Ненси только-что проснулась и, лѣниво потягиваясь, дернула длинный шнурокъ сонетки. Въ дверь постучали.
-- Entrez!
Въ комнату вошла бѣлокурая швейцарка-горничная.
-- Ce que désire mademoiselle?
Но прежде чѣмъ получился отвѣтъ, въ ту же минуту изъ большой комнаты, находившейся рядомъ съ той, гдѣ спала Ненси, появилась высокая фигура очень пожилой дамы, одѣтой въ черное шолковое платье съ длинной пелериной; голову ея прикрывалъ большой кружевной чепецъ. Лицо вошедшей носило слѣды давно уже утраченной строгой красоты. Сѣдые волосы были спереди слегка подвиты, и брови старательно подрисованы. Эти подрисованныя брови на совершенно старомъ, поблекшемъ лицѣ производили непріятное впечатлѣніе и оттѣняли еще больше холодный, нѣсколько острый блескъ глубоко засѣвшихъ въ своихъ впадинахъ, когда-то прекрасныхъ черныхъ глазъ; а прямой станъ, бѣлыя, холенныя руки и горделивая, даже нѣсколько высокомѣрная посадка головы придавали всей фигурѣ какую-то особую величавость. Это была бабушка Ненси -- Марья Львовна Гудаурова.
Она безмолвно рукою махнула горничной, и та вышла.
-- Сколько разъ я тебѣ говорила -- не зови ее безъ надобности,-- замѣтила Марья Львовна полу-строго Ненси:-- я вѣдь здѣсь -- и помогу тебѣ встать сама.
-- Ахъ, бабушка, она такая смѣшная, эта Люси, такая смѣшная... Она мнѣ нравится....-- спѣшила оправдаться Ненси.
-- Ну, хорошо, хорошо. Стань, крошка,-- я буду тебя вытирать.
Ненси прыгнула на клеенчатый коврикъ возлѣ кровати и, дрожа всѣмъ тѣломъ, терпѣливо ожидала конца скучной операціи, которую бабушка аккуратно совершала надъ ней каждое утро. Но Марья Львовна не торопилась. Она медленно, какъ бы смакуя, проводила губкой, потомъ -- жесткимъ полотенцемъ по гибкимъ членамъ еще не вполнѣ сформированнаго, нѣжнаго тѣла Ненси.
-- Ну, одѣвайся, крошка!
-- Ахъ, слава Богу!.. Ахъ, какъ скучно, бабушка, это обтиранье!..-- И Ненси торопливо начала одѣваться.
-- Зато ты мнѣ скажешь потомъ спасибо, крошка, когда въ сорокъ лѣтъ будешь еще совсѣмъ молода.
-- Ахъ, это такъ долго, долго ждать. Я не доживу... и потомъ -- сорокъ лѣтъ... Ай, какая я буду старуха!..
-- А твоя мать?
-- О, мама молодая!..
-- Но ей сорокъ лѣтъ.
Ненси задумалась.
-- Ну, что же ты? Снимай перчатки и одѣвайся.
-- Ахъ, да...
Ненси стащила съ рукъ широкія замшевыя перчатки, въ которыхъ всегда спала, по приказанію бабушки, и стала поспѣшно одѣваться.
"Elle а du chien,-- думала бабушка, любовно глядя на ловкія движенія Ненси и представляя ее себѣ уже расцвѣтшей красавицей въ парадномъ, пышномъ туалетѣ декольтэ, дразнящемъ глазъ и воображеніе, окруженною толпою блестящихъ поклонниковъ.-- Oui, elle а du chien!..
-- А мама встала?-- спросила Ненси.
-- Elle fait за toilette... Ахъ, постой!-- испуганно остановила бабушка Ненси, нетерпѣливо дергавшую гребнемъ свои длинные золотистые волосы.-- Ты съ ума сошла. Дай, я сама расчешу. Ты помнишь, мы читали, почему Сара Бернаръ сохранила свои волосы: il faut les soigner -- надо осторожно съ ними... Они требуютъ особаго ухода, если хочешь сохранить ихъ до глубокой старости.
-- Ну, бабушка, все сохранять да сохранять -- это скучно!
-- О, дитя,-- загадочно улыбнулась старуха:-- наша жизнь прекрасна, пока она молода, и чѣмъ дольше съумѣешь казаться такою, тѣмъ дольше будешь жить и пользоваться счастьемъ.
-- Да какъ же это, бабушка? Вотъ ты: видишь -- волосы сѣдые, а брови надо чернить... Значитъ, все безполезно,-- наставительно произнесла Ненси.
Тѣнь легкой не то -- скорби, не то -- ироніи пробѣжала по полнымъ губамъ нѣсколько крупно очерченнаго рта старухи. Держа между пальцами концы прядей золотистыхъ волосъ Ненси, она осторожно расчесывала ихъ, стараясь не зацѣпить, не порвать ни одного волоска.
-- Вотъ, бабушка, ты и замолчала,-- съ торжествомъ воскликнула Ненси,-- вотъ ты и побѣждена, побѣждена, побѣждена!..
-- Совсѣмъ нѣтъ,-- снова улыбнулась старуха:-- ты не можешь ничего этого понять. Наступаютъ извѣстные годы. Въ шестьдесятъ-семь лѣтъ, какъ мнѣ, это ужъ настоящая старость, и въ такіе годы стараться быть молодой смѣшно, да и безполезно... Но видишь: я все же не хочу быть безобразной, какъ другія старухи, и, чѣмъ могу, достигаю того: мою руку всякій можетъ съ удовольствіемъ пожать, даже поцѣловать -- она мягка, бѣла, пріятна; волосъ красить я не буду -- c'est ridicule, но беззубый ротъ и лицо безъ бровей не эстетичны. Я не стану рядиться -- это смѣшно, но я всегда одѣта просто и изящно; глядя на меня, никто не скажетъ: "какая безобразная, противная старуха"!
-- Да, правда, правда, бабушка!-- звонко захохотала Ненси.-- Юлія Поликарповна... у нея одинъ только эубъ во рту, и когда она говоритъ -- у нея такъ смѣшно и противно высовывается языкъ съ одной стороны... и потомъ она втягиваетъ губы... фуй, какъ противно!.. У-у-у, ты моя красавица, красавица, красавица!-- Ненси неожиданно бросилась на шею въ старухѣ и стала ее осыпать поцѣлуями.
-- О, моя прелесть!.. Психея!..-- шептала растроганная Марья Львовна, отвѣчая на поцѣлуи внучки.
Она посадила въ себѣ на колѣни дѣвочку.
-- А ты, ты посмотри на себя,-- какъ ты прекрасна!-- произнесла она съ восторгомъ, приподнявъ руку Ненси.-- Смотри, какія тонкія линіи -- совсѣмъ Психея... Все это создано для радости и счастья. И ты должна все это холить и беречь. Теперь -- Психея, потомъ будешь Афродита... Помнишь... мы смотрѣли въ Луврѣ?
-- Ахъ, эта безрукая?!.
Бабушка засмѣялась и потрепала Ненси по щекѣ.
-- О, глупенькая крошка! Это -- красота!
Она спустила Ненси съ колѣнъ.
-- Однако, будетъ!-- поскорѣй одѣвайся и пей свой шоколадъ.
Въ комнату вошла легкой, моложавой походкой, въ нѣжно-розовомъ фуляровомъ капотѣ, роскошно убранномъ кружевами, высокая, элегантная брюнетка.
-- Bonjour, maman,-- почтительно наклонила она свою причесанную по послѣдней модѣ голову, чтобы поцѣловать руку Марьи Львовнѣ.
Вошедшая нимало не походила на свою мать. Это была довольно красивая особа среднихъ лѣтъ, съ мелкими, неправильными чертами лица. Круглыя, высоко поднятыя брови подъ низкимъ лбомъ придавали всей физіономіи не то наивное, не то удивленное выраженіе; а большіе синіе глаза краснорѣчиво говорили о безсонныхъ ночахъ... Въ нихъ, жило что-то животное и безстыдно-разгульное... Едва замѣтный пушокъ легкою тѣнью лежалъ надъ верхнею губою ея маленькаго, пухлаго рта, а начинающія уже отцвѣтать щеки были покрыты тонкимъ слоемъ душистой пудры.
-- Здравствуй,-- сухо отвѣтила на ея привѣтствіе Марья Львовна.-- Ты уже почти готова, а мы, видишь, еще прохлаждаемся.
Сусанна Андреевна -- такъ звали брюнетку -- не обратила ни малѣйшаго вниманія на холодный пріемъ старухи и порывисто бросилась къ Ненси.
-- Здравствуй, моя прелесть!
Она крѣпко расцѣловала нѣжныя щечки дочери.
-- Ой, да какая же ты вкусная!.. У нея развѣ нѣтъ цвѣтныхъ рубашекъ, maman?-- спросила она Марью Львовну.
-- Нѣтъ. Я предпочитаю и для ночныхъ, и для денныхъ -- бѣлыя.
-- Ахъ, нѣтъ, c'est si joli... rose pâle... отдѣлать валансьеномъ,-- такъ шло бы въ этой petite blonde.
-- Я не люблю,-- рѣзко отвѣтила старуха.
Ненси была уже въ коротенькомъ корсетѣ "paresseuse" и въ бѣлой батистовой юбкѣ.
-- Я -- злѣйшій врагъ такихъ корсетовъ,-- почти съ негодованіемъ воскликнула Сусанна Андреевна:-- это ядъ для молодыхъ;
-- Пожалуйста, не вмѣшивайся не въ свое дѣло,-- вспылила старуха:-- я не хуже тебя знаю, что ядъ и что полезно..
Сусанна Андреевна уступила и замолчала. Входить въ препирательства съ матерью, да еще изъ-за такихъ пустяковъ, вовсе не входило въ ея планы. Она провела очень веселую зиму въ Ниццѣ и, соблазняясь сосѣдствомъ Монако, посѣтила этотъ прелестный уголокъ, гдѣ оставила въ недѣлю все свое, полагающееся ей отъ матери и отъ мужа, годовое содержаніе; а теперь, воспользовавшись пребываніемъ Ненси съ бабушкой въ Савойѣ, она прилетѣла сюда и, разыгрывая роль нѣжной дочери и мамаши, еще не успѣла приступить къ цѣли своего пріѣзда. Предметъ ея страсти -- итальянецъ изъ Палермо -- ожидалъ ее въ Ниццѣ и бомбардировалъ письмами, а Марья Львовна, какъ на зло, держала себя такъ, что просто не подступись.
Съ самаго ранняго дѣтства Сусанна Андреевна находилась въ странномъ положеніи относительно матери. Блестящая красавица, какою была Марья Львовна въ молодости, къ крайнему своему удовольствію, она долго не имѣла дѣтей. Она выѣзжала, принимала поклонниковъ, задавала пышные рауты и обѣды, поражала своими туалетами заграничные модные курорты и, беззаботно кружась въ вихрѣ свѣтской жизни, жгла милліонное состояніе своего мужа, какъ вдругъ, совершенно неожиданно, на двадцать-седьмомъ году жизни, съ ужасомъ убѣдилась, что должна сдѣлаться матерью. Не желая, чтобы ее видѣли въ "такомъ положеніи" ея поклонники, Марья Львовна уѣхала въ одно изъ отдаленныхъ помѣстій; проклиная судьбу, прожила она тамъ девять болѣзненныхъ мѣсяцевъ беременности; проклиная, родила дочь, которой, тѣмъ не менѣе, пожелала дать красивое имя Сусанны. Послѣ чего, въ сопровожденіи прелестной "беби" и рослой кормилицы, снова возвратилась въ Петербургъ, въ кругъ своихъ обожателей, по прежнему стройная и обаятельная. Беби съ кормилицей помѣстили подальше, во внутреннія комнаты, и каждый день мамка, нарядивъ ее во все лучшее и нарядившись сама, преподносила ее "мамашенькѣ" въ будуаръ, гдѣ Марья Львовна, въ утреннемъ дезабилье, обыкновенно принимала, передъ завтракомъ, своихъ интимныхъ друзей. Она полулежала на кушеткѣ, передъ ней стояли цвѣты и корзины съ самыми рѣдкими, по сезону, фруктами. Она подносила къ глазамъ беби персикъ или пунцовыя вишни и смѣялась, когда не умѣющій владѣть своими движеніями ребенокъ тянулъ ручонки вправо, желая поймать находящійся отъ него влѣво предметъ. Интимные друзья приходили въ восторгъ и бросались цѣловать беби. Ребенокъ подросъ -- понадобилось кормилицу замѣнить нянькой. Выписали старушку, сестру одного изъ управляющихъ имѣніями, а для надзора за нею привезли изъ Парижа француженку. Mademoiselle Тереза, или Тиз а, какъ ее сокращенно именовали, интересовавшаяся въ новой для нея обстановкѣ положительно всѣмъ, кромѣ ввѣреннаго ея попеченію ребенка, рѣшила съ истинно парижской ловкостью воспользоваться своимъ пребываніемъ въ богатомъ русскомъ семействѣ, чтобы собрать тотъ медъ, который ея соотечественники въ такомъ обиліи привозятъ съ "дикаго" сѣвера. Для этой цѣли она подружилась съ интимными и неинтимныыи друзьями Марьи Львовны, устроивала свиданья, сплетничала, наушничала; она выучилась съ изумительнымъ искусствомъ направлять въ ту или другую сторону симпатіи и антипатіи обольстительной прелестницы -- своей патронессы. Боже сохрани было заслужить нерасположеніе Тиза! Это знали всѣ "друзья дома" и наперерывъ, одинъ за другимъ, осыпали ее подарками и деньгами. Мужъ Марьи Львовны -- человѣкъ ограниченный и смирный, обожая свою красавицу-жену и всецѣло будучи ея рабомъ, считая для себя священной обязанностью удовлетвореніе самаго малѣйшаго ея желанія -- безпрекословно исполнялъ всѣ прихоти и затѣи Марьи Львовны. А причудамъ ея не было конца. Такимъ образомъ, несмотря на свое огромное состояніе, онъ былъ вѣчно въ тревогѣ, вѣчно озабоченъ, постоянно разъѣзжая изъ одной губерніи въ другую для провѣрки управляющихъ и доходности своихъ обширныхъ помѣстій. Сусаннѣ минуло десять лѣтъ, и теперь, кромѣ неизмѣнной Тиз а, штатъ ея воспитателей увеличился еще цѣлымъ синклитомъ учителей. Сусанна училась небрежно и лѣниво. Ее гораздо больше интересовали роскошные туалеты матери, чѣмъ книги. Она засматривалась на нихъ, любовалась, и потомъ мечтала о нихъ цѣлыми днями. Часто изъ своей далекой "классной" она съ завистью прислушивалась къ шуму парадныхъ комнатъ, гдѣ царило вѣчное безумное веселье и гдѣ средоточіемъ этого веселья, богиней его была, казалось, неуязвимая временемъ, ея красавица-мать. Марья Львовна, наканунѣ своихъ сорока лѣтъ, оставалась по прежнему обаятельной, по прежнему неизмѣнной властительницей сердецъ, и Тиза могла также по прежнему собирать обильную жатву даровъ съ "интимныхъ" и "неинтимныхъ" друзей. Но годы шли, Сусанна подростала. Вотъ, наконецъ, насталъ тотъ день, когда она, конфузясь, но съ тайной радостью въ сердцѣ, появилась въ наполненномъ мужчинами будуарѣ матери. Всѣ были поражены, начиная съ самой Марьи Львовны, юной прелестью этого распускающагося цвѣтка. Около того времени умеръ мужъ Марьи Львовны. Волей-неволей приходилось самой заняться дѣлами. Прошелъ добрый годъ, пока они постигла, наконецъ, кое-какъ тѣ тайны мелочныхъ заботъ практической жизни, которыхъ всегда чуждалась, считала чѣмъ-то низменнымъ и которыя ей были противны до отвращенія. Между тѣмъ Сусаннѣ минуло семнадцать лѣтъ. Марья Львовна испугалась. Вертясь среди вѣчнаго праздника жизни, она не замѣчала существованія дочери. Но какъ же теперь?
Вернувшись къ прежней обстановкѣ и "друзьямъ", она принуждена была, скрѣпя сердце, всюду и вездѣ появляться съ дочерью. Сусанна обращала на себя всеобщее вниманіе. Какъ въ шампанскомъ, въ ней играла жизнь, била ключомъ, опьяняя и ее самоё, и всѣхъ окружающихъ. Искусство опытной кокетки, умѣвшей годами поддерживать привязанности къ себѣ, меркло передъ возникающей силой этой будущей вакханки. Марья Львовна возненавидѣла дочь и задумала выдать ее замужъ по возможности скорѣе, безъ проволочекъ, безъ раздумья, только скорѣе. Случай не заставилъ себя ждать. Выборъ палъ на прокутившагося кассира, забулдыгу и пьяницу. Приданое дано хорошее и дѣло слажено. Къ тому же Сусанна сама стремилась выйти замужъ,-- въ этомъ она видѣла настоящую свободу и зарю новой, веселой жизни, о которой мечтала еще въ дѣтствѣ, завидуя матери. Выйдя замужъ, Сусанна не теряла драгоцѣннаго времени. Мужъ былъ очень доволенъ ея взглядами на жизнь, безъ излишней сантиментальности и предразсудковъ,-- и оба превесело проводили дни, не мѣшая нисколько одинъ другому. Вскорѣ появилась у нихъ за свѣтъ Ненси.