Много, очень много лѣтъ тому назадъ, когда предки наши, въ большей своей части, еще не знали истиннаго Бога и поклонялись идоламъ, неподалеку отъ Кіева, въ селѣ Предиславинѣ, находился, такъ называемый, "потѣшный дворецъ" великаго князя Владиміра, прозваннаго народомъ "Красное Солнышко". Какъ зданіе потѣшнаго дворца, такъ и примыкающія къ нему постройки съ теремами, вышками и крытыми переходами -- были обнесены высокой, бревенчатой стѣной. Близъ главныхъ воротъ дворца находилась сторожка, а въ одномъ изъ теремовъ, сообщавшемся исключительно съ палатами Владиміра, жила жена его, красавица Рогнѣда, и маленькій сынъ ихъ, Изяславъ.
Въ первое время своего княженія, т. е. будучи еще язычникомъ,-- Владиміръ любилъ иногда наѣзжать въ этотъ дворецъ. Днемъ онъ забавлялся охотою въ сосѣднихъ лѣсахъ, а вечера проводилъ и пировалъ въ потѣшномъ дворцѣ, пируя вмѣстѣ съ дружинниками.
Въ одинъ изъ такихъ вечеровъ Владиміръ былъ тамъ.
Обширная палата была полна достаточно охмелѣвшими гостями... Вино разливалось щедрою рукою и разносилось княжескими слугами, которые усердно потчивали дружинниковъ; пиръ шелъ на славу; веселился съ гостями самъ Владиміръ -- Красное Солнышко, веселился въ то время, какъ тутъ же, рядомъ въ теремѣ, словно плѣнница въ темницѣ, плакала и убивалась прекрасная Рогнѣда... Она сидѣла около дубоваго стола за рукодѣльемъ; въ одной рукѣ держала ширинку (платокъ), до половины зашитую золотомъ и разноцвѣтными шелками, въ другой -- иглу... Но работа какъ-то плохо спорилась... Сдѣлаетъ княгиня нѣсколько стежковъ и опуститъ ширинку на колѣни... уставится глазами въ одну точку... Задумается... На блѣдномъ лицѣ ея лежали слѣды страданія и горя. Не даромъ, видно, гласъ народа прозвалъ ее "Гореславою"...
По обѣимъ сторонамъ стола сидѣли, тоже за рукодѣльемъ, ея сѣнныя дѣвушки; въ противоположномъ отъ стола углу свѣтлицы игралъ княжичъ Изяславъ. Съ помощью любимаго товарища, маленькаго Стемида, внука мамушки своей Богорисовны,-- княжичъ изъ деревянныхъ дощечекъ и обрубочковъ строилъ теремъ, но и эта дѣтская забава казалась невеселою. Изяславъ часто бросалъ тревожный взглядъ на мать... Онъ какъ бы инстинктивно сознавалъ, что мать несчастна, что она томится какимъ-то непонятнымъ для его дѣтскаго ума горемъ... Это горе, словно, и ему передалось... Но что нужно сдѣлать для того, чтобы отвратить это горе, онъ, при всемъ своемъ желаніи, никакъ не можетъ придумать!.. Стемидъ между тѣмъ разсѣянно слѣдилъ глазами за постройкой терема и машинально подавалъ княжичу кусочки дерева.
У него на душѣ лежало свое собственное горе: единственный, близкій, дорогой ему человѣкъ, семидесятилѣтній дѣдушка (двоюродный братъ мамушки княжича) на дняхъ сильно занемогъ... Ничего не ѣлъ, не пилъ, а со вчерашняго дня даже пересталъ вставать съ постели...
Стемидъ, съ самаго ранняго дѣтства, какъ круглый сирота, жилъ у этого дѣдушки и любилъ его безгранично...
Итакъ въ теремѣ княгини стояла тишина; каждый изъ присутствующихъ -- для виду -- казался занятымъ своимъ дѣломъ, въ сущности же, вовсе о немъ не думалъ; но вотъ, одна изъ дверей, ведущихъ въ сосѣднія горницы, тихо скрипнула, на порогѣ показалась старушка. Это была Богорисовна.
Она подошла къ Рогнѣдѣ и что-то тихо прошептала; Рогнѣда встрепенулась...
-- Можете уходить,-- обратилась она къ сѣннымъ дѣвушкамъ, спустя нѣсколько минутъ,-- нянюшка Богорисовна останется со мною, вы же ступайте отдыхать; на сегодня довольно работать!
Дѣвушки не заставили повторять себѣ приказаніе идти отдыхать; живо встали съ мѣстъ, сложили работу и, почтительно поклонившись сначала княгинѣ, а потомъ маленькому княжичу, одна за другой, стали выходить изъ горницы.
-- Ты говоришь, Богорисовна, что онъ второй день пируетъ съ дружиной и не можетъ выбрать минуты взглянуть на жену да на сына?..-- заговорила тогда княгиня дрожащимъ отъ слезъ и волненія голосомъ.
-- До тебя-ли ему, матушка-княгинюшка; выйди-ка на крыльцо, послушай, какой у него тамъ, въ палатахъ, шумъ стоитъ... Не до тебя ему, не до княжича!
-- Стемидъ, ты можешь тоже уходить, коли хочешь,-- обратилась, нѣсколько минутъ спустя, Рогнѣда къ сотоварищу по играмъ сына;-- княжичъ скоро спать уйдетъ; да, кстати, что же твой дѣдъ поправляется?
-- Плохо,-- отвѣчалъ Стемидъ.
-- А знахарка ходитъ?-- вмѣшалась Богорисовна.
-- Ходитъ; только пользы отъ нея никакой нѣтъ.
-- Ишь ты вѣдь, напасть какая!-- продолжала старуха, качая головой и сочувственно глядя на мальчика, пока онъ надѣвалъ на себя, раньше сброшенный и лежавшій на одной изъ скамеекъ, теплый кафтанъ.
Когда онъ вышелъ на дворъ, его сразу охватилъ насквозь пронизывающій холодъ; онъ плотнѣе запахнулъ полы кафтана, нахлобучилъ на лобъ шапку и зашагалъ по направленію къ воротамъ. Позади, изъ потѣшнаго дворца, доносились звуки гуслей, удалыхъ пѣсенъ и грубый смѣхъ пирующихъ.
-- Не кручинься, княгинюшка, брось печалиться, побереги себя для сына... Съ нимъ, все равно, ничего не подѣлаешь... Горбатаго, видно, одна могила исправитъ,-- продолжала между тѣмъ Богорисовна.
-- Бросить печалиться? Нѣтъ, Богорисовна, не могу я этого!.. Слишкомъ накипѣло на душѣ!-- отозвалась княгиня, и сейчасъ же приказала мамушкѣ отвести спать Изяслава.
Рогнѣда была дочь полоцкаго князя Рогвольда. Владиміръ взялъ ее себѣ въ жены силою, а Рогвольда и двухъ сыновей его (братьевъ Рогнѣды) убилъ. Горе несчастной женщины было выше ея силъ; неволею ставъ женою Владиміра, она впала въ полное отчаяніе, убивалась, тосковала не только по цѣлымъ днямъ, но иногда даже и ночи напролетъ просиживала безъ сна, оплакивая близкихъ сердцу людей и дорогую родину... Страданіе ея не имѣло границъ, но порою еще, кромѣ этого страданія, въ наболѣвшемъ сердцѣ ея ключемъ закипала злоба, вызванная въ послѣднее время въ особенности полнымъ равнодушіемъ мужа... Въ подобныя минуты она становилась угрюма, задумчива... Слезы какъ-то застывали на ея глазахъ, и она не хотѣла видѣть около себя никого, кромѣ старой Богорисовны. Вотъ почему и теперь княжича Изяслава отправила она спать, а Стемиду и сѣннымъ дѣвушкамъ приказала удалиться изъ терема...
Чѣмъ дальше отходилъ Стемидъ отъ дворца княжескаго, тѣмъ шумъ и гамъ становились менѣе слышны, а когда онъ выбрался за ворота, то до ушей его не долетало ни малѣйшаго звука. Время было позднее; онъ шелъ торопливыми шагами, по направленію къ лѣсу, у опушки котораго стоялъ домикъ его дорогого дѣдушки... Шелъ мальчикъ и думалъ о томъ, что станется съ нимъ, бездомнымъ, никому ненужнымъ сиротою, если дѣдушка не выживетъ? Добрая княгиня Рогнѣда, конечно, охотно позволила бы ему жить при Богорисовнѣ, да и княжичъ Изяславъ его любитъ,-- но въ потѣшномъ дворцѣ въ послѣднее время идутъ толки очень нехорошіе... Слышно, будто между Владиміромъ и Рогнѣдой нелады пошли, а у князя "Краснаго Солнышка" нравъ крутой, шутки съ нимъ плохія... Случись что-либо для Рогнѣды неблагопріятное, такъ не только бабушкѣ Богорисовнѣ не сдобровать, а и съ самой княгиней, еще неизвѣстно, чѣмъ дѣло кончится... Придется ему, значитъ, тогда перебраться въ Кіевъ, къ дядѣ двоюродному (послѣднему родственнику). Только житье у дяди ужъ больно несладкое! Дядя занимается рыболовствомъ, но весь свой заработокъ прогуливаетъ съ товарищами и, вернувшись домой съ попойки, каждый разъ домашнихъ угощаетъ колотушками.
-- "Жить тамъ не могу!" чуть ли не въ сотый разъ повторилъ себѣ мальчикъ и, чувствуя, что подступившія къ горлу слезы начинаютъ душить его, въ изнеможеніи опустился на землю, и впалъ въ тяжелое забытье...
Долго ли продолжалось это состояніе, Стемидъ не могъ опредѣлить; когда же онъ наконецъ очнулся, то, къ крайнему своему изумленію, увидѣлъ стоявшаго около себя незнакомаго мальчика, который подкрался, вѣроятно, очень тихо и незамѣтно.
Мальчикъ смотрѣлъ на Стемида хорошими, добрыми глазами... Стемидъ сразу почувствовалъ къ нему довѣріе.
-- Что съ тобой?-- спросилъ между тѣмъ мальчикъ, ласково взявъ его за руку,-- я давно тебя спрашиваю, а ты ничего не отвѣчаешь.
-- Я... Дѣдушка... Мнѣ его очень жалко... несвязно бормоталъ Стемидъ.
-- Не волнуйся, и говори яснѣе,-- продолжалъ незнакомый мальчикъ.
Стемидъ сдѣлалъ надъ собою усиліе, и въ короткихъ словахъ, уже болѣе покойнымъ голосомъ, передалъ о себѣ все то, что намъ извѣстно.
-- Я съ радости отдалъ бы богамъ въ жертву послѣднюю рубашку, лишь бы дѣдушка поправился,-- сказалъ онъ въ заключеніе и украдкою смахнулъ катившуюся по щекѣ слезу.
-- Ты говоришь -- "богамъ",-- перебилъ незнакомецъ, покачавъ головой; -- Богъ на свѣтѣ Одинъ, Истинный, Всемогущій! Никакихъ жертвоприношеній отъ людей Онъ не требуетъ. Ему не нужны богатые дары, которыми язычники стараются задобрить своихъ боговъ -- истукановъ; Онъ требуетъ отъ человѣка только твердой вѣры, любви къ ближнему да добрыхъ дѣлъ... И если человѣкъ усердно молится, Господь всегда внемлетъ его просьбамъ, относясь къ нему, какъ любящій отецъ къ своимъ дѣтямъ. Къ этому Всемогущему Богу прибѣгаютъ съ мольбами страждущіе, обремененные... Больнымъ Онъ возвращаетъ здоровье, на здоровыхъ проливаетъ свою безграничную милость, конечно, если они того заслуживаютъ. "Блаженны плачущіе, ибо они утѣшатся ",-- говоритъ Онъ тѣмъ, кому живется тяжело; " блаженны нищіе духомъ, ибо ихъ есть царствіе небесное", говоритъ Господь людямъ смиреннымъ. Милостивымъ-- обѣщаетъ Онъ помилованіе, гонимымъ за правду -- вѣчную награду на небесахъ...
-- Гдѣ этотъ Богъ? Говори скорѣе, я хочу Его видѣть, хочу просить, чтобы Онъ спасъ дѣдушку!-- вскричалъ Стемидъ умоляющимъ голосомъ.
-- Видѣть Его человѣческими глазами нельзя, но молиться Ему можно, это всякому доступно.
-- Странны твои рѣчи; не могу ихъ въ толкъ взять.
Незнакомецъ, между тѣмъ, опустился на землю, сѣлъ рядомъ со Стемидомъ и, продолжая съ жаромъ говорить о безграничной милости Всемогущаго Бога, совершенно увлекъ слушателя своими рѣчами; маленькій язычникъ весь обратился въ слухъ. Столько новаго, непонятнаго и, вмѣстѣ съ тѣмъ, отраднаго звучало въ этой рѣчи, что онъ готовъ былъ слушать и слушать ее безъ конца...
-- Однако я заговорился съ тобою; прощай, мнѣ идти пора,-- прервалъ самъ себя незнакомецъ;-- не падай духомъ! Богъ дастъ, дѣдушка твой поправится; я буду тоже за него молиться.
Съ этими словами онъ всталъ съ мѣста; одновременно съ нимъ вскочилъ на ноги и Стемидъ.
-- Неужели мы больше не встрѣтимся?-- вскричалъ онъ;-- я хочу еще хоть одинъ разъ послушать твоихъ рѣчей; скажи, гдѣ ты живешь?... Какъ тебя звать?...
-- Меня зовутъ Петей, а живу я въ Кіевѣ, неподалеку отъ Подола.
-- Пожалуй, по сосѣдству съ моимъ дядей, онъ рыболовъ...
-- Можетъ быть; мой отецъ тоже былъ рыболовомъ; теперь мы съ матерью продолжаемъ его дѣло... Я ловлю рыбу, мать вяжетъ и чиститъ сѣти... Будешь въ Кіевѣ у дяди,-- заходи; насъ найти легко. Спроси "рыбака -- Петю",-- всякій знаетъ.
-- Ладно,-- отозвался Стемидъ и, когда Петя хотѣлъ вторично уже удалиться, ухватился за него обѣими руками, проговоривъ прерывисто:-- ты христіанинъ?
Петя утвердительно кивнулъ головой.
-- Приду; непремѣнно приду. Ты мнѣ что-нибудь разскажешь о вашемъ Богѣ и о томъ, какъ надо Ему молиться...
-- Охотно. А до тѣхъ поръ я буду молиться за твоего дѣдушку... Мы съ матерью часто ходимъ молиться на то мѣсто, гдѣ раньше стояла христіанская церковь во имя Николая Чудотворца, но теперь ея нѣтъ: злой князь Святославъ, разорилъ нашъ храмъ, и на мѣстѣ его остались однѣ развалины; однако Кіевскіе христіане все же собираются туда для молитвы.
Съ этими словами Петя еще разъ дружески кивнулъ головой Стемиду и пошелъ впередъ, по дорогѣ къ Кіеву.
Стемидъ долго провожалъ его глазами; въ бѣлокурой головкѣ мальчика тянулись длинныя вереницы мыслей, самыхъ разнообразныхъ и, вмѣстѣ съ тѣмъ, самыхъ неотвязчивыхъ. При всемъ своемъ стараніи, онъ никакъ не могъ въ нихъ разобраться... Все то, что онъ сейчасъ узналъ отъ Пети-христіанина о незнакомомъ ему Божествѣ, сильно интересовало его, неудержимо влекло его къ этому невѣдомому Господу и вызывало въ немъ одновременно какое-то отвращеніе къ богамъ языческимъ. Онъ машинально закрылъ глаза, чтобы легче сосредоточиться на своихъ мысляхъ... Но это продолжалось недолго. Ему вдругъ стало страшно... Въ воображеніи живо представился образъ деревяннаго, неуклюжаго Перуна съ серебряной головой и золотыми усами... Ему показалось, что Перунъ гнѣвается на него за такія мысли грозитъ отнять дѣдушку...
-- Петя! Петя!-- громко крикнулъ онъ тогда отчаяннымъ голосомъ,-- не уходи... Вернись, мнѣ страшно!
Но Петя не могъ его разслышать, такъ какъ былъ уже далеко.