Мертвая голова.
Въ 1849 году, по личной водѣ намѣстника, свѣтлѣйшаго князя Воронцова, изъ штабъ-квартиры лейбъ-гренадерскаго Эриванскаго полка, урочища Манглиса, командированъ былъ на лезгинскую линію капитанъ князь Шаликовъ съ небольшимъ летучимъ отрядомъ на подкрѣпленіе гарнизона въ крѣпость Закаталы, осажденную лезгинами, и для уничтоженія по дорогѣ къ той крѣпости непріятельскихъ скопищъ. Такихъ подкрѣпленій было послано нѣсколько, а капитанъ Шаликовъ, какъ храбрый и опытный офицеръ, помимо военной задачи, долженъ былъ смыть съ себя свою вину за убійство на дуэли поручика одного съ нимъ полка, Викулина. Летучій отрядъ князя Шаликова состоялъ изъ одной роты гренадеръ Эриванскаго полка въ 260 человѣкъ, одного горнаго орудія и небольшого числа кавалеріи, при офицерахъ -- поручикѣ князѣ Палавандовѣ, поручикѣ Масловскомъ, штабсъ-капитанѣ Вульфертѣ, прапорщикахъ Штоквичѣ и Антоновѣ. Въ три дня летучій отрядъ форсированнымъ маршемъ достигъ, не доходя нѣсколько верстъ до Закаталъ, обширной поляны, на которой, за наступленіемъ ночи и сильнымъ утомленіемъ людей, принужденъ былъ остановиться на ночлегъ съ тѣмъ, чтобы съ разсвѣтомъ двинуться далѣе къ крѣпости и вступить въ бой съ осаждающимъ ее непріятелемъ. Лазутчики, между тѣмъ, сообщили князю Шаликову, что сильное непріятельское скопище, подъ начальствомъ извѣстнаго наиба Мортузади, засѣло въ камышахъ и намѣрено не только не допускать отряда въ крѣпость, но рѣшилось уничтожить его поголовно, или быть самому уничтоженнымъ. Шаликовъ былъ изъ числа тѣхъ людей, которые не смущаются при такихъ извѣстіяхъ, онъ, напротивъ, радовался, что такъ скоро встрѣтится съ непріятелемъ, а въ особенности съ наибомъ Мортузали, о храбрости и безграничномъ фанатизмѣ котораго онъ много слышалъ. На ночлегѣ были приняты обычныя на Кавказѣ мѣры предосторожности, то-есть усиленная цѣпь и усиленныя секретныя засады, а весь отрядъ, не выпуская ружей изъ рукъ; ожидалъ въ полудремотѣ разсвѣта и нападенія. Шаликовъ и начальникъ цѣпи поручикъ Палавандовъ не присѣли всю ночь; первый ходилъ по всему отряду, а второй -- на протяженіи всей цѣпи. Надобно при этомъ упомянуть, что Палавандовъ, храбрѣйшій изъ офицеровъ, былъ крайне набоженъ и набожность свою доводилъ до фанатическаго увлеченія, а мусульманъ ненавидѣлъ до того, что не могъ равнодушно смотрѣть на каждаго татарина. Всѣ въ полку звали его монахомъ, часто подсмѣивались надъ нимъ и не могли объяснить себѣ -- какъ въ такомъ набожномъ и во всѣхъ отношеніяхъ добрѣйшемъ, хотя и вспыльчивомъ, человѣкѣ могла быть развита до кровожадности ненависть ко всему мусульманству. Убить "нечисть", какъ называлъ онъ магометанъ, для него было такъ же легко, какъ выпить стаканъ чаю.
Весь отрядъ готовъ былъ къ бою -- ружья, патроны, аммуниція и носилки для раненыхъ тщательно осмотрѣны. Кавказскому солдату не привыкать было къ кровавымъ стычкамъ; къ опасностямъ войны онъ относился всегда хладнокровно, но считалъ себя обязаннымъ быть осмотрительнымъ, осторожнымъ и внимательнымъ къ мелочамъ даже, зная очень хорошо, что имѣетъ дѣло съ воинственнымъ и фанатическимъ племенемъ, которое не пощадитъ его, если онъ попадетъ къ нему въ лапы. Не смерть страшила русскаго солдата, а предварительныя передъ смертью истязанія, мученія и издѣванія надъ истекающимъ кровью русскимъ воиномъ. Кавказскій солдатъ не понималъ, да и понимать не хотѣлъ, что такое значить фраза -- "отступить хотя бы одинъ шагъ" передъ непріятелемъ; руководимый дисциплиной, опытомъ и уваженіемъ, доходящимъ до святости, къ начальствующимъ лицамъ, онъ лѣзъ впередъ и или умиралъ беззавѣтно, или побѣждалъ. Долгъ, честь, совѣсть и дисциплина составляли девизъ кавказскаго воина, а съ такимъ девизомъ можно было совершать чудеса, и совершались они постоянно. Иныя были времена, и иначе, должно быть, сволочены были люди.
Такъ и въ данную минуту всѣ въ отрядѣ безусловно подчинились приказанію начальства -- быть осмотрительными, не суетиться и не производить малѣйшаго шума.
Начинало свѣтать. Слабымъ синеватымъ силуэтомъ сталъ вырисовываться на окрестныхъ болотахъ камышъ, куда всѣ напрягали зрѣніе въ ожиданіи непріятеля; пугливо поднялось съ болотъ нѣсколько стай утокъ, обнаружившихъ присутствіе у болотъ людей, появились коршуны, эти хищные лакомки до человѣческихъ труповъ, какъ бы чуя близость добычи; утренній вѣтерокъ и роса вызывали дрожь; отрядъ сидѣлъ точно окаменѣлый. Одни только офицеры и старшіе унтеръ-офицеры едва слышными шагами передвигались въ цѣпи, отъ звена къ звену, не нарушая тишины ни единымъ словомъ.
Грянула утренняя заря барабановъ и рожковъ и звонкимъ эхомъ отозвалась на сосѣднихъ возвышенностяхъ, рявкнуло вѣстовое орудіе и навѣсная граната съ трескомъ и рокотомъ разлетѣлась вдребезги надъ камышами, гдѣ предполагался засѣвшимъ непріятель.
-- Пусть протретъ себѣ глаза, анаѳемское отродье,-- прошепталъ Шаликовъ, сопровождаемый по цѣпи двумя младшими въ отрядѣ офицерами -- мною и Штоквичемъ.
Обходя тыльную сторону цѣпи, онъ натолкнулся на офицерскіе вьючные сундуки, а за ними увидѣлъ стоящаго на колѣнахъ поручика Палавандова, горячо молившагося Богу.
-- Нашелъ время молиться,-- обратился Шаликовъ къ молящемуся, сопровождая свою фразу легкимъ толчкомъ ноги.
Ни единымъ словомъ, ни малѣйшимъ движеніемъ Палавандовъ не нарушилъ своего положенія и продолжалъ молиться, но спустя минуты двѣ, мы увидѣли его набѣгающаго на насъ сзади съ поднятою обнаженною шашкою, безъ фуражки, блѣднаго и съ налитыми кровью глазами.
-- Я покажу, какъ издѣваться надо мною!-- кричалъ онъ, настигая насъ.
Мы ринулись въ стороны, а Шаликовъ сталъ за огромный камень.
-- Что ты, Палавандовъ, Господь съ тобою, какъ тебѣ не стыдно, опомнись, я не хотѣлъ тебя обижать,-- вскрикнулъ Шаликовъ,-- неужели ты не понимаешь, что теперь каждая минута дорога, непріятель тотчасъ поползетъ изъ своего логовища, а мы тутъ сводимъ какіе-то домашніе счеты.
Я и Штоквичъ успѣли опомниться и крѣпко схватили Палавандова за руки. Онъ дрожалъ какъ въ лихорадкѣ, скрежеталъ зубами и что-то бормоталъ.
-- Иди въ цѣпь,-- продолжалъ Шаликовъ, возвышая тонъ,-- я твердо вѣрю въ твою честность, храбрость и распорядительность, а потому не считаю болѣе нужнымъ напоминать, что долгъ офицера прежде всего.
Закончивъ эту тираду, Шаликовъ, ни разу не оглянувшись, пошелъ далѣе медленнымъ шагомъ, а мнѣ и Штоквичу приказалъ слѣдовать за нимъ.
Палавандовъ остался на мѣстѣ, какъ одеревенѣлый, съ выпученными глазами и съ встрепанными волосами, но недолго. Онъ началъ приходить въ себя, нѣсколько разъ перекрестился, вложилъ шашку въ ножны, надѣлъ поданную ему шапку и, сѣвъ на подведеннаго коня, медленно поѣхалъ въ другую сторону по цѣпи.
-- Господи, Боже мой,-- прошепталъ онъ,-- благодарю Тебя, что избавилъ грѣшника отъ страшнаго преступленія.
Надобно здѣсь сказать, что офицеры тогдашняго времени, какого бы они ранга ни были, относились всегда взаимно другъ къ другу внѣ службы по-товарищески, даже на ты, но на службѣ это товарищество зачеркивалось, забывалось совершенно, и на первое мѣсто выступало служебное чинопочитаніе и до рабства доходящее подчиненіе старшему.
Палавандовь вспомнилъ, вѣроятно, эту обычную кавказскую привычку и въ силу ея смирился передъ Шаликовымъ.
Солнце яркимъ шаромъ стало показываться изъ-за горизонта, окрашивая золотомъ густой лѣсъ, поляны и высокій камышъ, разросшійся на далекое пространство по болотистому мѣсту. Показались и непріятельскіе джигиты (всадники), а за ними поползли группами, примѣняясь къ мѣстности, и лезгины, посылая въ нашъ отрядъ изъ винтовокъ пули. Наши стрѣлки не заставили себя ждать, и бой, такимъ образомъ, начался, бой вначалѣ театральный, безкровный, а затѣмъ стали появляться и жертвы, требующія носилокъ и помощи. Съ минуты на минуту бой ожесточался, лезгины лѣзли, что называется, напроломъ, и, осыпаемые картечнымъ градомъ и ружейными пулями, отбрасывались назадъ, но не надолго,-- остановка натиска была минутная, изувѣры опять съ новымъ рвеніемъ бросались впередъ, поощряемые отважными джигитами, подскакивавшими и стрѣлявшими въ нашихъ стрѣлковъ чуть не въ упоръ. Крикъ командныхъ словъ на нашей сторонѣ, воинственный ревъ на непріятельской, вой изувѣровъ -- "аллахъ, аллахъ", грохотъ и свистъ зарядовъ, стонъ раненыхъ, все смѣшивалось во что-то неопредѣленное, въ какой-то гамъ и заставляло каждаго изъ насъ не терять присутствія духа и тщательно вслушиваться и всматриваться во все окружающее насъ.
Одна изъ непріятельскихъ пѣшихъ группъ въ числѣ не болѣе 100 человѣкъ, съ лихимъ всадникомъ во главѣ, лѣзла на нашъ центръ дерзче другихъ, она усѣяла весь свой путь многочисленными трупами своихъ собратьевъ, но ни на минуту не останавливалась и шагъ за шагомъ лѣзла и перебѣгала изъ-подъ бугра къ другому бугру, осыпая насъ мѣткими пулями. Всадникъ во главѣ этой группы нѣсколько разъ дерзко подскакивалъ къ стрѣлковой цѣпи и, сдѣлавъ выстрѣлъ, счастливо избѣгалъ нашихъ залповъ. Онъ точно тѣшился и смѣялся надъ нами. Конь подъ нимъ былъ замѣчательный и по красотѣ и по тѣмъ прыжкамъ, которые онъ выдѣлывалъ на всемъ скаку, да и самъ лихой всадникъ выглядывалъ поразительнымъ красавцемъ.
-- Онъ въ панцырѣ, онъ въ кольчугѣ, или чортъ въ человѣческой оболочкѣ,-- говорили въ одинъ голосъ стрѣлки наши, подкрѣпляя слова проклятіями и посылая въ него градъ пуль, но всадникъ былъ неуязвимъ, онъ моментально скрывался за бугромъ и черезъ минуту выскакивалъ съ другой стороны бугра.
За этимъ всадникомъ слѣдовалъ юноша, повидимому нукеръ (слуга), на рѣзвомъ конѣ, но къ нашимъ стрѣлкамъ не подскакивалъ, а старался все время прикрываться на пути какимъ нибудь мѣстнымъ предметомъ и зорко слѣдилъ за своимъ господиномъ.
-- Эй, ты, голопятый грузинъ, уходи прочь съ моей дороги, убью, пощады не дамъ, я Мортузали,-- кричалъ всадникъ Палавандову, вертясь на своемъ конѣ, какъ флюгеръ, и дѣлая воздушные алюры.
-- Побереги свою голову, свиная туша,-- отвѣчалъ ему Палавандовъ, тоже гарцуя на конѣ и грозя всаднику шашкою.
Еще одна минута, и всадники во весь карьеръ бросились другъ на друга.
Пальба въ этой собственно мѣстности пріостановилась, всѣ съ ужасомъ и нетерпѣніемъ смотрѣли на мчавшихся всадниковъ, въ ожиданіи кровавой драмы, которая должна была сію минуту разыграться и кончиться смертью. Зрѣлище было поразительное, оно освѣщалось яркими лучами солнца и видно было, какъ на ладони.
Мортузали, подскакавъ въ сопернику, поднялъ коня на дыбы и нанесъ могучій ударъ шашкою, но не Палавандову,-- этотъ ловко увернулся, спрыгнувъ съ коня,-- а по сѣдлу, прорубивъ его до основанія; такой же могучій ударъ готовился второй, но Палавандовъ успѣлъ предупредить его, рубнувъ соперника снизу такъ, что тотъ свалился съ коня, какъ снопъ; повторенный еще ударъ покончилъ всѣ расчеты съ лихимъ и отважнымъ Мортузали. Но опасность для Палавандова еще не миновала: юноша, слѣдившій за своимъ господиномъ, вихремъ летѣлъ на выручку и, наскочивъ на Палавандова, взмахнулъ шашкою надъ головою его, шашка взвизгнула, блеснула въ воздухѣ и скользнувъ по всему лезвію сабли Палавандова, отбросилась въ сторону; еще моментъ, и пистолетный выстрѣлъ князя сорвалъ юношу съ сѣдла.
У ногъ Палавандова лежали два трупа въ лужѣ крови, а онъ невозмутимо и внимательно всматривался въ убитыхъ, шевелящихся еще въ предсмертныхъ корчахъ.
-- Ура! ура!-- кричали стрѣлки,-- нашъ князь убилъ-таки чорта въ кольчугѣ, а чтобъ не скучно было, пристягнулъ къ нему дьяволенка! Ура, ваше сіятельство!
-- Отрѣжь ему голову и положи ее въ мои переметныя сумы,-- обратился Палавандовъ къ одному изъ подбѣжавшихъ стрѣлковъ.
Голова была отрѣзана и положена въ указанное мѣсто.
-- А что прикажете дѣлать съ другимъ, тоже отрѣзать голову?
-- Не надо, на что она мнѣ? А вонъ, что-то блеститъ у него на шеѣ, сними и возьми, да не забудь взять у обоихъ и оружіе!
-- Ваше сіятельство. Этотъ-то еще живой, да, кажись, онъ и не того, не лезгинъ...
-- А кто же по-твоему, нѣмецъ что ли?
-- Да больно грудь высока что-то,-- отвѣчалъ стрѣлокъ, разстегивая воротъ у раненаго.
-- Ну, вотъ, посмотрите, ваше сіятельство, и ожерелье на шеѣ изъ монетъ, какой же это лезгинъ?
Передъ Палавандовымъ дѣйствительно лежалъ истекающій кровью не раненый горецъ, не нукеръ, а молодая лѣтъ 16-ти, съ прелестными очертаніями лица, горянка, черные глаза которой горѣли лихорадочнымъ огнемъ; она прижимала къ зіяющей грудной ранѣ свои руки, что-то говорила, чего-то просила, но лепетъ ея не былъ понятенъ окружающимъ.
-- Крикни носилки для относа ея на перевязку,-- заключилъ Палавандовъ и, сѣвъ на коня, поѣхалъ по стрѣлковой цѣпи.
На принесенныя носилки положена была горянка съ тою удивительною осторожностью, которая присуща только великодушному сердцу русскаго воина.
-- Осторожно несите, идите въ ногу, не шатайте,-- отозвался одинъ изъ носильщиковъ.
-- Не донесемъ, кажись, ишь какъ обливаетъ кровью носилки!
-- Эхъ, сердечная, чего лѣзла, сидѣла бы у горшковъ, бабье ли дѣло путаться въ бою?
-- Понятно не бабье, а въ особенности такой красивой дѣвкѣ. Ишь красота какая ненаглядная, точно писанная!
-- Остановитесь, братцы, на минуту, я ей дамъ воды изъ манерки, жаръ, должно быть, мучитъ ее. На, голубка, испей... Ну, вотъ, теперь полегчало? Несите, ребята, дальше, поровнѣе, да не торопитесь...
-----
Извѣстіе о смерти Мортузали пронеслось по всему протяженію нашей цѣпи электрическимъ токомъ, оно вызвало, разумѣется, радость въ каждомъ изъ насъ, но за то въ непріятельскомъ скопищѣ уныніе было видимое и нескрываемое. Лезгины заволновались, явился безпорядокъ и безтолковая скученность, выгодная для орудійныхъ прицѣловъ, уничтожилось прежнее рвеніе, а натиски совершенно прекратились. Утрата наиба сбила спесь съ лезгинъ и послужила причиною прекращенія боя. Они безпорядочными группами стали отступать, преслѣдуемые конницей и картечными зарядами, и черезъ полчаса обратились въ бѣгство. Пораженіе было полное, поле усѣялось труппами лезгинъ.
Подвигъ Палавандова не ограничился описаннымъ героическимъ поступкомъ, онъ былъ въ мрачномъ настроеніи духа, ни съ кѣмъ не хотѣлъ говорить и что-то, повидимому, замышлялъ. Весь окровавленный, онъ, тщательно спрятавъ подъ полу сюртука голову Мортузали, шагомъ ѣхалъ на конѣ и высматривалъ мѣсто, гдѣ находился въ это время Шаликовъ. Увидѣвъ искомое лицо и ловко подскакавъ къ нему на своемъ золотистомъ Карабахѣ, онъ обратился къ Шаликову съ слѣдующимъ привѣтствіемъ:
-- Поздравляю васъ, князь, съ полнымъ пораженіемъ скопища, дай Господи, чтобы у насъ былъ всегда такой распорядительный, храбрый и умный начальникъ. Съ такимъ начальникомъ мы, а я первый, готовы положить жизнь.
Шаликовъ подошелъ ближе къ Палавандову и, вправивъ ему горячую благодарность, намѣревался обнять и поцѣловать его.
-- Подожди, князь,-- остановилъ его Палавандовъ,-- вся моя рѣчь до сего была оффиціальная, служебная, а теперь я обращусь не къ начальнику отряда, а къ своему товарищу -- Шаликову. Дѣло заключается въ слѣдующемъ: голову эту я тебѣ дарю, убилъ Мортузали не я, а ты, понимаешь ли не я, а ты убилъ этого заклятаго проповѣдника священной войны. Голова Мортузали можетъ мнѣ дать орденъ или чинъ, а съ тебя сниметъ штрафъ, что составляетъ твою теперешнюю задачу жизни и службы. Орденъ и чинъ я всегда успѣю заслужить, а такіе случаи, какъ сегодняшній, бываютъ рѣдко!
-- Да Господь съ тобою, Палавандовъ, за кого ты меня принимаешь,-- возразилъ Шаликовъ,-- какъ я рѣшусь...
-- Постой, не перебивай, дай докончить: я никакихъ наградъ не хочу, прошу только тебя, какъ товарища, никогда не мѣшать мнѣ молиться, иначе голова твоя подвергается той же участи, какой подверглась голова Мортузали, которую ты не хочешь принять отъ меня. Пусть же она будетъ ничья!
При послѣднихъ словахъ, Палавандовъ бросилъ голову въ сторону.
-- Прости за мое предложеніе, сознаю всю необдуманность его; если оно было сдѣлано, то вѣрь мнѣ, сдѣлано въ порывѣ моего чувства и сильнаго желанія, чтобы съ тебя скорѣе сняли штрафъ. Я кончилъ, прощай, поѣду теперь убирать своихъ раненыхъ и хоронить убитыхъ.
Конь Палавандова взвился отъ нагайки и понесъ неустрашимаго и честнаго всадника въ поле.
Закончу свой разсказъ о дальнѣйшей участи Шаликова и Палавандова.
Съ Шаликова за описанную блестящую побѣду былъ снятъ штрафъ. Затѣмъ въ 1864 году, 24-го іюля, въ сраженіи при Кюрукъ-дара съ турками, онъ, командуя баталіономъ Эриванскаго полка, въ атакѣ былъ убить, пуля сорвала его съ сѣдла и уложила со мною бокъ-о-бокъ на полѣ сраженія.
Когда меня несли на перевязочный пунктъ, носилки мои столкнулись съ носилками Палавандова, ему раздробило ядромъ ногу. Я охалъ и стоналъ отъ раны и отъ потери большаго количества крови, а онъ съ улыбкою невозмутимо лежалъ въ носилкахъ, точно получилъ дорогой давно-ожидаемый подарокъ.
Участь черноокой горянки была лучшая: она, страстно влюбленная въ Мортузали, бѣжавшая къ нему отъ родителя, одного изъ извѣстныхъ наибовъ, долго не могла забыть предметъ своей страсти, рыдала и изнывала по цѣлымъ днямъ, но всеисцѣляющее время, сглаживая и радость и печаль, успокоило и ее. Если и являлась въ воспоминаніи горянки любовь къ Мортузали, то какъ бы въ сновидѣніи, или что-то утраченное и не возвратимое. Обласканная въ русской семьѣ и совершенно излѣчившаяся отъ грудной раны, она помирилась съ своимъ положеніемъ, приняла православіе и, обладая дѣйствительно замѣчательною красотою, сдѣлала прекрасную партію замужествомъ. Мужъ не могъ нахвалиться и налюбоваться ею, жаловался только на одну страсть жены, страсть къ кровнымъ скаковымъ лошадямъ, на которыхъ она, выѣздивъ ихъ лично, мчалась по городу, полямъ и горамъ. Непогода -- снѣгъ, мятель, вѣтеръ, дождь, ничто не останавливало ея, она носилась по окрестностямъ, какъ вихрь, желая какъ бы олицетворить лихаго наѣздника Мортузали.
До 1854 года Палавандовъ былъ не рѣдкимъ ея спутникомъ, она полюбила его, какъ друга, чтила, какъ героя, и считала его виновникомъ перехода ея изъ мусульманства въ православіе.
-- Это мой задушевный другъ, убійца и просвѣтитель,-- говорила она, нѣжно разглаживая усы Палавандова и прижимаясь къ нему, какъ ребенокъ.
Палавандовъ въ свою очередь преклонялся передъ нею, какъ передъ высоко-нравственной женщиной, называлъ ее дѣточкой, ребенкомъ своимъ и всюду и вездѣ хвалился ею.
-- Посмотрите, господа,-- говорилъ онъ,-- вотъ эта рука, эта нѣжная лапка цыпленка, чуть не отправила меня на тотъ свѣтъ!
Все описанное мною когда-то было и быльемъ поросло.
"Историческій Вѣстникъ", No 6, 1896