(Изъ эпохи 1812 года).
I.
Неподалеку отъ Смоленска, въ небольшой лощинѣ, вдоль которой протекала извилистая рѣчка, окаймленная по берегамъ лѣсомъ, стояла мельница.
Мельница эта принадлежала крестьянину Ефиму, высокому, сухопарому старику, съ густо нависшими бровями, придававшими всему лицу его сурово? выраженіе. Много лѣтъ прожилъ Ефимъ одинъ одинѣшенекъ, на своей мѣльницѣ, и любилъ онъ ее какъ что-то самое близкое, родное. Еажется, сгори она, или отними ее кто, онъ бы, пожалуй, не вынесъ этой потери. Ни жены, ни дѣтей у Ефима не было; жилъ онъ въ одиночествѣ, безбѣдно и, какъ утверждали знавшіе его хорошо сосѣди, на черный день даже деньгу сколотилъ.
Другой мельницы поблизости не было; рожь для размола со всѣхъ деревень свозили къ нему, ну, значитъ, и на доходъ жаловаться не приходилось. Работы Ефимъ не боялся; по большей части, все одинъ справлялся; иногда, впрочемъ, коли много уже очень кулей навезутъ, то принайметъ кого, но это случалось рѣдко: не любилъ старикъ сорить деньгами... Скуповатъ онъ былъ по природѣ.
Однообразно и тихо проходила жизнь Ефима, пока не нарушенъ былъ ея покой однимъ происшествіемъ. Дѣло было такъ. Окончивъ съ размоломъ зерна, привезеннаго на мельницу сосѣднимъ крестьяниномъ, Ефимъ только что успѣлъ свести счетъ вырученнымъ за работу деньгамъ; съ помощью этого же крестьянина онъ перетаскалъ мѣшки съ мукой на подводу,-- и вотъ неожиданно къ мельницѣ еще подкатила телѣга. -- На этой телегѣ кулей не было, а вмѣсто нихъ сидѣлъ старикъ, одѣтый такъ, какъ обыкновенно одѣваются русскіе мужики, и съ нимъ маленькій мальчикъ. -- На послѣднемъ, поверхъ синей пестрядиной рубахи, былъ накинутъ старый, въ заплатахъ балахонъ; очевидно, съ чужого плеча, такъ-какъ рукава спускались почти до колѣнъ, да и самый балахонъ не только доходилъ до земли, когда мальчикъ вставалъ на ноги, но и тащился по ней на цѣлую четверть.
-- Добро пожаловать, Никаноръ Савельевичъ! крикнулъ Ефимъ, взглянувъ не безъ удовольствія на нежданнаго гостя: онъ привыкъ, что къ нему пріѣзжали только за размоломъ.
Никаноръ Савельевичъ молча кивнулъ головой, молча вылѣзъ изъ телѣги, и, что-то тихо прошептавъ своему маленькому спутнику, подошелъ къ Ефиму.
-- Я къ тебѣ по дѣлу, проговорилъ онъ наконецъ, присаживаясь на заваленку около амбара съ большимъ мельничнымъ колесомъ и широкимъ помостомъ для ввоза кулей.
-- Мучки смолоть требуется? отозвался Ефимъ, теперь не могу, всѣ дни заняты; привози на той недѣлѣ.
-- Нѣтъ, не то; совсѣмъ не то.
Ефимъ взглянулъ на него съ любопытствомъ: какое другое дѣло могъ имѣть до него Никаноръ?.. Между ними ничего не было общаго. Никаноръ занималъ должность лѣсничаго,-- лѣса караулилъ, а онъ споконъ вѣка работалъ на мельницѣ.
-- Мальчёнка тебѣ привезъ... продолжалъ Никаноръ.
-- Мальчёнка?-- На что же онъ мнѣ?
-- Пріюти на зиму; онъ сирота бездомный, жилъ лѣто въ пастухахъ, тутъ недалеко, въ сельцѣ Ивановскомъ,-- знаешь? да на горе, должно быть простудился, слегъ -- двѣ недѣли пластомъ пролежалъ, и теперь такъ ослабѣлъ, что въ поле уходить не можетъ... Крестьяне въ Ивановскомъ бѣдные, хлѣба мало, лишній человѣкъ каждому расчетъ составляетъ, тѣмъ болѣе, что время уже къ поздней осени подходитъ и пастуха скоро будетъ не надо... Если его оставить на селѣ, такъ онъ совсѣмъ замретъ отъ холода да голода. Думали мы, думали съ нашимъ деревенскимъ старостой, судили-рядили, какъ быть, куда мальчёнка пристроить до лѣта, да и вспомнили про тебя.
Ефимъ слушалъ своего собесѣдника съ большимъ вниманіемъ; но, по мѣрѣ того, какъ тотъ говорилъ, густыя нависшія брови его совсѣмъ насупились. Онъ привыкъ жить одинъ и присутствіе мальчика, о которомъ придется заботиться, казалось ему крайне стѣснительно. Онъ сначала наотрѣзъ отказался принять его, но лѣсничій продолжалъ просить и уговаривать мельника настолько убѣдительно, что, въ концѣ концевъ, Ефиму пришлось согласиться.
Степа,-- такъ звали мальчика,-- водворился на мельницѣ. Съ перваго же дня своего водворенія, онъ старался всѣми силами угождать старому мельнику: толково исполнялъ его порученія и, несмотря на все еще не проходившую послѣ болѣзни слабость, работалъ, какъ взрослый. Но мельникъ не цѣнилъ этого, относился къ мальчику холодно, при каждомъ удобномъ случаѣ бранилъ за всякій пустякъ, а то еще угощалъ и колотушками, попрекалъ кускомъ хлѣба и взваливалъ на него непосильныя работы.-- Степа все сносилъ безропотно; онъ зналъ, что кромѣ мельника, ему не у кого приклонить голову, и потому молчалъ, терпѣлъ и покорялся.
Жизнь бѣднаго мальчика, и до водворенія на мельницѣ, была незавидна. Онъ остался круглымъ сиротою пяти лѣтъ. Отецъ его, служившій солдатомъ, былъ убитъ въ 1805 году, во время сраженія при Аустерлицѣ въ Моравіи, когда союзныя войска Россіи, Австріи и Англіи воевали противъ Франціи. Спустя нѣсколько мѣсяцевъ послѣ смерти отца, умерла у мальчика и мать. Крестьяне сельца Ивановскаго, гдѣ она жила, изъ состраданія пріютили Степу. Пока онъ былъ совсѣмъ маленькій, его кормили даромъ, а съ десятилѣтняго возраста, уже заставили работать.-- Онъ насъ сначала овецъ, а потомъ коровъ, точнѣе выражаясь, исполнялъ должность пастуха. Жалованья ему не полагалось, а въ награду за его работу, крестьяне кое-какъ одѣвали его, кормили и давали ночлегъ въ каждой избѣ по очереди. Такимъ образомъ онъ прожилъ до тѣхъ поръ, пока лѣсничій привезъ его на мельницу слабаго, больного, никому не нужнаго... На новосельѣ для Степы потянулся рядъ тяжелыхъ дней,-- куда болѣе трудныхъ и скучныхъ, чѣмъ бывало въ деревнѣ. Тамъ -- онъ хотя съ ребятишками словомъ перекинется, а здѣсь -- со старикомъ Ефимомъ развѣ можно разговаривать? Ефимъ только бранитъ да кускомъ попрекаетъ.... Сядутъ, бывало, за столъ, Степѣ ничего въ горло не идетъ,-- иногда такъ и встанетъ голодный. Единственный отрадный часъ въ теченіе цѣлаго дня для Степы былъ тотъ, когда старикъ, съ наступленіемъ зимняго времени, посылалъ его въ лѣсъ за сухимъ валежникомъ, которымъ онъ топилъ печку. Въ лѣсу Степа отдыхалъ отъ домашней обстановки и часто, какъ ребенокъ, начиналъ рѣзвиться, пуская комья снѣга въ сидѣвшихъ на деревьяхъ воронъ.
Въ одну изъ такихъ прогулокъ, когда онъ, наложивъ полныя салазки валежника, уже собирался тащить ихъ на мельницу, по близости, въ занесенныхъ снѣгомъ кустахъ, послышался не то шорохъ, не то какой то жалобный пискъ.-- Степа въ первую минуту немного испугался, но потомъ, не видя ни откуда грозившей опасности, бросилъ салазки, и направился по тому направленію, откуда раздавались эти странные звуки. Пробираясь въ сугробахъ, перескакивая съ кочки на кочку, онъ наконецъ вышелъ изъ чащи лѣса на дорогу, ведущую въ сосѣднее село. Пискъ между тѣмъ слышался явственнѣе, хотя съ каждой минутой становился слабѣе. Степа ускорилъ шагъ и, нѣсколько минутъ спустя, достигнувъ наконецъ цѣли, замѣтилъ барахтавшагося въ снѣгу щенка. Маленькія лапки его совсѣмъ окоченѣли отъ холода, онъ старался встать, но у него на это не хватало силы.
Увидавъ подошедшаго Степу, несчастное животное устремилось къ нему на встрѣчу, виляло хвостикомъ, дѣлало попытку прыгнуть, а потомъ сейчасъ же снова валилось на облѣденѣлую землю и начинало тихо стонать.
Степа, отъ природы одаренный добрымъ сердцемъ, и всегда сострадательный къ животнымъ, не могъ оставаться равнодушнымъ. Жаль ему стало несчастнаго щенка, вѣроятно, отставшаго отъ своего беззаботнаго хозяина и заблудившагося въ лѣсу, "Неужели допустить его замерзнуть?" мелькнуло въ головѣ мальчика.
-- "Нѣтъ!" самъ себѣ проговорилъ онъ громко и, не вдаваясь въ разсужденіе, поспѣшно поднялъ щенка съ земли. Засунувъ его подъ балохонъ на грудь, мальчикъ потуже стянулъ кушакъ, чтобы щенокъ не могъ вывалиться, и побѣжалъ обратно къ тому мѣсту, гдѣ оставилъ нагруженныя валежникомъ салазки.
Бѣдная собачка почувствовавъ вокругъ тепло, сразу ободрилась; она высунула мордочку из-за пазухи мальчика, посмотрѣла на него пристально, точно хотѣла сказать -- "спасибо", и, дрожа всѣмъ своимъ крошечнымъ тѣльцемъ, стала дремать, при чемъ отъ времени до времени все таки взвизгивала.
О томъ, какъ отнесется Ефимъ къ этой неожиданной находкѣ и согласится ли оставить щенка у себя, Степа въ первую минуту не думалъ. Но, когда ближе сталъ онъ подходить въ мельницѣ, эти вопросы начали тревожить его все больше и больше. "Ефимъ -- злой: велитъ, пожалуй, отнести обратно щенка въ лѣсъ," -- думалъ Степа, но тутъ же рѣшилъ, что этого приказанія онъ никогда и ни за что не исполнитъ.
Предчувствіе его не обмануло; увидавъ щенка и узнавъ подробности всего,-- Ефимъ страшно разсердился.
-- Тебя кормить, да еще съ собакой, крикнулъ онъ на Степу,-- какъ бы не такъ! Сейчасъ же снеси ее, откуда принесъ!
-- Я буду удѣлять ей отъ себя.... Я буду самъ ѣсть меньше... Попробовалъ возразить Степа, но мельникъ закричалъ еще громче:
-- Неси, откуда принесъ, тебѣ говорятъ, и не смѣй возвращаться съ собакой, иначе обоихъ васъ выгоню изъ дома.
-- Да вѣдь она замерзнетъ въ лѣсу, продолжалъ Степа умоляющимъ голосомъ.
-- Неси, откуда принесъ, повторилъ мельникъ и съ досадой топнулъ ногою.
Степа стоялъ неподвижно; въ его выразительныхъ карихъ глазахъ сказывалась непреклонная рѣшимость.
-- Чего же ты стоишь, развѣ не понялъ, что- ли, моего приказанія? Снова обратился къ нему мельникъ.
-- Не понесу я ее въ лѣсъ, твердо возразилъ Степа.
-- Не понесешь?!
Степа утвердительно кивнулъ головою.
Густыя брови старика Ефима совсѣмъ сдвинулись вмѣстѣ; Степа зналъ, что это означало у него сильную злобу; ему стало страшно, но рѣшимость не дать замерзнуть щенку брала верхъ надъ страхомъ, и онъ снова повторилъ громко:-- "не понесу!"
Тогда Ефимъ, не помня себя отъ гнѣва, схватилъ его за шиворотъ, повернулъ лицомъ къ двери, и вытолкалъ на улицу со словами:
-- Не смѣй показываться ко мнѣ съ собакой!
Въ каморкѣ, гдѣ происходила эта сцена, наступила полная тишина, нарушаемая только прерывистымъ дыханіемъ разсвирѣпѣвшаго мельника, который сначала присѣлъ на скамью и занялся починкой своего стараго зипуна, а затѣмъ, откинувъ его въ сторону, вышелъ на дворъ прибрать привезенный Степой валежникъ; послѣднее,-- какъ потомъ оказалось, служило только предлогомъ; ему хотѣлось посмотрѣть, тутъ ли Степа.
Съ этою цѣлью онъ даже обошелъ вокругъ мельницы, пристально окинулъ взоромъ дорогу, полагая, что Степа понесъ щенка въ Ивановское, взглянулъ по направленію къ лѣсу,-- но Степы нигдѣ не было видно. Позабывъ о валежникѣ, онъ, нѣсколько минутъ спустя, снова вошелъ въ хату, мрачный, задумчивый; на лицѣ его уже не было прежней злобы, напротивъ -- оно казалось встревожено. Грубый и вспыльчивой, Ефимъ въ глубинѣ души все-таки оставался добрымъ. Успокоившись немного послѣ ссоры со Степой, онъ раскаялся въ своей несдержанности и пожалѣлъ о томъ, что поступилъ такъ круто. "Въ самомъ дѣлѣ, чѣмъ могъ мѣшать мнѣ щенокъ? Прокормить его, не Богъ вѣсть какъ дорого стоило бы, а теперь вотъ Степа, пожалуй не посмѣетъ воротиться, и, вмѣстѣ со щенкомъ, умретъ гдѣ-нибудь въ лѣсу отъ холода и голода!" При этой мысли невольная дрожь пробѣжала по тѣлу старика. Онъ старался отогнать отъ себя мрачныя думы, а онѣ, точно на зло, такъ и преслѣдовали. Онъ прислушивался къ каждому стуку, къ каждому шороху, надѣясь, что Степа возвратится, придетъ.... Старикъ готовъ былъ простить мальчику все и даже съ радостію пріютитъ щенка... Но Степа не приходилъ. Наступила ночь со снѣгомъ и вьюгой... Старикъ не смыкалъ глазъ вплоть до разсвѣта и съ разсвѣтомъ отправился въ Ивановское навести справки о Степѣ; но объ немъ никто ничего не зналъ и не слышалъ.