Степа, не обращая вниманія на ненастную погоду, шелъ себѣ все впередъ да впередъ по Смоленской дорогѣ. Онъ вспомнилъ, что прошлымъ лѣтомъ въ Ивановское къ старостѣ пріѣзжалъ землякъ-купецъ, веселый такой, добрый,-- всѣхъ ребятъ тогда еще пряниками одѣлилъ, а Балеткѣ, старостиной собакѣ, кусокъ бѣлаго каравая бросилъ.... Вспомнилъ,-- и рѣшилъ идти къ нему. Онъ, навѣрное, его пріютитъ и щенка не выгонитъ. Про то, что до Смоленска было около пятидесяти верстъ, что на переходъ туда потребуется не одинъ день, и что въ продолженіе этого времени надо кормиться,-- ему не приходило даже въ голову до тѣхъ поръ, пока онъ въ концѣ концовъ, послѣ продолжительной ходьбы, началъ чувствовать сначала усталость, а затѣмъ голодъ.
Щенокъ, котораго онъ по-прежнему держалъ за пазухой, очевидно тоже хотѣлъ ѣсть, потому что неспокойно ворочался, взвизгивалъ и захвативъ зубенками холщевую подкладку балахона, принимался теребить ее... А вьюга кругомъ, по прежнему, крутилась и бушевала, наметая по сторонамъ сугробы снѣга.
Темно и страшно было на пустынной дорогѣ, никто не попадался на встрѣчу, никто не обгонялъ.
-- Господи, да что же со мною будетъ! громко проговорилъ бѣдный мальчикъ, пугливо озираясь направо и налѣво.
Какъ бы въ отвѣтъ на эти слова, вѣтеръ пронзительно просвисталъ почти надъ самымъ его ухомъ... Поборовъ усталость, онъ ускорилъ шагъ и, выйдя изъ лѣсу на открытую поляну, замѣтилъ вдали огонекъ. Въ первую минуту это сразу ободрило его; онъ твердо шелъ впередъ, но усталость и изнеможеніе, мало по малу снова дали себя чувствовать; ноги подкашивались, голова кружилась, волей неволей приходилось останавливаться, чтобы перевести духъ.
Такимъ образомъ, медленно, шагъ за шагомъ подвигался мальчикъ все ближе къ тому мѣсту, откуда виднѣлся свѣтъ. Достигнувъ, наконецъ, цѣли, совершенно изнеможенный, онъ остановился передъ стоявшимъ нѣсколько въ сторонѣ отъ дороги двухъ-этажнымъ, каменнымъ, помѣщичьимъ домомъ, съ толстыми колоннами, готическими окнами и стеклянными галлереями. Дворъ и прилегавшій къ нему садъ -- были обнесены высокимъ каменнымъ заборомъ, а на воротахъ, въ видѣ украшенія, виднѣлись два высѣченныхъ изъ гранита льва. Степа вошелъ въ незакрытую калитку; въ сторонѣ отъ нея, раздался лай сторожевой собаки. Онъ испугался, но когда собака загремѣла цѣпью, давая знать этимъ, что она привязана, сталъ смѣло подбираться къ самому дому. Всѣ окна, выходившія на передній фасадъ, были залиты яркимъ свѣтомъ отъ горѣвшихъ въ комнатахъ свѣчей и канделябръ; сквозь опущенныя кисейныя занавѣси мелькали мужскія и женскія фигуры.... Помѣщикъ справлялъ именины; у него былъ полный домъ гостей, съѣхавшихся чуть ли не со всего околодка. Степа смотрѣлъ на нихъ широко раскрытыми глазами; смотрѣлъ -- и въ то же время ничего не видѣлъ... Въ глазахъ у него словно туманъ стоялъ... Въ ушахъ какъ будто отдавались звуки музыки, ему хотѣлось хорошенько прислушаться къ этимъ звукамъ, такой музыки онъ раньше никогда не слыхивалъ... Она казалась ему чарующе прекрасной, но звуки ея тоже какъ будто отлетали куда-то далеко, смѣшиваясь съ пронзительнымъ свистомъ вѣтра... Степа чувствовалъ, что ему начинаетъ дѣлаться еще холоднѣе, что около его ногъ образовалась куча нанесеннаго снѣга, и что, если онъ будетъ дольше стоять неподвижно, то, навѣрно, замерзнетъ.
-- "Попрошусь ночевать, -- не выгонятъ!" порѣшилъ онъ мысленно и попробовалъ выкарабкаться изъ сугроба, чтобы идти на широкое крыльцо красиваго дома. Но силы ему окончательно измѣнили, онъ съ глухимъ стономъ опустился на пушистый снѣгъ и почти уже началъ терять сознаніе, какъ вдругъ жалобный пискъ щенка, выпавшаго у него изъ-за пазухи, заставилъ его очнуться. Тогда, собравъ послѣднія силы и съ большимъ трудомъ приподнявшись на колѣни, мальчикъ захватилъ окоченѣлыми отъ холода руками горсть снѣга, крѣпко сжалъ его ладонями, чтобы онъ былъ тяжелѣе, и запустилъ имъ въ одно изъ ярко освященныхъ оконъ.-- Все это Степа продѣлалъ въ продолженіе какой-нибудь минуты, инстинктивно догадываясь, что надо пользоваться временемъ вернувшагося сознанія, которое, дѣйствительно, сейчасъ же оставило его. Онъ снова закрылъ глаза, передъ которыми не ясно носились синевато-красные круги; ему начало казаться что, подружаясь въ дремоту, онъ съ неудержимой быстротой падаетъ внизъ, въ темное, безпредѣльное пространство... Въ комнатахъ между тѣмъ поднялась суматоха: музыка и танцы прекратились, гости бросились къ окну, самъ хозяинъ дома, князь Иванъ Иларіоновичъ Холмскій, первый выскочилъ на улицу, въ сопровожденіи дворецкаго Дениса и нѣсколькихъ лакеевъ, державшихъ въ рукахъ зажженные фонари. За ними послѣдовали гости -- мужчины, а дамы и барышни остались въ комнатахъ, нетерпѣливо ожидая разъясненія такого неожиданнаго, интереснаго случая.
-- Ваше сіятельство, сюда идите!.. здѣсь лежитъ человѣкъ... Только, должно быть, онъ уже мертвый, не шевелится... А рядомъ съ нимъ, въ снѣгу, щенокъ барахтается, крикнулъ дворецкій, поровнявшись съ тѣмъ мѣстомъ, гдѣ лежалъ несчастный Степа. Князь и всѣ остальные поспѣшили на зовъ дворецкаго.
-- Господа, да это, вѣдь, еще ребенокъ! отозвался князь, стараясь разглядѣть при свѣтѣ фонарей маленькую фигурку мальчика. Отовсюду послышались вопросы восклицанія:
-- Что съ нимъ могло случиться?
-- Какъ онъ сюда попалъ?
-- Замерзъ навѣрно!
-- Боже мой, какъ это ужасно!
По счастію, среди гостей оказался домашній докторъ князя, добродушный нѣмецъ Карлъ Карловичъ Фришъ; онъ сталъ немедленно осматривать Степу.
-- Ребенокъ еще живъ, его можно спасти, обрадовалъ онъ князя, который поспѣшилъ отдать слугамъ приказаніе нести Степу въ комнаты. Туда же, взявъ на руки тоже почти полузамерзшаго щенка, послѣдовалъ и самъ хозяинъ дома, одновременно съ остальными гостями.
Степу уложили на кровать въ комнатѣ дворецкаго и накрыли толстымъ одѣяломъ; самъ князь и Карлъ Карловичъ не отходили отъ него; послѣдній приложилъ все свое стараніе, чтобы скорѣе привести въ чувство несчастнаго мальчика. Когда же Степа, наконецъ, открылъ глаза и пошевелился, князь и всѣ его гости несказанно обрадовались.
-- Теперь я ручаюсь за жизнь этого ребенка, хотя онъ очень слабъ, и ему, навѣрно, придется еще нѣсколько дней пролежать въ кровати, сказалъ добродушный нѣмецъ обращаясь къ князю, и сейчасъ же поспѣшилъ добавить: "его надо напоить теплымъ, чтобы онъ хорошенько согрѣлся".
-- Я очень голоденъ, проговорилъ Степа слабымъ, едва слышнымъ голосомъ.
Князь приказалъ принести ужинъ.
-- Гдѣ щенокъ? Онъ тоже голоденъ, неужели о немъ забыли? добавилъ мальчикъ.
-- Щенокъ твой живъ; я держу его на рукахъ, вотъ онъ,-- отозвался князь, опуская щенка на кровать.
Степа улыбнулся и началъ ласкать щенка; въ этотъ моментъ принесли ужинъ. Степа принялся за него съ большимъ удовольствіемъ, равно какъ и его маленькій четвероногій товарищъ. Подкрѣпивъ силы, Степа сразу почувствовалъ себя бодрѣе. Когда же столпившаяся у его кровати часть гостей и самъ князь стали его разспрашивать, какими судьбами онъ очутился одинъ на дорогѣ въ такую позднюю пору,-- Степа подробно разсказалъ имъ свою печальную исторію. Потомъ онъ добавилъ, что теперь будетъ пробираться въ Смоленскъ къ земляку Ивановскаго старосты, тамъ станетъ просить пріюта для себя и для собачки, такъ какъ вернуться къ мельнику съ ней онъ не смѣетъ, а бросить ее ни за что не согласится.
-- До Смоленска еще далеко; да не за чѣмъ тебѣ идти туда... Оставайся жить у насъ, продолжалъ князь, ласково взглянувъ на Степу.
-- А щенокъ? нерѣшительно спросилъ Степа.
-- Щенокъ будетъ жить съ тобою.
Степа схватилъ руку добраго князя и съ благодарностію поднесъ ее къ губамъ. Такимъ образомъ, нашъ бѣдный, маленькій сиротка съ этого же вечера, водворился въ домѣ князя Ивана Иларіоновича Холмскаго и, оправившись отъ нездоровья, сталъ исполнять обязанности казачка.
Семья князя состояла изъ него самого, малютки сына Мити и старой княгини-матери. Жены у князя не было, онъ овдовѣлъ назадъ тому два года, такъ что Митя не помнилъ своей матери. Все время находился онъ подъ наблюденіемъ бабушки, надменной, горделивой старухи, которую никто не любилъ. Она была сварлива и требовательна ко всѣмъ окружающимъ, начиная съ собственнаго сына. Князь, несмотря на свою горячую любовь и призваніе къ военной службѣ, по ея настоянію, долженъ былъ выйти въ отставку. Уйдя изъ гусарскаго полка, онъ вынужденъ былъ находиться неотлучно при матери въ деревнѣ и заниматься хозяйствомъ. Всѣхъ окружающихъ она заставляла дѣлать только то, что ей нравилось, о противорѣчіи же съ чьей-либо стороны нельзя было и додумать. Когда она узнала, что князь, безъ ея разрѣшенія, оставилъ Степу жить у нихъ, то это ей очень не понравилось, и во всемъ домѣ она оказалась единственною личностью, относившеюся къ Степѣ не только не ласково, а даже враждебно. Она его иногда доводила до слезъ своими намеками на то, что его подобрали на улицѣ, и что за это онъ долженъ безропотно сносить всѣ ея замѣчанія. Невольно стала вспоминаться Степѣ прежняя, тяжелая жизнь у мельника, очень схожая съ. настоящей, и съ каждымъ днемъ становился онъ задумчивѣе. Князь это замѣтилъ и сталъ допытываться о причинѣ такого настроенія, но Степа на всѣ допросы или отмалчивался или отвѣчалъ коротко и неопредѣленно. Съ одной только няней маленькаго князька Мити,-- старушкой Мироновной, онъ иногда говорилъ откровенно.
Мироновна сама много терпѣла отъ княгини, но, любя Митю, не жаловалась изъ страха, чтобы княгиня ее не выгнала. Степу же ей стало жаль, и она рѣшилась, ничего ему не говоря, открыть все самому князю.
-- Я знаю хорошо тяжелый характеръ матушки, отвѣтилъ князь,-- надо постараться куда-нибудь устроить Степу, иначе она ему не дастъ покоя.
Иванъ Иларіоновичъ, дѣйствительно, спустя двѣ недѣли, нашелъ возможность отправить Степу въ Москву, къ своему родственнику, Московскому генералъ-губернатору графу-Ростопчину, подъ предлогомъ обученія поварскому искусству у замѣчательно искуснаго графскаго повара.
Во избѣжаніе непріятныхъ разговоровъ, князь не сказалъ матери о настоящей причинѣ переселенія Степы, не зналъ ничего о ней и самъ Степа. Имѣя въ виду только угодить князю, онъ работалъ въ поварнѣ прилежно, дѣлалъ быстрые успѣхи и, кромѣ обязательной работы на кухнѣ, при всякомъ удобномъ случаѣ, старался услужить каждому. Благодаря этому, вскорѣ и въ новомъ своемъ мѣстопребываніи, онъ сдѣлался общимъ любимцемъ всего генералъ-губернаторскаго штата.
Время потянулось обычнымъ порядкомъ. Проходили дни, недѣли, мѣсяцы. Холодная зимняя пора миновала,-- наступила весна, а за нею и лѣто того грознаго 1812-го года, когда Наполеонъ со своими многочисленными полчищами вторгнулся въ предѣлы нашего отечества.