Зелигъ отвѣсилъ три фунта хлѣба и медленно, съ неудовольствіемъ подалъ женщинѣ, стоявшей по другой сторонѣ прилавка.
-- Все въ долгъ! все въ долгъ!..-- проговорилъ онъ какъ бы про себя, покачивая печально головой.-- Создатель! когда же этому будетъ конецъ!
Женщина несмѣло взяла ковригу и осталась посреди лавки съ опущенной головой, какъ осужденная.
Съ перваго взгляда ее можно было принять за старуху, хотя ей еще не было и 30 лѣтъ. Худое безъ кровинки лицо, впалыя щеки, засохшія губы и нѣсколько воспаленные глаза съ выраженіемъ горькой безпомощности,-- это, какъ и вся сгорбленная фигурка женщины, говорило о жизни полной горя, страданій и долгихъ хроническихъ лишеній. Впечатлѣніе это дополнялось нищенской одеждой, состоявшей изъ грязнаго, обтрепаннаго ситцеваго платья, искривленныхъ башмаковъ и полинялаго платка, надвинутаго на самые глаза.
Зелигъ раскрылъ длинную, засаленную записную книгу, отыскалъ замусленную страницу и, уставивъ въ нее палецъ, проговорилъ почти въ ужасѣ.
-- Четыре рубля пятьдесятъ двѣ копѣйки, кромѣ сегодняшняго хлѣба!! Ай! ай! ужасъ! ужасъ!
-- Ребъ Зелигъ...-- заговорила не громко и робко женщина. Что же мнѣ дѣлать... Вы же хорошо знаете мое положеніе... Ждали столько, подождите уже еще нѣсколько дней... Господь вознаградитъ васъ... Вѣдь теперь, слава Богу, Мойша работаетъ... Въ пятницу онъ получитъ деньги.
И она закончила глубокимъ вздохомъ.
Зелигъ закрылъ книгу, пожалъ плечами и ничего не отвѣтилъ.
Да и что онъ могъ бы отвѣтить! Ему, въ самомъ дѣлѣ, было хорошо извѣстно безвыходное положеніе бѣдной женщины. Два мѣсяца ея мужъ пролежалъ въ больницѣ, а она съ тремя дѣтьми осталась безъ всякихъ средствъ. Единственнымъ спасеніемъ было то, что Зелигъ, дальній родственникъ ея мужа, давалъ хлѣбъ въ долгъ. Онъ и самъ -- бѣднякъ, но нельзя же оставлять "еврейскую дочь" съ тремя дѣтьми "падать среди улицы".
Женщина снова вздохнула и, проговоривъ слабо: "Добрый день, ребъ Зелигъ... спасибо", тихо съ низко опущенной головой вышла изъ лавочки.
-- Добрый годъ, Сора -- отвѣтилъ ей вслѣдъ уже мягко Зелигъ и махнулъ рѣшительно рукой, какъ бы желая этимъ сказать: "Съ моимъ характеромъ вѣчно останусь нищимъ!"
Лавченка Зелига находилась въ заброшенномъ и жалкомъ переулкѣ на окраинѣ одного изъ захолустныхъ бѣлорусскихъ городовъ.
Моросилъ нескончаемый осенній дождикъ. Переулокъ съ его старенькими, сиротливо разбросанными домишками имѣлъ крайне жалкій видъ. Онъ былъ весь залитъ жидкой грязью. Держась около стѣнъ, и перескакивая по полузатопленнымъ кирпичамъ и дощечкамъ, разбросаннымъ у домовъ, добралась Сора до избушки, въ которой жила. Открывъ обитую лохмотьями дверь и пройдя большую комнату, гдѣ работалъ хозяинъ -- сапожникъ, она зашла въ свою каморку.
Каморка была крошечная, съ однимъ оконцемъ. Чуть ли не половину ея занимала кровать, на которой сидѣло теперь двое дѣтей, мальчиковъ. Одинъ, лѣтъ 7-ми, былъ въ порванныхъ штанишкахъ, большой шапкѣ и "арбэ-канфесѣ"; {Нагрудникъ къ которому привязываются нитки -- "цицесъ".} другой, лѣтъ 4-хъ, въ одной рубашенкѣ, "арбэ-канфесѣ" и ермолкѣ. Посреди комнаты висѣла люлька, въ которой спалъ грудной ребенокъ.
-- Мамэ! мамэ! Вотъ мамэ пришла!-- воскликнулъ младшій мальчикъ не то радостно, не то плаксиво и, соскочивъ съ кровати, схватился за подолъ матери.-- Дай мнѣ завтракать, мамэ! дай хлѣба!
-- Тише!-- крикнула сердито мать, оттолкнувъ его.-- Обжора! Смотри, какъ ему некогда -- порога переступить не даетъ!
-- И-и-и! ѣ-ѣсть хочу!-- расплакался ребенокъ, запустивъ обѣ пятерни въ свои нечесанные волосенки.
-- Пошелъ, паскудникъ, мнѣ надо идти въ "хедеръ" отозвался смѣло старшій, отталкивая брата.-- Мамэ, дай мнѣ завтракъ, я пойду.
Мать отрѣзала два ломтя хлѣба и дала дѣтямъ.
Потомъ она достала изъ столика огурецъ, отрѣзала половинку и дала старшему.
-- Хорошій у тебя "хедеръ" нечего сказать!-- отозвалась она съ упрекомъ.-- Многому тамъ научишься: черезъ часъ прибѣжишь обѣдать... Чтобъ моимъ врагамъ знаться съ этой талмудъ-торой {Безплатная народная школа для бѣдныхъ дѣтей.}, съ ея меламедами. Даромъ только, злодѣи, деньги берутъ отъ города.
Получивъ хлѣбъ и огурецъ, старшій мальчикъ поспѣшно выбѣжалъ изъ комнаты и черезъ минуту уже мчался босикомъ по грязи. Младшій, взобравшись снова на кровать, забился въ уголокъ и принялся, смакуя, съ выраженіемъ полнаго блаженства, ѣсть свой хлѣбъ. Мать мелькомъ взглянула на него, постояла съ минуту въ нерѣшительности и, наконецъ, отрѣзала и дала ему тоже кусокъ огурца.
-- На, прорва, жри!-- проговорила она не столько сердито, сколько грустно.-- Вчера днемъ взяла три фунта хлѣба, а сегодня чуть свѣтъ -- опять бѣги за хлѣбомъ. Надо имѣть клады Ротшильда, чтобы накормить ихъ!
"Клады Ротшильда" напомнили Сорѣ о ея денежныхъ дѣлахъ. До пятницы осталось всего два дня. Въ пятницу Мойша принесетъ цѣлыхъ четыре рубля... Глаза откроются, можно будетъ передохнуть, начать расплачиваться съ долгами... Какъ ни какъ, а трудное время, слава Создателю, минуло...
Отъ этихъ размышленій у Соры немного прояснилось на душѣ.
Она вышла въ комнату хозяина.
-- Который часъ могъ бы быть теперь, Яхнинка,-- обратилась она нѣсколько заискивающе къ хозяйкѣ, подслѣповатой женщинѣ, сидѣвшей на скамейкѣ у печи и чистившей картофель.
-- Знаю я?-- протянула гнусаво и съ неудовольствіемъ Яхна. Что я -- часы, что ты меня спрашиваешь?
И, взглянувъ съ ненавистью на мужа, который сидѣлъ, нагнувшись за работой, она прибавила съ злобной ироніей:
-- Должно быть еще рано: видишь, вонъ, мой праведникъ только что окончилъ молитву.
-- Десять часовъ!-- отозвался отрывисто, тономъ сдержаннаго гнѣва, сапожникъ и принялся нервно разбивать подошву на опрокинутомъ утюгѣ безъ ручки.
-- Ой, горе мое! такъ поздно, а я еще не приготовила картошки!-- воскликнула испуганно Сора и принялась поспѣшно чистить картофель.
Въ низкой комнатѣ было мрачно, холодно, неуютно. Всѣ молчали. Сапожникъ работалъ поспѣшно, какъ бы стараясь задушить свою злобу, успокоить свое раздраженіе.
-- У Шлейме-Мейлеха старшій мальчикъ уже третій день опасно боленъ, лежитъ, какъ пластъ,-- заговорила уныло, ни къ кому не обращаясь, Яхна.
-- Лежитъ въ агоніи,-- проговорилъ отрывисто сапожникъ.
-- Чтобъ тебѣ языкъ отсохъ, выкрестъ!-- воскликнула сердито Яхна.-- Тебѣ надо произносить такое слово! Мальчикъ, Богъ, дастъ, выздоровѣетъ!
Изъ каморки Соры послышался слабый, болѣзненный плачъ ребенка. Сора встрепенулась и воскликнула.
-- Ой, горе мое! крошечка моя! Съ самаго утра я не кормила ее... Она вѣрно плакала здѣсь, когда я уходила?
-- Да, пищала...-- прогнусила нехотя Яхна.
Сора поспѣшно зашла, въ свою каморку, вынула изъ люльки ребенка, завернутаго въ мокрыхъ и грязныхъ пеленкахъ, издававшихъ острый, удушливый запахъ, дала ему грудь и вернулась съ нимъ обратно въ комнату сапожника.
-- Говорю вамъ, Яхненке, одурѣть можно...-- начала она жаловаться.-- Великое чудо, что голова держится на плечахъ... Вѣдь сегодня уже, не забудьте, три мѣсяца, какъ я ломаннаго гроша въ глаза не видала... Можете себѣ представить, какъ я задолжала! Говорю вамъ, когда начинаю думать о долгахъ...
-- Не грѣхъ было бы и о насъ вспомнить,-- перебила ее Яхна.-- Слава тебѣ Господи, уже пятый мѣсяцъ, какъ ты за квартиру не платила...
Сора, забывшая было, что она говоритъ съ квартирной хозяйкой, которой сильно задолжала, отозвалась поспѣшно.
-- Ой, дорогая, золотая моя! Чтобъ Богъ такъ думалъ обо мнѣ, какъ я думаю о моемъ долгѣ вамъ! Что? слѣпая?.. Не вижу, что вы нуждаетесь? Первый рубль, который Мойша принесетъ, я раздѣлю -- чтобъ я такъ имѣла счастье!-- между вами и Зелигомъ...
-- Гляди! гляди! картошка кипитъ!-- перебила ее Яхне.
Сора поспѣшно положила ребенка въ люльку, вынула изъ печи "обѣдъ", отлила часть въ небольшой горшечекъ, нарѣзала хлѣба, завязала все въ платокъ, и вышла изъ дому.
Она понесла мужу обѣдать.