19 мая 1906 Вологда. Золотой якорь
Вы хотели моего письма... Зачем?.. Письма или скучная вещь, или страшная. Не хочу для Вас страшного, стыжусь скучного. Из моего окна видна ограда церкви1, заросшая густой, сочной травой, там уже облетают белые одуванчики, много белых одуванчиков. Ограда заняла площадь -- и как хорошо, что там не торгуют. Зато, вероятно, там когда-нибудь хоронили... Фосфор, бедный фосфор, ты был мыслью, а теперь тебя едят коровы... Вологда -- поэтический город, но знаете, когда только -- поэтический? Когда идет дождь, летний, теплый, парно-туманный, от которого становится так сочна, так нависло-темна зелень берез, глядящих из-за старого забора... В Вологде очень много духовных лиц, и колокола звонят целый день... Колокола меня будят, они тревожат меня... Моя черепная коробка не может вместить их медных отражений -- но она не мирится особенно с их разбитным, дробным звоном. Я чувствую, что этот звон хочет подладиться ко мне, что он заигрывает со мной... Молчи, медный... Я не Боделэр2... И ты никого не проклинаешь... Ты просто ханжа, старый болтун...
Боже, Боже, сочинил ли кто-нибудь в Вологде хоть один гекзаметр под эту назойливую медь?..
В Вологде есть и река, похожая на нашу Мойку, только без гранита -- она вся в барках. Говорят, что еще недавно на ней целыми днями пели разные марсельские стихиры,-- но мещане не возлюбили их и погрозили -- кто будет петь, того топить; теперь на реке Вологде никто не поет... Боже мой, как мне скучно... Дорогая моя, слышите ли Вы из Вашего далека, как мне скучно?.. Я сделал все, что полагалось на этот день. Кроме того, я исправил целый ворох корректуры3, я написал три стихотворения4, и не насытил этого зверя, который смотрит на меня из угла моей комнаты зелеными кошачьими глазами и не уйдет никуда, потому что ему некуда уйти, а еще потому, что я его прикармливаю, и, кажется, даже не на шутку люблю.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Что ты пишешь? Что ты пишешь? Это бред... Нет, это письмо, и притом выведенное чуть ли не по клеточкам. Знаете ли Вы, что такое скука? Скука -- это сознание, что не можешь уйти из клеточек словесного набора, от звеньев логических цепей, от навязчивых объятий этого "как все"... Господи, если бы хоть миг свободы, огненной свободы, безумия...5 Но эти клеточки, эта линованная бумага и этот страшный циферблат, ничего не отмечающий, но и ничего еще и никому не простивший...
Милая Екатерина Максимовна... Я вижу, что Вы хмуритесь, что Вы огорчены, разочарованы, раздосадованы, почти обижены...
Вечер... Тишина... Одиннадцать часов... А я-то столько хотел Вам сказать... Мысли бегут, как разорванные тучи... Чу... где-то сдвинулись пустые дрожки... Если у Вас есть под руками цветок, не держите его, бросьте его скорее... Он Вам солжет... Он никогда не жил и не пил солнечных лучей. Дайте мне Вашу руку. Простимся.
Ваш И. А.
Печатается по тексту автографа, сохранившегося в архиве И. Ф. Анненского (РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 2. No 5. Л. 19-21об.).
Впервые опубликовано: Подольская. С. 51-52. Перепеч.: КО. С. 464-465.
Вскоре после приезда Анненского в Вологду, где он остановился в гостинице "Золотой якорь", располагавшейся на Московской улице (в настоящее время: Советский пр., д. 6) и функционирующей в этом качестве и сейчас, в одной из местных газет появилась следующая хроникальная заметка:
"На днях прибыл в Вологду окружной инспектор министерства нар. проев, г. И. Анненский -- для каких надобностей<,> пока не известно.
Ученикам городского училища уже давно внушалось о скором приезде "ревизора"" (Городская хроника // Северная земля. Вологда. 1906. No 98. 20 мая. С. 3. Без подписи).
Сам же Анненский в преамбуле своего отчета, адресованного "Его Сиятельству Г. Попечителю С.-Петербургского Учебного Округа" графу Бобринскому и датированного "16 мая -- 25 мая 1906" (автограф сохранился в рамках дела "О ревизии средних учебных заведений с 1905 г.- 1909 г.": ЦГИА СПб. Ф. 139. Оп. 1. No 10250. Л. 46, 59), констатировал: "Исполняя возложенное на меня служебное поручение, я обревизовал следующие учебные заведения: в Вологде 4-х классное городское училище, мужскую и женскую гимназию и реальное училище и в Грязовце женскую прогимназию".
О характере служебного поручения Анненского во время его командировки в Вологду и Грязовец достаточно подробно писал, основываясь именно на цитированном деле, разысканном А. В. Орловым, А. В. Федоров (в угловых скобках -- уточнения, в основе которых лежит информация, почерпнутая из следующего источника: Адрес-календарь Вологодской губернии на 1904-1905 годы / Издание Вологодской Губернской Типографии; Под ред. Губернского Статистического Комитета Н. А. Полиевктова. Вологда: Тип. Гу-
бернского Правления, 1904): "...Анненскому как инспектору округа не приходилось ограничиваться только учебными делами, -- случалось сталкиваться и с острыми жизненными ситуациями и разрешать конфликты. С одной такой ситуацией он встретился, приехав в Вологду в мае 1906 года (перед этим он уже приезжал сюда в марте). К Попечителю Петербургского учебного округа поступили, очевидно, сведения о том, что священник церкви при Вологодской женской гимназии отслужил панихиду по лейтенанту Шмидту в присутствии двух учительниц, которым к тому же приписывалась противоправительственная агитация среди учениц. Если бы разбор этого дела был поручен какому-нибудь ретивому карьеристу-службисту, оно могло бы принять и тяжелый оборот для трех замешанных в нем лиц -- вплоть до удаления со службы или полицейских мер. Но оно попало в руки Анненского, а так как, надо полагать, ни директриса гимназии Рындина <Ольга Васильевна, начальница Вологодской Мариинской женской гимназии.-- А. Ч.>, имевшая в городе солидную репутацию, ни губернатор вологодский Действительный статский советник Александр Александрович Лодыженский.-- А. Ч.> не были заинтересованы в том, чтобы "выносить сор из избы", то Анненский этим и воспользовался и в своем отчете Попечителю округа о командировке изобразил происшедшее в самом мягком, чуть юмористическом тоне. С большой похвалой отозвавшись о начальнице гимназии и упомянув, что за ней в городе укрепилось прозвище "герцогиня", он сообщает: "Когда священник <законоучитель гимназии Феодор Павлович Казанский. -- А. Ч.> задумал было служить панихиду по казненном Шмидте, то ей фактически удалось расстроить его попытку, и хотя панихида была отслужена в церкви после уроков, но почти без молящихся и уже точно без тени какого-либо демонстративного характера".
Далее, сославшись на свою беседу с губернатором, тоже давшим о начальнице хороший отзыв и просившим не начинать расследование о панихиде, Анненский признал инцидент исчерпанным и в заключение еще добавил, что "учительницы Панкова <Анастасия Павловна, домашняя наставница, окончившая высшие женские курсы.-- А. Ч.> и Полевая <Мария Игнатьевна, домашняя наставница.-- А. Ч.> (первая -- очень хорошая учительница математики, вторая -- посредственная французского языка) никакой агитации между ученицами не ведут; в вопросе о панихиде они довольно бестолково руководствовались товарищеским чувством, думая, что священник должен будет пострадать, а в конце концов сконфузились от мирного и скромного оборота, который приняла затея священника". В результате никто не пострадал.
Из Вологды Анненский приехал в Грязовец, где разбирал конфликт между начальницей местной женской прогимназии
M. M. <на самом деле -- Марьей Петровной.-- А. Ч.> Герасимовой и исполняющим обязанности председателя попечительного совета этой прогимназии А. А. <на самом деле -- Александром Павловичем.-- А. Ч.> Морозовым (он же городской голова). Там учились его дочери, начальница ему чем-то не угодила, и он написал жалобу в учебный округ, обвиняя Герасимову в грубом обращении с ученицами, заявляя о ее непригодности к занимаемой должности в случае преобразования прогимназии в гимназию (что предполагалось) и грозя прекратить отпуск для прогимназии денежных средств от города, если ее не сместят. Вокруг Герасимовой создалась такая обстановка травли, что она сама попросила Анненского о переводе ее в другое учебное заведение. Проверив на месте обстоятельства конфликта, Анненский установил неосновательность обвинений, возведенных на Герасимову, и признал не имеющим силы адресованный Морозовым в округ документ по той причине, что он был послан только от его имени, а не от лица попечительного совета.
Эти два эпизода -- примеры того, как Анненский выполнял свое новое служебное назначение, принципиально и смело соблюдая интересы справедливости и защищая достоинство человека. Следует подчеркнуть при этом, что сведения о приведенных только что фактах почерпнуты всецело из официальных бумаг, а не из писем Анненского" {Федоров. С. 43-45).
1 Речь, вероятно, идет о приходской Никольской церкви, расположенной на Сенной площади Вологды напротив фасада "Золотого якоря".
2 Шарль Бодлер (Baudelaire) (1821-1867) -- французский поэт, переводчик, критик, творчество которого, по собственному признанию Анненского, "отравило" его уже в 1870-е гг. и было одной из главных "влюбленностей" в сфере литературы на протяжении всей его литературной деятельности (см.: КО. С. ИЗ, 136, 202-204, 490; Пчелы и осы Аполлона // Аполлон. 1909. No 1. Октябрь. С. 80; СТ. С. 236-239). Тема "Анненский и Бодлер" затрагивалась в целом ряде литературно-критических и научных работ, некоторые из них были указаны в библиографическом перечне в следующей публикации: ИФА. III. С. 90-91.
Комментируемыми строками Анненский, возможно, отсылает к бодлеровскому стихотворению "La cloche fêlée" ("Надтреснутый колокол"). Перевод этого произведения, единственный из числа переводов Анненского из Бодлера, не вошел в сборник "Тихие песни". См. его текст, впервые опубликованный А. В. Федоровым в 1959 г. (СТ. С. 238):
Старый колокол
Я знаю сладкий яд, когда мгновенья тают
И пламя синее узор из дыма вьет,
А тени прошлого так тихо пролетают
Под вальс томительный, что вьюга им поет.
О, я не тот, увы! Над кем бессильны годы,
Чье горло медное хранит могучий вой
И, рассекая им безмолвие природы,
Тревожит сон бойцов, как старый часовой.
В моей груди давно есть трещина, я знаю,
И если мрак меня порой не усыпит
И песни нежные слагать я начинаю --
Всё, насмерть раненный, там будто кто хрипит,
Гора кровавая над ним всё вырастает,
А он в сознаньи и недвижно умирает.
3 Речь, очевидно, может идти только о корректурах первого тома "Театра Еврипида": "Книга отражений" вышла в свет в первые месяцы 1906 г., а "Лаодамия" была опубликована в "Сборнике "Северная речь"" в конце апреля -- начале мая 1906 г. (см. прим. 1 к тексту 88).
4 Вполне определенно утверждать, какие именно стихотворения были написаны (окончательно оформлены?) Анненским в этот день, довольно сложно, хотя в литературе и встречались подобные попытки (ср., например: "Начнем с неоформленного "трилистника", о котором поэт отчитывался своей музе в мае 1906 года из "Золотого якоря". С некоторой вольностью допущения, но и с большой достоверностью будем считать, что речь в письме шла о стихотворениях "Tràumerei" (нем. мечтание, грезы), "О нет, не стан" и "Просвет". По авторской воле они разошлись потом по разным "трилистникам" или остались в свободном парении, но писались единым порывом в мае 1906 года на подъезде к Вологде и в ней самой" (Бабичева Ю. В. Вологодский "цикл" Иннокентия Анненского // Вологда: Краеведческий альманах. Вологда: Легия, 2000. Вып. 3. С. 431. (Старинные города Вологодской области))). И сложность эта определяется даже не тем, что 19 мая 1906 г. датировано в автографах только стихотворение "О нет, не стан" (пометой "20 мая. Вологда", кстати, снабжено стихотворение "Я на дне"). Пожалуй, тут следует задуматься над более общим вопросом, не свойственна ли датировкам Анненского некоторая доля мистифицированности. Ср., например, помеченные Анненским в ряде автографов датой "30 марта 1906 г. Вологодский поезд" тексты "Опять в дороге" ("Луну сегодня выси..."), "Ель моя, елинка", "Колокольчики", "Мысли-иглы" (СТ. С. 169-171, 193-- 195,213).
5 Ср. с финальными строками "Мучительного сонета" (СТ. С. 114):
О, дай мне только миг, но в жизни, не во сне,
Чтоб мог я стать огнем или сгореть в огне!