Байронъ никогда не считалъ себя только поэтомъ. Мы видѣли, что еще съ юности онъ пріучилъ себя придавать большое значеніе открывшейся ему по самому праву рожденія политической дѣятельности пэра Англіи. Рядомъ съ этимъ художественные интересы его были ограничены. Онъ не развилъ ихъ; напротивъ, слишкомъ бурно кипѣвшее въ немъ личное чувство мѣшало полному расцвѣту индивидуальности, и парадоксъ замѣнялъ строгую продуманность и самоуглубленіе. Огромное и шумѣвшее, какъ ураганъ, кругомъ него политическое значеніе его поэзіи также отрывало сознаніе отъ сосредоточенія надъ тайной ея усовершенствованія, Отсюда эта вполнѣ ясная читающимъ его въ подлинникѣ соотечественникамъ недостаточность въ отдѣлкѣ, отсюда обнаружившаяся блѣдность и мыслей, и образовъ рядомъ съ проникновенностью Шелли и Вордсворта. Когда въ концѣ пребыванія Байрона въ Италіи столько созданій его генія принимались холодно, это хотя и подзадоривало превзойти, добиться успѣха, заставить считать себя первымъ поэтомъ Англіи, но въ то же время въ глубинѣ сознанія рождало мысли и влеченія, неясныя и не вполнѣ сложившіяся, о возможности еще другой, новой дѣятельности, другого и новаго призванія и новой славы.
Это послѣднее чувство ярко выразилось въ бѣгломъ замѣчаніи, вырвавшемся въ одномъ изъ писемъ къ Муррею: "Если я проживу еще десять лѣтъ, вы еще увидите, что на мнѣ рано ставить крестъ, -- я разумѣю не литературу, потому что она ничего не стоитъ, и достаточно грустно и странно сказать, -- я не считаю ее своимъ призваніемъ. Но вы увидите, что я что-нибудь да сдѣлаю еще, то или другое, сообразно времени и обстоятельствамъ, что, "какъ космогонія или сотвореніе міра поразитъ философовъ всѣхъ временъ". Только я сомнѣваюсь, чтобы организмъ мой выдержалъ долго. Вѣдь время отъ времени я его чертовски поистратилъ". Это было писано давно, еще въ 1817 году, въ Венеціи; но Байронъ никогда -- и это одно изъ главныхъ его преимуществъ -- не забывалъ своихъ мыслей. Чувства его, разъ возникнувъ, также никогда уже больше не покидали его. Въ этихъ словахъ есть, несомнѣнно, и самое затаенное признаніе, выраженіе самой твердой, навсегда сохранившейся вѣры въ себя... а затѣмъ горестное и такое правдивое прозрѣніе. Даръ прозрѣнія -- одинъ изъ первѣйшихъ признаковъ избранныхъ натуръ. Ихъ интуиція всегда стоитъ на границѣ самовнушенія и пророчества. Въ этомъ ихъ главная сила. И такимъ же пророческимъ былъ и вопросъ Байрона, когда въ послѣдній разъ онъ ѣздилъ верхомъ съ молодымъ Гамба въ окрестностяхъ Альбаро: "гдѣ то мы будемъ черезъ годъ?!" Черезъ годъ, т, е. 26 іюля 1824 года, Байрона хоронили въ Гэкнолѣ, въ Англіи.
Біографы часто спрашивали, каковы были собственно причины, побудившія Байрона принять участіе въ греческомъ возстаніи, и Эльце высказалъ мнѣніе, что причины эти были личныя. Но все общественное, что отдалось въ могучей душѣ этого льва, всегда сливалось съ его личными запросами и увлеченіями. Левъ теперь уже старѣлъ и былъ израненъ. Если онъ бросился вновь въ пучину борьбы, -- онъ, конечно, дѣлалъ это не подвижникомъ, а въ стремленіи еще разъ показать свою царственную силу.
Въ кружкѣ Байрона и Шелли, какъ и среди итальянскихъ карбонаріевъ, пристально слѣдили сначала за успѣхами, а послѣ битвы при Петтѣ и за несчастьями освободившихся грековъ. Князь Маврокордатосъ былъ знакомъ съ Шелли. Онъ училъ г-жу Шелли по-гречески, а она платила ему уроками англійскаго. Байронъ былъ, кромѣ того, друженъ и съ Андреемъ Лондосомъ. Когда въ Лондонѣ образовался фильэлленическій комитетъ, въ него вошелъ другъ Байрона, Гобгоузъ, а съ марта 1823 года къ нему принадлежалъ и Байронъ. Но всѣхъ ревностнѣе относился къ дѣлу возставшей Эллады Трелони, впослѣдствіи даже женившійся на дочери одного изъ вождей, грознаго Одиссёйса. Трелони вмѣстѣ съ молодымъ Гіетромъ Гамба и отправился въ путь съ Байрономъ на "Геркулесѣ".
Каковы были намѣренія Байрона, когда была рѣшена его поѣздка, видно изъ письма его къ секретарю комитета сэру Джону Боурингу:
"Мы отплываемъ въ Грецію 12-го. Я получилъ отъ г. Блакіера письмо, слишкомъ длинное, почему его и не переписываю, но вполнѣ удовлетворительное. Греческое правительство ожидаетъ насъ безъ замедленія.
Согласно желанію г. Блакіера и прочихъ моихъ корреспондентовъ въ Греціи, а долженъ почтительнѣйше доложить комитету, что присылка даже столько десяти тысячъ фунтовъ" (выраженіе г. Б.) была бы въ настоящее время величайшею услугою греческому правительству. Я долженъ также усердно рекомендовать попытку заключить заемъ, для котораго будутъ предложены достаточныя гарантіи депутатами, находящимися теперь на пути въ Англію. А пока, я надѣюсь, комитету удастся сдѣлать что-нибудь существенное.
Что касается собственно меня, то я разсчитываю собрать, наличными или кредитомъ, около восьми и даже около девяти тысячъ фунтовъ стерлинговъ, которые я могу реализовать, пользуясь своими фондами въ Италіи и кредитомъ въ Англіи. Изъ этой суммы, конечно, я долженъ оставить необходимую часть на продовольствіе мое и моей свиты, остальное же употреблю на то, что покажется мнѣ наиболѣе полезнымъ для дѣла, -- разумѣется, если буду имѣть извѣстныя гарантіи или увѣренность въ томъ, что эти деньги не будутъ истрачены на какія-нибудь личныя спекуляціи.
Если я останусь въ Греціи, -- что будетъ зависѣть главнымъ образомъ отъ предполагаемой полезности моего тамъ пребыванія и отъ мнѣнія объ этомъ самихъ грековъ, какъ хозяевъ, -- словомъ, если я буду тамъ принятъ хорошо, то я буду продолжать, по крайней мѣрѣ во время моего пребыванія тамъ, жертвовать на общественное дѣло часть своихъ доходовъ, настоящихъ и будущихъ, т. е. жертвовать тѣмъ, что мнѣ для этой цѣли удастся сберечь. Лишенія я могу -- или, по крайней мѣрѣ, прежде могъ -- выносить, къ воздержанію я привыкъ, а что касается утомленія, то я былъ нѣкогда сноснымъ путешественникомъ. Чѣмъ я могу оказаться теперь -- не знаю, но сдѣлаю полытку.
Я ожидаю распоряженій комитета. Письма направляйте въ Геную, -- ихъ будутъ пересылать ко мнѣ, гдѣ бы я ни находился, мой банкиры, гг. Бэббъ и Барри. Я былъ бы очень радъ имѣть до моего отъѣзда нѣсколько болѣе опредѣленныя инструкціи; но, конечно, это -- дѣло комитета".
Ближайшей цѣлью было назначено еще свиданіе съ упомянутымъ в" этомъ письмѣ французскимъ членомъ комитета Блакьеромъ. Они должны были встрѣтиться въ Дуонтѣ и порѣшить, что дѣлать. Но по приходѣ туда, "Геркулеса" Блакьера тамъ не оказалось. Онъ уѣхалъ въ Англію.
Задача Байрона была въ высшей степени трудна не только по своей неопредѣленности, но и по самому положенію вещей.
Греческое возстаніе вспыхнуло далеко не дружно и не сразу. Оно съ самаго начала имѣло мѣстный характеръ, и это вредило дѣлу, выдвигая въ разныхъ частяхъ Эллады разныхъ вождей, несогласныхъ между собою, различныхъ по взглядамъ, по пріемамъ борьбы и по нравственному облику. Такъ было съ самаго начала, такъ осталось и при пріѣздѣ Байрона въ Кефалонію, гдѣ онъ остановился подъ покровительствомъ находившихся тамъ, чтобы осуществить назначенный въ 1815 году англійскій протекторатъ надъ Іонійскими островами, англійскихъ войскъ. Послѣ неудачнаго похода Александра Ипсиланти уже въ мартѣ 1821 года вся Греція быстро оказалась въ рукахъ инсургентовъ и помогавшихъ имъ суліотовъ. Мусульмане были перерѣзаны повсемѣстно чуть не поголовно. Турецкое правительство не могло дѣйствовать энергично, потому что войска его были заняты осадой Янины, гдѣ засѣлъ отдѣлившійся отъ султана Али-паша. На Пелопонесѣ властвовалъ тогда свирѣпый, воинственный Колокотронесъ съ разбойничьими пріемами борьбы и управленія. Рядомъ съ нимъ огромное значеніе пріобрѣлъ и Петръ Мавромихалесъ, бей Майны, названный Петробей. Въ Триполиссѣ весь лагерь привѣтствовалъ появленіе Дмитрія Ипсиланти; а въ западной Греціи въ Месолунги, взялъ въ свои руки управленіе Маврокордатосъ. Призрачный порядокъ установился лишь въ январѣ 1822 года, когда національное собраніе въ Пьядѣ, около Эпидавра, издало конституцію и избрало Маврокордатоса предсѣдателемъ исполнительнаго комитета изъ пяти членовъ, а Ипсиланти предсѣдателемъ сената, или легислативы. Но это правительство вовсе не могло овладѣть всей Греціей, а послѣ событій 1822 года, когда турецкія войска по смерти Али и взятіи Янины, вошли въ Грецію, оно фактически перестало существовать.
Послѣ битвы при Петтѣ, гдѣ единственное правильное войско съ греческой стороны, отрядъ фильэлленовъ былъ уничтоженъ, Маврокордатосъ могъ уже лишь укрѣпить Месолунги. Греція опять распалась. Подчинить исполнительному комитету Одиссёйса и Колокотронеса нечего было и думать, особенно послѣ битвы въ ущельяхъ между Коринѳомъ и Аргосомъ, гдѣ были разбиты Колокотронесомъ турецкія войска.
Оставалось лишь вновь созвать національное собраніе. Оно собралось въ мартѣ 1823 года въ Астросѣ. Петробей былъ избранъ президентомъ. Правительство состояло теперь изъ Петробея, Заимеса и Лондоса. Но партія Колокотронеса и Одиссёйса, такъ называемая военная партія, опять разрушила дѣло объединенія.
Маврокордатосъ напрасно старался поддержать Петробея своимъ вліяніемъ. Онъ утвердился лишь на Саламинѣ; Морея оказалась въ рукахъ вновь независимаго Колокотронеса. При этомъ онъ настолько терроризировалъ правительство еще и за предѣлами своихъ владѣній, что Маврокордатосъ, избранный предсѣдателемъ сената, предпочелъ не входить въ исполненіе своихъ обязанностей и удалился на островъ Гидру. Тогда-то и возникла мысль о приглашеніи иностраннаго князя -- Жерома Бонапарта или Леопольда Кобургъ-Готскаго. Въ такомъ положеніи находились дѣла греческаго возстанія, когда прибылъ Байронъ. Борьба Колокотронеса съ сенатомъ дошла даже до междоусобной войны. Письмэ Байрона къ банкиру Барри отъ 25 октября 1823 года показываетъ и разочарованіе и взглядъ поэта на свою миссію.
"Положеніе партій въ Греціи прежнее. Я переслалъ черезъ частное лицо нѣсколько пакетовъ съ документами и корреспонденціей члену парламента г. Гобгоузу, чтобы онъ представилъ ихъ на разсмотрѣніе г. Боуринга и комитета. Если вы будете писать этому господину, то скажите ему, что я не адресую писемъ по почтѣ непосредственно на его имя, потому что его письма прочитываются на континентѣ любопытствующими людьми, особенно послѣ бывшаго съ нимъ во Франціи приключенія, но что письма къ г. Гобгоузу, вмѣстѣ со вложенными въ нихъ бумагами, назначаются именно для него.
Весьма необходимо, чтобы комитетъ оказалъ мнѣ поддержку своимъ авторитетомъ. Если онъ обратится къ греческому правительству съ меморандумомъ по поводу возникшей распри я изгнанія или удаленія Маврокордатоса, то это, по всей вѣроятности, можетъ успѣшнѣе содѣйствовать примиренію партій, нежели мое личное вмѣшательство; до тѣхъ же поръ, пока партіи но примирятся, можно вообще ожидать, что ихъ внутреннія дѣла будутъ въ нежелательномъ разстройствѣ. Конечно, и я хотѣлъ бы также представить меморандумъ подобнаго же содержанія и всѣми законными средствами, въ моей власти находящимися, постараться, чтобы онъ былъ принятъ къ исполненію.
Всѣ разсказы о побѣдахъ грековъ на морѣ и на сушѣ преувеличены и невѣрны. Они дѣйствительно имѣли успѣхъ въ нѣсколькихъ небольшихъ стычкахъ, во такой же успѣхъ въ другихъ стычкахъ имѣли также и турки, значительныя силы которыхъ стоятъ теперь подъ Месолунги; что же касается флота, то онъ, до самаго послѣдняго времени, вовсе и не выходилъ въ море -- и, насколько это можетъ быть удостовѣрено, не сдѣлалъ еще ничего, или сдѣлалъ очень мало полезнаго для страны.
Депутаты для переговоровъ о займѣ еще не выѣхали, хотя я и писалъ греческому правительству объ ускореніи ихъ отъѣзда. Я не падаю духомъ и не отчаиваюсь въ успѣхѣ дѣла, но моя обязанность объяснить комитету настоящее положеніе вещей, хотя бы только для того, чтобы показать настоятельность дальнѣйшихъ усилій.
Я предлагалъ давать авансомъ по тысячѣ долларовъ въ мѣсяцъ въ пособіе Месолунги и суліотамъ, бывшимъ подъ начальствомъ Боццариса (который потомъ былъ убитъ); но правительство отвѣчало мнѣ (черезъ живущаго здѣсь въ Кефалоніи графа Делладечима), что ему желательно предварительно со мною переговорить; это означаетъ, что имъ желательно, чтобы я тратилъ свои деньги на что-нибудь другое.
Конечно, я въ особенности позабочусь о томъ, чтобы эти деньги пошли на общественное дѣло, а иначе не дамъ ни гроша. Члены оппозиція говорятъ, что правительство желаетъ за мною ухаживать, а правительственная партія говоритъ, что оппозиція хочетъ меня соблазнять; такимъ образомъ, мнѣ приходится играть между этими двумя сторонами трудную роль, Впрочемъ, мнѣ нечего и дѣлать съ ихъ партіями,-- развѣ только стараться объ ихъ примиреніи, если это возможно.
Я не знаю, правда ли, что "честность лучшая политика"; но это единственный способъ дѣйствій, которому я могу слѣдовать и который я одобряю.
Я опасаюсь съ ихъ стороны не злоупотребленій (противъ которыхъ я теперь знаю, какъ надо бороться, или, по крайней мѣрѣ, знаю, какъ слѣдуетъ къ нимъ относиться), а слишкомъ хорошаго ко мнѣ отношенія, такъ какъ трудно не поддаваться личнымъ своимъ впечатлѣніямъ; если эти господа, въ своекорыстныхъ интересахъ, угадаютъ мою слабость, т. е. склонность подчиняться чужому вліянію, и выпустятъ на меня хорошенькую или умную женщину, способную къ политическимъ и инымъ интригамъ, то, чего добраго, имъ удастся меня и одурачить; впрочемъ, кто, вѣроятно, не особенно трудно даже и безъ подобнаго вмѣшательства. Но если мнѣ удастся обуздать свои страсти, въ особенности -- любовь (что, кажется мнѣ, всего легче, такъ какъ мое сердце осталось въ Италіи), то имъ не такъ-то легко будетъ водить меня за носъ. .
Если комитетъ желаетъ сдѣлать хорошее дѣло, то долженъ усилить свои денежныя средства, къ которымъ я прибавлю все, что мнѣ удастся сберечь ивъ своихъ собственныхъ средствъ; ему слѣдуетъ назначить, для наблюденія за расходованіемъ этихъ средствъ, по крайней мѣрѣ троихъ лицъ, которымъ онъ довѣрялъ бы. Я лично не желалъ бы принимать участія въ этомъ контролѣ, такъ какъ я плохой счетчикъ, но въ отношеніи наблюденія за всѣми прочими дѣлами, не относящимися къ денежнымъ разсчетамъ, я предоставляю себя въ распоряженіе комитета".
Въ сущности, просто-напросто Байронъ оказался лакомымъ кускомъ для каждой партіи и для каждаго вождя, и каждый изъ нихъ старался приманить его къ себѣ, вовсе и не собираясь поступиться своимъ значеніемъ. "Колокотронесъ, -- пишетъ Финлей, -- приглашалъ его на національное собраніе въ Саламинъ. Маврокордатосъ говорилъ ему, что ему незачѣмъ ѣхать куда-либо, кромѣ какъ на Гидру, потому что въ то время Маврокордатосъ находился тамъ; Константинъ Meтакса, губернаторъ Месолунги, писалъ, что Греція погибла, если онъ не посѣтитъ эту крѣпость.Петробей высказывался проще. Онъ сообщалъ Байрону, что истинный способъ помочь Греціи -- это дать ему, бею, въ долгъ тысячу фунтовъ". При такихъ обстоятельствахъ, на что было рѣшиться? Трелони и Стэнгопъ были увлечены особенно Одиссёйсомъ, и Трелони поѣхалъ для переговоровъ съ нимъ. Байронъ сносился съ комитетомъ, велъ переговоры, велъ счета съ банкирами, но дальше его дѣятельность не шла. Между тѣмъ онъ и самъ тратилъ понапрасну деньги. Такъ, онъ содержалъ одно время зачѣмъ-то 40 суліотовъ, которыхъ скоро пришлось распустить, уплативъ имъ переѣздъ въ Месолунги, потому что этого требовали англійскія власти Кефалоніи.
Письмо къ Боурингу, написанное мѣсяцемъ позже, показываетъ однако, что Байронъ отнюдь не отчаивается и намѣренъ даже принять самое дѣятельное участіе въ дѣлахъ.
"Успѣхи грековъ были весьма значительны: Коринѳъ взятъ, Месолунги почти внѣ опасности, а въ Архипелагѣ захвачено у турокъ нѣсколько кораблей; но зато въ Мореѣ, судя по послѣднимъ извѣстіямъ, не только раздоры, но прямо междоусобица, въ какихъ размѣрахъ, -- мы еще не знаемъ, но. надѣюсь, это не поведетъ къ серьезнымъ послѣдствіямъ.
Я шести недѣль ждалъ флота, который такъ и не прибылъ, несмотря на то, что я, по просьбѣ греческаго правительства, авансировалъ, т. е. приготовилъ и имѣю въ своемъ распоряженіи двѣсти тысячъ піастровъ (на вычетомъ коммиссіонныхъ и банкирской провизіи) своихъ собственныхъ денегъ, назначаемыхъ на поддержаніе ихъ замысловъ. Суліоты (находящіеся теперь въ Акарнаніи) очень желаютъ, чтобы я принялъ ихъ подъ мое начальство и пошелъ вмѣстѣ съ ними водворять порядокъ въ Мореѣ, который, повидимому, не можетъ быть возстановленъ безъ военной силы; и дѣйствительно, хотя я (какъ вы могли это видѣть изъ моихъ писемъ) очень не сочувствую подобнымъ мѣропріятіямъ, однако, кажется, трудно будетъ найти средство болѣе мягкое. Впрочемъ, я ни на что не рѣшусь быстро, а буду продолжать жить здѣсь въ надеждѣ, что все уладится, къ чему и буду прилагать всевозможныя съ своей стороны старанія. Если бы я сталъ дѣйствовать быстрѣе, то они заставили бы меня вступить въ ту или другую партію, что мнѣ вовсе не желательно. Но мы будемъ дѣлать все, что отъ насъ зависитъ".
По мѣрѣ того какъ, выражаясь словами Байрона, "дѣла грековъ шли хорошо" и въ его перепискѣ разсказывается то объ отступленіи турокъ изъ Акарнаніи, то о взятіи Коринѳа, то, наконецъ, и о выходѣ греческаго флота, въ Архипелагѣ взявшаго нѣсколько турецкихъ судовъ, -- планы Байрона принимаютъ и болѣе реальный характеръ. "Суліоты, -- пишетъ Байронъ, -- которые мнѣ друзья, очень хотятъ, чтобы я былъ съ ними; того же хочетъ и Маврокордатосъ. Если только мнѣ удалось бы примирить хоть двѣ партіи (и я, кажется, камни ворочалъ, чтобы достичь этого), все-таки получилось бы хоть что нибудь; если же не удастся, мы должны отправиться въ Морею къ западнымъ грекамъ. Они самые храбрые и теперь -- послѣ нѣкоторыхъ побѣдъ надъ турками -- самые сильные".
Но въ сущности все дѣло только въ деньгахъ, Самъ Байронъ говоритъ, что онъ пока "лишь тотъ, кто платитъ" (The paymaster), и онъ утѣшаетъ себя, замѣчая: .хорошо, что благодаря условіямъ войны и той странѣ, въ которой она ведется, даже средства одного единичнаго человѣка могутъ принести частичную и временную пользу". Но каково это сознаніе для того, кто отправлялся сюда, на театръ войны за свободу, съ надеждами развернуться во всемъ богатствѣ своей одаренной личности; кто жаждалъ подвига и славы, можетъ быть, смутно ожидая даже, что ему будетъ предложена и корона этого возрождающагося и когда-то столь великаго народа. Когда Байронъ отправлялся въ Грецію, онъ ждалъ, конечно, не этого; ему хотѣлось подвига, а весь подвигъ оказался лишь въ томъ, что его средства могутъ оказать огромную услугу. Отдать свои средства на освобожденіе чужого народа, хотя бы "среди него онъ былъ когда то всего счастливѣе", также подвигъ, и не всякій рѣшится на него. Но какая неизмѣримая несообразность между всей фигурой поэта-борца, гордаго и независимаго теперь, наконецъ, перешедшаго отъ словъ къ дѣлу, и положеніемъ богача, дающаго средства и пользующагося этимъ, чтобы подать добрый совѣтъ.
Призракъ участія въ войнѣ, уже дѣятельнаго, пронесся въ сущности передъ Байрономъ лишь тогда, когда онъ рѣшился ѣхать въ осажденный турками Месолунги къ князю Маврокордатосу.
Но томъ его послѣдняго письма изъ Кефалоніи въ концѣ декабря 1823 года, въ которомъ онъ извѣщаетъ Мура о своемъ переходѣ на театръ военныхъ дѣйствій, увы, уже не тотъ, съ какимъ говорилъ бы Байронъ еще только нѣсколько мѣсяцевъ тому назадъ:
"Черезъ 24 часа я отплываю въ Месолунги, на соединеніе съ Маврокордатосомъ. Положеніе партій (но объ этомъ долго было-бы разсказывать) до сихъ поръ удерживало меня здѣсь, но теперь, когда Маврокордатосъ (греческій Вашингтонъ или Косцюшко) снова принялся на дѣло, я ногу дѣйствовать съ спокойною совѣстью. Я собираю деньги на уплату жалованья войскамъ и пр. и имѣю вліяніе на суліотовъ, кажется, -- достаточное для того, чтобы держать ихъ въ согласіи съ нѣкоторыми изъ ихъ противниковъ: вѣдь между ними всегда распри, хотя и ничтожныя.
Вообразили, будто бы мы хотимъ попытаться напасть или на Патрасъ, или на нѣкоторыя укрѣпленія въ проливахъ; по нѣкоторымъ свѣдѣніямъ кажется, что греки, и во всякомъ случаѣ -- суліоты, породнившіеся со мною "хлѣбомъ и солью", ожидаютъ, что я пойду вмѣстѣ съ ними. Что же? хотя бы и такъ! Если лихорадка. утомленіе, голодъ или что-нибудь подобное сгубитъ во цвѣтѣ лѣтъ вашего друга-пѣвца, подобнаго Гарсиласо де-ла-Вега, Клейсту, Корверу, Жуковскому (русскій соловей по Боурингу), или Терсандру, или... или кому-нибудь еще, но все равно, то молю не забыть обо мнѣ "въ часы улыбокъ и вина".
Я надѣюсь, что наше дѣло восторжествуетъ; во восторжествуетъ оно или нѣтъ, все равно, счесть надо блюсти такъ же строго, какъ молочную діету". Я уповаю, что буду соблюдать и то и другое".
И тутъ, именно при переѣздѣ въ Месолунги поэту сразу-же пришлось пережить случайности войны. Вотъ письмо его съ дороги изъ Драгоместри:
"Любезнѣйшій Мьюръ. Желаю вамъ множества удачъ въ теченіе сезона и полнаго во всемъ успѣха. Гамба и "Бомбардъ" (какъ есть полное основаніе полагать) уведены въ Патрасъ турецкимъ фрегатомъ, который, какъ мы видѣли на зарѣ 31-го, ихъ преслѣдовалъ; ночью мы шли у него за самой кормой и были увѣрены, что онъ -- греческій, пока не подошли на разстояніе пистолетнаго выстрѣла, и спаслись (какъ говоритъ нашъ капитанъ) только чудомъ всѣхъ святыхъ; я вполнѣ раздѣляю мнѣніе капитана, потому что собственными силами вамъ ни за что бы не удалось избѣжать опасности. Турки подавали своимъ товарищамъ свѣтовые сигналы, освѣтили междупалубное пространство и кричали всей толпой, по почему не стрѣляли? Можетъ быть, они приняли васъ за греческій брандеръ и опасались васъ поджечь. Флаговъ у нихъ не было никакихъ, ни на зарѣ, ни позже.
Съ восходомъ солнца мое судно было у берега; во вѣтеръ не давалъ ему возможности войти въ порть, такъ какъ между нами и заливомъ стоялъ большой корабль, пользовавшійся благопріятнымъ для него вѣтромъ, а другой корабль, гнавшійся за "Бомбардомъ", находился отъ васъ миляхъ въ двѣнадцати, или около того. Вскорѣ затѣмъ они (т. е. "Бомбардъ" и фрегатъ) показались въ направленіи Патраса. Одно зантіотское судно стало давать вамъ съ берега сигналы, чтобы мы уходили; мы и стали уходить во вѣтру и попали въ небольшую бухточку, называемую, кажется, Скрофъ. Тамъ я высадилъ на берегъ Луку и другого товарища (такъ какъ жизня Луки всего больше угрожала опасность), снабдивъ ихъ нѣкоторымъ количествомъ денегъ я письмомъ къ Стэшону. Я отослалъ ихъ внутрь страны, въ Месолунги, гдѣ они будутъ въ безопасности, между тѣмъ какъ то мѣсто, гдѣ мы находились, могло подвергнуться нападенію вооруженныхъ судовъ; все же наше оружіе, кромѣ двухъ карабиновъ, одного охотничьяго ружья да нѣсколькихъ пистолетовъ, было у Гамбы.
Менѣе, чѣмъ черезъ часъ, преслѣдовавшее насъ судно стало насъ настигать; но мы снова увернулись и, повернувшись кормой (ваше судно очень хорошо идетъ подъ парусами), ранѣе наступленія ночи успѣли прибыть въ Драгоместри, гдѣ теперь и находимся. Но гдѣ же греческій флотъ? Я не знаю; можетъ быть, вы знаете. Я сказалъ нашему капитану, что, но моему мнѣнію, два большіе корабля (ни одного изъ нихъ намъ еще не было видно) должны быть греческіе. Но онъ отвѣчалъ: "Они слишкомъ крупны -- и почему они не показываютъ флага?" Его сомнѣнія подтверждались и въ отношеніи разныхъ другихъ судовъ, которыя мы встрѣчали или мимо которыхъ проходили; а такъ какъ намъ не удилось бы при этомъ вѣтрѣ подойти ближе, не потративъ много времени на лавировку, и такъ какъ съ вами было много имущества и мы рисковали бы жизнью людей, особенно -- прислуги, не имѣя никакихъ средствъ защиты, то и пришлось предоставить капитану идти своимъ путемъ.
Вчера я послалъ въ Месолунги другого нарочнаго за конвоемъ; но мы до сихъ поръ еще не получили отвѣта. Мы находимся здѣсь (и люди съ моего судна) пятый день, не снимая съ себя платья, и спимъ на палубѣ при всякой погодѣ, но всѣ здоровы и бодры. Надо полагать, что правительство вышлетъ дамъ конвой въ своихъ же интересахъ, потому что у меня на суднѣ находятся 16.000 долларовъ, -- большая часть ихъ же достоянія. У меня, кромѣ личнаго моего имущества, стоящаго болѣе 5.000 долларовъ, есть собственныхъ денегъ 8.000 въ звонкой монетѣ, не считая суммъ, принадлежащихъ комитету, -- такъ что турки были бы очень довольны, захвативъ такой крупный призъ.
Мнѣ жаль, что Гамба задержанъ, во все остальное мы еще въ состояніи поправитъ. Скажите Гэнкоку, чтобы онъ какъ можно скорѣе переслалъ мои чеки въ банкъ и чтобы Корджіаленьо приготовился обратить остальную часть моего кредита у гг. Веббъ въ наличную монету. Я пробуду здѣсь, если не случится чего-нибудь необыкновеннаго, до тѣхъ поръ, показа мной не пришлетъ Маврокордатосъ, а затѣмъ уѣду отсюда и буду поступать, смотря по обстоятельствамъ. Передайте мое почтеніе двумъ полковникамъ и привѣтъ всѣмъ друзьямъ. Скажите "Послѣднему Анализу" (графу Делладечима), что его другъ Рэди не прибылъ вмѣстѣ съ бригомъ, хотя я думаю, что ему слѣдовало бы переговорить съ нами въ Занте или внѣ Занте, чтобы дать намъ нѣкоторыя указанія насчетъ того, чего мы можемъ ожидать.
P. S. Извините за неразборчивость моего письма -- вслѣдствіе плохого пера и морознаго утра. Я тороплюсь писать, потому что сейчасъ уходитъ судно въ Каламо. Я не знаю, можетъ ли задержаніе "Бомбарда" (если онъ въ самомъ дѣлѣ задержанъ, а въ этомъ я ручаться не могу и сужу только по видимости и по словамъ другихъ) заинтересовать правительство, въ связи съ вопросомъ о нейтралитетѣ и пр., -- но судно это было остановлено, по крайней мѣрѣ, въ двѣнадцати миляхъ разстояній отъ какого либо порта, и всѣ судовые документы были въ полномъ порядкѣ, показывая его назначеніе изъ Занте въ Каламо, какъ и у насъ. Мы не сходили на берегъ въ Занте, такъ какъ не хотѣли терять времени; но сэръ Фридерикъ Стевенъ пріѣзжалъ приглашать меня и пр., и всѣ относились къ вамъ такъ доброжелательно, какъ только возможно, даже и въ Кефалоніи".
Дѣло скоро, однако, окончилось вполнѣ благополучно: Гамба только временно находился въ рукахъ у турокъ. Въ серединѣ января 1824 года Байронъ писалъ. своему банкиру въ Занте -- Гэнкоку:
Вы, вѣроятно, слышали, что Гамба и мое судно избавились отъ турецкаго захвата цѣльной и невредимыми; никто не знаетъ въ точности, какъ и почему это случилось; въ этой исторіи есть тайна, до нѣкоторой степени даже мелодраматическая. Я думаю, что капитанъ Вальсамаки успѣлъ за это время выдумать какую-нибудь длинную исторію въ Аргостоли. Ихъ избавленіе я приписываю всецѣло святому Діонисію Зантскому и мадоннѣ, что на скалѣ близъ Кефалоніи.
Приключенія моего отдѣльнаго судна также еще не закончились въ Драгоместри. Мы были выведены оттуда нѣсколькими греческими канонерками, а въ морѣ встрѣтили военный бригъ "Леонидъ", который долженъ былъ наблюдать на нами. Но началась бурная погода, насъ дважды прибивало къ утесамъ при выходѣ изъ Скрофа, и долларамъ только съ трудомъ удалось спастись. Двѣ трети экипажа переправились на берегъ вплавь; утесы были довольно неприступны, но вода у самаго берега достаточно глубока, такъ что наше судно, послѣ многихъ трудовъ и усилій, снова отошло отъ нихъ, и мы двинулись дальше только съ третью нашего экипажа, покинувъ остальныхъ на пустынномъ островѣ, гдѣ они, вѣроятно, еще и теперь находятся, если только одна изъ канонерокъ не сняла ихъ оттуда, такъ какъ до сихъ поръ мы еще не имѣемъ возможности принять ихъ къ себѣ обратно.
Скажите Мьюру, что докторъ Бруно при этой оказіи не выказалъ большого мужества. Онъ только разстегивалъ свою фланелевую куртку и бѣгалъ кругомъ, словно крыса во время наводненія, въ то время, какъ я разговаривалъ съ однимъ греческимъ мальчикомъ (братомъ греческихъ дѣвушекъ изъ Аргостоли) и увѣрялъ его, что для пассажировъ нѣтъ никакой опасности, хотя бы и была опасность для судна, и что я могу спастись самъ и спасти его безъ всякаго затрудненія (хотя онъ и не умѣетъ плавать), такъ какъ вода, хотя и глубокая, не очень волновалась, и вѣтеръ не дулъ прямо на берегъ (греки были виноваты въ томъ, что опустили штаги). Докторъ же восклицалъ: "Спасайте его, пожалуйста. Ради Бога! Спасайте лучше меня -- я хочу быть первымъ, если можно!" -- черта эгоизма, обнаруженная имъ съ такою торжественною простотою, что всѣ, кто имѣлъ время къ нему прислушаться, разсмѣялись, а черезъ минуту судно уже отошло отъ утесовъ, дважды ударившись о нихъ. На немъ обнаружилась небольшая течь, но больше ничего особеннаго не произошло, если не считать, что капитанъ послѣ этого былъ въ очень нервномъ состояніи.
Сказать коротко, -- у насъ почти все время была скверная погода, но противныхъ вѣтровъ не было; семь или восемь ночей сряду мы спали на палубѣ подъ дождемъ, но никогда не чувствовали себя болѣе здоровыми (я говорю лично о себѣ); 4-го числа я купался въ морѣ въ продолженіе четверти часа, чтобы избавиться отъ блохъ и пр., и былъ этимъ купаньемъ очень доволенъ.
Въ Месолунги насъ приняли со всевозможными любезностями и почестями; зрѣлище салютующаго флота и пр. и толпы въ разнообразныхъ одѣяніяхъ было поистинѣ живописно. Мы думаемъ скоро предпринять экспедицію, и я ожидаю приказа присоединиться, вмѣстѣ съ суліотами.къ арміи.
Теперь все хорошо. Мы нашли Гамбу уже прибывшимъ сюда, и всѣ дѣло въ полномъ порядкѣ. Привѣтъ всѣмъ друзьямъ".
Такъ прибылъ поэтъ въ осажденный турками городъ, свое послѣднее пристанище.
Здѣсь ему предстояло уже не только платить и вести переговоры, но, какъ онъ сообщаетъ въ одномъ изъ писемъ, можетъ быть и оказаться и главнокомандующимъ. Значеніе его съ переѣздомъ въ осажденный городъ, несомнѣнно, возрасло. Здѣсь могъ онъ лучше исполнять и взятую на себя обязанность примиренія партій. Такъ, въ одномъ изъ писемъ Байронъ сообщаетъ, что собирается вмѣстѣ съ Маврокордатосомъ поѣхать на свиданіе съ Одиссёйсомъ, въ надеждѣ примирить западную Элладу съ восточной. Въ успѣхѣ войны по отношенію къ туркамъ Байронъ не сомнѣвался вовсе. Его деньгами только что образовался греческій флотъ; теперь получилась возможность организовать артиллерійскія части. Дѣло шло, и возстаніе разгоралось. Въ послѣднихъ письмахъ Байрона чувствуется уже чисто дѣловое, спокойно-твердое отношеніе къ тому, за что онъ оставилъ позади себя и любимую женщину, и поэзію, и спокойствіе, на что должна пойти большая часть его состоянія.
Но здоровье въ этомъ климатѣ быстро шло на убыль. Греція, "эта единственная страна, гдѣ онъ былъ счастливъ" въ молодости, эта страна, гдѣ довелось Байрону все-таки развернуть, ради дѣла свободы, способности политическаго дѣятеля, эта страна была не для него. Лихорадка часто мучила его и неоднократно припадки заставляли оставаться въ постели.
9 апрѣля Байронъ, какъ всегда, поѣхалъ верхомъ съ графомъ Гамба. Ихъ захватилъ ливень, и вечеромъ Байронъ жаловался на ревматизмъ и лихорадку. На слѣдующій день онъ, однако, могъ опять сѣсть на лошадь; но уже 11-го бывшій при немъ докторъ Перри нашелъ его настолько больнымъ, что посовѣтовалъ немедленно отправиться въ Занте, чтобы перемѣнить климатъ. Байронъ согласился, но погода не позволила выйти въ море. 15-го въ первый разъ поэтъ уже не могъ встать съ постели, а черезъ три дня впалъ въ забытье. На слѣдующій день во время сильной грозы Байрона не стало. Это случилось 19 апрѣля 1824 года. Онъ умеръ въ безсознательномъ состояніи на рукахъ вѣрнаго Флетчера, доктора и Гамба. На слѣдующій день прибылъ и Трелони, разставшійся съ поэтомъ въ Кефалоніи и все это время пробывшій у Одиссёйса, съ которымъ уже успѣлъ породниться.
Такъ, одинокій, въ чужомъ осажденномъ городѣ, отстаивавшемъ свою свободу, подъ громъ и молнію умеръ этотъ избранный изъ избранныхъ, чарующій всей своей смѣлой, дерзающей личностью поэтъ. Поэтъ, лучшая поэма котораго -- его собственная бурно начавшаяся и бурно окончившаяся, блиставшая, какъ молнія, на глазахъ всего образованнаго міра и гремѣвшая громомъ упоительная жизнь. Съ его смертью закрылась одна изъ самыхъ лучезарныхъ страницъ романтизма, лучезарныхъ и своей живописностью, и своимъ несомнѣнно искусственнымъ, но никогда, однакоже, не вполнѣ искусственнымъ блескомъ.
-----
Смерть Байрона, могучаго пособника освобожденія Греціи, оплакала эта страна, оплакала за ней и вся Европа, а останки его были направлены въ родную Англію, такъ много давшую ему и страданія и радости, отъ которой онъ и отрекался и которой такъ несомнѣнно принадлежалъ всѣмъ своимъ гордымъ обликомъ. Его тѣло встрѣтили его другъ Гобгоузъ и сестра и похоронили его 16 іюля въ Гэкнолѣ"
Евгеній Аничковъ.