Байронъ родился 22 января 1788 года въ Лондонѣ, на Holles-street, около Oxfordstreet, No 16, гдѣ теперь на новомъ домѣ объ этомъ оповѣщаетъ мраморная доска.
Его мать только что вернулась изъ Франціи одна, разоренная своимъ безпутнымъ мужемъ Джономъ Байрономъ, чтобы не встрѣчаться съ нимъ болѣе до конца дней. Грустно было, такимъ образомъ, появленіе на свѣтъ поэта. Молодая женщина осталась безъ средствъ и въ невозможности поддерживать тотъ образъ жизни, къ которому она привыкла, какъ урожденная Гордонъ офъ-Гайть, отпрыскъ Аннабеллы Стюартъ, дочери шотландскаго короля Якова I. Г-жа Байронъ поселилась въ Абердинѣ. Здѣсь среди шотландской природы прошло дѣтство поэта; здѣсь девяти лѣтъ онъ впервые узналъ, что такое любовь; сюда-же пришло въ 1798 году извѣстіе, что при осадѣ Кальви убитъ Вильямъ Джонъ Байронъ, сынъ Вильяма, пятаго, лорда Байрона, и что поэтому будущій поэтъ становится наслѣдникомъ Ньюстэдскаго аббатства, наслѣдникомъ титула и будущимъ наслѣдственнымъ законодателемъ соединеннаго королевства. Это событіе, однако, тотчасъ же вовсе не отразилось на жизни маленькаго Джорджа Гордона Байрона и его матери. "Худой лордъ", старый лордъ Байронъ не хотѣлъ и слышать о "мальчикѣ изъ Абердина". Да на него и нельзя было разсчитывать. Онъ былъ холоденъ даже къ роднымъ дѣтямъ. Это былъ суровый, злой старикъ. Онъ когда-то убилъ на дуэли своего родственника Чаворта и притомъ при такихъ обстоятельствахъ, что дуэль была слишкомъ похожа на убійство. Если бы не званіе члена палаты лордовъ, онъ былъ бы осужденъ по суду. Дѣло кончилось, однако, исключеніемъ изъ палаты и долгимъ мрачнымъ затворничествомъ въ Ньюстэдскомъ аббатствѣ. Мало надежды было и на его наслѣдство. Онъ могъ не оставить ничего, и "мальчику изъ Абердина", неимѣніемъ средствъ, тогда нечего было бы и думать о занятіи долго пустовавшаго кресла въ палатѣ господъ, на которое онъ имѣлъ право по рожденію. Въ 1798 году, 19 мая, "худой лордъ", однако, умеръ и "мальчика изъ Абердина" впервые на перекличкѣ въ школѣ вызвали, какъ "dominus". Съ замираніемъ сердца отвѣтилъ этотъ красавецъ и хромоножка, гордый геній и ученикъ народной школы, аристократъ и бѣднякъ свое -- "adsum". Бурная кровь текла въ жилахъ маленькаго лорда Байрона. Его няня Май Грэ воспитывала львенка. Бурную кровь онъ унаслѣдовалъ и отъ отца, и отъ матери.
Вотъ какъ въ письмѣ къ Дж. Кульману отъ 1823 года характеризуетъ самъ Байронъ жизнь своего отца Джона Байрона, носившаго прозвище: шалый Джэкъ. Дѣло идетъ въ этомъ письмѣ о французской біографіи поэта, приложенной къ переводу его произведеній на фр. яз., Амедея Пишо:
"Но тотъ же авторъ жестоко оклеветалъ моего отца и двоюроднаго дѣда, въ особливости перваго. Отецъ не только не былъ "скотски грубъ" (brutal), но напротивъ, по свидѣтельству всѣхъ, кто зналъ его, имѣлъ характеръ чрезвычайно милый и веселый (enjoué); онъ только былъ безпеченъ (insouciant) и расточителенъ. Онъ слылъ хорошимъ офицеромъ и выказалъ себя такимъ ли службѣ въ гвардіи, въ Америкѣ. Эти факты опровергаютъ утвержденіе автора. Ужъ, конечно, не благодаря "скотской грубости" могъ молодой гвардейскій офицеръ плѣнить и увезти маркизу и жениться на двухъ богатыхъ наслѣдницахъ. Правда, онъ былъ очень хорошъ собой, что много значитъ. Первая жена (леди Конаперсъ, маркиза Кармартенъ, умерла не отъ горя, а отъ болѣзни, постигшей ее вслѣдствіе ни собственной неосторожности -- будучи еще слабой и не вполнѣ оправившись послѣ рожденія моей сестры Августы, она настояла на томъ, чтобы сопровождать отца на охоту.
Его вторая жена, моя матушка, смѣю васъ увѣрить, была слишкомъ горда, чтобы терпѣть дурное обращеніе отъ кого бы то ни было. Прибавлю, что отецъ жилъ долгое время въ Парижѣ и велъ близкое знакомство со старымъ маршаломъ Бирономъ (Biron), командиромъ французскихъ гвардейцевъ, который, по сходству фамилій и вслѣдствіе нашего норманскаго происхожденія, предполагалъ между нами какое-то отдаленное родство. Отцу не было и сорока лѣтъ, когда онъ умеръ, и, каковы бы ни были его недостатки, во всякомъ случаѣ жестокостью и грубостью (dureté et grossiereté) онъ не грѣшилъ. Если ваша замѣтка дойдетъ до Англіи я увѣренъ, что строки, относящіяся къ моему отцу, огорчатъ сестру мою (жену полковника Ли, служившаго при дворѣ покойной королевы, не Каролины, а Шарлотты, жены Георга III) еще больше, чѣмъ меня; а она этого не заслуживаетъ, ибо другого такого ангела нѣтъ на землѣ. Августа же всегда любила намять нашего отца не меньше, чѣмъ мы любимъ другъ друга, и уже по одному этому можно думать, что она не была омрачена жестокостью. Если отецъ растратилъ свое состояніе, это никого, кромѣ насъ, не касается, ибо мы его наслѣдники; и если мы не коримъ его за это, я не знаю, кто другой вправѣ упрекать его".
Характеръ Екатерины Байронъ опредѣляется въ одномъ письмѣ ея мужа, написанномъ въ годъ смерти изъ Франціи г-жѣ Ли: "Она очень мила на разстояніи, но ни вы, ни всѣ святые апостолы не могли бы прожить съ нею болѣе двухъ мѣсяцевъ; если хоть кто-нибудь могъ выдержать такое испытаніе, такъ это я".
По собственному признанію поэта, мать сначала очень баловала сына, а позднѣе, опять-таки по его собственнымъ словамъ и какъ это видно изъ переписки, она также заботилась о немъ, старалась, чтобы онъ ни въ чемъ не нуждался, и готова была ради него поступиться своими интересами. Но при этомъ ею руководила всегда, какъ выражается Байронъ, "неудержимая склонность къ скандаламъ". И въ моменты гнѣва, доходившаго прямо до бѣшенства, она была способна упрекнуть сына за его хромоту и главное по всякому поводу тревожить "останки отца". Недовольная сыномъ, она вспоминала всѣ преступленія, совершенныя Байронами, начиная "съ Эпохи Вильгельма-Завоевателя", а себя изображала жертвой и несчастной. Понятное дѣло, что подобныя сцены не могли не отразиться на впечатлительности мальчика, и безъ того -- въ силу двойной наслѣдственности -- также весьма способнаго къ гнѣвнымъ вспышкамъ. Повидимому, мальчикъ, однако, сдерживался, и тутъ уже рано проявляется его огромная сила воли. Только въ концѣ 1804 года, т. е. уже шестнадцати лѣтъ, поэтъ откровенно пишетъ о своей матери. Онъ называетъ ее -- "несомнѣнно съумасшедшей", говоритъ, что не хочетъ проводить съ ней каникулы, и, наконецъ, черезъ нѣкоторое время объявляетъ о необходимости полнаго разрыва. "Неужели эту женщину я долженъ называть матерью?" -- восклицаетъ онъ и прибавляетъ, что мать тѣмъ лучше жены, что съ нею легко можно разстаться,
Лучше всего взаимныя отношенія матери и сына видны изъ переписки Байрона съ его сестрой Августой, дочерью Джона Байрона отъ перваго брака, жившей съ бабушкой по матери, лэди Гольдернесъ. Байронъ впервые увидѣлъ свою сестру лишь въ 1802 году, когда лэди Гольдернесъ умерла, потому что мать его была въ ссорѣ съ первой тещей своего мужа.
Но съ этого времени отношенія ихъ стали нѣжно-братскими и оставались до конца дней поэта такими и послѣ брака Августы съ ея двоюроднымъ братомъ. маіоромъ Ли.
Письмо отъ 25 октября 1804 года ясно отражаетъ близость брата и сестры. Здѣсь Байронъ отзывается и на извѣстіе о любви своей сестры къ маіору Ли, котораго онъ называетъ просто "вашъ двоюродный братъ". Въ этомъ же письмѣ даже ярко сказывается и надѣлавшее впослѣдствіи столько бѣдъ Байрону его высокомѣріе въ отношеніи къ людямъ. Поразителенъ и общій тонъ письма для 16-ти лѣтняго юноши. Чувствуется какъ рано началась его душевная жизнь. Тутъ же въ постскриптумѣ и первое упоминаніе о ссорахъ съ матерью.
"Дорогая моя Августа, -- согласно твоему желанію, а также изъ благодарности за твое милое письмо, спѣшу возможно скорѣй отвѣтить тебѣ. Радъ слышать, что хоть что-нибудь хорошо обо мнѣ отзывается; но если источникъ тотъ, о которомъ ты говоришь, боюсь, что все преувеличено. Отъ мысли, что ты несчастлива, дорогая сестра, я самъ чувствую себя несчастнымъ; еслибъ въ моей власти было облегчить твое горе, ты скоро-бы воспрянула духомъ; такъ какъ этого нѣтъ, я сочувствую тебѣ больше, чѣмъ ты могла ожидать. Но, все-таки, право-же (прости, ceстренка), мнѣ хочется немножко посмѣяться надъ тобой, ибо, по моему скромному разумѣнію, любовь -- сущій вздоръ, простой жаргонъ комплиментовъ, небылицъ и обмана. Что до меня, такъ будь у меня пятьдесятъ любовницъ, я бы за двѣ недѣли перезабылъ ихъ всѣхъ; а еслибы случайно и вспомнилъ о которой-нибудь, то посмѣялся бы надъ этимъ, какъ надъ сномъ, и благословлялъ бы свою счастливую звѣзду за то, что она вырвала меня изъ рукъ лукаваго слѣпого божка. Выкинь ты этого своего кузена изъ своей хорошенькой головки (о сердцѣ, я думаю, здѣсь не можетъ быть и рѣчи), или, если ужъ ты такъ далеко зашла, отчего бы тебѣ не бросить стараго Гарпагона (я подразумѣваю генерала) и не сбѣжать въ Шотландію, благо ты теперь такъ близко отъ границы. Не забудь передать поклонъ отъ меня моему, опекуну, лорду Карлейлю, чей надменный ликъ я вотъ уже нѣсколько лѣтъ не имѣлъ счастья созерцать и теперь не стремлюсь добиться этой высокой чести. Твоей любимицы, лэди Гертруды, я не помню, -- скажи, она хорошенькая? Должно быть, да, ибо хотя весь родъ ихъ непріятный, чопорный, надутый, но собой они нельзя сказать, чтобы были не красивы. Помню, лэди Кавдоръ была хорошенькая, милая женщина; твоя сентиментальная Гертруда не похожа на нее? Я слышалъ, что и герцогиня Рутландская была красива, но объ ея характерѣ мы говорить не будемъ, ибо я ненавижу скандалы.
Прощай, моя прелестная сестричка, прости меня за легкомысліе, пиши скорѣе; храни тебя Боже.
Твой сердечно любящій братъ Байронъ.
P. S. Я оставилъ матушку въ Саутуэлѣ, въ страшномъ гнѣвѣ на тебя за то, что ты не пишешь. Съ грустью долженъ сказать, что мы со старушкой живемъ не какъ ягнята на лугу; но я думаю, что виноватъ во всемъ я самъ: я слишкомъ большой непосѣда, а моей аккуратной мамашѣ это не правится; мы расходимся во взглядахъ, начинаемъ пререкаться и -- къ стыду моему -- немножко ссоримся, хотя послѣ бури наступаетъ затишье. Что сталось съ нашей теткой, милой старомодной Софіей? Гдѣ она? Еще въ странѣ живыхъ. или уже воспѣваетъ пѣснопѣнія съ блаженными въ мірѣ иномъ? Прощай -- здѣсь мнѣ довольно хорошо и удобно. Друзей у меня немного, хоть отборные; среди нихъ на первое мѣсто ставлю лорда Целавэра; онъ очень мнѣ милъ и мой близкій другъ. Ты знакома съ этой семьей? Лэди Делавэръ часто бываетъ въ городѣ, -- ты, можетъ быть, видала ее; если она похожа на сына, это самая милая женщина въ Европѣ. Знакомыхъ у меня куча, но всѣ они для меня не идутъ въ счетъ. Прощай, милая Августа .
Наиболѣе подробно о послѣднемъ актѣ долгой семейной драмы юности поэта разсказывается въ письмѣ отъ 2-го ноября того же года.
"Теперь, Августа, я скажу тебѣ секретъ; быть можетъ, я покажусь тебѣ непочтительнымъ, но, вѣрь мнѣ, моя привязанность къ тебѣ покоится на болѣе прочномъ основаніи. Мать моя въ послѣднее время вела себя по отношенію ко мнѣ такъ эксцентрично, что я не только не чувствую къ нея сыновней любви, но даже съ трудомъ сдерживаю свое отвращеніе. Я не могу пожаловаться на недостатокъ щедрости съ ея стороны, напротивъ, она всегда даетъ мнѣ довольно денегъ на мои расходы и больше, чѣмъ получаетъ или мечтаетъ получать большинство мальчиковъ. Но при всемъ томъ она такъ вспыльчива и нетерпѣлива, что близость вакацій больше пугаетъ меня, чѣмъ другихъ мальчиковъ возвращеніе послѣ праздниковъ въ школу. Прежде она баловала меня; теперь наоборотъ: на каждый пустякъ она коритъ и стыдитъ меня самымъ обиднымъ манеромъ, и всѣ наши споры въ послѣднее время еще обостряются моею ссорой съ предметомъ моей искренней и глубокой ненависти, лордомъ Грэемъ де Русинъ (Ruthin). Она требуетъ, чтобъ я объяснилъ, за что я не люблю его, а я не хочу; еслибъ я кому нибудь сказалъ объ этомъ, то, конечно ужъ тебѣ первой, дорогая Августа. Она настаиваетъ также, чтобъ я помирился съ нимъ, и разъ обмолвилась такою странной фразой, что я ужъ было подумалъ -- не влюбилась ли въ него наша вдовица. Но я надѣюсь, что нѣтъ, ибо онъ (на мой взглядъ) самый непріятный человѣкъ, какой только есть на свѣтѣ. Въ прошлыя вакаціи онъ разъ пріѣхалъ къ намъ; она грозила, бушевала, просила меня помириться съ нимъ, говоря, что онъ будто-бы "любятъ меня" и "желаетъ этого"; но у меня была такая уважительная причина не мириться, что ничего не помогло; до самаго его отъѣзда я не разговаривалъ съ намъ и не сидѣлъ съ нимъ въ одной комнатѣ. Безъ сомнѣнія, это кажется страннымъ, но еслибы стали извѣстны ихъ доводы -- чего никогда не будетъ, если только я могу помѣшать этому, -- мое поведеніе было-бы оправдано. Но если она и онъ опять намѣрены мучить меня такимъ образомъ, я не могу этому покориться. Ты, Августа, единственная изъ всѣхъ родныхъ, относишься ко мнѣ дружественно; если и ты меня покинешь, мнѣ некого будетъ любить, кромѣ Делавэра Еслибъ не онъ, Гарроу былъ бы пустыней, и мнѣ стало бы противно жить тамъ. Ты хочешь, чтобъ я сжигалъ твои письма; право-же, я не могу; во я постараюсь спрятать ихъ такъ, чтобъ ихъ никто не увидѣлъ. Если ты станешь жечь мои, я буду чудовищно золъ, береги ихъ до нашей встрѣчи".
Приведенныя здѣсь письма Байронъ писалъ изъ Гарроу, одной изъ большихъ такъ называемыхъ "общественныхъ школъ" Англіи, гдѣ получаютъ образованіе дѣти богатыхъ родителей.
Въ Гарроу Байронъ поступилъ 13 1/3 лѣтъ, послѣ очень неправильно полученнаго элементарнаго образованія. При вступленіи во владѣніе Ньюстэдскимъ аббатствомъ г-жа Байронъ покинула Шотландію и поселилась въ мѣстечкѣ Саутуэлѣ, около Ноттингама, по сосѣдству со своимъ новымъ имѣніемъ. Аббатство надо было еще вновь отдѣлать послѣ плохого хозяйничанья "худого лорда". Поэтому старый замокъ, нѣкогда монастырь, былъ отданъ въ аренду упомянутому въ письмѣ къ Августѣ лорду Грэю, и такимъ образомъ дѣтство Байрона тамъ не прошло. Только отъ времени до времени наѣзжалъ онъ туда изъ Ноттингама. Отчасти городскую жизнь должна была предпочесть г-жа Байронъ и ради здоровья сына. Это же здоровье мѣшало и его ученью. Такъ, пока они жили въ Ноттингамѣ, Байронъ лѣчился отъ хромоты у доктора Лэвендера, мучившаго мальчика какими-то приборами, долженствовавшими исправить его парализованную ногу. Въ это время съ нимъ занимался американецъ, оставшійся вѣрнымъ Англіи, д-ръ Роджерсъ. Неудовлетворительность лѣченія Лэвендера, однако, скоро обнаружилась, и опекунъ Байрона, лордъ Карлэйль, посовѣтовалъ обратиться къ д-ру Байли въ Лондонѣ. Тутъ, благодаря матери, занятія мальчика также не пошли вполнѣ правильно. Въ своихъ смѣнявшихъ гнѣвъ порывахъ къ нѣжности г-жа Байронъ слишкомъ часто брала сына изъ рукъ его новаго теперь учителя, д-ра Гленни, и оставляла его дома. Но новая система лѣченія опять не привела ни къ чему и тогда-то Байрона, наконецъ, оставили въ покоѣ и отдали въ настоящее учебное заведеніе. Извѣстно, что со своей хромотой онъ лучше всего съумѣлъ справиться самъ, такъ же точно, какъ самъ, своими средствами, онъ съумѣлъ отдѣлаться и отъ унаслѣдованной отъ матери тучности.
Въ Гарроу Байронъ попалъ въ руки директора школы Іосифа Дрэри, хорошо понявшаго, съ кѣмъ онъ имѣетъ дѣло. Онъ не отвергъ плохо приготовленнаго, но высокоталантливаго мальчика и старался постепенно ввести его въ рутину стариннаго учебнаго заведенія съ его системой фэговъ, т, е. подчиненія младшихъ старшимъ, съ старомоднымъ обученіемъ древнимъ языкамъ и, наконецъ, съ его непривычной для молодого лорда дисциплиной. Этотъ Іосифъ Дрэри, котораго Байронъ въ письмѣ къ сестрѣ называетъ "самымъ отличнымъ изъ извѣстныхъ ему клерджимэновъ", и остался навсегда свѣтлымъ воспоминаніемъ поэта.
Въ большихъ англійскихъ школахъ, кромѣ научнаго образованія, до сихъ поръ крайне своеобразнаго, молодежь занята еще тремя вещами, которыя потомъ холитъ и лелѣетъ каждый англичанинъ и отъ которыхъ зависитъ его успѣхъ въ жизни. Это -- спортъ, краснорѣчіе и дружба.
Всевозможныя игры: футтболъ, крокетъ, боксъ, бѣганье взапуски, гребля -- все это въ глазахъ англичанина необходимо для настоящаго человѣка. Это поддерживаетъ его здоровье, даетъ энергію и, при важной роли, какую играетъ спортъ въ англійской жизни, способствуетъ даже положенію въ обществѣ. Дружба даетъ связи, вводитъ въ жизнь въ этой странѣ, гдѣ клубы составляютъ самый центръ всѣхъ проявленій общественности. Мужская дружба въ Англіи превознесена и освящена традиціей. Друзья даютъ человѣку репутацію, поддерживаютъ и ведутъ въ жизни. Нечего говорить, что въ классической странѣ парламентаризма, митинговъ, избирательнаго права и бьющей ключомъ политической сознательности краснорѣчіе не только рычагъ и не только важное подспорье, но нѣчто необходимое всякому, кто не хочетъ остаться въ своемъ углу, почти каждодневное орудіе борьбы. Школы отвѣчаютъ на эти запросы и въ то же время привычка заставляетъ школьную рутину идти по тому же пути, какой установился въ жизни.
Вступивъ въ Гарроу, Байронъ впервые вышелъ изъ естественно узкаго круга домашнихъ знакомыхъ и родственниковъ своей матери и увидѣлъ свѣтъ.
На первыхъ порахъ онъ не могъ ему улыбнуться. Огромная требовательность и къ себѣ, и къ окружающимъ встрѣтилась со множествомъ препятствій. Наслѣдственный законодатель, гордый до высокомѣрія, онъ все-таки былъ сравнительно бѣденъ. Даже процессъ, выигранный въ пользу его завѣдывавшимъ его дѣлами Гансономъ и увеличившій его состояніе на цѣлыхъ 30000 фунтовъ (около 300000 рубл.), не дѣлалъ его еще достаточно богатымъ. Слишкомъ богата была среда, къ которой онъ принадлежалъ. Связей не было. Кресло Байроновъ давно пустовало въ палатѣ, а г-жа Байронъ почти порвала съ высшимъ свѣтомъ. Волкомъ долженъ былъ поэтому сначала смотрѣть въ аристократической школѣ нашъ поэтъ и скорѣе какъ пришлецъ пріобрѣтать друзей, чѣмъ сразу занять то положеніе, какое могло бы польстить его ненасытному самолюбію. Но главное -- хромота. Хромой красавецъ страдалъ отъ этого недостатка, дѣлавшаго ему недоступнымъ множество упражненій, которыя тѣшили его товарищей и приносили популярность, почти славу. Огромнымъ напряженіемъ воли надо было при такихъ обстоятельствахъ завоевать себѣ шагъ за шагомъ расположеніе и почетъ. Но тутъ уже такъ рано начала сказываться внутренняя сила и обаятельность Байрона. Въ физическихъ упражненіяхъ онъ не только не отстаетъ отъ другихъ, но даже опережаетъ очень многихъ. Въ спискахъ игроковъ въ крокетъ, когда воспитанники Гарроу вступали въ состязаніе съ воспитанниками Итона, встрѣчается и имя Байрона, что показываетъ, какимъ хорошимъ игрокомъ его считали въ школѣ. Но болѣе всего увлекается Байронъ плаваньемъ. Въ водѣ вовсе не видно хромоты и она нисколько не мѣшаетъ. Упражненіе въ этомъ спортѣ сдѣлало его однимъ изъ лучшихъ пловцовъ міра. Въ его перепискѣ рано начинаютъ попадаться упоминанія въ родѣ того, что онъ проплылъ недавно по Темзѣ три мили, не останавливаясь. Такъ отвоевывалъ Байронъ себѣ положеніе среди товарищей.
Гораздо легче было, конечно, блеснуть поэту своими умственными совершенствами. Въ Гарроу происходили соревнованія въ краснорѣчіи. Будущій членъ палаты лордовъ естественно увлекся этимъ искусствомъ. Онъ считалъ его своимъ и принадлежащимъ ему по праву. И онъ успѣлъ и тутъ. Директоръ школы, Дрэри, считалъ его будущимъ великимъ ораторомъ. Объ этихъ успѣхахъ Байронъ писалъ своей сестрѣ Августѣ 6-го августа 1805 года. Характерно тутъ также обостреніе отношеній съ матерью,
"Ну съ, дражайшая Августа, вотъ я и снова въ домѣ моей матери, который вмѣстѣ съ его хозяйкой пріятенъ, какъ всегда. Въ настоящую минуту я сижу vis-à-vis и tête à tête съ этой милой особой, которая, въ то время, какъ я пишу тебѣ, разливается въ жалобахъ на твою ingratitude, косвенно давая мнѣ понять, что мнѣ бы не слѣдовало переписываться съ тобой, и въ заключеніе заявляетъ, что если когда нибудь, по истеченіи срока моего несовершеннолѣтія, я приглашу тебя въ свой домъ, она никогда болѣе не удостоитъ осчастливить его своимъ августѣйшимъ присутствіемъ. Представь себѣ, смѣха ради, мою торжественную физіономію, приличествующую моменту, и кротость агнца въ лицѣ ея сіятельства, которое, по контрасту съ моимъ ангелоподобнимъ visage, являетъ собою поразительный образчикъ фамильной живописи, а на заднемъ планѣ портреты моего прадѣда и прабабушки, которые словно съ жалостью смотрятъ изъ рамокъ на своего злополучнаго потомка, по своимъ достоинствамъ и дарованіямъ заслуживающаго менѣе суровой участи. Въ этомъ саду Эдема мнѣ предстоитъ провестй цѣлый мѣсяцъ; въ Кэмбриджъ я не поѣду до октября, но въ сентябрѣ отправляюсь гостить въ Гэмпширъ, гдѣ и останусь до начала занятій. А пока, Августа, твои сочувственныя письма должны до извѣстной степени смягчать мои горести, хотя и слишкомъ смѣшныя, для того, чтобъ очень принимать ихъ къ сердцу но, право-же, болѣе непріятныя, чѣмъ забавныя.
Я думаю, ты нѣсколько удивилась, не найдя въ газетахъ моего высокопочтеннаго имени въ числѣ ораторовъ нашего второго дня рѣчей, но на бѣду какой то умникъ, бывавшій прежде въ Гарроу, вычеркнулъ заслуги Лонга, Фаррера и моя, хотя мы трое всегда считались первыми но краснорѣчію въ Гарроу, и, въ видѣ мистификаціи, счелъ нужнымъ напечатать панегирикъ тѣмъ ораторамъ, которые въ сущности скорѣе провалились, чѣмъ отличились, вѣроятно, думая, что это будетъ очень остроумно, если лучшіе останутся за флагомъ, а худшіе будутъ названы въ печати; этимъ и объясняется грубое замалчиваніе моихъ высокихъ дарованій. Быть можетъ, это было сдѣлано съ цѣлью посбавить намъ спеси, которая могла-бы слишкомъ разрастись послѣ лестныхъ замѣтокъ объ ораторскомъ искусствѣ, обнаруженномъ нами въ первый день; какъ-бы то ни было, въ отчетѣ о второмъ о насъ не упомянуто, на удивленіе всему Гарроу. Таковы разочарованія, постигающія насъ, великихъ людей, и надо привыкать переносить ихъ философски, особенно когда они вытекаютъ изъ потугъ на остроуміе. Вдобавокъ, мнѣ въ то время очень нездоровилось, и, окончивъ свою рѣчь, я до того усталъ, что принужденъ былъ выйти изъ залы. Я простудился оттого, что спалъ на сырыхъ простыняхъ; это и было причиной моего нездоровья.
Ко времени пребыванія въ Гарроу относится тотъ знаменитый эпизодъ біографій Байрона, который отразился въ цѣломъ рядѣ его стихотвореній и особенно воспѣтъ въ "Снѣ". Ярче всего характеризовалъ его самъ Байронъ въ "Чайльдъ Гарольдѣ":
О многихъ женщинахъ вздыхая,
Одну лишь только онъ любилъ.
Въ сентябрѣ 1803 года послѣ лѣтнихъ каникулъ Байронъ не вернулся въ Гарроу. Возникла переписка. Д-ръ Дрэри писалъ ему письма и не получалъ отвѣта. Онъ обратился къ Гансону, а тотъ писалъ г-жѣ Байронъ. Въ то же время Байронъ писалъ матери извинительныя письма, увѣряя, что никакъ не можетъ покинуть Ньюстэдъ. Онъ просилъ хоть одинъ день позволить ему провести еще здѣсь. Въ письмѣ г-жи Байронъ къ Гансону находится разгадка. Байронъ, какъ выражается его мать, "боленъ самой скверной изъ всѣхъ болѣзней": онъ безнадежно влюбленъ въ миссъ Чавортъ, сосѣдку по имѣнію, жившую съ родителями въ замкѣ Анслэй. "Если бы мой сынъ уже былъ на возрастѣ, а дѣвушка не была невѣстой, -- это послѣдняя партія, какую бы я могла допустить*, -- говоритъ объ этомъ г-жа Байронъ. Почему это такъ, объясняетъ упоминаніе самого Байрона объ этой любви въ "Отрывочныхъ мысляхъ" 1821 года.
"Въ пятнадцать лѣтъ мнѣ случилось разъ въ графствѣ Дерби переѣзжать на лодкѣ (въ которой могли помѣститься только двое, и то лежа) черезъ рѣчку, протекающую подъ скалою, причемъ скала такъ низко нагнулась надъ водой, что провести лодку можетъ только перевозчикъ, (нѣчто вродѣ Харона), идущій сзади, подталкивая корму и все время нагибаясь. Моею спутницей была И. А., Ч.. въ которую я давно уже былъ влюбленъ, и не признавался въ этомъ, хотя она и догадалась. Я отлично помню свои ощущенія, но не могу описать ихъ -- и не нужно.
Мы ѣхали компаніей -- нѣкій м-ръ В., двѣ миссъ В., м-рсъ Кл--къ, миссъ М. и моя М. А. Ч. Увы! зачѣмъ я говорю: моя? Нашъ бракъ примирилъ бы распрю, въ которой проливали кровь наши отцы, соединилъ бы обширныя и богатыя помѣстья. Онъ соединялъ-бы, по крайней мѣрѣ, одно сердце и двухъ людей, не слишкомъ неподходящихъ другъ къ другу по возрасту (она на два года старше меня); и -- и -- и -- что же вышло? Она вышла замужъ за человѣка много старше себя, была несчастна въ бракѣ и развелась съ мужемъ. Я женился -- и развелся: я все таки мы не соединились".
Можетъ быть, судя по этой замѣткѣ, именно то, что миссъ Чавортъ происходила отъ убитаго пятымъ лордомъ Байрономъ Чаворта, подогрѣвало любовь въ романтическомъ сердцѣ юноши.
Миссъ Чавортъ скоро вышла замужъ за г-на Мэстерса и, какъ видно изъ того же письма матери поэта, уже въ то время была невѣстой. Изъ "Сна" Байрона ясно, что это былъ бракъ по любви, и объ успѣхѣ мальчика Байрона не могло быть поэтому и рѣчи.Чувство его, однако, было не по лѣтамъ. Гораздо позднѣе, въ 1808 году, когда Байронъ жилъ въ Ньюстэдѣ, кутилой и ненасытнымъ искателемъ всевозможныхъ наслажденій, онъ, встрѣтившись съ г-жей Мэстерсъ на одномъ званомъ обѣдѣ, разсказываетъ объ этомъ вотъ въ какихъ выраженіяхъ:
"Гобгоузъ и вашъ покорный слуга все еще здѣсь. Гобгоузъ охотится etc., я ничего не дѣлаю; на-дняхъ мы обѣдали у сосѣда-помѣщика и жалѣли о вашемъ отсутствія, ибо тамошній цвѣтникъ трудно сравнить съ нашимъ послѣднимъ "праздникомъ разума". Вы знаете, что смѣхъ есть отличительная черта разумнаго животнаго; такъ, по крайней мѣрѣ, говоритъ д-ръ Смоллетъ. Я тоже это думаю, но, къ несчастью, мое настроеніе не всегда идетъ объ руку съ моими взглядами. Да мнѣ въ тотъ день было и не до смѣха: меня посадили рядомъ съ женщиной, въ которую я мальчикомъ былъ влюбленъ, какъ умѣютъ влюбляться мальчики, и больше, чѣмъ полагается мужчинѣ. Я заранѣе зналъ, что она тамъ будетъ, и рѣшилъ быть храбрымъ и бесѣдовать съ нею съ полнымъ sang froid; но вмѣсто того -- куда дѣвалась моя храбрость и моя nonchalance! Я не то что не смѣялся, а прямо-таки рта не раскрывалъ, и моя дама держала себя почти такъ же нелѣпо, какъ я; благодаря этому, на васъ обращали гораздо больше вниманія, чѣмъ если бы мы выказывали другъ другу спокойное равнодушіе. Все это покажется вамъ очень нелѣпымъ; еслибъ вы тамъ были, вы бы нашли это еще болѣе забавнымъ. Какіе мы глупые! Плачемъ изъ-за игрушки, а сами, какъ дѣти, не успокоимся до тѣхъ поръ, пока не сломаемъ ее, хотя не можемъ, какъ дѣти, избавиться отъ нея, бросивъ ее въ огонь".
Такимъ же тономъ говоритъ Байронъ и о новомъ еще свиданіи въ 1814 году. И характерно, что во всѣхъ шести томахъ обнародованной теперь его переписки имя г-жи Мэстерсъ упоминается только разъ, когда поэтъ проситъ кого-то сообщить зачѣмъ-то лорду и лэди Портсмутъ, что она въ Лондонѣ. О своей любви къ ней онъ, очевидно, не имѣлъ привычки говорить. Это была его святыня. Даже въ письмахъ къ невѣстѣ, когда онъ упоминаетъ о любви къ Мэри, онъ не называетъ ея имени. Лишь въ автобіографическомъ письмѣ къ Кульману, 1823 года, откуда былъ приведенъ разсказъ, объ отцѣ поэта, разсказываетъ о ней Байронъ, опять вспоминая объ убійствѣ Чаворта, и о возможности обѣимъ семьямъ соединиться въ его и ея лицѣ.
Въ 1805 году послѣдніе экзамены въ Гарроу были сданы и предстояло поступить въ университетъ. {Рядъ подробностей о школѣ въ Гарроу читатель найдетъ въ настоящемъ томѣ въ "Часахъ Досуга" и примѣчаніяхъ къ нимъ.} Байронъ хотѣлъ ѣхать въ Оксфордъ; но дѣло не устроилось, и онъ оказался въ Кэмбриджѣ въ знаменитомъ колледжѣ Троицы.
Теперь нашъ поэтъ уже не мальчикъ. Тонъ его писемъ мѣняется. Онъ требуетъ отъ завѣдывавшаго его дѣлами Гансона, чтобы тотъ давалъ ему возможность самому распоряжаться своимъ состояніемъ, даже помимо матери. Рядомъ съ этимъ г-жа Байронъ проситъ выдавать 500 фунтовъ, назначенныхъ казначействомъ на воспитаніе молодого лорда, ему прямо на руки, а сама видимо начинаетъ довольствоваться малымъ. Въ колледжѣ Троицы для Байрона отдѣлываются комнаты съ такой роскошью и такъ основательно, что готовы онѣ оказываются лишь черезъ два года, когда поэтъ уже собрался бросить университетъ. Какъ онъ самъ говоритъ, онъ остался тамъ отчасти ради этихъ комнатъ. Въ письмахъ Байрона университетскаго періода впервые сказывается также тотъ тонъ насмѣшки рѣшительно надъ всѣмъ, отношенія къ жизни съ самымъ легкомысленнымъ высокомѣріемъ и нѣсколько поверхностнымъ скептицизмомъ. Онъ любитъ животныхъ; у него собаки, и въ томъ числѣ знаменитый ньюфаундлэндъ Ботскэнъ, названный по смерти "единственнымъ другомъ" и торжественнымъ образомъ похороненный въ Ньюстэдѣ; поэтъ держитъ лошадей, птицъ и даже ручного медвѣженка. Животныя лучше людей.Это теперь навсегда установлено. Такъ рѣшилъ молодой повѣса, уже познавшій жизнь. Въ одномъ письмѣ онъ говоритъ, что засмотрѣлся какъ-то на одну даму, потому что принялъ ее за свою знакомую по Саутуэлю, и когда ихъ глаза встрѣтились, онъ покраснѣлъ, но -- не она; о, какъ безстыдны женщины, не то, что его сучка-терьеръ Фанни! Болѣе всего онъ ненавидитъ теперь Саутуэль. Неужели можно было тамъ жить? Теперь если онъ и заѣдетъ туда, чтобы видѣть мать, то на самое короткое время.
Львенокъ начинаетъ упиваться свободой и жизнью. Въ Кэмбриджѣ онъ бываетъ, какъ можно меньше, а когда бываетъ тамъ, то, конечно, не для слушанья лекцій. Ужины съ пріятелями и спортъ -- вотъ на что уходитъ все время. Рядомъ съ этимъ только чтеніе, чтеніе безпорядочное и безсистемное, но зато запоемъ. "Я читаю повсюду, -- пишетъ онъ въ одномъ письмѣ, -- въ постели, за обѣдомъ и даже тамъ, гдѣ никто не читаетъ". На лекцію онъ разъ взялъ съ собою медвѣдя; пусть онъ готовится къ ученой карьерѣ. За то друзья окружаютъ его теперь густой толпой. И это друзья до гроба: Матьюсъ, Дэвисъ, Гобгаузъ, Далласъ, Годжсонъ. Всѣ они такіе же повѣсы, какъ и онъ самъ. Пріятелей много и въ Лондонѣ, гдѣ поэтъ во время своихъ наѣздовъ останавливался въ нарядной гостиницѣ, въ Ольбиморле, около Пиккадилли.
Въ письмахъ къ миссъ Пиготъ {Миссъ Пиготъ -- почти единственная корреспондентка поэта за университетскіе года. Она жила съ матерью въ Саутуэлѣ и тамъ подружился съ нею поэтъ.} Байронъ описываетъ подробности того, какъ онъ "кружится въ вихрѣ развлеченій". Вмѣстѣ съ тѣмъ онъ сообщаетъ: "странно сказать, я худѣю; вѣшу теперь меньше одиннадцати стонъ" (154 англ. фунта).
Тутъ рѣчь о новой затѣѣ Байрона, забота о которой проходитъ красной нитью почти черезъ всѣ его письма этого періода. Студентомъ усвоилъ себѣ Байронъ привычку морить себя голодомъ. Это была его собственная система борьбы не только съ тучностью, но и съ хромотой. Чѣмъ легче становилось тѣло, тѣмъ незамѣтнѣе была хромота. Можно было достигнуть такой легкости походки, что тѣло почти вовсе не переваливалось при наступленіи на больную и болѣе короткую ногу.
Въ 1808 году получилъ Байронъ степень и покинулъ Кэмбриджъ. Теперь онъ былъ уже совершенно свободенъ. Жить, жить широко и упиваться жизнью во всемъ, что въ ней было увлекательнаго и блестящаго, должно было составить его единственную заботу. И многое уже было достигнуто. Молодой поэтъ былъ окруженъ преданными друзьями. Онъ былъ настоящій дэнди того особаго склада, какой создала слишкомъ веселая и легкомысленная эпоха Регентства. Во многихъ спортахъ онъ, хромоножка, былъ куда сильнѣе большинства. Наѣздникъ, стрѣлокъ и фехтовальщикъ, онъ не зналъ себѣ равнаго, какъ пловецъ. Его поразительную красоту не портила теперь наслѣдственная тучность; въ образѣ жизни, чего не позволяли сравнительно не очень значительныя по его положенію средства, -- выполняли долги, которыхъ накопилось, несмотря на старанія Гансона, уже очень много.
Поэтъ поселился въ Ньюстэдѣ, только что освободившемся отъ арендовавшаго его лорда Грэя. Волкъ и медвѣдь должны были охранять ворота аббатства. Наѣзжали друзья и не было конца забавамъ, не всегда скромнымъ, но всегда одинаково шумнымъ и эксцентричнымъ. Наряжались монахами, а Байронъ изображалъ аббата. На эту мысль навело самое происхожденіе имѣнія, -- когда-то, до Генриха VIII, католическаго монастыря.
Но среди этого разгула поэтъ восклицаетъ въ одномъ изъ своихъ писемъ: "О, несчастье ничѣмъ не заниматься, кромѣ любви, наживанья враговъ и стихотворства!" Бурная натура хотѣла большаго. Львенокъ тяготился этой клѣткой. Ему нуженъ былъ большій просторъ. Онъ станетъ скоро искать его на романтическомъ востокѣ.
