Бурже родился въ 1855 году и въ литературѣ дебютировалъ стихами. Позже онъ собралъ эти стихи въ два тома.(1872--1882), гдѣ преобладаютъ мелкія лирическія пьесы, есть романъ Edel (1877) и нѣсколько небольшихъ поэмъ. Художественнаго значенія эти стихотворенія не имѣютъ и могутъ нравиться скорѣе отсутствіемъ крупныхъ недостатковъ, чѣмъ положительными достоинствами. Здѣсь не найдемъ того, что составляетъ преимущество сильныхъ талантовъ въ первую незрѣлую пору ихъ творчества -- избытка фантазіи, горячности порывовъ, смѣлости мысли: общее впечатлѣніе ихъ довольно блѣдное. Если ученическими эти стихотворенія назвать нельзя, то и на большую самобытность они не указываютъ; напротивъ, очень замѣтно подраженіе любимымъ образцамъ: слышатся отголоски англійскихъ лириковъ, Мюссе, Тейне, а зачастую и все настроеніе отзывается то Бодлэромъ, то Сюлли-Прюдомомъ, или Леконтъ-де-Лиль. Впрочемъ, эстетическая сторона этихъ произведеній не имѣетъ особой важности, въ нихъ гораздо интереснѣе тѣ свойства и направленія молодого ума, которыя обусловили позднѣйшее міровоззрѣніе популярнаго романиста. Здѣсь, если еще не вполнѣ опредѣлились его взгляды, то открыто высказалось стремленіе его "въ просвѣщеніи стать съ вѣкомъ наравнѣ" и вмѣстѣ съ тѣмъ сохранить высокіе идеалы прошлыхъ временъ. Онъ самъ цѣнитъ въ своихъ стихахъ ихъ искренность; такъ въ заключеніи второго тома онъ говоритъ, что все сердце свое излилъ въ этихъ стихахъ: ("A ces vers de jeune homme, où j'ai mis tout mon coeur..."); стихи должны, свидѣтельствовать о его надеждахъ, страстяхъ, капризахъ, тоскѣ и показать Верховному Судіи всю искренность сердца, съумѣвшаго уберечь свой христіанскій идеалъ.
Такъ какъ лирика имѣетъ предметомъ сердечное чувство, а ни одно не вдохновляетъ такъ сильно, какъ любовь, то и для Бурже очень характерно отношеніе его къ женщинѣ. Любви и природѣ посвящено у него не мало пьесъ; но ни океанъ (цѣлый отдѣлъ: Au bord de la mer), ни женщина не вызвали въ его лирѣ очень сильныхъ громкихъ звуковъ. Красота природы навѣваетъ большею частью созерцательное самозабвеніе, тихій трепетъ грусти, наслажденія, слезъ... а любовь -- чувства очень тонкія, юныя, чистыя, нѣжныя. Это -- идеальное преклоненіе передъ большою молодостью, невинностью и свѣжестью женской души; это -- воспоминаніе счастливыхъ минутъ наслажденія природою, задушевныхъ разговоровъ, совмѣстныхъ чтеній и т. п. Первая муза Бурже, это -- граціозная молодая дѣвушка, передъ серьезнымъ, вдумчивымъ взглядомъ которой поэтъ раскрываетъ свою душу, свои честолюбивыя мечты; онъ благоговѣетъ передъ ея не только внѣшнею, но и душевною, красотою и передъ ея отзывчивостью не на одни только любовныя чувства. Подобная же любовь составляетъ предметъ и цѣлаго романа въ стихахъ. Edel -- имя той дѣвушки, которую встрѣтилъ въ свѣтѣ и полюбилъ молодой писатель; а ее плѣнило въ немъ его званіе поэта, вѣрнѣе тотъ романтическій ореолъ, который для юной фантазіи поднимаетъ писателя и какъ человѣка выше обыкновеннаго уровня людей. Встрѣчи въ свѣтѣ, два три разговора наединѣ и -- любовь обрывается: уѣхавши на лѣто изъ Парижа, прочитавши книгу своего поэта, дѣвушка испугалась того взгляда на жизнь и людей, который нашла у него, одумалась и, вернувшись, отказалась отъ его любви. А онъ, хотя и привязался къ своей мечтѣ со всею силою страсти, но не могъ негодовать на нее за измѣну. При всемъ своемъ отчаяніи онъ обвинилъ не ее, а себя, свою испорченную молодость и тѣ книга -- Бальзакъ, Стендаль, Мюссе, Гейне, Байронъ -- которыя дали ему недовѣрчивый взглядъ на жизнь и развили въ немъ страдающее отъ анализа сердце. Впрочемъ, благодаря этому же анализу, онъ сохранилъ уваженіе къ дѣвушкѣ, обманувшей его надежды: такъ глубоко проникъ онъ во внутреннее существо ея, такъ понялъ руководившіе ею мотивы. Потому онъ и не проклинаетъ этой любви, углубившей и очистившей его душу (qui m'а creusé l'esprit et m'а laissé meilleur). Примиренный, онъ отдается работѣ, ожидая, какъ награды, что она будетъ читать его и нё будетъ краснѣть за прошлое. Въ эту рамку вставлено много лирическихъ отрывковъ того же характера, что и вся любовная лирика Бурже. Элегическое заключеніе повѣсти, чувство тихой покорности послѣ Того, какъ анализъ указалъ всю несбыточность мечты -- даетъ разсказу очень симпатичный колоритъ. Но понятно, что съ такимъ настроеніемъ несовмѣстимы очень сильные и яркіе проблески страсти: порывы и желанія не сопровождаются рѣзкими контрастами и переходами чувствъ: если тутъ нѣтъ "бомогольнаго благоговѣнія передъ святынею красоты", то Нѣтъ и горечи и злобы на вѣроломную измѣну; такой любви нельзя отказать въ сочувствіи и уваженіи, но страданія ея не возвышаются до паѳоса и мало волнуютъ и трогаютъ читателя.
Подобное чувство французы склонны считать ребячливо-наивнымъ, быть можетъ потому, что оно лишено того весело-циническаго отношенія къ женщинѣ, которое составляетъ одно изъ свойствъ гальскаго характера (gauloiserie). Такое мечтательное, слегка сентиментальное настроеніе влюбленнаго человѣка болѣе свойственно германской расѣ и у Бурже оно навѣяно до нѣкоторой степени англійскими поэтами. Но кромѣ того оно коренится и глубже. Бурже не разъ высказывался за тотъ мистически-католическій взглядъ на женщину, который обусловилъ средневѣковой культъ Мадонны и любви: онъ утверждаетъ, и не безъ основанія, что взглядъ этотъ слишкомъ глубоко проникъ въ душу европейца и потому невольно у него сердечное влеченіе къ женщинѣ принимаетъ форму высоко-идеальнаго порыва. Въ средніе вѣка культъ женщины выросъ на почвѣ общей грубости и распущенности нравовъ; сантиментальность вообще легко уживается съ грубостью, потому идеальная возвышенная любовь встрѣчается рядомъ съ цинизмомъ. Такъ и у Бурже: не всегда его муза наивна и стыдлива. Какъ герой Edel хочетъ утопить свою любовь въ чувственныхъ удовольствіяхъ, такъ и у Бурже встрѣчаемъ цѣлый отдѣлъ (во 2-мъ томѣ) подъ заглавіемъ Spleen, навѣянный Бодлэромъ и тамъ не одна пьеса носитъ выразительное названіе Débauche. Ниже мы увидимъ, что эту замѣну мечтательной идеализаціи женщины -- эгоизмомъ и грубостью, Бурже приписываетъ парижской дѣйствительности и духу научнаго анализа. Но въ его, лирикѣ преобладающимъ элементомъ остается все-таки любовь мечтательная: воспоминанія благороднаго чистаго чувства не покидаютъ его; они даютъ тонъ и его меланхоліи: когда мечта разрушена, онъ не можетъ не жалѣть о ней и не Скорбѣть о потерѣ своихъ иллюзій: счастливъ только тотъ, "чьи цѣломудренны мечты". (Nostalgie t. 1 р. 137, Parfum d'amour t. II p. 249).
Довольно характерно для Бурже, что героиня его -- Edel не француженка, а датчанка. Быть можетъ, это фактъ совершенно случайный, изъ котораго не слѣдуетъ выводить никакихъ заключеній. Тѣмъ не менѣе, невольно является мысль: возможна-ли была бы любовная коллизія, основанная на умственномъ разладѣ, если бы Edel была дѣвушка французскаго монастырскаго воспитанія или замужняя женщина? Въ первомъ случаѣ она не разглядѣла бы, кого полюбила; а во второмъ -- романъ свелся бы на болѣе или менѣе банальный адюльтеръ, безъ тѣхъ оттѣнковъ благородства и возвышенности, которые такъ нравятся Бурже.
Тою-же высотою мысли отличаются и взгляды Бурже на свое призваніе въ ущербъ пожалуй ихъ ясности и опредѣленности. Прежде всего конечно слава, этотъ блестящій призракъ, манящій фантазію молодыхъ поэтовъ, привлекаетъ и его: онъ задается цѣлью покрыть свое имя безсмертіемъ (L'Ard. р. 71, t. I), посвятить себя и всѣ свои силы тому великому дѣду, которое переживаетъ наше короткое существованіе. Дѣло это -- служеніе искусству. Вѣкъ отрицанія упразднилъ боговъ, уничтоживъ прежніе культы, но сохранилъ служеніе красотѣ, поэзіи; искусство поэтому не есть праздная прихоть, какъ думаетъ толца не есть забава, а священнодѣйствіе, поглощающее всѣ душевныя силы человѣка, требующее для себя сильныхъ борцовъ съ серьезною мыслью и съ глубокимъ чувствомъ (Sincérité т. I стр. 72). Счастье не въ наслажденіи, а въ усиліи, въ трудѣ этого высокаго служенія "N'ayons pas d'autre plaisir qu'un dur effort sevère!" (Ambition t. I. p. 74). Художественное произведеніе это -- выраженіе всей жизни художника (Vers écrits à Florence t. I p. 158): оно велико и сильно только тогда, когда художникъ жилъ героемъ. Вообще передъ молодымъ писателемъ носится идеалъ героическій: поэтъ долженъ стоять неизмѣримо выше толпы, занятой безславнымъ скоропреходящимъ дѣломъ: онъ долженъ служить высшимъ цѣлямъ. Поэтъ -- избранная натура, чуждающаяся мелкихъ ремесленныхъ заботъ: если онъ знаетъ иныя наслажденія, чѣмъ толпа, то и страданія испытываетъ глубже и сильнѣе. Ему не до будничнаго горя, не до мелкой злобы дня, потому что онъ страдаетъ -- страданіями всего человѣчества, его заблужденіями и иллюзіями за всю его многовѣковую жизнь. На вопросъ (Après la lecture de Sully-Prudhomme t. I p. 34), отчего въ молодыхъ умахъ тоска, горечь, нелюбовь къ жизни, поэтъ отвѣчаетъ: "мы слишкомъ многаго требуемъ отъ свѣта и этотъ обѣднѣвшій міръ не можетъ удовлетворить слишкомъ глубокой души нашей: мы носимъ въ себѣ всѣ прошлые вѣка. Всѣ древнія мечты человѣчества, всѣ слезы накопившіяся за четыре тысячи лѣтъ, сдѣлали изъ насъ больныхъ мечтателей и мы чувствуемъ себя очень старыми". Когда поэтамъ говорятъ, что они выдумываютъ себѣ страданія въ то время, какъ существуетъ столько истиннаго горя, когда имъ напоминаютъ, что люди умираютъ отъ голода на улицѣ, изнемогаютъ у раскаленныхъ горновъ, не видятъ дневного свѣта въ копяхъ, ходятъ съ воплями за плугомъ,-- "нѣтъ, отвѣчаетъ поэтъ, (А. L. Cladel t. I p. 81), они не такъ несчастны. Развѣ ихъ не развитая мысль можетъ предчувствовать горе наносимыхъ имъ ударовъ? Мы -- сердце, а они руки. Мы понимаемъ ихъ горе, а они не знаютъ нашей безпрерывной работы мысли (le labeur idéal qui toujours recommence). Сила горести измѣряется силою чувствительности: наша утонченная воспріимчивость дѣлаетъ наши страданія болѣе сильными и острыми, чѣмъ постоянная работа самыхъ усердныхъ тружениковъ. Толпа, народъ, которому въ современной жизни отводится все больше мѣста (le peuple qui monte, т. e. демократія), хотя и отказываетъ намъ въ правѣ на страданія, но мы будемъ жаловаться!" и т. д.
Эта область чувствъ, недоступная грубой массѣ, работающей изъ-за куска хлѣба,-- эти страданія и наслажденія возвышеннаго сердца и отвлеченной широкой мысли приводятъ поэта къ тому разряду чувствъ и настроеній, который характеризуется общимъ именемъ "болѣзни вѣка". Тутъ причинъ скорби и жалобъ помимо личнаго горя (обманувшей поэта любви и чувства оставленнаго безъ отвѣта), причинъ, общихъ всему поколѣнію, находится не мало.. Тутъ, напримѣръ, затронутъ разладъ вѣры и науки, вызывающій муки сомнѣнія и отчаянія -- (любимый мотивъ поэзіи Сюлли Прюдомма); и Бурже мучитъ исканіе вѣры подорванной анализомъ (Obsession t. I p. 85), мистическое обожаніе вселенной (t. II p. 187), жажда идеала, жажда подвига во имя идеала (Nostalgie de la Croix t. I p. 152) и ужасъ смерти и покорность ей. Но эти болѣзненныя настроенія не принимаютъ у Бурже очень остраго характера: отрицаніе и протестъ свободной мысли, съ ихъ рѣзкими диссонансами -- эти скорбныя ноты новой поэзіи, не сливаіотся у него въ одинъ могучій страстный аккордъ. Зависитъ это не только отъ незначительности его художественнаго дарованія, но скорѣе оттого, что поколѣніе, которому онъ принадлежитъ, воспиталось на отрицаніи и не довольствуется имъ, а рѣшительно ищетъ новаго положительнаго начала жизни. Особенно ясно выразилось это, какъ мы увидимъ, въ критическихъ работахъ Бурже, а лирику свою онъ закончилъ признаніемъ Христіанскаго Бога Отца и Евангельскаго идеала. (Заключительныя пьесы 2-го тома.)
Какимъ образомъ этотъ идеалъ мирится съ его призваніемъ аристократически-настроеннаго поэта, чуждаго прозаической злобы дня -- изъ его стихотвореній видно не очень ясно. Несомнѣнно только, что онъ старается ихъ примирить. Въ этомъ отношеніи очень характеренъ для него эпилогъ 1-го тома, посвященный извѣстному поэту Леконтъ-де-Лиль. Вотъ- вкратцѣ его мысли. Наше поколѣніе съ его безнадежными жалобами и глубокимъ отчаяніемъ, съ его наукою, разрушающею все, чѣмъ жило человѣчество,-- страдаетъ двоякою жаждою: знанія и наслажденія.-- Выдьте на улицу, что гонитъ, опьяняетъ эту толпу лихорадочныхъ, изможденныхъ лицъ? Грубые аппетиты, нажива, жадность къ деньгамъ. Гдѣ найдутъ поэты воплощеніе своей мечты о возвышенной трагической жизни (leur rêve d'une vie exaltée et tragique)? Тѣ (ceux que tourmente encore l'appétit du sublime), тѣ, кто любятъ величіе и красоту и равнодушны къ добру, если оно не имѣетъ блестящихъ формъ (indiffèrent au bien qui n'а pas de splendeur) должны смѣшаться со стадомъ жаждущихъ наживы или удовольствія, должны поглупѣть въ жалкомъ ничтожномъ ремеслѣ.-- Первосвященникъ великаго искусства, Леконтъ-де-Лиль, содрогаясь передъ пустотою, безвѣріемъ нашего времени и преклоняясь передъ красотою и обаяніемъ болѣ'е вѣрующихъ мистическихъ эпохъ,-- одолѣваеть своею мыслью законы времени: онъ живетъ среди боговъ, воиновъ и женщинъ далекаго прошлаго, наслаждается забвеніемъ окружаю. щей его жизни.-- Но есть поэты, не имѣющіе Мужества бѣжать отъ своего вѣка: они его и ненавидятъ и обожаютъ, они не могутъ не жить его жизнью. Не для нихъ спокойствіе высокихъ вершинъ. Брошенные въ этотъ адъ страданій, они изо всѣхъ силъ трудятся надъ созданіемъ новаго идеала, (ils s'épuisent à créer le moderne idéal.) "Я одинъ изъ таковыхъ, говоритъ. Бурже, я люблю этотъ гадкій, безумный вѣкъ; я слишкомъ чувствую себя его сыномъ: въ глазахъ этихъ людей, при всѣхъ излишествахъ и порокахъ ихъ, я вижу иногда проблески древней любви къ красотѣ героической и трагической (l'antique amour du beau glorieux et tragique)". Если это чувство и слабо и блѣдно, какъ цвѣтокъ, выросшій въ подземельи, то оно все-таки представляетъ собою идеалъ, и поэтъ признаетъ его своимъ идеаломъ.-омъ потерялъ свой прежній блескъ, но поэтъ его любитъ, какъ сынъ; который не можетъ не любить матери, хотя и знаетъ, что она. преступна.
Такимъ образомъ, высокое призваніе поэта не удаляетъ его отъ жизни: искусство -- священнодѣйствіе, но Бурже не смотря на его почти религіозное значеніе, не ставитъ его само себѣ цѣлью; для него культъ красоты и поэзіи не упраздняетъ всякую вѣру и всякое божество. "Мы обожаемъ стихи, если отрицаемъ боговъ", замѣчаетъ онъ иронически про новыхъ поэтовъ. (Nous adorons les vers, si nous nions les dieux. Edel t. p. 83.) Быть можетъ, возразятъ мнѣ, талантъ, его художественный не на столько силенъ, чтобы заглушить всѣ его чувства, кромѣ эстетическаго, и чтобы изолировать его на тѣхъ высотахъ чистой красоты, куда за нимъ можетъ послѣдовать только избранное меньшинство. За то, мнѣ кажется, большинство всегда признательно поэту за его симпатію, хотя не всегда можетъ сочувствовать его туманнымъ идеаламъ. Дѣйствительно идеалы его трудно поддаются опредѣленію. Съ одной стороны въ нихъ живы завѣты евангельскихъ ученій, стремленіе къ этой нравственной красотѣ, которая не ищетъ великолѣпія и блеска формы; а съ другой -- носится мечта о какомъ-то трагическомъ героизмѣ, объ экзальтированной самодовлѣющей красотѣ. Чтобы примирить свою мечту съ жизнью гдѣ преобладаетъ мелкій, низменный эгоизмъ, Бурже въ этой жизни, въ толпѣ требующей только хлѣба и зрѣлища, ищетъ проблесковъ поэзіи и высшихъ стремленій. Какъ на этихъ проблескахъ основать тотъ новый идеалъ, который долженъ удовлетворить и толпу и поэта? Какъ мирится героическая красота съ. нравственнымъ идеаломъ?-- На это поэзія Бурже не даетъ отвѣта; она только доказываетъ, что его замыслы доступны не одному меньшинству, посвященному въ таинства исскуства, и что замыслы эти, не удаляясь отъ требованій времени, служатъ тѣмъ же цѣлямъ, что и всякая общественная дѣятельность.