое суток.
Крестьянка Григорьева на суде рассказала, как произошло дело. Ехала она с мужем из города и везла глину. Воз был тяжело нагружен, и лошадь еле плелась. Навстречу из усадьбы выехала барышня и потребовала дать ей дорогу Сделать этого было нельзя, так как усталая лошадь не сходила с дороги, как ее ни дергал муж. Тогда к телеге подошел офицер, оказавшийся И.А. Родионовым, и "ни за что" ударил мужа ее два раза палкой настолько сильно, что муж свалился в канаву и долго там лежал. Пьян муж не был и никого не бранил.
Свидетель Яков Федоров, проезжавший мимо и видевший побитого, сказал И.А. Родионову:
-- Теперь, барин, драться нельзя. На это барин ответил:
-- Это не твое дело.
Когда около телеги собралась кучка крестьян, то автор романа крикнул:
-- Отойдите, а то стрелять стану!.." Таково "Наше преступление".
Вот с какой точки зрения изучал крестьянина автор романа!}
Если поверить "христианских душ печальнику", то русская деревня находится в состоянии полного этического упадка -- не только сравнительно с нынешним днем русского "благородного" общества, не только с тем днем, когда над народом впервые зажглась "глава Печерская с крестом", 19 февраля, но даже и с теми мрачными днями, от коих отплевывался летописец Нестор: "А древляне живяху звериньским образом, живуще скотьски: убиваху друг друга, ядяху все нечисто, и брака у них не бывше, но умыкиваху уводы девица... и срамословье в них пред отьци и пред снохами".
Все эти ужасы г. Родионов сообщает нам не просто как бытописатель-любитель, с бухты-барахты, но -- по предвзятому благороднейшему намерению, высказанному в весьма красноречивом предисловии тако:
Эту книгу я писал с единственной мыслью, с единственной целью -- обратить внимание русского образованного общества на гибнущих меньших братьев. Народ спился, одичал, озлобился, не умеет и не хочет трудиться. Не моя задача перечислять причины, приведшие нас к такому ужасающему положению: но есть одна, на которую неоднократно указывалось в печати и которую я не могу обойти молчанием. Причина эта -- разобщение русского культурного класса с народом. Народ брошен и, беспомощный, невежественный, предоставлен собственной бедной судьбе. Если вовремя не прийти к нему, то исход один -- бездна, провал, дно. Пора тем образованным людям, в ком бьется горячее русское сердце, приняться за лихорадочную созидательную работу. Понесем "во глубину России" мир, свет и знания. Там этого нет, там в этом кровно нуждаются. И мы обязаны идти туда, обязаны там действовать, иначе мы умрем, не выполнив нашего назначения, умрем неоплатными должниками того народа, который нас поит, кормит, одевает, обувает, который трудами рук своих обеспечивает нам лучшее существование, чем его собственное. Нашим служением мы заплатим народу хотя малую крупицу того огромного долга, который записан за нами на скрижалях судьбы.
Итак, цель г. Родионова -- заплатить народу хотя малую крупицу того огромного долга, который записан за ним, г. Родионовым, на скрижалях судьбы; а его план к достижению цели -- понести туда, "во глубину России", мир, свет и знания. Цель истинно гражданская. Программа истинно культурная. Зов глубоко гуманный. Остается лишь, продолжая анализ прекрасного плана, спросить:
-- Quibus auxiliis? {Каким способом? (лат.)}
Какие же средства и орудия имеет предложить гуманный автор к тому, чтобы долг его народу был уплачен, а "во глубине России" водворился мир, свет и знания?
Ответом г. Родионов не медлит.
-- Народ пьян и чрез пьянство преступен. Надо прекратить в народе пьянство и преступление.
Опять прекрасная мысль. Если не ново, то, несомненно, справедливо. Столь же, как то, что дважды два четыре и две величины, равные порознь третьей, равны между собою. Но, все-таки... quibus auxiliis?
Г-н Родионов смотрит -- "в глазах, как на небе, светло" -- и кротко объясняет:
-- Вешать.
-- Что-о-о?
Вопрошающий думает, что он ослышался, но г. Родионов с убеждением повторяет:
-- За пьяные убийства непременно вешать, иначе ничем не остановить кровавого потока.
Совершенно сбитый с толку неожиданностью узнать, что виселица есть орудие мира, света и знания, способное с успехом заменить общества трезвости, вопрошающий осмеливается заметить:
-- Жестокие взгляды...
-- Ноне напрокат взятые и не из книжек вычитанные, а выведенные прямо из жизни, и смею думать, что мои взгляды не жестокие, а истинно гуманные и трезвые.
-- Довольно с нас одних военных судов. Каждый день по сколько человек вздергивают.
-- И хорошо делают. Если бы у нас, скажем, в уезде вздернули трех-четырех за пьяные убийства, поверьте, одной "жестокой" мерой спасли бы сотни жизней, а сколько таких уездов в России?! сочтите...
Сосчитать не так уже трудно. Российская империя, как известно, административно делится на 96 губерний и областей, в коих 620 уездных и окружных городов,-- следовательно, 716 уездов или округов. 716x4 = 2864. Только! Принесите для первого дебюта в жертву трезвости маленькую гекатомбу в 3000 человек и -- уверяет г. Родионов -- "что освежающе подействовало бы"... Чего свежее! Так делается свежо, что мороз подирает по коже. Не только освежение, но даже свежевание.
Если верить г. Родионову, то деревня ждет виселицы как благодати и дружно видит в ней эру этического обновления.
Я так сужу, по нонешному народу одно: ты, скажем, пьяный убил человека, лишил его жисти, тогда кровь за кровь -- иди на виселицу. Пьян-то ты пьян, а об угол голову себе не расшиб, а расшиб другому, ну и отвечай... Вот, скажем, это дело. Трое убили одного. Ну, поставили на том месте, где убили, рядом шесть столбов с тремя перекладинами и на каждую перекладину и вздернуть по одному... пущай поболтаются.
Это, изволите ли видеть, голос -- крестьянина-присяжного. Крестьяне-присяжные Н.Н. Златовратского не так разговаривали. Но -- "что ни время, то и птица, что ни птицы, то и песни". Было время -- был птицею Н.Н. Златовратский, слышало общество о крестьянстве светлую песню. Пришло такое оглушающее время, что сел в птицы г. Родионов (шестое-с издание!),-- послушаем песню черную... Один присяжный заседатель поет гимн виселице, а другой тоскует по порке:
-- Прежде хошь страх на их был,-- секли, а теперича, как розги уничтожили, никакого страху не осталось... Што ты нам сделаешь? пороть не смеют; не те времена. Теперь слобода. Што хочу, то сделаю. Никому не подначальный, сам себе начальство. Только нам и осталось защиты, што суд, да и суда-то не дюже боятся, потому суды-то нонче легкие пошли.
-- Легкой суд! это што?! Слабой, слабой... прямо никуды...-- заговорили мужики.
Удивительный мазохист этот народ русский! Все бы ему вешаться, а если уж нет такого полного блаженства, так хоть малую толику посечься... Не мужик, а Сологуб какой-то! И что бы он, коллективный Сологуб этот, сделал, дабы не маяться обездоленным в страдальческих вожделениях своих, что бы он мог к достижению благополучия своего предпринять, если бы не имел счастья обладать оригинальными должниками, которые убеждены, что наилучший способ расквитаться с кредитором -- это -- перетянуть ему горло веревкою либо, по меньшей мере, хотя бы выдрать его, как Сидорову козу? Потому что, на что уж, кажется, подозрителен и крут в деревне правительственный Петербург, но г. Родионов в освежевательном экстазе так разошелся, что уж и "сферами" недоволен:
-- Мозги, что ли, кверху тормашками поставлены у наших законодателей, министров и еще кто там? сенаторов, что ли?.. Не понимают, что этих зверей, рвань эту проклятую, только и можно усмирить казнями, каторгой, пытками...
Да, да! Пытками. Ни больше и ни меньше. Так это и напечатано на странице 415. Восстановления этого прекрасного института, напрасно уничтоженного Александром I в 1801 году, требует в 1910 году один из добросовестных Стародумов, которым в уста г. Родионов влагает свои публицистические идеи: "отставной полковник, искалеченный за честь и достоинства России в бою под Шахэ". Бог судья генералу Куропаткину с пресловутым планом его: вот какие свирепые мысли внушают полковникам военные неуцачи и систематическое отступление!
"Спившееся, распущенное мужичье"; "наша деревня пала уже ниже дикого состояния"; "мужик куда гаже скотов и зверей"; "темный, разнузданный зверь, на которого надо надеть смирительную рубашку"; "зверь, помноженный на скота"; "гад какой-то... особенно эта деревенская молодежь; ничего не осталось"; "злейшие враги всякого порядка, благополучия и мира"; "ходят на двух ногах и лопочут языком, впрочем... больше скверные слова, но они -- не люди, а скоты, звери"; "рвань проклятая"; "мерзавцы, разбойники, проходимцы, чернь проклятая, от которой житья никому не стало".
В таких милых выражениях рапортует обществу о состоянии деревни письмо-протокол первого представителя деревенской интеллигенции, полицейского чина. Нельзя не сознаться, что рапорт этот сам по себе как нельзя больше похож на то древлянское "срамословие пред отьци и снохами", против которого г. Родионов столь энергически и справедливо восстает. Покойный Н.М. Баранов, знаменитый некогда нижегородский губернатор, говорил однажды автору этой статьи:
-- Люблю я, А.В., сидеть вечером на балконе "дворца" (губернаторского дома в нижегородском кремле), Волгою любоваться,-- только без дам.
-- Почему же, Н.М.?
-- Судовщики на реке уж очень виртуозно ругаются. Помолчал -- и прибавил:
-- Но, когда наша речная полиция плывет, тут уже и я с балкона ухожу и окна запираю: невтерпеж!
Мужики, изображаемые г. Родионовым, говорят и творят очень пакостные вещи. Но, когда любимцы г. Родионова, Стародумы-интеллигенты, полковники, врачи, становые, товарищи прокурора и другие блюстители деревенской морали начинают обличать мужиков в утрате ими первобытной добродетели, сие -- барановской речной полиции подобно: невтерпеж!