Лѣто прошло, и мало-по-малу устанавливалась осень. Миновалъ Первый Спасъ -- первый сѣвъ, былъ и прошелъ Фроловъ день -- лошадиный праздникъ. Поля все больше и больше пустѣли, а село оживало. Холера кругомъ затихла. Уже никто не захварывалъ ею.
Изъ Новой народъ опять сталъ ходить къ намъ въ церковь, и батюшкѣ досталось не мало въ этотъ годъ за сорокоусты.
Холеры не было, но долго не могли забыть ее. Вспоминали страхи, говорили, какъ была она по другимъ селамъ, привозили съ базара разсказы о бунтахъ и погромахъ. У насъ въ селѣ она оставила по себѣ особый еле уловимый слѣдъ грусти. Размягчила сердца и сдѣлала всѣхъ другъ къ другу добрѣе, любовнѣе. Можетъ быть кое-что прибавилъ къ тому и хорошій урожай, но видно было внимательному глазу, что люди стали лучше.
Изъ насъ, больше другихъ хлопотавшихъ съ холерой, составился къ осени дружный кружокъ. Здѣсь были: Ванюга, староста, старшина съ сельскимъ писаремъ, наша семья и даже старуха Авдотья. Мы чаще встрѣчались другъ съ другомъ, подолгу разговаривали. Задумывались надъ пережитыми тревогами, и сама собой родилась мысль увѣковѣчить чѣмъ-нибудь минувшее лѣто.
Говорили, что хорошо бы открыть въ селѣ училище, и меня сдѣлать учителемъ. Мысль эта нравилась всѣмъ. Меня поднимала она за облака и радовала, какъ малое дитя. Бродя по селу, я уже чувствовалъ себя на половину учителемъ, болталъ съ ребятишками о ребьячихъ нуждахъ и затѣяхъ, разсказывалъ имъ занимательныя исторіи. Ребята уже льнули ко мнѣ и шепоткомъ говорили:
-- Учитель... учитель...
А я высматривалъ лучшее мѣсто для школы, соображалъ, гдѣ насажу общественный садъ,-- куда поставлю образцовый пчельникъ, гдѣ подходящее мѣсто для... народнаго дома.
Говорили, но никто не рѣшался заикнуться на сходѣ объ училищѣ. Оно потребовало бы не малыхъ расходовъ, общество же наше было не изъ богатыхъ. Нѣсколько лѣтъ тому былъ большой пожаръ. Сгорѣла половина села и церковь и поповы дома. Строились и задолжали. Церковь съ поповыми домами стоила тысячъ подъ тридцать. И не всѣ еще деньги были выплачены. Кромѣ того многихъ подрѣзалъ прошлогодній голодъ. Думать ли объ училищѣ? Духу не хватало.
Однако же мысль, родившаяся въ маломъ кружкѣ, не умирала. Она ширилась и, расползалась по всѣмъ концамъ села, прививалась все къ большему и большему количеству мужиковъ.
Народъ изъ разныхъ концовъ, встрѣчаясь со мной, все чаще и чаще заговаривалъ объ училищѣ.
-- Ну что, Василичъ, какъ дѣлишки?-- спросить иной, привѣтно здороваясь и потрясая кудрями.
-- По немножку. Какъ вы?
-- Богъ носитъ покудово... Скоро въ городъ?
-- Собираюсь. Дай срокъ, уберутся наши, съ просомъ покончить надо.
-- Дѣло такое. А то ба оставался у насъ... Житье не такое, чтобы ужъ, а кормиться можно. Прокормимъ!
-- Да-ть, не въ кормежкѣ дѣло!-- возражаю я, а самъ цвѣту весь отъ радости: знаю, къ чему мужикъ свою рѣчь клонитъ.
-- Оставаться-то не при чемъ...
-- Вона! Чай откроемъ училищу. Дядья у тебя въ силѣ, самъ ты любъ міру, только молви! Слово скажи...
И вотъ однажды такое слово было промолвлено. На большомъ шумномъ сходѣ выступилъ молодой, мало знакомый мнѣ мужикъ изъ дальняго конца, заговорилъ объ училищѣ.
Мнѣ думается, что въ народѣ живетъ общая, вѣками закрѣпленная мѣра признанія вещей. Благодаря ей всѣ знаютъ безъ споровъ, что нужно и должно быть и чего не нужно, что лишне.
Пусть, напримѣръ, соберется сходъ изъ мужиковъ, бывающихъ въ церкви разъ въ годъ, или совсѣмъ небывающихъ въ ней, а проводящихъ всѣ праздники въ кабакѣ. Пусть на этомъ сходѣ выступитъ общественникъ и скажетъ:
-- Братцы, не нужно намъ церкви. Была у насъ старая, мы лѣнились ходить въ нее. Теперь сгорѣла она. Отроить новую денегъ нѣтъ. Шутка ли? тридцать тысячъ рублей! Обойдемся безъ церкви...
Такого общественника, если даже слыветъ онъ умнымъ и дѣльнымъ человѣкомъ, не станутъ слушать. Скажутъ ему:
-- Замолчи! Ты -- сумасшедшій! Какъ можно безъ церкви!
И скажутъ такъ не потому только, что народъ съ испоконъ вѣковъ сживается съ церковью. Она краситъ картину села, даритъ народъ праздниками и т. д. Вѣдь и кабакъ сжился съ народомъ, и онъ тысячу лѣтъ краситъ народные праздники. Однако, если тотъ же общественникъ скажетъ на томъ же сходѣ:
-- Давайте закроемъ кабакъ въ селѣ! Онъ намъ не нуженъ, лишній.
То кабака не закроютъ конечно, а общественника выслушаютъ, похвалятъ и почувствуютъ себя передъ нимъ грѣшниками.
И сдѣлаютъ такъ потому, что прикинуіъ и къ тому и къ другому случаю ту самую мѣру, о которой я говорю. Сами не замѣтятъ, какъ примѣряютъ. Но иногда мѣра эта вдругъ измѣнится. То, что казалось ненужнымъ, лишнимъ,-- до зарѣзу понадобится, или наоборотъ. Чтобы такъ случилось, надо пережить народу какую-нибудь крупную духовную встряску, чтобы онъ поднялся на мигъ выше житейскихъ будней и взглянулъ на свое житье бытье сверху внизъ. Тогда достаточно бываетъ небольшого намека на что-нибудь новое и полезное, и за него ухватятся.
Такой самой встряской для нашего села было холерное время. Оно измѣнило народный взглядъ на школу и грамотность. Какъ вышло все, трудно прослѣдить. Но если бы тотъ же молодой мужикъ заговорилъ о необходимости для нашего села училища въ прошломъ году, то на него закричали бы всѣ и "каштаны" первые:
-- Это еще что за выдумки? На что намъ училищу, аль голоштанниковъ разводить? Вонъ они учены те: отцу-матери не почетчики! Только и норовятъ, ка-бы домъ бросить, да на сторону! Дѣды-прадѣды жили, не знали грамотѣ, да лучше насъ справлялись! Не надо училища! Не желаемъ...
И провалили бы единогласно училище.
Теперь, послѣ холеры, вышло не такъ. Молодого мужика выслушали съ большимъ почтеніемъ. Согласились не сразу, разумѣется, но говорили не о томъ, что не нужно училища. Ссылались на бѣдность, на долги, которые сдѣлало общество при постройкѣ церкви, на прошлогодній голодъ. "Каштаны" совѣтовали обождать съ этимъ дѣломъ годъ или два, когда общество оправится.
Такія рѣчи для насъ уже были побѣдой. Мы разсчитали, что деньги на постройку будемъ просить изъ губернскаго земства, рублей хотя бы тысячу, въ ссуду, а лѣсъ начнемъ хлопотать изъ казенной дачи: даромъ, или на льготныхъ условіяхъ. Если приговоръ составить теперь же, то съ годъ протянутся хлопоты, да годъ уйдетъ на постройку дома. Значитъ обществу придется начать свои траты какъ разъ черезъ два года.
Все это сказали сходу старшина съ сельскимъ писаремъ. Старики согласились единогласно.
Въ концѣ августа я уѣхалъ обратно въ городъ. Уѣзжалъ съ надеждой черезъ годъ, черезъ два поселиться окончательно въ родномъ селѣ и, не покладая рукъ, осуществлять свои молодыя мечты. Но мечты такъ и остались мечтами до настоящаго дня.
И сбудутся ли когда?
Благодаря холерному году, я дѣйствительно сталъ народнымъ учителемъ, но только не тамъ, гдѣ хотѣлось сердцу. Выше меня оказалось "благоусмотрѣніе начальства" и то, что называютъ словомъ: "обстоятельства". Они кидали и продолжаютъ кидать меня по слову Христа: "Имъ тя препояшетъ и поведетъ, амо же не хощеши".
Какіе слѣды оставила холера въ городѣ? Не знаю. Кажется только четыре смертныхъ казни и множество тюремныхъ заключеній за холерный бунтъ.
"Вѣстникъ Европы", No 1, 1913