Копенгаген, 10 июля 1869 г.
Дорогой г. Андерсен.
-- Нет писателя, который был бы до такой степени несправедлив к критике, как Вы, до такой степени поддерживал бы по отношению к ней все низменные предрассудки, окружив ее самой дурной славой.
Для меня же критика -- наука и страсть, и как все другие люди по отношению к их специальностям, так и я по отношению к своей воображаю, что превосходные ее стороны должны быть ясно видны всем и каждому.
С завтрашнего дня начнется печатание в " Иллюстрированном вестнике " моих статей о Ваших сказках. Прошу Вас не судить о них прежде, чем Вы прочтете их все, и если убедитесь, что я не отомстил Вам за все то нехорошее, что Вы говорили и писали про критику, то, надеюсь, станете относиться к науке эстетики более доверчиво и не измените тому доброму расположению, которым Вы прежде дарили Вашего глубоко Вас уважающего и сердечно преданного Вам критика
Г. Брандеса.
Копенгаген, 19 июля 1869 г.
Дорогой г. Андерсен.
-- Благодарю Вас за Ваше дружеское письмо. Меня чрезвычайно обрадовало, что Вы приняли мою статейку in bonam partem. Намерения у меня были самые хорошие, но я вообще так мало привык встречать сочувствие к моим статьям, что и на этот раз не был уверен в том, как Вы отнесетесь к моей статье о Вас.
То, что я сказал по поводу Вашего отношения к критике, было сказано вполне всерьез. Вы чрезвычайно повредили положению критики в нашей и без того малоразвитой стране. Ходячее мнение о критиках, будто их воодушевляет одна зависть, Вы поддерживаете елико возможно. Я не могу согласиться с тем, что Вы в своих сказках различаете дурную критику и хорошую. Критик для Вас "резонер", бесплодный и бесполезный критикан. Но существует ведь критика и исторически-философски-эстетическая, нисколько не повинная в том, что любой бумагомаратель хвастается милостью ее музы. хотя он никогда и не развязал ее пояса. Истинного критика-эстетика характеризует его духовная чуткость и гибкость, с которыми он отождествляет себя с самыми различными умами и проникается духом различнейших стран. Он пытается вновь перечувствовать все те душевные волнения, которые лежат в основе произведений данной литературы. Критик -- человек, умеющий и сам читать, и указывать другим, как надо читать. Признания этого мне и недостает в Ваших трудах, которые я вообще так высоко ценю. Вы занимаете в литературе такое место, что каждое Ваше слово вызывает тысячекратное эхо. Я хорошо знаю, что Вы сами страдали от пошлой, несправедливой, часто просто мальчишеской критики; я сам -- хотя и не смею сравнивать себя с Вами в чем-либо другом -- страдал от подобной же, а впредь мне, пожалуй, благодаря независимому направлению моей критики придется бороться с куда большими препятствиями, чем пришлось бороться Вам. Но мне кажется, что личный Ваш горький опыт сделал Вас несправедливым к служителям целой отдельной науки. Вот почему я и не мог писать иначе. Я согласен, что Вы различали суровую и снисходительную критику, но мне кажется, что подразделение это вообще не верно. Есть только истинная и фальшивая, серьезная и злонамеренная критика, но публика часто -- особенно, если ее поддерживает крупный авторитет -- смешивает последнюю с первой.
Все же -- вот Вам моя рука. Никто меньше меня не способен питать неудовольствие против Вас; Вам ведь я обязан духовным обогащением. Я хотел по мере сил содействовать к тому, чтобы открыть людом глаза на Ваше значение для Дании. Если это мне удастся, я буду вполне доволен. Еще раз благодарю Вас, особенно за Ваши добрые пожелания. Зная свои способности, я знаю и то, что будущее мое не обещает быть ни великим, ни блестящим; хотелось бы мне только, чтобы оно было не совсем бесполезным для нашей литературы, и чтобы я не исчез, не оставив по себе следа. -- Ваш преданный
Георг Брандес.