I.

Предводитель тушинъ -- Шоте.

Лезгинскій отрядъ подъ начальствомъ генералъ-лейтенанта барона Вревскаго побѣдоносно прошелъ, въ 1868 году, непокорныя общества Анцухъ, Капучу, Анкраль, Богнада и Дидо, нанося непріятелю пораженія повсюду и сожигая по дорогѣ всѣ аулы. Само собою разумѣется, жертвъ съ нашей стороны при штурмѣ сильно укрѣпленныхъ непріятельскихъ деревень и высотъ съ завалами было много, но если взять въ соображеніе, что отрядъ за все время горной экспедиціи находился день и ночь подъ огнемъ, то жертвъ сравнительно мы принесли мало. Самыми чувствительными для отряда потерями были -- генералъ Вревскій и его начальникъ штаба, полковникъ генеральнаго штаба Гарднеръ. Оба они получили смертельныя раны при штурмѣ Иланхевскаго аула Китури -- первый одну, а Гарднеръ 11 огнестрѣльныхъ ранъ. Вревскій умеръ черезъ два мѣсяца, а Гарднеръ на третій день.

Всѣ аулы брались штурмомъ, и каждый штурмъ ознаменовался какимъ нибудь подвигомъ; но подвигъ офицера С. А. Шереметева, 2-го августа, затемнялъ всѣ отличія громадною заслугою всему отряду. Офицеръ этотъ, имѣя хорошее общественное положеніе, связи и родовитость, казалось бы, не нуждался въ отличіяхъ, но въ лицѣ его являлся опять-таки не первый примѣръ беззавѣтнаго самоотверженія, отваги и храбрости, доказывающій, что русскій военно-служащій ставить долгъ, честь и патріотизмъ выше всего и приноситъ личные интересы, а нерѣдко и жизнь, въ жертву общественной пользы.

Черезъ рѣку Черель-оръ, между двухъ отвѣсныхъ скалъ, пролегалъ деревянный мостъ, который непріятель, не успѣвъ разрушить, поджегъ и обстрѣливалъ сильнымъ ружейнымъ огнемъ. Надобно было во что бы то ни стало перебѣжать мостъ и локализировать огонь на мосту, дабы дать возможность войскамъ, а главное артиллеріи, перейти. Отъ успѣха такого предпріятія зависѣло не только пораженіе лезгинъ, но и ничтожная, сравнительно, потеря людей съ нашей стороны.

Передъ всякой очевидной опасностью, а въ особенности передъ опасностью, явно угрожающей смертью, человѣкъ невольно останавливается какъ бы по инстинкту и по врожденному чувству самоохраненія, обдумывая и соображая способъ преодолѣть или избѣжать опасность. Совѣсть и долгъ говорятъ ему, что надобно идти впередъ, туда, а что ожидаетъ его тамъ? Глубокая пропасть, бушующая рѣка, прицѣльные выстрѣлы и пылающій мостъ -- служатъ грознымъ отвѣтомъ.

Въ такомъ точно настроеніи духа находились войска наши передъ пылающимъ черезъ рѣку Черель-оръ мостомъ, тогда какъ каждый моментъ былъ дорогъ, пожаръ моста, усиливаясь, могъ окончательно пресѣчь нашу переправу. Въ этотъ-то именно важный моментъ Шереметевъ, прорвавъ ряды войскъ, бросился на мостъ. Обхватываемый со всѣхъ сторонъ удушливыми клубами дыма и пламенемъ и подъ прицѣльными непріятельскими выстрѣлами, онъ бѣгомъ направился черезъ мостъ на другую сторону берега, а за нимъ, увлекаемые мужественнымъ примѣромъ, дружно побѣжали наши солдаты съ единодушнымъ крикомъ "ура".

Благодаря, такимъ образомъ, подвигу Шереметева, войска совершили быструю переправу при ничтожной потерѣ людей, изъ коихъ нѣкоторые получили значительные обжоги, а нѣсколько человѣкъ полетѣли съ части провалившагося моста въ бушующую рѣку и пропали безслѣдно; лезгинамъ нанесено было пораженіе, а аулъ, тутъ же на берегу расположенный, взять штурмомъ, при чемъ уничтожены всѣ почти жители, упорно защищавшіе свои жилища. Поголовнымъ уничтоженіемъ лезгинъ занялись тушины, о которыхъ я скажу ниже.

Шереметевъ за оказанный подвигъ награжденъ былъ орденомъ св. Георгія 4-й степени. Мнѣ -- очевидцу, пишущему эти строки, какъ старшему адъютанту начальника штурмующей колонны, пришлось писать о Шереметевѣ реляцію, изложенную мною подъ живымъ впечатлѣніемъ совершившагося событія, не безпримѣрнаго, разумѣется, въ русской военной лѣтописи, но тѣмъ не менѣе заслуживающаго общаго вниманія по той очевидной опасности, которой подвергался Шереметевъ. Опасность заключалась: сгорѣть на пылающемъ мосту, провалиться безвозвратно въ бушующую рѣку, или же наконецъ быть убитымъ сотнею прицѣльныхъ выстрѣловъ. Цѣль подвига состояла не въ желаніи показать себя, не порисоваться передъ отрядомъ, а видимо Шереметевъ руководился желаніемъ спасти жизнь многихъ солдатъ и офицеровъ и потерю нашу въ людяхъ довести до ничтожной цифры, что имъ и достигнуто, а такіе подвиги не могутъ и не должны забываться. Мнѣ, писавшему реляцію о Шереметевѣ, приходится также возстановить въ памяти воиновъ событіе 2-го августа 1868 года. Я около 20-ти лѣтъ не выходилъ изъ-подъ непріятельскихъ выстрѣловъ, видѣлъ много на войнѣ подвиговъ, но всѣ они блѣднѣютъ передъ подвигомъ Шереметева. Отвага и удальство воина хороши тогда только, когда онѣ осмыслены и цѣль ихъ не личный интересъ.

Все изложенное мною выше я предпослалъ читателю въ видѣ предисловія и краткаго очерка нѣкоторыхъ дѣйствій лезгинскаго отряда въ 1868 году, а теперь остановлюсь на разсказѣ о тушинахъ, ворвавшихся первыми въ аулъ Тларата, подъ предводительствомъ Шоте.

Не вдаваясь въ историческія и этнографическія указанія, я изложу только то, что видѣлъ и къ какому заключенію пришелъ о происхожденіи тушинъ, быть можетъ, крайне ошибочному и противорѣчащему всѣмъ историческимъ даннымъ, но мое дѣло, оговориться.

Тушины -- это воинственное, мужественное и неустрашимое племя, входящее въ составъ Грузіи. Три племени, наименованныя съ давняго времени по мѣстностямъ, гдѣ они поселены, именно -- тушины, пшавы и хевсуры, составляютъ одну народность по обычаямъ, языку и православной вѣрѣ. Народъ замѣчателенъ по своей храбрости, отвагѣ и заклятой враждѣ къ сосѣдямъ своимъ -- лезгинамъ. Не особенно давно, многіе изъ тушино-пшаво-хевсурцевъ были идолопоклонниками, что наглядно доказывается хорошо сохранившимися у нихъ капищами. Надобно полагать, что племя это до идолопоклонства исповѣдывало христіанскую вѣру, а затѣмъ, поселившись въ горахъ и не имѣя общенія съ другими народами, утратило прежнюю вѣру и обратилось въ идолопоклонниковъ. На такую мысль невольно наталкиваешься потому, во-первыхъ, что костюмъ тушинъ, украшенный обязательно матерчатыми, разбросанными по всему платью, включая туда и круглую войлочную шапку, крестами, напоминаетъ крестоносцевъ, когда они, въ религіозномъ фанатизмѣ, выжигали и вырѣзали на тѣлѣ даже кресты; во-вторыхъ, у тушинъ встрѣчаются обычаи, отзывающіеся временами рыцарства, такъ, напримѣръ: публичные, въ родѣ турнировъ, поединки на сабляхъ, оканчивающіеся нерѣдко смертью, публичный судъ, защита женщинъ, доходящая до рыцарства, за исключеніемъ случаевъ, когда тушины нападаютъ на лезгинскіе аулы, клятвы на сабляхъ никогда не нарушаемыя, и наконецъ рыцарская честность. Если ко всему этому прибавить попадающіеся часто въ домахъ тушинъ средневѣковые металлическіе сосуды, шашки съ латинскими надписями на клинкахъ, щиты, шлемы и кольчуги со всѣми принадлежностями рыцарскаго костюма, то спрашивается: откуда зашли обычаи, сосуды, клинки и рыцарскій костюмъ въ горныя трущобы, окруженныя со всѣхъ сторонъ непріязненнымъ магометанскимъ племенемъ? Не составляютъ ли тушино-пшаво-хевсуры остатокъ полчищъ-крестоносцевъ, поселившихся въ кавказскихъ горахъ на возвратномъ пути изъ Іерусалима?

Народъ этотъ, будучи составною частью грузинскаго царства, сталъ принимать во времена грузинскихъ царей православіе, а при владычествѣ русскихъ идолопоклонство искоренилось, въ особенности же при экзархѣ Грузіи Исидорѣ, впослѣдствіи митрополитѣ с.-петербургскомъ.

Множество сказокъ и анекдотовъ ходить въ краѣ о безпредѣльной отвагѣ этого племени, а въ 40-хъ и 60-хъ годахъ героемъ разсказовъ являлся глаза тушинъ, по имени Шоте -- старикъ подъ 70 лѣтъ, бодрый какъ юноша и крѣпкій какъ сталь. Высокій, чуть не въ три аршина ростомъ, сухой, немного сутуловатый, съ большою въ родѣ шишки бородавкою на сухомъ лицѣ и выразительными огненными глазами,-- онъ представлялъ изъ себя очень внушительную фигуру, ни передъ чѣмъ и ни передъ кѣмъ въ бою не останавливающуюся. Вся Грузія, отъ младенца до старика, знала и чтила его, какъ замѣчательнаго героя, а для лезгинъ онъ служилъ страшилищемъ и пугаломъ. Хорошо извѣстенъ онъ былъ и намѣстнику Кавказа, свѣтлѣйшему князю Воронцову, и всегда имъ съ почетомъ принимаемъ. У лезгинъ въ каждой семьѣ стращали дѣтей во время ихъ плача именемъ Шоте. Такъ, напримѣръ, выдаютъ за достовѣрное событіе, что въ дидойскомъ аулѣ Хупро, въ глухую ночь, въ одной изъ сакель капризничалъ, заливаясь неугомоннымъ плачемъ, 2-хъ лѣтній ребенокъ. Мать, будучи не въ состояніи унять ребенка, стала его стращать именемъ Шоте, но такъ какъ и это средство не помогало, то она, отворивъ окно, высунула въ него ребенка головою впередъ, сопровождая свое дѣйствіе словами: "На, на, возьми его, Шоте", и младенецъ моментально затихъ. Успокоенная мать потянула ребенка въ саклю и, о ужасъ -- младенецъ оказался безъ головы. Эту немилосердную операцію совершилъ Шоте, въ ожиданіи выхода изъ сакли кого нибудь изъ взрослыхъ, но подвернулся случай отрубить голову младенцу, и онъ не поцеремонился отрубить ее. Въ погоню за Шоте бросился отецъ и старшій сынъ, нагнали его тихо шедшимъ къ окраинѣ аула и вдвоемъ набросились на убійцу, но кровавая стычка длилась недолго, она окончилась смертью обоихъ нападающихъ лезгинъ. Односельчане нашли убитыхъ безъ кистей правыхъ рукъ.

Упомяну еще объ одномъ случаѣ, хорошо рисующемъ Шоте, какъ человѣка, не щадящаго и своего собрата, если онъ оказывался нарушителемъ вкоренившихся въ племени традицій: въ одной изъ кровавыхъ стычекъ съ лезгинами небольшая партія тушенъ одержала верхъ, и бѣжавшіе лезгины оставили на полѣ 17 труповъ. Тогда же захвачено было тушинами стадо коровъ, къ хвостамъ которыхъ Шоте приказалъ привязать 17 лезгинскихъ головъ. Во время отрѣзанія головъ, одинъ изъ тушинъ сталъ отрубать у мертваго лезгина правую руку и за эту операцію чуть не поплатился жизнью.

-- Какъ ты смѣешь рѣзать руку!-- закричалъ разсвирѣпѣвшій Шоте, выхватывая изъ своихъ ноженъ саблю.

-- Да вѣдь мы же убили ихъ,-- отвѣчалъ покорно 18-ти-лѣтній -тушинъ.

-- Да, мы, но не ты, омерзительный мальчишка. Развѣ ты можешь указать, кого именно ты убилъ?

-- Нѣтъ, не могу, они всѣ убиты пулями.

-- Ну, вотъ, то-то же щенокъ, а слѣдовательно никто изъ насъ не имѣетъ права владѣть руками убитыхъ. Ты лично убей врага, понимаешь ли -- лично, тогда и рѣжь руку, а тутъ нельзя указать, кто кого убилъ. Быть можетъ, убилъ его я, или кто другой, или же ты, но достовѣрно сказать, кто убилъ -- нельзя. За такой поступокъ слѣдовало бы отрубить тебѣ голову и привязать къ 18-ой коровѣ, но на этотъ разъ я прощаю тебѣ, а если ты, щенокъ, что нибудь подобное когда нибудь сдѣлаешь, то я лично зарѣжу тебя, какъ недостойнаго носить имя тушина. Заруби это себѣ на носъ.

Разсказы о Шоте составили бы цѣлый томъ бурной его жизни, переполненной отважными примѣрами, которымъ слѣдовали всѣ стекавшіеся подъ его знамя тушины. Появленіе Шоте передъ непріятелемъ означало: "кровь, смерть и никому пощады". Онъ обратился въ сказочнаго богатыря, передъ мощною силою котораго сокрушалось и уничтожалось все попадающееся на пути.

Намъ приходилось гостить въ его саклѣ, на стѣнѣ которой, надъ дверями снаружи, красовались прибитыми 116 человѣческихъ рукъ, лично имъ пріобрѣтенныхъ въ различныхъ бояхъ, набѣгахъ и засадахъ. Передъ такою кровавою вывѣскою холодѣетъ кровь и содрогается человѣкъ, но не горецъ, не обитатель дикихъ кавказскихъ трущобъ, своеобычно смотрящій на мертвыя руки, какъ на трофеи, переходящіе отъ отца къ сыну и сохраняющіеся имъ, какъ святыня, до тѣхъ поръ, пока они истлѣютъ.

Вотъ этотъ-то именно Шоте съ своею сотнею тушинъ первымъ ворвался въ аулъ Тларата и, понятно, всѣ жители поголовно были перебиты. Пощады не было ни женщинамъ, ни дѣтямъ, но за то самъ онѣ понесъ не вознаградимую потерю: его сынъ, 20-тилѣтній юноша, георгіевскій кавалеръ и знаменоносецъ въ сотнѣ, убитъ былъ наповалъ 24-хъ лѣтнимъ лезгиномъ, защищавшимъ свою семью изъ 5 человѣкъ. Тушины оставили въ живыхъ этого лезгина для того, чтобы отдать его въ распоряженіе Шоте.

Послѣ взятія аула Тларата войска расположились лагеремъ, и тотчасъ же приступлено было къ погребенію убитыхъ и подачѣ помощи раненымъ, а затѣмъ закипѣла обычная лагерная стоянка, запылали костры съ треножниками и артельными котлами, и послышалась веселая русская пѣсня; одни только тушины были опечалены. Они угрюмо и молчаливо группировались около своего предводителя, храбраго Шоте, который, сидя у трупа своего любимаго сына, былъ по наружному виду спокоенъ, хотя навертывавшіяся слезы обличали его тяжелое горе. Тутъ же у трупа стоялъ покорно плѣнный лезгинъ, на котораго по временамъ взглядывалъ старикъ Шоте.

-- Ты убилъ его?-- спросилъ, наконецъ, Шоте у плѣннаго.

-- Я,-- отвѣчалъ лезгинъ.

-- А онъ многихъ перебилъ?

-- Зарѣзалъ моего отца и 4-хъ сестеръ.

-- А тебя не удалось убить?

-- Да, не удалось, я предупредилъ его ударъ выстрѣломъ изъ пистолета.

-- Ты знаешь свою участь?

-- Знаю,-- отвѣчалъ покорно лезгинъ,-- мои минуты сочтены, но я прошу тебя, храбрый Шоте, будь великодушенъ такъ же, какъ ты храбръ и отваженъ...

-- Что ты хочешь сказать?

-- Я прошу отпустить меня на короткое время подъ конвоемъ въ аулъ отыскать трупы отца и 4-хъ сестеръ моихъ; я похороню ихъ и не замедлю прійти, а затѣмъ убей меня ты, именно ты, собственноручно. Это моя предсмертная просьба, и если ты исполнишь ее, то оправдаешь свое имя страшнаго, но вмѣстѣ съ тѣмъ и великодушнаго человѣка.

-- Подожди,-- сказалъ Шоте и сталъ медленно раздѣвать мертваго сына.

Черезъ нѣсколько минутъ передъ отцемъ лежалъ нагой сынъ его -- красавецъ въ полномъ смыслѣ этого слова. Огнестрѣльная рана, изъ которой сочилась темная кровь, показывала, что пуля пробила сердце знаменоносца. Мертвый юноша лежалъ, какъ заснувшій, лице его съ едва пробивающейся бородою не утратило еще румянца, а полуоткрытый ротъ точно улыбался. У отца навертывались слезы, но онъ старательно скрывалъ ихъ. Долго всматривался онъ въ мертваго сына, долго что-то обдумывалъ и, наконецъ, приступилъ къ медленной и ужаснѣйшей операціи: онъ вскрылъ его и, вынувъ внутренности, приказалъ похоронить тотчасъ же, затѣмъ расчленилъ на мелкія части весь трупъ, посолилъ каждую часть отдѣльно и все это собственноручно уложилъ въ переметныя сумы.

-- Георгій!-- закричалъ онъ.

На зовъ прибѣжалъ тушинъ.

-- Георгій, возьми эти останки и въ сопровожденіи 4-хъ человѣкъ отвези ко мнѣ. Тамъ пусть жена и второй мой сынъ предадутъ его землѣ по нашему христіанскому обряду.

-- Теперь ночь, Шоте, не отправиться ли завтра чуть свѣтъ?

-- Вотъ потому-то я тебя и посылаю, что теперь ночь, втеченіе которой вы успѣете выбраться изъ опасной полосы. Въ эту ночь можно безопасно пройти, такъ какъ непріятель разбить и если обращаетъ вниманіе, то никакъ не на нашъ тылъ, а старается преградить намъ путь впереди. Что же касается мелкихъ партій, то вы съ ними справитесь. Помни, Георгій, я поручаю тебѣ дорогіе для меня останки.

-- Больше не будетъ порученій?

-- Нѣтъ. Собирайся сію минуту въ путь.

Георгій при помощи другихъ тушинъ сталъ поднимать переметныя сумы.

-- Положите на мою гнѣдую лошадь,-- сказалъ въ заключеніе Шоте.-- Что же касается тебя,-- обратился онъ къ плѣнному лезгину,-- я исполню твое желаніе только не сегодня, а завтра утромъ.

-- Шоте! Неужели ты хочешь, чтобы я промучился всю ночь въ ожиданіи смерти?

-- Ты ошибаешься! Я сегодня не отпускаю тебя потому, что ты передать лезгинамъ объ отправленіи тѣла моего сына домой и, разумѣется, постараешься собрать большую шайку, чтобы перебить моихъ посланныхъ.

-- Какъ же я могу это сдѣлать, будучи подъ конвоемъ?

-- Ты не будешь подъ конвоемъ. Завтра утромъ я отпущу тебя на всѣ четыре стороны.

Плѣнный лезгинъ не понималъ словъ Шоте, принимая ихъ за злую насмѣшку.

-- Жизнь моя въ твоей власти,-- сказалъ онъ,-- разумѣется, ты можешь и издѣваться надо мною, но достойно ли извѣстному Шоте глумиться надъ человѣкомъ, ожидающимъ смерти?

Собравшіеся около Шоте тушины молча смотрѣли на своего предводителя, предполагая, что смерть сына до того потрясла его, что онъ помѣшался.

-- Я не шучу, не издѣваюсь, да и убивать тебя не намѣренъ,-- прервалъ молчаніе Шоте,-- тебя можетъ теперь убить каждая малолѣтняя дѣвченка потому, что ты безоруженъ. Ты по праву убилъ моего сына, уничтожившаго всю твою семью. Ты защищалъ себя и защищалъ семью. Дружелюбно относиться къ тебѣ я не могу, но и убивать безоружнаго не желаю. Ступай завтра, куда хочешь, и постарайся не встрѣчаться со мною. При встрѣчѣ не пощажу. Возьмите его подъ стражу,-- обратился Шоте къ окружающимъ тушинамъ,-- не смѣйте обижать, а завтра чуть свѣтъ отпустите.

Лезгинъ упалъ на колѣни передъ Шоте и, захлебываясь отъ чувства благодарности, безмолвно протянулъ къ нему руку.

-- Прочь! Руки я не дамъ убійцѣ моего сына, но отпустить долженъ по справедливости и совѣсти. Да и вамъ,-- обратился Шоте къ тушинамъ,-- совѣтую быть справедливыми къ своимъ врагамъ. Бейте и рѣжьте вооруженныхъ, а на беззащитнаго не поднимайте руки. Я одинъ разъ только въ жизни убилъ въ Хупро ребенка, но этотъ случай исключительный, онъ вызванъ былъ местью ко всѣмъ роднымъ этого ребенка, я поклялся уничтожить всю семью и уничтожилъ ее.

Въ это время къ Шоте подвели коня, навьюченнаго останками его сына. Онъ благоговѣйно перекрестилъ вьюкъ, павши на колѣни, прочелъ громко молитву и, нѣсколько разъ-поцѣловавъ переметныя сумы, приказалъ Георгію идти, куда указано.

Долго затѣмъ смотрѣлъ Шоте вслѣдъ удалявшимся 5 тушинамъ, безмолвно протягивалъ туда руки, возводилъ ихъ къ небу, набожно осѣнялъ свою грудь крестомъ и въ концѣ-концовъ не выдержалъ: тяжелое горе прорвалось бурнымъ потокомъ -- старикъ громко и горько зарыдалъ и въ изнеможеніи опустился на землю. Раздирающій душу вопль потрясающе отразился на всей окружающей группѣ тушинъ: они, эти закаленные въ бою воины, заплакали, какъ дѣти.