По сибирскому тракту, между Тюменью и Тобольском, шел этап. Стояла поздняя осень, сухая и морозная, когда снегу еще не было, и уже все было мертво и оголено, а земля и небо так мрачны. Партия, как полагается, каждое утро выступала на рассвете из этапных помещений, и делала верст по двадцать в день, до следующего этапного здания. Арестанты шли вереницей, вперемежку с солдатами. Слабые присаживались на подводу.
Обычно к полудню добирались до следующего этапа, входили в него и заставали там дым и холод, так как этапные помещения топились только в дни прихода партий, два раза в неделю. Грелись, покупали у крестьянок и готовили себе пищу, возились, кричали, ссорились и только к вечеру затихали. Спали вповалку на нарах, а частью и на полу, в полутьме коптящих ламп, в духоте, а наутро вставали и шли дальше по замерзшей дороге, среди облаженного леса и пустых поскотин.
Партия, как указано в приказе, состояла из тридцати трех арестантов-мужчин и восемнадцати конвойных солдат. Ни женщин, ни детей не было.
Когда этап вытягивался длинной вереницей по дороге, то впереди всегда оказывался каторжанин-аграрник Гудзий. Эго был молодой крестьянский парень, сильный, здоровый, с русыми усиками и чистыми, смелыми глазами. Ему шел всего только двадцать второй год. Он был осужден к казни, замененной при конфирмации приговора двадцатью годами каторги, за убийство двух молодых солдат-башкир из воинского отряда, присланного усмирять его родную деревню после погрома соседней помещичьей экономии. В тюрьме Гудзий сблизился с политиками. В этапной партии он образовал около себя отдельную группу, всего в составе четырех человек, покупал для нее пищу, возился с варкою обеда, устраивал ее при ночлегах.
Другой политический каторжанин в партии тоже был крестьянин -- Тиняков. Он был призван в войска осенью 1905 г. и участвовал в восстании той роты, куда он был зачислен. Рота отказалась повиноваться офицеру, вышла со двора казармы на улицу с оружием, с красными флагами, на которых был лозунг: "Долой самодержавие ". В статейном списке Тинякова значилось, что он был присужден военным судом к смертной казни "За явное восстание в числе более восьми человек", и что казнь ему заменена бессрочной (каторгой.
Около Гудзия держался еще один политический каторжанин. Абрам Назарьянц, совсем юный, красивый армянин, сын священника. Он учился в гимназии, шел весьма плохо, к семнадцати годам добрался до четвертого класса, живя в пансионе. Режима своего пансиона Назарьянц не выдержал, убежал, примкнул к экспроприаторам и по их поручению возил взрывчатые вещества и бомбы из города в город в ручной багажной корзинке. Больше года дело сходило благополучно. Но, наконец, он был арестован на вокзале в Одессе, при чем в его ручном багаже было два снаряда. Бросив их и отстреливаясь при аресте, он, к счастью, никого не ранил, и поэтому был не казнен, а осужден на двадцать лет "каторги. Общительный, веселый нрав Назарьянца, сохраненный им в тюрьмах "и в этапе, вызывал общую симпатию к нему.
Четвертый политик в партии был худой, длинный, шестнадцатилетний мальчик-гимназист, поляк-католик Стась, как звали его все в этапе. Он был выслан административным порядком, властью временного генерал-губернатора, "за участие". Высылка была предпринята массовая, и Стась попал под нее потому, что часто попадался на глаза филерам на всех массовках и нелегальных собраниях. Стась был религиозен до исступления и не расставался с "карманной книжкой молитвенника, с "евангелием с золотым "крестом на крышке переплета. В этапных помещениях ежедневно подолгу молился, "стоя (где-нибудь в углу на коленях, со своей книжкой в руках. Таков был этот "политик".
Больше политиков в партии не было. Среди остальных двадцати девяти человек самую яркую и резко обособленную группу в этапе составляли восемь давших уголовных каторжан, осужденных за разбой, убийства, грабеж, изнасилования и т. п. Эта группа командовала всей партией. Ее власть в этапе была почти неограниченна.
Они всегда имели деньги, взысканные с остальных арестантов. Ежедневно по вечерам пили водку, играли в карты, постоянно грозили побоями всем нарушителям их обычаев. На этапное передвижение они смотрели как на праздник в своей долгой и однообразной каторжной жизни, и старались его по-своему использовать.
Было в партии три крестьянина Тобольского уезда, возвращавшихся этапом на родину "за бесписьменность", т.-е. за неимение при себе паспортов. Совсем случайные люди в тюрьмах и на этапе, они держались особняком.
Десять уголовных арестантов шли в Тобольскую губернскую тюрьму отбывать наказание за кражи и другие небольшие дела по приговорам мировых судей.
Четверо "следственных" препровождались на допрос к следователю по делу об убийстве из-за семейных раздоров.
Еще группа в пять человек представляла уголовных ссыльно-поселенцев или сибирских бродяг, пересылавшихся в места их приписки, в села Тобольского уезда, о а самовольную отлучку.
На двенадцатый день по выходе из Тюменской тюрьмы. 22 сентября. 1907 года, партия прибыла на этап в деревню Кутарбитку, где полагалось сделать дневку. Все нетерпеливо ждали этого отдыха. Старшой Покасанов сообщил, что этапщик в Кутарбитке хороший мужик: дров общественных не ворует и топит на совесть.
Когда вошли во двор, Покасанов запер ворота и пропустил всех в помещение этапа мимо себя по одному, проверив вею партию. Арестанты заняли две задних камеры с железными решетками в окошках, пробитых под самым потолком. Левую, меньшую, заняли Гудзий, Тиняков, Назарьянц и Стась, крестьяне, возвращавшиеся на родину за бесписьменность, и четверо следственных. Правую, большую, захватила группа каторжан с состоявшими при них уголовными арестантами.
В передней камере, предназначенной для конвоя, солдаты составили свои ружья в пирамиду, развесили зарядные сумки и шинели.
В четвертой камере, кухне, где были навалены дрова, развели огонь в очаге, и там все вместе -- и солдаты, и арестанты -- кипятили чайники, сушили пимы {Пимы -- валенки.}, варили пищу.
Едва разместились, Покасанюв раздал кормовые деньги до места назначения, до Тобольска, за четыре дня вперед. Затем во двор этапа были пущены крестьянки с творогом, молоком, яйцами, пшеничным хлебом. Пришел на этап и Чернецкий. Он принес заготовленный им для партии целый пуд мяса.
Покасанов встретил его, как своего, так как виделся с ним при каждом движении этапов через Кутарбитку, и приказал часовому пропустить Чернецкого на свиданье к Гудзию, а сам пошел в село, где были знакомые.
Когда Чернецкий вошел, то староста уголовных каторжан, по прозвищу Савка, с асимметричным лицом и серыми острыми глазами, осужденный за то, что вырезал при грабеже целую семью с женщинами и детьми, собирал со всех на общую выпивку. И все вынуждены были отдавать из кормовых денет почти все, что получили, под страхом жестоких побоев. Избавлены были от этого только четверо политиков, с которыми Савка не рисковал связываться. Затем Савка послал в монопольную лавку бывшего на этапе на побегушках сына этапщика Степу и приказал купить три четверти водки. Степа притащил в мешке на спине три четвертных бутылки с казенными ярлыками. Савка овладел ими и оделил всех водкой. Для своих каторжан он отделил особую порцию, и они распили ее своим кружком, усевшись на нарах вместе с солдатами. Потом, когда все три четверти опустели, начали гонять Степу за водкой в розницу-- за бутылками и полубутылками. Одни пили с жадностью, иные прямо с исступлением. Стела получал медяки, гривенники, двугривенные и опять, что было духу, несся в валенках и ситцевой рубашке и приносил новые бутылки, полубутылки и сотки с водкой.
Перед вечером, часа в четыре, зашел на этап старшой Покасанов, тоже выпивший на селе, справился, все ли благополучно, и смутился, когда увидел повальное пьянство уголовных арестантов. Когда один совершенно пьяный солдат протянул ему налитый "одной стакан, Покасанов ударил (наотмашь кулаком по стакану, заругался и раскричался на пьяного, сорвал с него георгиевский крест, вытолкнул солдата на двор и там забросил крест через пали {Пали -- отрада из брешей с заострёнными концами.}. Солдат порывался драться, но Чернецкий и Гудзий их развели.
Среди уголовных в течение вечера тоже не раз возникали ссоры, брань, драки. Возня же, гам, крики и тюремные песни не прекращались до ночи. Когда стемнело, Покасанов пришел еще раз и приказал настрого пятерым еще державшимся на ногах солдатам оставаться в этапе, а сам ушел ночевать на село. Остальные конвоиры юсе разбрелись по Кутарбитке и гуляли там или спали у знакомых крестьян. После ухода Покасанова Савка отправил через Степу старухеч-корчемнице два казенных арестантских халата и взамен получил еще четверть водки.