Москва въ ту пору, къ которой относится нашъ разсказъ, совсѣмъ не походила на теперешнюю Москву-бѣлокаменную. Несмотря на то, что, до основанія Петромъ Великимъ Петербурга, она считалась столицей русскаго государства и служила мѣстопребываніемъ русскихъ царей, наружный видъ ея не отличался красотою. Всѣ постройки въ ней, за исключеніемъ стѣнъ кремлевскихъ, нѣкоторыхъ церквей да царскихъ теремовъ, были большею частію деревянныя.
По обѣимъ сторонамъ улицъ, вперемежку съ боярскими хоромами, украшенными иногда довольно затѣйливой рѣзьбой и окруженными густыми садами, лѣпились старые, почернѣлые домики. Въ осеннюю пору, въ особенности послѣ дождей, на этихъ узкихъ и немощеныхъ улицахъ стояла такая невылазная грязь, что пробраться съ одной стороны улицы на другую становилось крайне затруднительно. Освѣщалась Москва только луною, а когда луны не было, то приходилось ходить ощупью, боясь на каждомъ шагу на что-нибудь наткнуться.
По одной изъ такихъ улицъ, часовъ около 6 вечера, торопливо шелъ маленькій мальчикъ. Онъ былъ одѣтъ очень бѣдно и, несмотря на холодную погоду, не имѣлъ даже обуви: босыя ножки его посинѣли отъ холода, да и самъ онъ, должно быть, сильно прозябнувъ, старался, какъ можно плотнѣе, закутаться въ свой коротенькій дырявый зипунишко. Пустынная улица и наступившія сумерки (дѣло было осенью) пугали его. Сначала онъ тревожно переводилъ взоръ съ одного предмета на другой, затѣмъ, присѣвъ на завалинку около одного изъ домовъ, засмотрѣлся на густыя облака, которыя почти сплошь покрывали небо. По мѣстамъ, отрываясь отъ общей массы, быстро неслись они впередъ въ видѣ самыхъ разнообразныхъ и причудливыхъ фигуръ, а то снова громоздились, точно длинныя, безконечныя горы... Увлеченный такимъ красивымъ зрѣлищемъ, мальчуганъ, какъ-будто, даже сталъ позабывать о страхѣ и задумался....
-- Ты что тутъ дѣлаешь? раздался вдругъ надъ самымъ его ухомъ строгій женскій голосъ.
Онъ встрепенулся и, обернувъ голову по тому направленію, откуда слышался голосъ, увидалъ стоявшую около него старушку и мальчика, одѣтаго въ теплый суконный кафтанчикъ.
-- Отвѣчай, коли тебя спрашиваютъ, продолжала старушка, безцеремонно стащивъ его съ завалины.
-- Я... я тутъ... не знаю.
-- То-то, не знаю... Много васъ такихъ шатается; или съ Богомъ, откуда пришелъ!
-- Я, бабушка, тату дожидаю... нерѣшительно, пробормоталъ мальчикъ.
-- Ступай, откуда пришелъ, тяти твоего тутъ нѣтъ! здѣсь живетъ бояринъ Никитинъ, прикрикнула старуха и толкнула его въ спину.
-- Няня, не толкай, вступился маленькій бояринъ, возьмемъ лучше его въ хоромы, пусть обогрѣется; покажемъ мамѣ... мама добрая...
-- Не надо, Мишенька, зачѣмъ боярыню тревожить, она, сердечная, и безъ того давно не знаетъ покоя...
Но Миша, не обращая вниманія на воркотню старушки, уже побѣжалъ догонять уходившаго мальчика и кричалъ ему:
-- Воротись, поди сюда, поди скорѣе!...
Мальчикъ остановился въ нерѣшимости; ласковый голосъ боярченка ободрялъ его, и онъ готовъ былъ воротиться, но, при мысли о сердитой старухѣ, чувствовалъ, что ему становится жутко.
-- Поди, поди, не бойся, няня поворчитъ и перестанетъ, уговаривалъ его Миша и силою потащилъ въ хоромы.
Боярыню (мать Миши) мальчики застали въ одномъ небольшомъ покойникѣ, третью часть котораго занимала жарко натопленная печь. Вдоль стѣнъ тянулись деревянныя лавки, а въ переднемъ углу, подъ образами стоялъ такой же деревянный столъ.
При свѣтѣ восковыхъ свѣчей, вставленныхъ въ простые шандалы, боярыня сидѣла за какимъ-то рукодѣльемъ, но работа плохо у нея спорилась. Сдѣдаетъ нѣсколько стежковъ по лоскуту шелковой матеріи, да и опуститъ лоскутъ. Уставится глазами въ одну топку, задумается, а въ глазахъ-то слезы выступятъ, да такъ и покатятся по щекамъ, словно горошинки... Скоро будетъ годъ, какъ оплакивала она своего, безъ вѣсти пропавшаго, старшаго сына Васю. Что съ нимъ сталось? Живъ ли, нѣтъ ли, ничего не вѣдомо... Какъ пустили его однажды въ жаркій іюльскій день на рѣчку искупаться, такъ больше и не видѣли.
Приключилось это въ подмосковной усадьбѣ Никитиныхъ -- "Березовкѣ", гдѣ они обыкновенно проживали по лѣтамъ. Сначала думали, что мальчикъ утонулъ, и подняли на ноги всю дворню, чтобы обшарить баграми рѣчку. Но потомъ, когда увидѣли, что на берегу нѣтъ ни бѣлья его, ни платья,-- то бояринъ и боярыня вздохнули свободнѣе, утѣшая себя надеждой, что Вася живъ и, можетъ быть, найдется. Но чѣмъ больше проходило времени, тѣмъ больше эта надежда начинала угасать, и тѣмъ сильнѣе тосковала боярыня.
Желая ее хотя немного успокоить, няня Матвѣевна не разъ бѣгала къ разнымъ знахарямъ и колдуньямъ и, когда они говорили что-нибудь утѣшительное, съ радостію спѣшила сообщить боярынѣ. Та на минуту, какъ будто, оживала и вѣрила, но затѣмъ снова впадала въ еще большее отчаяніе. Бояринъ, въ концѣ концовъ, надумалъ перебраться со всей семьей скорѣе въ Москву, гдѣ у нихъ неподалеку отъ Неглинной улицы былъ небольшой домикъ. Онъ надѣялся въ глубинѣ души, что ему какимъ-нибудь способомъ удастся довести до свѣдѣнія царя о случившемся несчастій, и что царь окажетъ помощь.
Самъ Иванъ Никаноровичъ (такъ звали боярина) былъ рода незнатнаго, небогатаго. О томъ, чтобы лично пробраться во дворецъ, онъ не смѣлъ и думать. Но у него въ Москвѣ былъ знакомый сосѣдъ, именитый бояринъ Ртищевъ, который, хотя ни жены его, ни дѣтей никогда въ лицо не видѣлъ, все же при желаніи, конечно, могъ ему посодѣйствовать. Итакъ, живо собравъ Пожитки, Никитины отправились въ Москву.
На слѣдующій же день но пріѣздѣ туда, боярыня начала ходить но церквамъ, служила молебны, молилась горячо, усердно, а бояринъ охотно сопровождалъ ее. По природѣ человѣкъ въ высшей степени религіозный, теперь онъ сталъ еще Набожнѣе: въ каждой горницѣ у него теплилось но нѣскольку лампадъ, которыя онъ любилъ заправлять собственноручно, и стоялъ иногда по цѣлымъ часамъ на молитвѣ. Молитва успокаивала ихъ обоихъ и дѣйствовала гораздо благотворнѣе безсмысленныхъ утѣшеній знахарокъ. Иванъ Никаноровичъ принялся спокойно обдумывать, съ чего ему начать хлопоты, а жена его, боярыня Степанида Михайловна, примирилась съ постигшимъ ее горемъ и, сосредоточивъ всю любовь на младшемъ сынѣ Мишѣ,-- молча переносила хватавшую за сердце тоску...
Когда Миша вбѣжалъ въ горницу, боярыня поспѣшила смахнуть рукавомъ слезы и постаралась улыбнуться. Миша подвелъ къ ней босоногаго Мальчика.
-- Кто это? спросила она съ удивленіемъ.
-- Неужели ты, матушка, не позволишь ему обогрѣться у насъ и выгонишь вонъ? отвѣчалъ Миша вопросомъ на вопросъ.
-- Господь съ тобою, дитятко! Развѣ можно выгонять малаго ребенка, на ночь глядя? да скажи ты мнѣ, кто онъ такой?
Миша укоризненно взглянулъ на няню, какъ бы желая дать ей понять, что она была не права, толкая мальчика, а затѣмъ, обратившись къ матери, разсказалъ обо всемъ подробно.
-- Подойди ближе, не бойся, подозвала къ себѣ боярыня маленькаго мальчика; разскажи, какъ ты попалъ сюда, гдѣ живешь?
-- Далеко, отвѣчалъ мальчикъ, взглядывая изъподлобья на Матвѣевну, которая стояла около печки.
-- Гдѣ далеко и зачѣмъ попалъ на нашу улицу? вмѣшался въ разговоръ Миша.
-- Старуха не будетъ меня толкать? вполголоса обратился къ нему мальчикъ.
-- Развѣ супротивъ боярской воли можно идти?-- вѣстимо, не буду!-- отозвалось няня, услыхавши его слова.
-- Мы съ татой живемъ въ деревнѣ, заговорилъ тогда мальчикъ смѣло; тата -- охотникъ, звѣрей да птицъ въ лѣсу бьетъ, потомъ продавать ихъ сюда въ городъ носитъ... Вотъ и теперь пришли... Тата, значитъ, отправился по мѣстамъ торговать, а меня на постояломъ дворѣ оставилъ; я съ дороги-то больно притомился, легъ соснуть, потомъ, какъ всталъ, смотрю, сапогъ на мнѣ нѣтъ -- украли. Я давай кричать и плакать, а хозяйка разсердилась, что по моему недосмотру у нея случилась пропажа, да за дверь меня и выпихнула... Я не зналъ, что дѣлать, побѣжалъ впередъ, куда глаза глядятъ, и прибрелъ къ вашему дому...
-- Бѣдненькій, съ участіемъ отозвалась боярыня, когда мальчикъ замолчалъ; сапоги я тебѣ дамъ и ночевать оставлю, а завтра пошлемъ разыскивать тату.
-- Какъ тебя зовутъ? прервалъ рѣчь матери маленькій Миша, очень довольный, что мальчикъ переночуетъ.
-- Въ деревнѣ всѣ зовутъ меня "чудачкомъ", а тата называетъ Васей.
Лицо боярыни вдругъ покрылось блѣдностью: этимъ же именемъ звали ея дорогого, безъ вѣсти пропавшаго сына. И хотя въ его бѣлокурой головкѣ и тонкихъ чертахъ не было ничего общаго со смуглымъ личикомъ черноволосаго приведеннаго мальчика, тѣмъ не менѣе дорогое для нея имя "Васи" сразу пробудило въ ней горестное воспоминаніе о сынѣ. Она чувствовала, что слезы начинаютъ душить ее... Матвѣевна тоже печально опустила голову, смутился и Миша.
Въ продолженіе нѣсколькихъ минутъ никто изъ нихъ не проронилъ ни одного слова.
-- Какъ, какъ тебя прозываютъ въ деревнѣ-то? нерѣшительно переспросилъ Миша.
-- "Чудачкомъ".
-- А отчего же такое смѣшное названіе?
-- Не знаю...
-- Накорми его, Матвѣевна, уложи спать и не обижай, прервала разговоръ мальчиковъ боярыня.
-- Ладно, матушка, не обижу, дрожащимъ отъ волненія голосомъ пробормотала старушка: Вася, вѣдь онъ... Какъ можно обижать! И на морщинистомъ, лицѣ ея, вмѣсто прежняго недобраго выраженія, теперь появилось столько сочувствія, столько чего-то ласковаго, задушевнаго, что даже самъ Вася, почему-то прозванный "чудачкомъ", взглянувъ на нее, сразу позабылъ страхъ, который она ему внушала, и смѣло протянулъ ей свою ручку.
Она погладила его по головѣ и молча вышла изъ горницы, чтобы исполнить приказаніе боярыни, т. е. покормить Васю и уложить въ постель. Мальчуганъ ѣлъ съ большимъ аппетитомъ, такъ какъ, видимо, проголодался. Миша пробовалъ заговорить съ нимъ про его отца, про ихъ жизнь, но "чудачекъ" съ набитымъ ртомъ не могъ свободно отвѣчать и, большею частію, ограничивался -- или Кивкомъ головы въ утвердительномъ смыслѣ, или махалъ ею отрицательно.
-- Оставь, Мишенька, вступилась няня, видишь, онъ совсѣмъ усталъ. Ну, теперь ты сытъ, мой желанный, добавила она, обратившись къ мальчику: помолись Богу и ложись спать; вотъ тутъ на лежаночкѣ я тебѣ и постельку приготовила.
Вставъ изъ-за стола, Вася началъ раздѣваться, и Матвѣевна не успѣла глазомъ моргнуть, какъ онъ сбросилъ съ себя рваный зипунъ и быстро юркнулъ подъ одѣяло.
-- А Богу-то помолиться не надо? замѣтила старушка.
Вася-чудачекъ взглянулъ на нее вопросительно.
-- Встань и сейчасъ прочитай молитву! продолжала она строго.
Мальчикъ соскочилъ съ лежанки, подошелъ къ висѣвшему на стѣнѣ образу и сталъ смотрѣть на него безсознательно: онъ не зналъ ни одной молитвы...
-- Молись же! настаивала няня.
Тогда Вася какъ-то неловко закинулъ правую руку на лобъ, потомъ началъ водить ею сверху внизъ по груди и опустился на колѣни.
Няня начала терять терпѣніе.
-- Не сердись, шепнула вошедшая въ эту минуту боярыня, пусть Миша громко прочтетъ "Отче нашъ" и "Богородицу", а онъ, бѣдненькій, за нимъ это повторитъ.
Миша съ радостью исполнилъ желаніе матери, и Вася, дѣйствительно, сталъ отчетливо повторять каждое слово.
-- Теперь можешь ложиться, сказала въ заключеніе боярыня.
Мальчуганъ не заставилъ повторять приказаніе лечь, но прежде, чѣмъ заснуть, подозвалъ Мишу и, нагнувшись къ самому его уху, прошепталъ едва слышно:
-- Завтра поучи меня опять читать молитвы, онѣ мнѣ очень нравятся,-- затѣмъ закрылъ глаза, уткнулся головой въ подушку и съ наслажденіемъ вытянулъ усталыя ноги.
Нѣсколько минутъ спустя, боярыня и Миша направились въ сосѣдній покой, гдѣ былъ накрытъ ужинъ, и гдѣ ихъ уже ожидалъ только что вернувшійся домой бояринъ. Онъ цѣлый день ѣздилъ по дѣламъ, сильно утомился, но, несмотря на это, съ большимъ вниманіемъ выслушалъ разсказъ жены о томъ, какъ Миша привелъ бѣднаго мальчика, котораго зовутъ Васей. Онъ, конечно, не выражалъ неудовольствія, что мальчика пріютили.
-- А ты что не спишь, дитятко? или съ Богомъ,-- пора, ласково обратился онъ къ Мишѣ. Когда Миша ушелъ, онъ принялся подробно разсказывать боярынѣ, какъ сегодня объѣздилъ почти всѣхъ, кого могъ, изъ знакомыхъ, чтобы просить совѣта. Онъ пришелъ къ заключенію, что, кромѣ боярина Ртищева, въ дѣлѣ ихъ о поискахъ Васи, никто помочь не можетъ. Долго говорили они между собою; боярыня не разъ опять принималась плакать, но бояринъ всячески утѣшалъ ее. Онъ сказалъ въ заключеніе, что теперь они должны стараться только угождать Ртищеву, и все будетъ хорошо.
И говорилъ такъ бояринъ не безъ основанія.
Когда надъ ихъ семьею разразилось несчастіе, и они перебрались въ Москву съ цѣлью добиться возможности просить самого государя помочь въ розыскѣ Васи, то сосѣдъ ихъ, бояринъ Ртищевъ, дѣйствительно, вызвался оказать имъ содѣйствіе. Онъ предположилъ дѣйствовать черезъ одного родственника, близко стоявшаго къ царю, и обѣщалъ въ самомъ скоромъ времени переговорить съ нимъ. Иванъ Никаноровичъ былъ тронутъ до глубины души этимъ обѣщаніемъ и сказалъ Ртищеву, что не знаетъ, какъ и чѣмъ отблагодарить его.-- Ртищевъ ничего не отвѣтилъ, но нѣсколько дней спустя однажды повелъ такую рѣчь:
-- Слушай-ка, Иванъ Никаноровичъ, вѣдь у меня къ тебѣ просьба есть.
-- Приказывай, бояринъ,-- не только я, вся семья моя готова за тебя пойти въ огонь и въ воду.
-- Дѣло-то, вотъ, видишь ли какое: было у меня четыре сына; изъ нихъ трое умерли -- одинъ въ живыхъ остался; Петей звать его... Ну, значитъ, теперь мы съ женой надъ нимъ такъ и трясемся... Что захочетъ, все исполняемъ... Избаловали мальчика, да ничего не подѣлаешь... Скучно, говоритъ, играть одному, плачетъ, кричитъ, сердится,-- подавай ему товарища! Выписали мы тогда изъ дальней вотчины внука стараго нашего слуги Пахомыча, только онъ Петѣ не понравился, скучный какой-то, все молчитъ. Пришлось прогнать, а теперь, какъ Петя опять одинъ остался, такъ, вѣришь ли, сладу съ нимъ нѣтъ ни какого... Вотъ я и хочу просить тебя и жену твою, не пустите ли вашего сына къ намъ -- пусть вмѣстѣ позабавятся...
Иванъ Никаноровичъ, конечно, охотно согласился, Степанида Михайловна тоже. Они рады были хотя чѣмъ-либо услужить человѣку, который подавалъ надежду напасть на слѣдъ дорогого ихъ Васи. Мишутку на слѣдующій же день принарядили и отправили въ Ртищевскія хоромы съ утра.
На первый разъ Петя обошелся съ Мишей очень хорошо, потомъ, спустя нѣсколько дней, сталъ его обижать. Но Миша, изъ любви къ безъ вѣсти пропавшему брату, все сносилъ и терпѣлъ молча. На слѣдующій день послѣ того, какъ, возвращаясь вечеромъ отъ Ртищевыхъ съ няней, онъ привелъ домой бѣднаго мальчика,-- Миша проснулся очень рано. Его тревожила мысль, какъ-то встрѣтится онъ сегодня съ Петей, съ которымъ онъ вчера поспорилъ изъ-за пряничнаго коня. Въ концѣ концовъ Миша, конечно, уступилъ ему коня, но Петя, какъ капризный и своенравный ребенокъ, этимъ не удовольствовался. Онъ съ досадой бросилъ коня на полъ и, когда Миша уходилъ, не хотѣлъ съ нимъ даже попрощаться.
-- Что-то будетъ!.. вслухъ проговорилъ самъ себѣ мальчикъ и, присѣвъ на кровати, задумался.
-- Не спишь, касатикъ, что съ тобою? ужъ не занедужилось ли? прервала его размышленія няня и поспѣшила подойти къ нему.
-- Нѣтъ, няня, я здоровъ... Такъ просто не спится.
-- Знаю, сердечный, почему тебѣ не спится; я вчера еще замѣтила, когда мы возвращались отъ Ртищевыхъ, что ты скучный... Вѣрно, барченокъ обидѣлъ... Онъ, вѣдь, говорятъ, злющій... Что дѣлать, Мишенька, потерпи: можетъ, дастъ Богъ, черезъ боярина Ртищева радость получимъ.
-- Я и то терплю, няня, отозвался Миша; въ голосѣ его слышались слезы.-- А что, нашъ гоеть спитъ еще? продолжалъ онъ послѣ минутнаго молчанія.
-- Должно быть; я его уложила на мягкую перину и прикрыла теплымъ одѣяломъ: жаль сердечнаго...
-- А помнишь, няня, какъ раньше разворчалась?
-- Не знала я тогда, что его зовутъ Васей... тихо отвѣчала старушка и, желая отогнать тяжелое воспоминаніе, повела рѣчь о другомъ. Она любила покалякать, а Миша всегда слушалъ ее съ большимъ удовольствіемъ. Разговоръ ихъ и на этотъ разъ, вѣроятно, затянулся бы надолго, но его прервалъ неожиданно появившійся въ дверяхъ Вася.
-- Бабушка, спрячь меня, спрячь, я боюсь ее... проговорилъ онъ дрожащимъ голосомъ, стараясь забиться въ уголъ за Мишину кровать.
-- Что съ тобою? кого боишься? съ удивленіемъ спросила Матвѣевна.
-- Хозяйка съ постоялаго двора идетъ сюда; она кричитъ тамъ на дворѣ, хочетъ меня убить,-- продолжалъ Вася, задрожавъ всѣмъ своимъ маленькимъ тѣльцемъ.
-- Не бойся, дитятко. Иванъ Никаноровичъ мнѣ вчера строго наказалъ не отдавать тебя безъ его вѣдома даже отцу родному, а съ хозяйкой то мы живо расправимся.
Съ этими словами старушка вышла изъ горницы, а Миша поспѣшилъ одѣваться, стараясь въ то же время успокоить Васю. На дворѣ, дѣйствительно, слышался шумъ; визгливый женскій голосъ что-то громко выкрикивалъ: въ отвѣтъ ему раздавался голосъ няни и сидѣвшаго у воротъ сторожа. Потомъ мало, по малу все начало утихать: визгливый голосъ доносился рѣже и уже, какъ будто, издали; голосъ сторожа тоже замолкъ, а няня снова вошла въ горницу.
-- Что она говоритъ, чего пришла, кого спрашивала? засыпали ее вопросами оба, мальчика.
-- Она говоритъ, что отецъ тебя разыскиваетъ. Онъ. грозитъ на нее жаловаться за пропажу сапоговъ и за то, что она тебя выгнала... Онъ спрашиваетъ, не здѣсь ли ты. К, то.-то изъ бывшихъ на постояломъ дворѣ ей сказалъ, что: ты вчера сидѣлъ на завалинѣ около нашего дома. Я отвѣтила: да, здѣсь. Тогда она начала, требовать чтобы мы тебя выдали.
-- Что же ты отвѣтила, бабушка? тревожно спросилъ Вася.
-- Отвѣтила, что пусть отецъ самъ придетъ да лично говоритъ съ бояриномъ.
-- Ну, а она что?
-- Ничего, пошла.
Вася вздохнулъ свободнѣе. Матвѣевна между тѣмъ поспѣшила подробно разсказать обо всемъ Ивану Никаноровичу, который приказалъ доложить себѣ сейчасъ же, какъ только придетъ отецъ Васюты. Онъ хотѣлъ поговорить съ нимъ лично,-- даже отложилъ свою поѣздку по дѣлу, рѣшившись подождать его.
Ждать пришлось недолго; менѣе, чѣмъ черезъ часъ, на дворъ Никитиныхъ вошелъ рослый, широкоплечій крестьянинъ, одѣтый въ овчинный тулупъ.
-- Тата! радостно вскричалъ Вася, выбѣжавъ къ нему навстрѣчу, и принялся подробно разсказывать, какимъ образомъ онъ попалъ сюда, и какъ добрая боярыня подарила ему сапоги, которые гораздо лучше и новѣе украденыхъ.
-- Пойдемъ, тата, бояринъ давно тебя дожидаетъ, продолжалъ мальчикъ, вводя отца въ горницы.
Максимъ (такъ звали крестьянина) почтительно поклонился Ивану Никаноровичу и Степанидѣ Михайловнѣ и сталъ благодарить ихъ за подарокъ и гостепріимство, оказанные Васѣ.
-- Не съ кѣмъ было оставить его дома въ деревнѣ, пришлось захватить съ собою, сказалъ онъ, а пришелъ я нынче въ Москву вотъ по какому дѣлу. Говорятъ, въ селѣ Покровскомъ скоро будетъ назначена медвѣжья травля,-- хочется мнѣ больно поступить въ число бордовъ, чтобы просить дозволенія потѣшить батюшку-царя, и, кажется, это дѣло удастся. Одинъ знакомый охотникъ обѣщалъ устроить: только, говоритъ, нужно обождать пока. Ну, что же, думаю, обождать можно,-- поживу пока на постояломъ дворѣ...
-- На постояломъ дворѣ? перебилъ Вася, нѣтъ, тата, я туда ни за что не пойду! Я боюсь хозяйки: она злая, она меня бить будетъ!
-- Не будетъ, Васенька, я не позволю, сказалъ Максимъ.
-- Будетъ... будетъ... повторялъ мальчикъ сквозь слезы.
-- Хочешь жить это время у насъ? предложилъ Иванъ Никаноровичъ, ласково погладивъ его по головѣ.
Личико Васютки сразу прояснилось.
-- Въ самомъ дѣлѣ, продолжалъ бояринъ, обращаясь къ Максиму,-- оставь его у насъ; онъ намъ не помѣшаетъ.
Максимъ отвѣсилъ низкій поклонъ и, конечно, съ благодарностью принялъ предложеніе.
-- Вася говорилъ, что въ деревнѣ его зовутъ "чудачкомъ"; почему это? задалъ вопросъ Миша.
-- Это точно; всѣ мы, даже покойная жена, всегда его такъ называли. Ужъ больно онъ былъ забавный! Когда онъ еще совсѣмъ крошечнымъ ребенкомъ былъ, такъ примется, бывало, то плясать, то пѣть, то ученаго медвѣдя передразнивать,-- какъ ребята ходятъ въ поле горохъ воровать, да какъ старая баба клюкой махаетъ, чудитъ, чудитъ, бывало... всѣхъ насмѣшитъ. Ну, значитъ, "чудачкомъ" такъ и прозвали...