Проклятое ущелье.
Мы поднимаемся гуськомъ по Бурмутскому ущелью тропою въ полъ-аршина шириною; по правую и лѣвую стороны нашей длинной въ 1.000 человѣкъ вереницы -- по мѣрѣ нашего подъема, главамъ представляются рытвины, въ которыхъ стелется туманъ, засѣвшій туда какъ бы для отдыха, или точно дно рытвинъ обладаетъ особою притягательною силою; туманъ ползетъ гладкою пеленою въ уровень съ берегами рытвинъ и скопляясь дѣлается густымъ, плотнымъ и не проницаемымъ для глаза. Мы видимъ подъ собою только узкую тропу и идемъ по ней, точно по обѣ наши стороны едва-едва движется тихо волнующаяся вода. Гористыя стороны ущелья покрыты густымъ вѣковымъ лѣсомъ и мѣстами пшеницей съ высоко поднятыми и волнующимися колосьями. Іюльское солнце яркими лучами освѣщаетъ и ползущій по рытвинамъ туманъ и суживающееся ущелье. Задача нашего баталіона въ составѣ 1.000 человѣкъ солдатъ Эриванскаго полка, подъ командою Чачикова -- осмотрѣть ущелье до хребта, сжечь по дорогѣ брошенные чеченцами аулы и затѣмъ вернуться въ чеченскій отрядъ, расположившійся на долинѣ недалеко отъ Бурмутскаго ущелья.
Въ верстѣ отъ подъема баталіонъ останавливается передъ ауломъ въ 50 сакель не болѣе, прилѣпившихся къ отвѣсному почти откосу ущелья: всѣ сакли деревянныя съ бойницами въ стѣнахъ и съ плоскими крышами. Отряженная при двухъ офицерахъ команда солдатъ бѣгомъ направляется въ аулъ, и черезъ 10--15 минутъ изъ-подъ крышъ показываются клубы дыма, мелькаетъ красноватое зарево, и за нимъ появляются огненные языки; удлиняются они, переливаясь разноцвѣтными тѣнями, шипятъ и ползутъ по стѣнамъ, лижутъ и хлещутъ не тронутыя еще огнемъ сакли, и затѣмъ все пространство, занимаемое ауломъ, обращается въ одну сплошную массу пламени.
Посланная команда исполнила въ аулѣ свое дѣло, и офицеры съ солдатами начинаютъ по одиночкѣ возвращаться къ сборному пункту: двое солдатъ ведутъ подъ руки, едва передвигающаго ноги, съ бѣлою какъ лунь бородою, столѣтняго старика. Сухой, сгорбленный, покрытый глубокими морщинами, онъ еле-еле доплетается до баталіона и, остановившись среди солдатъ и офицеровъ, окидываетъ стекляннымъ взглядомъ огненную лаву и окружающихъ, какъ бы отыскивая кого-то; старикъ затѣмъ опускается на землю и начинаетъ хохотать дребезжащимъ и хриплымъ хихиканьемъ, которое производитъ на насъ удручающее впечатлѣніе. Плачъ или смѣхъ,-- трудно разобрать.
-- Гдѣ вы взяли его?-- обращается съ вопросомъ офицеръ къ солдатамъ.
-- Изъ горящей сакли вытащили ваше благородіе: упирается, не хочетъ идти, лѣзетъ въ огонь; если бы мы не употребили силы, то сгорѣлъ бы непремѣнно.
-- А когда вытаскивали его вы изъ огня, смѣялся онъ?
-- Такъ же, какъ и теперь, поищетъ глазами чего-то, а потомъ засмѣется; отъ старости, должно быть, ваше благородіе, изъ ума выжилъ.
-- Куда прикажете его?-- спрашиваетъ другой солдатъ.
-- На всѣ четыре стороны,-- отвѣчаетъ офицеръ.-- Если онъ не сможетъ найти своихъ земляковъ, то свои найдутъ его.
Баталіонъ готовъ двинуться далѣе, но новое обстоятельство останавливаетъ его: изъ дымящагося и пылающаго аула прибѣгаетъ женщина съ ребенкомъ, оба они въ крови, женщина оглашаетъ воздухъ воплями, а ребенокъ четырехъ лѣтъ не болѣе, почти раздѣтый, вцѣпившись обѣими рученками въ платье ея, визгомъ вторитъ воплю.
-- Кто осмѣлился это сдѣлать? Что за безобразіе, что за мерзость!-- негодуетъ Чачиковъ.
Солдаты молчатъ.
-- Я спрашиваю васъ, ребята, чья это варварская работа? Если вы честные солдаты, то не будете запираться!
-- Моя работа, ваше высокородіе,-- отвѣчаетъ выступившій изъ рядовъ старый солдатъ Ѳедоровъ, голова котораго и лицо скрываются въ повязкѣ.
-- Да какъ же ты смѣлъ, какъ дерзнулъ нарушить мое приказаніе? Ты забылъ, что трогать женщинъ и дѣтей нельзя?
-- Виноватъ, ваше высокородіе, но она, вотъ эта самая женщина, плеснула въ меня изъ котла кипяткомъ, а въ Анисимова швырнула котломъ, попала ему въ голову, да еще намѣревалась полоснуть меня большимъ ножомъ, ну, я и ткнулъ ее штыкомъ!
Баталіонный медикъ свидѣтельствуетъ, что обжогъ Ѳедорова очень значителенъ, и его слѣдуетъ отправитъ въ походный лазаретъ, а головная рана Анисимова не представляетъ опасности. Что же касается штыковой раны въ руку женщины, заключаетъ докторъ по осмотрѣ раненой, то она сквозная, кость не тронута, и отнести ее можно не къ тяжелымъ. Ребенокъ при ней оказывается забрызганнымъ кровью матери.
-- Зачѣмъ ты трогала нашихъ солдатъ?-- спрашиваетъ Чачиковъ женщину чрезъ одного изъ офицеровъ, знавшихъ мѣстное нарѣчіе.
-- Зачѣмъ трогала -- гмъ! Мнѣ говорили, что вы народъ умный, а между тѣмъ ты первый не стоишь коровьяго хвоста! Какъ же мнѣ не защищать было своего роднаго угла отъ варваровъ, разбойниковъ и кровопійцъ? Я готова и сію минуту перегрызть горло каждому,-- отвѣчаетъ женщина, всхлипывая и выказывая желаніе броситься на кого нибудь.
-- Ваше высокородіе, въ хатѣ былъ еще какой-то оборванецъ, онъ выпрыгнулъ и успѣлъ улизнуть отъ нашего преслѣдованія.
-- Это твой сынъ?-- обращается опятъ Чачиковъ къ женщинѣ.
-- Да, мой! Какъ только подростетъ онъ, отомститъ за мать и за зло, причиненное намъ разбойниками!
-- А кто былъ съ тобой въ саклѣ?
-- Кто былъ? Мой мужъ былъ! Онъ вѣрно сгорѣлъ, спастись ему не было возможности. О, если бы онъ избѣгъ огня, кровью вашею у питалась бы наша земля.
Дерзость женщины и неустрашимость переходятъ всякую границу, каждое слово ея пропитано ядомъ, она вся трясется отъ злобы, скрежещетъ зубами, сжимаетъ кулаки и, какъ тигрица, готова вцѣпиться въ самого Чачикова.
Чачиковъ приказываетъ перевязать ея рану и не выпускать изъ колонны, чтобы не надѣлала еще чего нибудь.
-- Пусть провѣтрится и поостынетъ,-- говорилъ онъ,-- а когда вернемся сюда, отпустимъ!
Баталіонъ начинаетъ подниматься по той же тропѣ отрога далѣе; рытвины по обѣ стороны отрога не прерываются, не уничтожается и туманъ, ползущій по нимъ. Доходимъ до другого аула, сжигаемъ его и опять двигаемся далѣе. Тутъ движеніе наше встрѣчаетъ опасность, которую нельзя устранить, не смотря на всѣ принятыя Чичиковымъ мѣры. Опасность заключается въ томъ, что изъ лѣсу періодически раздается выстрѣлъ, и рѣдкій зарядъ винтовки пролетаетъ мимо нашихъ рядовъ. Промежутокъ времени между выстрѣлами продолжается не болѣе 15--20 минутъ. Стрѣляетъ, по нашему заключенію, одинъ и тотъ же фанатикъ. Ни наша боковая, ни обходная, ни разсыпныя цѣпи не устраняютъ выстрѣловъ; пробуемъ стрѣлять залпомъ въ лѣсъ, пробуемъ плотною цѣпью обшаривать чащу лѣса, но ничто не помогаетъ: стрѣляющій, какъ духъ, не видимъ и систематически продолжаетъ наносить кому либо смерть или пораненіе. Баталіонъ въ поискахъ фанатика просто-таки доходить до изнуренія. Трое убитыхъ и девять человѣкъ раненыхъ солдатъ служатъ для насъ укоромъ и какъ бы воочію показываютъ, что никто изъ насъ не можетъ додуматься до того, чтобы тѣмъ или инымъ способомъ избавиться отъ фанатика; кромѣ того, каждый изъ насъ ежеминутно ожидаетъ принять роковую пулю.
Подвигаясь далѣе къ хребту, мы сжигаемъ третій аулъ и наконецъ освобождаемся отъ выстрѣловъ и освобождаемся собственно потому, что лѣсъ за третьимъ ауломъ начинаетъ рѣдѣть, и затѣмъ лѣсная растительность совершенно прекращается. Баталіонъ вздыхаетъ свободно. Убитыхъ хоронятъ, а раненыхъ отправляютъ въ отрядъ. Но бѣдамъ нашимъ не пришелъ еще конецъ: мы располагаемся на хребтѣ, въ данную минуту въ облачной полосѣ; скопившійся надъ хребтомъ и въ ущельи студенистый и холодный туманъ густыми и исполинскими массами окутываетъ насъ и пронизываетъ насквозь мельчайшимъ дождемъ; грязно-молочная мгла отнимаетъ всякую возможность видѣть передъ собою что нибудь, или кого нибудь; туманъ, такъ сказать, всасываетъ, поглощаетъ насъ, дѣлается гуще и все болѣе и болѣе непроницаемѣе. Такое незавидное положеніе длится не менѣе двухъ мучительныхъ часовъ, показавшихся намъ безконечными. Легкій вѣтерокъ избавляетъ насъ наконецъ отъ туманныхъ оковъ, сплошная масса его начинаетъ дѣлиться и разрываться на громадные клочья, образуя облака, изъ коихъ одни поднимаются въ высь, а другія жмутся въ ущельи, надавливая нижніе слои накопившагося уже тамъ тумана. Блеснулъ лучъ солнца, а за нимъ цѣлымъ снопомъ обдаетъ насъ яркій свѣтъ выплывшаго изъ-за облаковъ огненнаго шара. Въ ущельи же подъ нашими ногами царитъ непроницаемая мгла, видно только, какъ пробѣгаютъ тамъ электрическія огненныя нити въ сгущенной массѣ тумана, учащаются онѣ, дѣлаются явственнѣе, шумнѣе, пронизываютъ все пространство ущелья вдоль и поперекъ, и затѣмъ страшная съ оглушающимъ трескомъ гроза разражается надъ ущельемъ. Гроза насъ не касается, мы можемъ только любоваться ею и дивиться поразительной картинѣ.
Все перенесенное нами передъ этимъ вскорѣ забывается, оцѣпенѣлость и неподвижность проходятъ, раздается повсюду говоръ, появляется бѣготня за разными надобностями, и вспыхиваютъ костры, около которыхъ солдатики вертятся, какъ флюгера, просушивая свои шинели. Становятся слышны и шуточки солдатъ, вызывающія общій смѣхъ и гоготанье.
-- Эй ты, тамбовская голытьба, Анисимовъ,-- кричитъ одинъ изъ среды солдатъ,-- положи ружье и ранецъ на облако, дай отдохнуть плечамъ, оттянуло ихъ у тебя несчастнаго отъ трудовъ и полученной раны отъ бабы.
-- Не повѣрятъ вѣдь, братцы,-- говоритъ другой,-- что мы были на облакахъ: мели, скажутъ, Емеля, твоя недѣля!
-- А чтобы повѣрили, ты положи кусокъ облака въ ранецъ и невѣрующему сунь подъ носъ.
У офицеровъ, расположившихся на буркахъ, въ свою очередь идетъ оживленный разговоръ, и круговой стаканъ съ кахетинскимъ виномъ обходитъ всѣхъ и каждаго. Но какъ ни разнообразится разговоръ, а все-таки сводится къ одному и тому же предмету -- къ Бурмутскому ущелью, названному солдатами "проклятымъ", и къ стрѣлку, безнаказанно наносившему баталіону значительный вредъ. Возмущенные офицеры придумываютъ способъ, какъ бы избавиться на возвратномъ пути отъ смертоносныхъ выстрѣловъ фанатика, задавшагося, какъ видно, цѣлью побольше намѣтить изъ нашей среды жертвъ. Но какъ ни ломаютъ головъ, какъ ни вдумываются въ этотъ предметъ, а прійти къ выгодному заключенію не могутъ, потому что лѣсная чаща, высокіе отроги горъ и вообще невыгодныя для насъ мѣстныя условія отнимаютъ всѣ средства къ самооборонѣ. Кончаютъ на томъ, что обратный путь съ горы къ плоскости долженъ быть быстрый, а слѣдовательно и человѣческихъ жертвъ будетъ меньше.
Время подходитъ къ вечеру. Затарахтѣлъ фельдмаршъ, зашевелился баталіонъ, и авангардъ трогается въ обратный путь по знакомой уже тропѣ, облитой кровью 12-ти русскихъ воиновъ; за авангардомъ движется гуськомъ и баталіонъ. Идемъ мы ускореннымъ шагомъ, зорко всматриваясь въ окрестные предметы, сердце у каждаго усиленно бьется въ ожиданіи рокового выстрѣла; благополучно минуемъ первый дымящійся еще аулъ, подходимъ ко второму, въ рядахъ солдатъ тишина, не слышно даже шопота, лишь мѣрные шаги баталіона нарушаютъ эту тишину, всѣ въ какомъ-то ожиданіи, всѣ посматриваютъ на лѣвую сторону ущелья, на роковую чащу лѣса, скрывавшую цѣлое утро безнаказаннаго фанатика. Ожиданія оправдываются, раздается выстрѣлъ, и одинъ изъ солдатъ падаетъ замертво.
Со всѣми условіями и обстоятельствами войны зачастую приходится мириться, миримся и мы съ тяжелымъ нашимъ положеніемъ, покорно подчинившись роковымъ выстрѣламъ, которые слѣдуютъ одинъ за другимъ съ такимъ же промежуткомъ времени, какъ и прежде.
На одной изъ безопасныхъ, по мѣстнымъ условіямъ, площадкѣ, баталіонъ останавливается для кратковременнаго отдыха и для погребенія убитаго и подачи раненымъ необходимой помощи. Тутъ собираются нѣсколько офицеровъ около командира баталіона Чачикова. Мы еще не одумались, какъ среди насъ появляется, точно изъ земли выросшій, оборванный чеченецъ. Почти нагой, безъ сапогъ, съ засученными по локоть рукавами драной рубахи, онъ держитъ въ рукахъ винтовку и что-то бормочетъ на своемъ гортанномъ нарѣчіи. Трудно сообразить, откуда, какъ и зачѣмъ онъ явился, но очевидно это не врагъ, а какой нибудь мирный горецъ, или нашъ лазутчикъ, посланный къ намъ для передачи какихъ нибудь свѣдѣній. Къ такому заключенію нельзя не придти потому, что врагъ не рѣшится появиться среди насъ, не рискуя своею жизнью. Этого предположенія держатся всѣ, за исключеніемъ Штоквича {Недавно скончавшійся комендантъ Царскаго Села.}, говорящаго, что явившійся горецъ -- тотъ самый чеченецъ, которой угощаетъ насъ изъ лѣсу выстрѣлами. Посылаютъ за офицеровъ переводчикомъ, находившимся въ авангардѣ, а чеченецъ между тѣмъ спокойно что-то продолжаетъ бормотать. Это бормотаніе длится минуты три-четыре, какъ вдругъ неожиданно для всѣхъ окружающихъ раздается выстрѣлъ въ упоръ прапорщику Мортуладве, и оборванецъ, сдѣлавъ прыжокъ къ кручѣ, исчезаетъ въ лѣсу. Мы поражены этою неожиданностью, Штоквичъ бросается за нимъ первымъ, даетъ на бѣгу нѣсколько выстрѣловъ изъ револьвера; посылается изъ ружей залпъ. Многіе офицеры слѣдуютъ за Штоквичемъ въ чащу лѣса, но всѣ выстрѣлы и поиски остаются безуспѣшными.
Мортуладзе, обливаясь кровью, лежитъ безъ всякаго сознанія. Пуля попала ему въ лицо подъ правый глазъ и вышла въ затылокъ. Рана безусловно очень тяжелая и въ рѣдкихъ случаяхъ не смертельная.
Кто еще изъ насъ будетъ избранъ жертвою?-- думаютъ, многіе, смотря на несчастнаго Мортуладзе, въ благополучномъ исходѣ раны котораго сомнѣваются всѣ, включая туда и баталіоннаго медика. Задумывается и Штоквичъ, только что пришедшій съ поисковъ, соображая что-то, и затѣмъ, не говоря никому ни слова, удаляется на окраину площадки.
Надобно здѣсь сказать, что офицеръ этотъ отличался своею отважностью и выходками, которыя всегда почти счастливо удавались.
На окраинѣ площадки онъ подвываетъ къ себѣ старшаго унтеръ-офицера Толкачева и шопотомъ обращается къ нему съ слѣдующими словами:
-- Слушай, Толкачевъ, слушай внимательно и постарайся твердо запомнить все то, что я тебѣ передамъ; я начальникъ арьергарда, а ты назначенъ ко мнѣ старшимъ унтеръ-офицеромъ. Мы должны во что бы то ни стало: избавить баталіонъ на пути слѣдованія отъ той опасности, которой онъ подвергался утромъ и продолжаетъ подвергаться теперь; надобно уничтожить стрѣлка-оборванца, и уничтожить его я нашелъ способъ. Способъ этотъ слѣдующій: какъ только тронется авангардъ, я забѣгу впередъ и засяду,-- вотъ видишь на площадкѣ тропу?
-- Вижу, ваше благородіе!
-- А видишь около тропы въ 2--3-хъ шагахъ обрывчикъ съ бѣлыми камнями?
-- Вижу!
-- Ну, вотъ, у этого-то обрывчика я и засяду; тропа около него пролегаетъ близко къ слѣдованію нашего баталіона, и я почему-то думаю, что оборванецъ-чеченецъ шелъ именно по этой тропѣ, когда мы поднимались къ хребту и будетъ опять идти по ней; наша правая, а теперь лѣвая, цѣпь шла и пойдетъ выше этой тропы и должна надзирать за мѣстностью влѣво, а въ нашу сторону, гдѣ мы пойдемъ, смотрѣть не будетъ въ томъ полномъ убѣжденіи, что никто не рѣшится дѣлать засаду у насъ подъ самымъ носомъ, т. е. находиться между двухъ огней -- цѣпью и баталіономъ; надобно быть безумнымъ, чтобы рѣшиться на такую отвагу. Послѣдній случай съ Мортуладзе навелъ меня на предположеніе, что фанатикъ довелъ свою отвагу до безумія, и, жертвуя своею жизнію, онъ задумалъ ввести насъ въ заблужденіе и ввелъ; мы всѣ убѣждены, что стрѣльба производится съ мѣстности выше тропы. Если занять теперь же эту тропу стрѣлками, то фанатика мы спугнемъ, и онъ изберетъ другое направленіе...
-- Ваше благородіе, если бы онъ шелъ между баталіономъ и цѣпью, то обнаружился бы, баталіонъ не могъ бы его не замѣтить!
-- Такъ каждый изъ насъ думаетъ, но стрѣлокъ, вѣроятно, уроженецъ этого ущелья, а слѣдовательно знаетъ каждый кустъ, дупло, обрывъ, канаву и другіе предметы, могущіе его скрыть отъ нашего глаза; переползать ему съ мѣста на мѣсто незамѣтно не привыкать и тѣмъ болѣе для него легко, что мы не стоимъ на мѣстѣ, а идемъ, и слѣдовательно сосредоточить вниманіе на одномъ пунктѣ не въ состояніи. Кромѣ того, лѣсная чаща и вѣковыя деревья отнимаютъ у насъ возможность видѣть дымъ отъ выстрѣловъ, что, разумѣется, способствуетъ фанатику успѣшно исполнять дьявольскую задачу. Меня никто не убѣдитъ, что чеченецъ, ранившій Мортуладзе, и стрѣляющій горецъ изъ лѣсу не одно лицо, а если это одинъ и тотъ же и если онъ рѣшился появиться среди баталіона, то что ему значитъ проползать у самыхъ нашихъ ногъ.
-- Взять бы вамъ, ваше благородіе, на подмогу двухъ-трехъ солдатъ.
-- Боже, сохрани, все дѣло испортимъ. Мнѣ и одному трудно будетъ пробраться незамѣтно на тропу; оборванецъ -- чуткій, зоркій и отважный человѣкъ, а съ такими людьми надобно быть также осторожнымъ.
-- Онъ можетъ убить васъ.
-- Ну, это еще посмотримъ -- чья возьметъ. Дай только Богъ встрѣтиться съ нимъ!
-- Осмотрите пистолетъ, ваше благородіе.
-- Да, да, я перемѣню заряды.
-- Отъ тумана не мудрено было замокнуть.
-- Итакъ, Толкачевъ я засяду у того обрывчика около самой тропы, и какъ только ты услышишь тамъ выстрѣлъ или мой голосъ, то съ двумя-тремя солдатами бѣги со всѣхъ ногъ.
-- Слушаю, ваше благородіе, все будетъ исполнено въ точности.
-- Не своди ни на секунду глазъ съ указаннаго мѣста и никому ни слова; задуманное я исполню и, Богъ дастъ, избавлю баталіонъ отъ опасности.
-- Дай Богъ удачи, ваше благородіе, посмотрите и шашку свою, не заѣла ли ее сырость.
"Никто ничего не потеряетъ, если я ошибусь въ своемъ предположеніи,-- думаетъ Штоквачъ,-- ну, а если оно вѣрно, то кто нибудь изъ насъ долженъ проститься съ этимъ свѣтомъ".
Баталіонъ вскорѣ начинаетъ двигаться въ путь, трогается ползкомъ отъ головы колонны въ лѣсъ по пшеничному небольшому участку земли и Штоквичъ. Онъ, какъ кошка, ползкомъ пробирается къ намѣченному мѣсту, никѣмъ не видимый, за исключеніемъ Толкачева, съ замираніемъ сердца слѣдящаго за едва колеблющеюся высокою пшеницею. Зрѣніе можетъ сбивать Толкачева, потому что небольшой вѣтерокъ колышетъ все пшеничное поле, но онъ почему-то думаетъ, что глазъ его не обманываетъ. Штоквичъ, между тѣмъ, обливаясь потомъ, доползаетъ до обрыва и, присѣвъ на корточки у тропы, затаиваетъ дыханіе; онъ, такъ сказать, замираетъ совершенно, опасаясь малѣйшимъ движеніемъ и шорохомъ быть обнаруженнымъ. Сердце его усиленно стучитъ, нервы напрягаются, лихорадочная дрожь пробѣгаетъ по всему тѣлу, онъ весь обращается въ слухъ, сжимая въ рукѣ револьверъ и ждетъ съ минуты на минуту появленія оборванца; предчувствіе говоритъ ему, что избранное имъ мѣсто удачно, в-весь вопросъ теперь заключается въ томъ: кто изъ нихъ останется въ живыхъ -- онъ или чеченецъ? Такъ ждетъ онъ не менѣе часа, показазшагося ему вѣчностью, поджатыя ноги отекаютъ, напряженіе нервъ увеличивается, въ глазахъ рябитъ, къ головѣ приливаетъ кровь, онъ чувствуетъ общее ослабленіе, готовъ упасть, но, собравъ послѣднія силы, старается не выходить изъ неподвижности. Баталіонъ, между тѣмъ, вереницею вытягивается на протяженіи двухъ верстъ, и скоро долженъ показаться хвостъ колонны и арьергардъ. Какой-то шорохъ въ пшеницѣ заставляетъ вздрогнуть Штоквича, еще моментъ -- и черезъ колосья пшеницы главамъ его представляется плашмя и тихо ползущій по тропѣ чеченецъ съ ружьемъ въ рукахъ; онъ на нѣсколько секундъ останавливается, осторожно приподнимаетъ голову и всматривается въ ряды идущаго баталіона, а затѣмъ опять неслышно ползетъ по той же тропѣ далѣе, вѣроятно, желая найти удобнѣе и выгоднѣе мѣсто для выстрѣла; вотъ его туловище уже чуть не касается руки Штоквича, горецъ приподнимается немного и начинаетъ поднимать свою винтовку, устанавливаетъ прикладъ у плеча, прицѣливается, и роковой зарядъ готовъ уже раздаться, но два выстрѣла одинъ за другимъ изъ револьвера Штоквича укладываютъ горца плашмя на землю, и онъ въ предсмертныхъ корчахъ катится съ тропы въ пшеницу.
Толкачевъ съ тремя солдатами прибѣгаютъ на выстрѣлы и добиваютъ штыками чеченца.
-- Что ошибся я?-- обращается Штоквичъ съ вопросомъ къ Толкачеву.
-- Онъ, онъ самый, угостившій нашего офицера пулею,-- отвѣчаетъ Толкачевъ.
-- Несите трупъ, ребята, въ баталіонъ, чтобы убѣдился командиръ въ безошибочности моего доклада!
Баталіонъ останавливается опять на безопасной площадкѣ, куда приносятъ мертваго чеченца; въ личности всѣ признаютъ выстрѣлившаго въ Мортуладзе. Трупъ приказано свалить въ оврагъ, и когда солдаты начинаютъ поднимать его, изъ колонны выскакиваетъ женщина съ ребенкомъ, получившая утромъ штыковую рану. Она съ плачемъ бросается къ убитому, неистово кричитъ, визжитъ, ломаетъ руки, рветъ на головѣ волоса и, полагать надобно, посылаетъ по нашему адресу не особенно лестные эпитеты.
-- Этотъ чеченецъ, ваше высокородіе,-- говорить появившійся Анисимовъ,-- тотъ самый, что улизнулъ отъ насъ изъ сакли, мужъ, должно быть, этой вѣдьмы, разбившей мнѣ голову котломъ!
Оставивъ женщину съ ребенкомъ у трупа, баталіонъ удаляется съ мѣста событія, и долго ему еще слышится плачъ женщины надъ трупомъ отважнаго горца, поддерживаемый воемъ шакаловъ -- этихъ повсемѣстныхъ и неотвязчивыхъ обитателей кавказскихъ лѣсовъ.
Баталіонъ дѣйствительно достигаетъ отряда безъ жертвъ, чему виновникомъ является Штоквичъ.
-- Онъ заслуживаетъ большой награды,-- говорятъ офицеры.
-- Да, заслуживаетъ,-- отвѣчаетъ Чичиковъ,-- но заслуживаетъ и ареста за самовольное оставленіе поста въ арьергардѣ.
-- По поговоркѣ -- побѣдителей не судятъ.
-- Да не судятъ, но и не слѣдуетъ ихъ награждать, иначе каждый изъ васъ вздумаетъ дѣйствовать самостоятельно, Разумѣется, Штоквичъ заслуживаетъ общей нашей признательности, но этимъ именно онъ и спасаетъ себя отъ ареста.
-- Онъ ставилъ на карту свою жизнь.
-- Да, да, но вы забываете, что, бросая свой постъ, онъ ставилъ на карту жизнь всего арьергарда, на который могъ напасть непріятель. Мы вѣдь въ непріятельской землѣ, не розами усыпанной!