Въ Рущукѣ высадились мы на крутой, мрачный берегъ Дуная. Была сырая, холодная ночь. Еле мерцали красно-сизые огоньки вдоль путей. Чувствовалась близость большой воды и новая неизвѣстность.
Какъ ни горько было болгарское гостепріимство, но жаль стало покидать насиженныя мѣста въ вагонахъ. Публика сошла, выгрузили багажъ, и вдругъ опять сравнялись въ общей сиротливости всѣ: и третій, и первый классъ.
Бѣгали растерянно взадъ и впередъ, искали, кого бы спросить, кто бы разъяснилъ, указалъ... Не было никого. Опять одни мрачныя фигуры болгарскихъ жандармовъ въ русской формѣ.
Но добрый геній рѣшилъ, видимо, не покидать насъ до поры до времени. Опять пріѣхалъ на извозчикѣ чиновникъ изъ русскаго консульства, а можетъ быть, и самъ консулъ. И все стало извѣстно.
Тутъ-же, на Дунаѣ, у пристани стоялъ русскій пароходъ съ баржами. Кто пожелаетъ ѣхать въ Россію съ пароходомъ, могутъ это сдѣлать: женщины размѣстятся въ классовыхъ помѣщеніяхъ, мужчины въ трюмѣ баржи. Кто пожелаетъ ѣхать черезъ Румынію на Бухарестъ, тѣмъ придется переправиться на перевозѣ черезъ Дунай на лѣвый, румынскій, берегъ и тамъ уже сѣсть въ поѣздъ.
И публика, дружно ѣхавшая отъ самой Генуи, раздѣлилась. Впрочемъ, къ пароходику спустилось насъ добрыхъ три четверти поѣзда. Пароходикъ назывался "Сербія". Онъ только-что побывалъ у своей тезки, дѣйствительной Сербіи, отвезъ туда значительный запасъ хлѣба, военныхъ припасовъ, аммуниціи. Уже за разгруженнымъ, за нимъ гнались австрійскіе мониторы, хотѣли захватить въ плѣнъ, но онъ, несмотря на малый размѣръ, обладалъ настолько сильнымъ ходомъ, что успѣлъ благополучно уйти. И увелъ также обѣ желѣзныхъ баржи, въ которыхъ пригонялъ грузъ.
Въ этихъ баржахъ мы устроили себѣ каюты при помощи брезентовъ, одѣялъ, пледовъ, чемодановъ и подушекъ. Въ общемъ вышло недурно, и первую ночь послѣ того, что было съ нами въ Софіи, мы спали, какъ князья въ походѣ.
На утро проснулись подъ плескъ волнъ, и открылъ передъ вами свою широту золотистый, мутный, глубокій Дунай. Въ общемъ Дунай не такъ широкъ, какъ рисовался раньше въ моемъ воображеніи. Не шире средняго плеса Волги, зато глубокъ настолько, что ужъ въ среднемъ теченіи попадались намъ морскіе пароходы.
Береговая полоса его зелена и однообразна. Повсюду частый, словно подстриженный машинкой, лѣсокъ, подмытыя половодьемъ корневища, рыхлыя желтыя осыпи, оползни, полянки; заросшія лопухомъ, тростникъ и осока.
Бѣжали мы, впрочемъ, не всегда въ подлинныхъ берегахъ старославянской рѣки. Чаще всего скользили мимо тѣ тысячи острововъ и лядинъ, которыми богатъ Дунай и которые нарочно прятали отъ моего жаднаго къ впечатлѣніямъ глаза жилой берегъ съ его думами, былями, пѣснями и вообще той неизвѣданной жизнью, которую не испыталъ, но знаешь и по сказкамъ, и по книгамъ, и по разсказамъ, и которою хочется пожить.
Изрѣдка рѣка развертывала передъ взоромъ и синевато-дымчатыя горныя дали, окрапленныя бѣлыми мушками хатъ, располосованныя сѣдымъ, покойно дремлющимъ полотнищемъ садовъ и виноградниковъ. Спѣшишь тогда къ правому борту, вынимаешь изъ чехла трубку, вглядываешься во всякую точку, во всякій движущійся предметъ. Ждешь увидать собственнымъ глазомъ то чудесное, что приковало къ себѣ русское сердце еще со временъ Святослава Игоревича.
Но ничего чудеснаго, ничего необыкновеннаго. Въ садахъ, давшихъ въ этомъ году обильный урожай, движутся лѣнивыя тѣни мужиковъ и бабъ. Къ отяжелѣвшимъ подъ ношей, золотавымъ отъ дыханія осени деревьямъ приставлены лѣстницы, точь въ точь такія же, какія приставляютъ у насъ въ Поволожьи. Мѣстами замѣтны правильно сложенные золотисто-соломистые яруса яблокъ, грушъ, арбузовъ и дынь. Дальше въ гору лѣзутъ поля полуубранной пшеницы. Все такъ же, какъ у насъ. Даже погода стоитъ, какъ въ половинѣ нашего теплаго сентября бабьимъ лѣтомъ: солнечно, тихо, прозрачно, свѣжо и грустно....
Среди виноградниковъ виднѣлись запряженныя въ двуколки подводы съ чанами и кадками. Медленно и вяло подходили къ нимъ долговязые черные мужики, сыпали изъ корзинъ сочные гроздья и тутъ же мяли ихъ. Такъ же обыкновенны казались и деревянныя одинокія хатки, бѣленыя и темныя, подъ соломенными крышами. Вокругъ нихъ на безлюдьи бродили, какъ и у насъ же въ рабочую пору, праздныя собаки, грязныя свиньи, старухи съ малыми ребятами.
Ничего необыкновеннаго, ничего чудеснаго. Скорѣе необыкновеннымъ и чудеснымъ явленіемъ здѣсь были мы сами, толпа русскихъ бѣженцевъ, ѣхавшихъ не обычнымъ путемъ черезъ Александрово-Варшаву, а какимъ-то кружнымъ, которому Богъ вѣсть когда наступитъ конецъ!
Бѣжитъ наша "Сербія" сутки, бѣжитъ другія, натужно расплескиваетъ желтую воду острая грудка, тяжело дышитъ корпусъ, а впереди все Дунай и Дунай. Безпрерывно, кажется, безъ конца-краю, убѣгаютъ взадъ плоскія земли Румыніи. Вправо выныриваютъ и снова прячутся горы Дорогобужи, которую не дальше, какъ въ прошломъ году нелюдимые румыны безъ капли крови, за здорово живешь, отняли у зарвавшихся болгаръ. Кто знаетъ, можетъ быть, болгары за то и злы на Россію, что ихъ румыны обидѣли. Такова ужъ участь всякой няньки: ребята передерутся,-- виновата няня. A ужъ мы ли не нянчились съ балканскими народцами? И нянькой были, и крестнымъ отцомъ, и повивальной бабкой... всѣмъ, чѣмъ угодно. Только были ли мы хоть разъ имъ матерью? Въ этомъ-то, вѣроятно, и трагизмъ нашего разрыва съ Болгаріей, нелады съ Греціей, а можетъ быть, и Румыніей. Пожалуй, ни къ одному изъ этихъ народцевъ мы не сумѣли, не осилили встать въ родительскія отношенія, несмотря на всѣ наши жертвы, всѣ наши историческія права. Возьмемъ хотя бы сторону культурнаго вліянія. Въ Сербіи, напримѣръ, господствуетъ французскій языкъ. Это видно при поверхностномъ знакомствѣ. Въ ресторанѣ вамъ подаютъ не курицу, а "пулицу". Читаете въ газетѣ: "сербски то войники" пошли не въ наступленіе, а въ "офансиву" и т. д. Въ вагонахъ надписи на двухъ языкахъ: французскомъ и сербскомъ. Во всѣхъ другихъ мѣстахъ -- то же. Въ Болгаріи такая же картина, хотя по внѣшности на болгарахъ больше замѣтно русскаго лоска, но, кто поручится, что лоскъ этотъ не казенный только, т.-е. купленный въ свое время на наши казенныя деньги, какъ и въ Черногоріи?
A сколько крови! Сколько безсмертныхъ подвиговъ! Куда ни посмотри -- мѣста историческія. Рущукъ, Туртукай, Силистрія... Подъ каждымъ была славная переправа, вокругъ каждаго кровавый бой, громогласное ура. Почти каждое поколѣніе нашего народа ходило сюда умирать. Румянцевъ-Задунайскій, Суворовъ-Рымникскій, Дибичъ, Скобелевъ,-- вѣдь это имена цѣлаго столѣтія.
И кто знаетъ, что еще будетъ впереди? Вонъ плывутъ мимо насъ мирные пока города. Видны всевозможныхъ стилей дома: и европейскіе съ колоннадами, башнями, венеціанскими окнами, и турецкіе изъ самана и сбитой глины, и русскіе деревянные съ коньками, тесовыми крышами и финтифлюшками по карнизамъ. Видны и православныя церкви въ городахъ: бѣлыя, зеленыя, розовыя, точь въ точь, какъ у насъ въ уѣздныхъ городахъ. Слышится и задумчивый благовѣстъ колоколовъ по-нашему, по-православному. Можетъ быть, дьяконы въ этихъ церквахъ поминаютъ имена русскихъ воиновъ, "на полѣ брани убіенныхъ", какъ единственная благодарность за наши жертвы, за русскую кровь, русскія муки. A вмѣстѣ съ тѣмъ подъ Браиловымъ Дунай похожъ на морской военный портъ. Повсюду странныя, ненужныя для рѣчного плаванія сооруженія: вышки, башни, звенья понтонныхъ мостовъ, канонерскія лодки, миноносцы съ наведенными на проходящіе пароходы пушками, угрюмаго вида броненосцы.
Все это, видимо, приведено въ готовность, ждетъ приказа къ смертоносному наступленію. Противъ кого? Едва-ли извѣстно это самимъ румынамъ. Можетъ быть, противъ австрійцевъ, противъ болгаръ, или сербовъ, но можетъ статься, что и противъ насъ... Во всякомъ случаѣ, противъ слабѣйшаго, противъ "лежачаго", котораго здѣсь "бьютъ", и бьютъ довольно охотно, о чемъ свидѣтельствуетъ все та же Дорогобужа.
Ну да Богъ судья этимъ румынамъ. Они насъ тоже не пускали на берегъ съ парохода, какъ болгары на свои станціи. Боялись. Чего? Чумы, ила сочувствія? Кто ихъ разберетъ.
Послѣдній румынскій городъ -- Галацъ. За Галацемъ -- Россія. Тѣ изъ нашихъ, которые любили выпить и опохмѣлиться, справляли на "Сербіи" тризну по былой "монополькѣ". Заговлялись.
Румынскія вина не уступали по крѣпости итальянскимъ и греческимъ. Изъ какого-то пароходнаго "низка" выползали темныя четверти, ставились на столъ, свѣтлѣли на столѣ, и на палубѣ пароходика лилась нестройная интеллигентская пѣсня: "Вихри враждебные вѣютъ надъ нами". A на кормѣ одной изъ баржъ тоже пили, но пѣснь не пѣли, а рычали только ругательства и ползали взадъ и впередъ по полу въ поискахъ за потеряннымъ разумомъ.
На третій день нашего плаванія "Сербія" подвезла насъ къ русскому городку Рени. Здѣсь русскіе жандармы, по виду такіе же, какъ и въ Болгаріи, но болѣе настойчивые и лощеные пригласили меня въ особое помѣщеніе, поинтересовались моимъ багажемъ, поговорили о моихъ патріотическихъ чувствахъ, посочувствовали мнѣ и объявили, что, "къ крайнему своему сожалѣнію", должны меня арестовать.
"Вѣстникъ Европы", No 10, 1915.