Сколько бы ни думалось нам, что все горестное проделывается, только с другими, а что вот я и мои близкие никогда этому не подвергнемся, но все то же происходит решительно со всеми в свою очередь. И странно, до чего просто миришься впоследствии с тем, что прежде казалось невозможным.
Старик... Право, глядя со стороны на стариков, казалось, что это какие-то загримированные карикатуры на сцене жизни. Чтобы когда-нибудь пришлось и самому дойти до такого внешнего вида (совсем белые волосы, резкие, отвислые морщины, ввалившийся рот, очки, горб) -- да это представлялось невозможным.
Мало того. Вот уже почти ваш сверстник -- здоровый и веселый человек -- жалуется вам, например, что его зрение ослабело, что он плохо видит вблизи, видит нечто неопределенное и -- не разбирает... А вы смеетесь. Вы думаете, что это мнительность или предрассудок. Вы совершенно уверены, что ваши собственные превосходные глаза уже никоим образом не вздумают сделать вам подобную каверзу.
И вдруг, совсем для себя незаметно, вы начинаете не то что хуже видеть, но как будто утомляться от печатного шрифта. Вы отдаляете книгу больше и больше, и все это считаете пустяками: "Захочу -- и все разберу вблизи". Однако же от подобных усилий каждый раз утомляется голова... Наконец, выдаются такие вечера (должно быть, погода дурная или лампа плохо светит), что при чтении почти ничего не разбираешь. "Надо полечить глаза", -- думаете вы. Доктор спрашивает: "А сколько вам лет? -- и, узнав, что перевалило за сорок, говорит: Глаза у вас здоровы; нужно надеть очки".
Да, очки. И надеваешь их. И -- ничего!
А молодые, встречая вас поседевшим и в очках, находят, что вы уже принадлежите к совершенно особому племени, которое устроено лишь для того, чтобы они, молодые, смотрели на него издали, но никогда сами в него не попадали.