Господин Габриэль, уважаемый ученый, принявший Петьку к себе пансионером, лично встретил мальчика на станции. Это был худой, как скелет, господин, с большими блестящими глазами навыкате; когда он чихал, за них просто страшно становилось: того и гляди выскочат. Господина Габриэля сопровождали трое маленьких сыновей его. Один все спотыкался о свои собственные ноги и падал, а двое других наступили на ноги Петьке, чтобы получше рассмотреть его. Кроме того, с господином Габриэлем пришли еще двое мальчиков; старшему, бледному, веснушчатому и прыщавому, было на вид лет четырнадцать.
-- Это юный Массен, через три года студент, если займется! А это Примус, сын пробста! -- отрекомендовал их господин Габриэль. Примус был похож на сдобную пышку. -- Оба они мои пансионеры! А это -- домашний скарб! -- закончил он, указывая на сыновей. -- Трина, поставь чемодан вновь прибывшего на тачку! Обед вам оставлен дома!
-- Фаршированная индейка! -- закричали оба пансионера.
-- Фаршированная индейка! -- подхватил "домашний скарб", и один из них опять растянулся, запнувшись о собственные ноги.
-- Цезарь, гляди себе под ноги! -- изрек господин Габриэль, и все пошли сначала в город, а потом дальше за город. У дороги стоял большой ветхий дом, перед которым красовалась беседка из жасмина. В беседке поджидала мужа сама госпожа Габриэль с остальным "домашним скарбом", двумя маленькими девочками. -- Вот новый ученик! -- сказал господин Габриэль.
-- Добро пожаловать! -- отозвалась его супруга, моложавая, полная, белая, румяная и обильно напомаженная женщина, с колечками из волос на висках. -- Господи, да вы совсем взрослый! -- прибавила она. -- Настоящий мужчина! А я думала, что вы вроде Примуса или Массена. Голубчик Габриэль, ведь хорошо, что мы забили среднюю дверь. Ты знаешь мои взгляды!
-- Чепуха! -- сказал господин Габриэль, и все они вошли в комнату. На столе лежал раскрытый роман, а на нем, поперек страницы, словно вместо закладки, бутерброд.
-- Теперь позвольте мне быть хозяйкой! -- С этими словами госпожа Габриэль, в сопровождении своих пятерых ребят и двух пансионеров, повела Петьку через кухню и коридор в маленькую комнатку с окном в сад. В этой комнатке Петька должен был спать и учиться; она примыкала к комнате госпожи Габриэль, где та спала вместе с детьми, но дверь, соединявшая эту комнату с Петькиной, была сегодня утром заколочена самим господином Габриэлем; этого потребовала во избежание сплетен, которые никого не щадят, его супруга. -- Здесь вы заживете, как у своих родителей! Театр у нас в городе тоже есть. Аптекарь наш стоит во главе общества актеров-любителей; заезжают к нам и настоящие артисты. Но теперь пора вам приняться за свою индейку! -- И хозяйка повела Петьку в столовую, где сушилось на протянутых веревках мокрое белье. -- Это ведь никому не мешает! -- сказала она. -- И делается это только ради чистоты, а вы к ней, конечно, привыкли. -- Петька принялся за индейку, двое пансионеров удалились, а дети хозяйки, ради удовольствия приезжего и своего собственного, стали давать драматическое представление.
В городе недавно играла заезжая труппа. Давали между прочим "Разбойников" Шиллера. Двое старших мальчиков до того увлеклись пьесой, что сейчас же разыграли ее дома всю целиком, хотя и запомнили изо всех ролей только слова: "Сны зависят от желудка". Слова эти каждый из детей повторял на свой лад и со всевозможными интонациями. Амалия мечтательно подымала глаза к небу и говорила: "Сны зависят от желудка!", а затем закрывала лицо руками; Карл Моор выступал геройскими шагами и мужественно восклицал: "Сны зависят от желудка!", затем вбегали все пятеро детей зараз и принимались избивать друг друга, в качестве разбойников, крича: "Сны зависят от желудка!" Вот так было представление! Итак, вступление Петьки в дом господина Габриэля было ознаменовано фаршированной индейкой и представлением "Разбойников". Затем Петька отправился в свою комнатку; окошко с выжженными солнцем стеклами было обращено в сад. Петька подсел к окну и стал смотреть в него. По саду разгуливал господин Габриэль, углубленный в чтение какой-то книги. Вдруг он подошел к окну и, казалось, пристально посмотрел на Петьку. Мальчик почтительно поклонился, а господин Габриэль широко разинул рот, высунул язык и стал повертывать им во все стороны прямо перед носом перепуганного Петьки. Мальчик в толк не мог взять, за что так с ним обращаются. Наконец господин Габриэль отошел было, но затем опять вернулся к окну и опять высунул язык. Зачем он это проделывал? Да он и не думал дразнить Петьку, а еще меньше думал о том, что стекла прозрачны; он только пользовался тем, что они отражают, как зеркало, и старался рассмотреть свой язык; господин Габриэль страдал желудком. Петька же ничего этого не знал.
Господин Габриэль рано вернулся в свою комнату. Петька сидел в своей. Вот уж и поздний вечер. Вдруг он услышал в комнате госпожи Габриэль женскую перебранку.
-- Я пойду и скажу господину Габриэлю, какие вы дуры!
-- А мы пойдем и скажем ему, какова сама барыня!
-- Ах, со мной истерика сделается!
-- Кому охота поглядеть на барынину истерику? Четыре гроша за вход!
Тон хозяйки понизился, но слова стали раздаваться явственнее:
-- И что подумает о нашем доме молодой человек? Этакая неотесанность! -- И перебранка стихла, но затем опять возобновилась. -- Punctum Funalis! -- закричала хозяйка. -- Ступайте готовить пунш! Худой мир лучше доброй ссоры! -- Все смолкло; хлопнула дверь; девушки ушли, а хозяйка постучала в дверь к Петьке. -- Молодой человек! Теперь вы имеете понятие о том, каково быть хозяйкой! Благодарите Бога, что вы не держите прислуги. Я желаю мира и спокойствия и вот угощаю их пуншем! Я бы с удовольствием угостила и вас -- после этого так хорошо спится! Но позже десяти часов никто не смеет ходить по коридору; так желает Габриэль. Ну да пунш-то вы все-таки получите! В двери большая заткнутая дырка; я ототкну ее и просуну в нее конец воронки, вы подставите под него свой стакан, и я налью вам пунша. Но это надо держать в строгом секрете даже от Габриэля, его нельзя будировать домашними дрязгами. -- И Петька угостился пуншем; в комнате хозяйки водворилась тишина, во всем доме тоже. Петька улегся, вспомнил про мать и бабушку, прочел вечернюю молитву и заснул.
Бабушка говорила, что первый сон на новом месте имеет особенное значение, а Петьке снилось, что он взял свое янтарное сердечко, которое все еще носил на груди, посадил его в цветочный горшок, и из него выросло высокое дерево, которое затем проросло через потолок и через крышу. На нем росли тысячи золотых и серебряных сердец. Наконец горшок лопнул, и в нем уже не оказалось никакого сердечка -- одна земля, прах. Тут Петька проснулся. Сердечко по-прежнему висело у него на груди, такое тепленькое-тепленькое, согретое теплотою его собственного сердца.