II

ВИТЕНЬ И ГЕДЫМИН

Новая династия, окончательно установившая и упрочившая Литовско-Русское государство и расширившая его пределы до значительных размеров, вокняжилась в нем в конце XIII столетия. Сведения о происхождении этой династии весьма скудны и разноречивы в дошедших до нас источниках, которые не дают нам даже возможности указать точно время ее вокняжения. Оно последовало, вероятно, в промежуток времени между 1282 годом, по который княжил, по свидетельству Ипатьевской летописи, великий князь Тройден, и 1291 — в котором Дюсбург упоминает уже о первом князе нового рода. Описывая под этим годом набег литовцев на Польшу, Дюсбург говорит: «Лютувер князь (гех) Литовский отправил в этом году своего сына Витеня с большим войском в Польшу, в землю Брестскую». За исключением этого свидетельства Дюсбурга, заимствованного у него двумя другими немецкими анналистами и Стрыйковским, мы не имеем никаких других сведений о начале нового литовского княжеского рода. По словам предания, сохранившегося в летописи т. н.. Быховца, род этот происходил от владетельных князей Эйраголы в Жмуди, и представитель его, служивший долгое время в разных должностях (коморника, маршалка) у великого князя Тройдена, наследовал после его смерти великокняжеский престол^[19]. О первом князе этого рода, Лютувере, кроме вышеприведенных слов Дюсбурга, в источниках нет других указаний; он уступил место своему сыну Витеню уже в 1293 году^[20]. Витень (1293 — 1316) и наследовавший ему другой сын Лютувера — Гедымин (1316 — 1341) были действительными основателями могущества Великого княжества Литовского^[21]; князья эти умели соединить под своей властью силы, достаточные для борьбы с наступавшими на Литву соседями; они успели остановить завоевательное движение крестоносцев, расширили пределы своих владений присоединением к ним многих русских земель и образовали сильное государство, вошедшее как новая политическая сила в число установившихся уже государственных единиц европейского материка.

В рассказах летописцев о княжении Витеня мы встречаем исключительно ряд известий о беспрерывных войнах с крестоносцами и о набегах на Польшу: только в княжение Гедымина прибавляются к этим известиям сведения о других сферах деятельности этого князя.

Впрочем, характер известий о военных действиях указывает уже на новый поворот, случившийся во внутреннем строе Великого княжества Литовского и на усвоение им более культурных форм быта. Вместо нестройных деревенских ополчений, литовские князья предводительствуют благоустроенными армиями; они дают крестоносцам и полякам сражения и нередко побеждают их в регулярных битвах^[22]; армии литовские многочисленны и дисциплинированны^[23], они предпринимают продолжительные и отдаленные походы^[24], не удовлетворяются, как до того времени, грабежом неприятельской территории, но осаждают города, берут приступом укрепления, воздвигают стенобитные машины и располагают правильные лагери^[25]. Границы земли Литовской защищены теперь от врагов не одними пущами, болотами и озерами, как в былое время, но целым рядом укрепленных замков и городов^[26]; жители всего края обязаны, в силу распределения между ними государственной повинности, состоять, в качестве гарнизона, по очереди на страже этих крепостей^[27] и умеют их защищать с храбростью и знанием военного дела; крестоносцы успевают только в весьма редких случаях, и то по большей части лишь с помощью хитрости или измены, овладевать литовскими городами^[28].

Это заметное усиление и усовершенствование строя литовских военных сил зависело от перемены, происшедшей во внутренней группировке составных элементов, входивших в состав Великого княжества Литовского, именно, от призыва князьями новой династии русских сил к участию в защите интересов Литовско-Русского государства. К несчастью, среди многочисленных и подробных исторических известий о военных походах того времени мы не находим указаний на те приемы внутренней организации, посредством которых Витень успел вызвать из Руси силы, доставившие сильную точку опоры Литовскому государству. Несомненно, однако, что перемена, происшедшая в организации военного дела в Литве, зависела от нового прилива русских сил, выступивших теперь на защиту общего государства. Одновременно с вышеприведенными свидетельствами об новом строе военного дела в Литве, все источники указывают на присутствие в литовских войсках военных контингентов и военачальников русских. С самого начала княжения Витеня польские и немецкие летописцы, рассказывая о его походах, называют постоянно сопровождавшие его ополчения не «литовцами», как прежде, а «литовцами и русскими». Так, уже под 1293 годом, Длугош упоминает о походе Витеня в Пруссию «cum multitudine Lituanorum Rutenorumque». То же говорит он и при рассказе о другом походе литовского князя в 1308 г. В летописи Виганда Марбургского находятся такие же известия об участии Руси в походах великих князей литовских. По свидетельству Дюсбурга, русские не только находились в составе литовского войска, но отличались вооружением и военными приемами, общими западным рыцарям. Дюсбург два раза (1296 и 1305 г.) рассказывает об единоборстве немецких рыцарей с литовскими и оба раза обозначает, что последние были «Ruteni».

Участие русских в государственной жизни Великого княжества Литовского не ограничивалось их участием в военных походах литовских князей; несмотря на скудность источников, мы имеем одно свидетельство, доказывающее, что русским поручались по преимуществу посольства в сношениях литовских князей с соседними государствами. В 1326 году посланник Гедымина по имени Лессе (вероятно, Лесько, т. е. Александр) принес жалобу Рижскому архиепископу о том, что крестоносцы, несмотря на заключенное перемирие, задержали, ограбили и посадили в тюрьму как его, так и других его сотоварищей, русских, снаряженных вместе с ним в посольство от лица великого князя.

Новый признак усиления значения русской народности в Великом княжестве Литовском мы находим в том обстоятельстве, что среди сподвижников Витеня и Гедымина единственная выдающаяся личность, занимающая видное место наряду с самими князьями, это представитель Руси — Давид, староста гродненский^[29].

По словам литовских источников, Давид, отличаясь необыкновенной энергией, предприимчивостью и знанием военного дела, пользовался в Литве высокими почестями и занимал при Гедымине первое место в государстве после великого князя; последний окружил его. возможным почетом и породнился с ним, отдав ему в замужество одну из своих дочерей. Судя по немногим дошедшим до нас современным свидетельствам, таково действительно должно было быть положение гродненского старосты в Литовском государстве; между тем как имена других, сподручных великому князю, вождей литовских или вовсе не упоминаются, или называются только вскользь и изредка, имя Давида гродненского встречается довольно часто во всех источниках. Управлению его поручена важнейшая из литовских крепостей — Гродно, составлявшая ключ к литовским владениям со стороны Мазовии и владений Тевтонского ордена, овладеть которой крестоносцы покушались беспрестанно; в тех походах, в которых великий князь не принимал лично участия, он вручал Давиду начальство над литовскими армиями, оказывая ему предпочтение перед своими братьями и сыновьями; Давид служил посредником в сношениях великого князя с соседними русскими землями; наконец, мы имеем свидетельство о том, что он владел известным уделом, данным ему в качестве лена, зависевшего от великого князя литовского. Первый раз имя этого русского сановника мы встречаем в источниках под 1314 годом, в рассказе о нападении крестоносцев на Новгородок-Литовский: немецкие рыцари, неожиданно явившись у этого города, взяли его и сожгли и, затем, стали штурмовать замок: на выручку крепости язился Давид гродненский; он овладел лагерем крестоносцев, перебил в нем стражу и увел лошадей и съестные припасы. Крестоносцы принуждены были к отступлению, но на обратном пути они не нашли устроенных ими по обыкновению в определенных стоянках складов провианта; стоянки эти были разрушены Давидом; армия крестоносцев, томимая голодом, рассеялась и почти вся погибла в литовских лесах от голода и недостатка. Под 1318 годом мы встречаем рассказ о смелом вторжении в Пруссию небольшого литовско-русского отряда, вышедшего из Гродна под предводительством Давида. Под 1322 — 1323 годами русские летописи передают обстоятельный рассказ о помощи, оказанной Давидом псковитянам. В это время у Пскова возникло несогласие с Ливонским орденом. Рыцари, несмотря на перемирие, заключенное со Псковом, теснили псковитян со стороны Эстонии: они перебили на Чудском озере псковских гостей и прогнали псковских ловцев, промышлявших звериным промыслом на Нарове; псковичи обратились за помощью к Давиду гродненскому, который и явился к ним на выручку; во главе своей рати и псковского ополчения он вторгнулся в Эстонию, опустошил эту область до самого Ревеля и увел огромную добычу и более 5 000 пленников; в начале следующего года, когда сильное войско крестоносцев осадило Псков, на помощь городу опять явился Давид гродненский, он разбил немецкую армию, сжег построенные рыцарями пороки и осадные машины и прогнал их за реку Великую; вследствие этого поражения крестоносцы должны были просить мира у псковитян. Наконец, в 1324 и 1326 годах мы встречаем Давида в качестве предводителя многочисленных литовско-русских армий, которые предпринимают походы в Мазовию и Брандбургскую мархию; во время последнего из этих походов гродненский староста был изменнически убит мазовецким рыцарем Андреем, находившимся в отряде, сопровождавшем Давида,

Наконец, значение, приобретенное русской народностью в Великом княжестве Литовском при Витене и Гедымине, обозначилось и в самом титуле, принятом этими князьями. В сношениях с иноземными государствами Гедымин принимал в грамотах титул короля Литвы и Руси (rex Liwinorum Ruthenorumąue или rex Lethowinorum et multorum Ruthenorum). Литовские позднейшие летописи отмечают также усилившееся влияние русского народного начала; со времени вокняжения Витеня они называют управляемое им государство не княжеством Литовским и Жмудским, как прежде, а дают ему титул «Великого княжества Литовского, Жмудского и Русского».

Значение, которое приобрела русская народность с вокняжением новой династии, установилось не без борьбы с литовским народным началом, не желавшим уступать того преобладающего значения, которое оно получило в княжение Тройдена. Насколько можем судить по немногим намекам, уцелевшим в источниках, составители которых вообще мало или вовсе не интересовались сведениями, относящимися к внутреннему развитию и устройству Великого княжества Литовского, протест против новой княжеской династии проявлялся довольно сильно в коренных литовских землях. Представителем этого протеста был Пелюза, сын Тройдена, лишенный наследственного стола Лютувером. Еще в 1286 году князь этот бежал к крестоносцам и в продолжение многих лет пытался с помощью ордена восстановить свои права на великокняжеский стол. Не признавая власти Витеня, он принял титул великого князя литовского и беспрестанными набегами тревожил пограничные области своего отечества; во время одного из таких нападений он успел захватить и предать смерти до семидесяти князей (regulos) литовских, собравшихся праздновать свадьбу. Имея связи с членами благоприятствовавшей ему партии, он вызывал неоднократно предательство литовских военачальников и комендантов крепостей, сдававших без боя крестоносцам порученные их страже замки^[30].

Только в 1314 году Пелюза, вместе с главными своими сторонниками, попал в руки Гедымина и был казнен по его приказанию. Сверх этих данных мы имеем указания на то, что протест литовской народности против новой княжеской династии находил сильную поддержку в народонаселении всей Жмудской земли. Так, в 1294 году, во время нападения на Жмудь одного из самых предприимчивых вождей крестоносцев, рагнитского комтура Людвига фон Либенцель, начальные люди Жмудской земли склонили народ к союзу с крестоносцами и подняли открытое восстание против Витеня: хотя движение это и было усмирено, но, по свидетельству немецких летописцев, Витень до конца своего княжения не был в состоянии склонить жмудинов ни просьбами, ни угрозами к согласию и к общей с ним борьбе с крестоносцами.

Недоброжелательство литовской народности к своим великим князьям подавало повод последним относиться с тем большим доверием к представителям русской народности и искать в ней надежной точки опоры для утверждения своей власти; преобладание Руси усиливалось постоянно, и при Гедымине возросло еще более вследствие присоединения к Великому княжеству Литовскому новых русских земель. Поздние собиратели литовских исторических преданий, находя в народной памяти сохранившееся общее воспоминание о значительных территориальных приобретениях Гедымина на Руси, склонны были относить к его времени всякое объединение с Литвой русских областей, о времени присоединения которых к Великому княжеству Литовскому они не находили точных указаний; результатом такого приема составителей литовских хроник было то, что они внесли в летописание весьма сомнительные, иногда совершенно вымышленные или извращенные сказания о судьбе некоторых русских областей в начале XIV столетия. Попытаемся, насколько это возможно, проверить эти сказания и определить район действительных владений Гедымина на Руси.

Древнейшее владение, приобретенное литовцами на Руси еще в первой половине XIII столетия и служившее основным ядром, около которого слагалось Литовско-Русское государство, составляла Черная Русь с городами: Новогродком, Здитовым, Гродном, Слонимом и Волковыском; область эта удержала за собой до половины XIV столетия, по преимуществу, название Кривичской земли; вошедши в состав Великого княжества Литовского еще в первой половине XIII столетия, несмотря на колебания, которым подвергалось Литовское государство при Мендовге и его преемниках, земля эта оставалась постоянно достоянием великих князей литовских; при Витене и Гедымине она находилась в управлении Давида гродненского, а при распределении уделов между сыновьями Гедымина она выпала на долю двух из них: Монвида и Корията.

Другая русская область, присоединенная к Великому княжеству Литовскому еще при Мендовге, была Полоцкая земля; в ней княжил родственник Мендовга — Товтивил, а после его убиения Тройнатом, вокняжился литовский князь Эрден, управлявший этой областью в качестве самостоятельного владельца; Эрден, или один из его преемников, принял крещение, подчинил Полоцк верховной власти Рижского архиепископа; но впоследствии рыцари Ливонского ордена, враждовавшие с архиепископом, уступили, за денежное вознаграждение, верховное право на Полоцк великому князю литовскому; воспользовавшись приобретением этого права, Витень подчинил себе Полоцк в 1307 году^[31]. С того времени Полоцк находился в управлении третьего брата Витеня и Гедымина — Воина^[32]. «Любко князь, сын Воинов Полоцкого князя» погиб в 1341 году в стычке с ливонскими рыцарями, и затем Полоцк перешел, вероятно, после смерти самого Воина, во владение Андрея, старшего из сыновей Ольгерда (около 1343 г.).

В той части Полоцкой земли, которая тянула к Минску, княжил при Гедымине какой-то князь Василий, вероятно, из рода Всеславичей, но он признавал себя сподручником великого князя литовского и имя его мы встречаем в числе посланников, отправленных Гедымином в Новгород в 1326 году. О времени подчинения минских князей Литве источники не упоминают.

Равным образом мы не находим точных указаний на время и обстоятельства присоединения к Великому княжеству Литовскому княжеств Туровского и Пинского, хотя, несомненно, при Гедымине они уже входили в состав его владений; распределяя уделы между сыновьями, Гедымин назначил Пинск в удел Наримунту. Последний пинский князь из рода Святополка Изяславича, упоминаемый в летописи, был Юрий Владимирович, скончавшийся в 1292 году. Вероятно, в княжение сына его, Дмитрия, Пинское и Туровское княжества перешли под власть Литвы; уже внук Юрия — Данило Дмитриевич, записанный в Киево-Печерский помянник в роде князей туровских, в действительности не владел ни Туровом, ни Пинском, но имел (около 1340) новую отчину — город Острог на Волыни.

Еще один русский удел — княжество Витебское — был приобретен Гедымином мирным путем; сын его, Ольгерд, женился в 1318 году на единственной наследнице последнего витебского князя — Ярослава Васильевича и после смерти тестя получил в наследство его княжество^[33].

Наконец, таким же путем, вследствие брака Любарта Гедыминовича на наследнице одного из Волынских князей, приобретено им было право на Волынь^[34], которое, впрочем, он мог заявить только около 1340 года, после прекращения рода галицко-владимирских князей.

Перечисленные земли составляли те русские владения, которые действительно находились под властью Гедымина; более поздние литовские предания приписывали сверх того Гедымину завоевание таких русских земель, которые присоединены были гораздо позже к Великому княжеству Литовскому. Таков рассказ о мнимом завоевании Гедымином Волыни и Киевской земли, обыкновенно полагаемый под 1320 — 1321 годами.

Так как рассказ об этом событии приобрел незаслуженную известность и повторялся во многих ученых сочинениях, монографиях и даже учебниках, как русских, так и польских, в качестве действительного достоверного факта, то мы остановим на нем внимание и постараемся указать как происхождение этого рассказа, так и свидетельства, опровергающие его вероятность.

Рассказ о походе Гедымина на Волынь и Киев в 1320 — 1321 годах первый раз появился в хронике Мацея Стрыйковского (изд. 1582 г.). До того времени о нем не упоминают вовсе ни современные источники, ни летописные своды, ни составители позднейших прагматических исторических сочинений. Так, древнейшая литовско-русская летопись (изд. Даниловичем), составленная в первой половине XV столетия, перечисляя области, распределенные Гедымином в удел сыновьям, не упоминает вовсе о Киеве и говорит, что Волынская земля досталась Любарту вследствие его брака, следовательно она не была завоевана Гедымином. Русские летописи XIV и XV столетий, равно как составители немецких, прусских и ливонских хроник, ничего не знают о походе Гедымина на Волынь и Киев. Длугош (1480) приводит сведения об уделах сыновей Гедымина из упомянутой русско-литовской летописи, но о походе также умалчивает. Наконец, писатели второй половины XVI столетия, современники Стрыйковского, составлявшие свои труды почти одновременно с ним, но не пользовавшиеся его книгой: Мартин Бельский (ум. 1575) и Кромер (изд. 1568) не упоминают вовсе о походе Гедымина на Волынь и Киев. Единственный источник, повторивший данный рассказ, но в более сокращенном виде, это Густинская летопись. Составитель этой летописной компиляции (доведенной до 1597 г.) поместил рассказ о завоевании Гедымином Киева и Волыни самостоятельно, не заимствуя его из Стрыйковского. Оба хрониста черпали известия из одного общего источника; источником же этим была летопись, так называемая, Быховца, составленная в половине XVI столетия (оканчивается 1548 годом). Для того, чтобы оценить достоверность самого факта, приведем рассказ о нем в тексте первоначального известия, укажем прибавления и сокращения, которым подвергся этот текст у Стрыйковского и в Густинской летописи и, затем, рассмотрим подробно достоверность самого рассказа.

Летопись Быховца передает факт завоевания Волыни и Киева Гедымином следующими словами: «Вспокоивши (Гедымин) землю Жомоитскую от немцев, и пошел на князи русские, и приде наперед к городу Володимиру; и князь Володимир Володимирский, собравшися с людьми своими, и вчини бой лют с князем великим Гедымином. И поможе Бог великому князю Гедымину, иж князя Володимера Володимерского самого вбил, и рать его всю побил, и город Володимер возмет».

«И потом поиде на князя Льва Луцкого, и князь Лев услышал што князя Володимира Литва вбила и город Володимир взяли, и он не смел противу стати ему, и побежит до князя Романа, до зятя своего, ку Брянску; а князи (и) бояре Волынские били чолом великому князю Гедымину, абы в них пановал и господарем был, а земли их не казил; и князь великий Гедымин, укрепивши их присягою, и оставивши наместников своих в них, и там начнет княжити, а потом на зиму шел до Берестя, вси войска свои розпустил, а сам в Берести зимовал; и скоро велик день минул, и он, собравши вси свои силы: литовский, жомоитскии и русский, и на другой недели по велице дни, поиде на князя Станиславля Киевского; и, пришод, возмет город Вручей и город Житомир; и князь Станиславль Киевский, рбославшися с князем Ольгом Переславским, и с князем Романом Бранским, и с князем Львом Волынским, которого князь велики Гедымин выгнал з Луцка, и собралися вси у великом множестви людей своих русских, и сподкалися с князем великим Гедымином на реце на Рпени, под Белым городом, в шести милях от Киева; и вчинили бой и сечу великую; и поможе Бог великому князю Гедымину, побьет всих князей Русских на голову, и войско их все побитое на мейсцу зостало, и князя Льва Луцкого и князя Ольга Переяславского вбил, и в мале дружине Станиславль Киевский из Романом Бранским втекуть до Брянска. А князь великий Гедымин оступил город Белгород и горожане, видячи, иж господарь их з войска побег, а войско все на голову поражено, и оныи, не хотячи противится войску так великому литовскому, передалися с городом князю Гедымину, и присягу учинили служити к Великому князству Литовскому; и затым князь Гедымин пошол со всеми силами своими до Киева. Обляже город Киев, и Кияне почалися ему боронити, и лежал князь великий Гедымин под Киевом месяц. А затым здумали с собою горожане Киевские, иж моцы великого князя больш терпиты не могли без господара своего, великого князя Станислава Киевского, и услышали то, иж господарь их, князь Станиславль, утек от Гедымина, и войско все их господаря побито, и в них заставы никоторое князь их не зоставил, и оны, змовившися одномыслне, подалися великому князю Гедымину; и шедши з города со кресты: игумены, попы и дияконы, и ворота городовыя отворили, и стретили великого князя Гедымина честно, и вдарили ему чолом, и поддалися служити ему, и присягу свою великому князю на том дали, и били чолом, чтобы от них отчин их не отнимал; и князь Гедымин при том их зоставил, и сам честно в город Киев въехал».

«И услышали то пригородки Киевские: Вышегород, Черкасы, Канев, Путивль, Слеповрод, што Кияне передалися с городом, а господара своего слышели, иж утек до Бранска, а силу его всю побито, и вси пришли до великого князя Гедымина из тыми вышереченными пригородки Киевскими, и подалися служити, и присягу на том дали великому князю Гедымину; и Переяславляне слышали, иж Киев и пригородки Киевские подалися великому князю Гедымину, а господарь их, князь Ольг, от великого князя Гедымина вбит, а оны, приехавши, и подалися с городом служит» великому князю Гедымину, и присягу свою на том дали».

«И князь великий Гедымин, взявши Киев и Переяславль и вси тые вышереченные пригородки, и посадил на них князя Миндовга, сына Ольгимонта, великого князя Гольшанского, а сам з великим веселием в Литву возвратися. И в тот час, будучи великому князю Станиславлю Киевскому у Браньску, выгнанному од великого князя Гедымина, и присла к нему князь Иван Резаньский, будучи у старости своей, просячи его, абы до него приехал, и дочку у него понял, именем Ольгу, бо сына не мел, только одную тую дочку, и по смерти его абы был великим князем Резаньским. И князь Станиславль до него ехал, и дочку в него понял, по смерти его был великим князем Резаньским».

Стрыйковский, постоянно пользовавшийся летописью Быховца, заимствовал из нее вышеприведенный рассказ и, по своему обыкновению, не подвергая его критике, не только внес его целиком в свою хронику, но постарался развить в подробностях: он изобразил в пространном фантастическом рассказе ход битв у г. Владимира и на р. Ирпене (имя которой переделал в Перну), равно как и подробности осады Владимира и Киева; затем он к рассказу летописи прибавил, без ссылки на источник, одну важную фактическую подробность: по его сведениям поход Гедымина вызван был самыми волынскими князьями, напавшими на его владения в то время, когда он занят был войной с крестоносцами, и отнявшими у Литвы города Дрогичин и Берестие^[35]. Сверх того, Стрыйковский приурочил рассказанные летописью Быховца без хронологической пометки события к определенному году, именно к 1320^[36]. При этом он, очевидно, имел ввиду начальные слова летописного рассказа: «вспокоивши землю Жомонтскую от немцев»; а так как под 1320 годом он нашел у Дюсбурга и Длугоша известие о поражении крестоносцев в Жмуди, то и счел удобным вслед за этим рассказом поместить поход на Волынь.

С известиями, заимствованными из летописи Быховца, совершенно иначе поступил составитель Густинской летописи; сжав самый рассказ до нескольких строк, он попытался прежде всего согласить имена упоминаемых в нем волынских князей с хорошо известной ему родословной галицко-владимирского княжеского рода; но попытка эта встретила непреодолимые препятствия: князья, носившие имена Владимира и Льва, встречались летописцу только в конце XIII столетия и потому он должен был придвинуть мнимый поход Гедымина к этому столетию; он отнес его к 1304 — 1305 годам. Но и этот хронологический прием не избавил летописца от явного противоречия; приурочив событие к 1304 году, он счел себя вправе назвать волынских князей по отчеству и именует их: Львом Даниловичем луцким и Владимиром Васильковичем волынским. Но Лев Данилович (ум. 1301) никогда не княжил в Луцке, а владел уделами Галицким и Перемышльским; Владимир же Василькович волынский, по сведениям самой Густинской летописи, скончался еще в 1289 году. Сверх того поход отнесен к тому времени, когда в Литве княжил еще Витень (ум. 1316), а не Гедымин.

Эти явные противоречия и неуверенность в передаваемом факте со стороны составителя Густинской летописи должны были навести сомнение и на рассказ Стрыйковского: тем не менее последний принят был с большим или меньшим доверием многими историками благодаря изобилию подробностей, уверенности, господствующей в тоне рассказа и, особенно, вследствие того, что он в продолжении весьма долгого времени повторялся многими писателями, черпавшими свои известия из хроники Стрыйковского.

Обратимся к самому рассказу и к его подробностям и сличим их с более достоверными источниками:

Главный сюжет всего рассказа — завоевание Волыни и Киева Гедымином около 1320 г., сам по себе не выдерживает критики: относительно Волыни мы имеем несомненные свидетельства, что область эта сохранила свою самостоятельность под управлением потомков Даниила Романовича да 1335 — 1340 годов, и затем перешла во власть Любарта Гедыминовича по наследству, без завоевания. Факт этот подтверждается как свидетельством древнейшей Литовско-русской летописи, так и указаниями семи современных грамот, писанных от имени волынских князей в период времени с 1316 по 1335 год. С 1316 по 1324 г. в Галиче и Волыни княжили Андрей и Лев Юрьевичи^[37],заключившие в 1316 г. союз с Тевтонским орденом и в 1320 торговый договор с городом Торном. Из письма польского короля Владислава к папе Иоанну XXII мы знаем, что князья эти скончались в 1324 году. С 1325 по 1335 год до нас дошли четыре грамоты их наследника, Юрия II, подтверждающие союзный договор Галича и Волыни с Тевтонским орденом. Во всех перечисленных грамотах писавшие их князья именуются князьями владимирскими или датируют грамоты из столицы своей — Владимира^[38].

Таким образом, указанные грамоты доказывают независимость Волыни до 1335 года. В подтверждение этого факта существует притом свидетельство русских летописей. Под 1331 годом в них помещен следующий рассказ, относящийся к истории русской церкви: митрополит Феогност уехал из Владимира на Клязьме в Южную Русь в 1328 году; он посещал разные города своей митрополии, был в Киеве, Галиче и, наконец, в 1331 году поселился в Владимире-Волынском; отсюда он известил новгородцев, что он намерен рукоположить избранного ими в архиепископы Василия и вызвал последнего на Волынь. В конце июня нареченный новгородский владыка в сопровождении знатных бояр отправился в путь; полагаясь на мир с Литвой, депутация ехала на Волынь ближайшей дорогой, через литовские владения; но Гедымин нарушил мир, задержал на пути владыку и бояр и отпустил их лишь тогда, когда новгородцы выдали ему обязательство предоставить в своей области удел в пользу его сына Наримунта. Достигнув Волыни, Василий был рукоположен митрополитом в новгородские владыки, но, вслед за тем, явилось новое за, труднительное для него обстоятельство: в одно почти время с Василием явились во Владимир-Волынский к митрополиту посольства от псковичей, от Гедымина и от других князей литовских с просьбой о рукоположении в псковские епископы избранного псковичами Арсения; новгородцы воспротивились этому предложению, так как Псков входил до того времени в состав Новгородской епархии и выбор отдельного епископа имел значение окончательного разрыва зависимости Пскова от Новгорода, считавшего Псков своим пригородом. Митрополит склонился к представлениям новгородцев и отказал в удовлетворении просьбы посольств псковского и литовского; «Арсений уехал со Псковичи посрамлен от митрополита». Но это посрамление раздражило против новгородцев Гедымина, поддерживавшего стремления псковичей; и потому, когда новопоставленному новгородскому владыке пришлось возвращаться на родину, то он «поехал на Киев, бояся Литвы». Между тем как он объезжал литовскую границу «меже Литвы и Киева», он получил предостережение от митрополита, что литовский отряд направлен с целью перехватить его на дороге; Василий ускорил свое шествие, достиг благополучно Киева и оттуда направился в Чернигов; но у этого города его встретила новая опасность; поезд его нагнал «киевский князь Федор с баскаком татарским, а с ними человек 50, разбоем». Дело, впрочем, кончилось без кровопролития; киевский князь взял с новгородцев выкуп и возвратился в Киев, владыка же поехал через Брянск в Новгород.

Рассказ этот не только подтверждает факт независимости Волыни от Литвы, но ясно указывает на то, что Киев также лежал вне пределов Великого княжества Литовского. В Киевской земле княжил в 1331 году сподручник татарский — князь Федор; обстоятельство это особенно важно потому, что оно дает возможность указать точно время завоевания Киева Литвой: последнее случилось действительно в 1362 году. В 1361 г. в Киеве княжил еще тот же князь Федор, а в 1362 г. Ольгерд Гедыминович, поразив на берегах Синей Воды трех темников татарских, освободил от татар и Подолие, и Киевщину; тогда «Киев под Федором князем взят, и посади в нем Володимира, сына своего; и нача над сими владети, им же отци его дань даяху».

Таким образом, главный сюжет рассказа Стрыйковского и летописи Быховца — завоевание Гедымином Волыни и Киева в 1320 — 1321 годах, оказывается неверным; если же рассмотрим подробности, которыми изобилует этот рассказ и которые, по-видимому, сообщают ему характер большей обстоятельности и вероятности, то убедимся, что все они частью вымышлены, частью же состоят из набора лиц и событий, заимствованных на протяжении почти двух столетий.

В рассказе летописи Быховца упоминаются, в качестве действовавших лиц, князья: Владимир волынский, Лев луцкий, Роман брянский, Станислав киевский, Олег Переяславский, Иван рязанский и Мендовг Альгимунтович Гольшанский; из числа этих семи имен только два — Лев и Иван — принадлежат действительно современникам Гедымина; три другие — Владимир, Роман и Мендовг, относятся к князьям, жившим в другое время, и, наконец, два остальные имени совершенно вымышлены. Последний князь волынский, носивший имя Владимира, был племянник Даниила Романовича — Владимир Василькович; болезнь и смерть его описаны весьма подробно в Ипатьевской летописи под 1289 годом^[39], следовательно, он не мог принимать участия в войне против Гедымина.

Современник и тесть Владимира Васильковича был брянский князь — Роман Михайлович, с которым воевал великий князь литовский Мендовг еще в 1264 году. Он упоминается в летописях последний раз по поводу набега на Смоленск в 1285 году. В Брянске же в начале XIV столетия шел спор за княжеский стол (1309 — 1310) между Святославом Глебовичем и его племянником — Василием Александровичем; последний, при помощи татар, победил дядю и скончался на брянском княжении в 1314 году. Преемник его был Глеб Святославич, убитый во время мятежа в Брянске в 1339 году: Таким образом, имя Романа брянского является совершенным анахронизмом во время Гедымина. Этот князь, Роман, назван притом в летописи Быховца зятем князя Льва луцкого; если под именем Льва разумеется Лев Юриевич, княживший в 1316 — 1324 годах, то, конечно, родство его с Романом брянским составляет совершенный вымысел, равно как и смерть князя Льва в мнимой битве на р. Ирпени: из упомянутого выше письма польского короля Владислава к папе мы знаем, что Лев и Андрей Юриевичи скончались (decesserunt ex hac luce) в 1324 году. Князь Олег переяславский — личность совершенно фиктивная; после разорения Переяславского княжества Батыем оно перестало существовать, и русские летописи не упоминают вовсе о переяславских князьях. Составитель летописи Быховца, предположив переяславского князя, заимствовал для него, вероятно, имя сына Романа брянского — Олега, упоминаемого Ипатьевской летописью под 1274 годом, по поводу посещения им во Владимире-Волынском его шурина Владимира Васильковича. Плодом такого же вымысла является князь Станислав киевский; выше было указано, что последний киевский князь (1331 — 1362) носил; имя Федора. Назвав вместо него Станислава, летопись Быховца утверждает, будто, после завоевания Киева Гедымином, князь этот нашел приют у рязанского князя Ивана, на дочери которого женился и, после его смерти, за неимением сыновей, наследовал Рязанское княжество. Действительно, с 1308 по 1327 год в Рязани княжил Иван Александрович, но, после убиения его в орде, ему наследовал его сын — Иван, по прозванию Коротопол (1327 — 1343); о предполагаемом же зяте рязанского князя Ивана — Станиславе киевском, русские летописи ничего не знают. Относительно Мендовга Альгимунтовича Гольшанского, которому Гедымин поручил будто управление Киевской областью, нетрудно указать хронологическую ошибку летописи Быховца. Действительно, первый правитель Киева после литовского завоевания, не принадлежавший к роду Гедымина был Иоанн (может быть, в язычестве и носивший имя Мендовга) Альгимунтович, князь Гольшанский. Князь этот занимал видное место среди литовских сановников конца XIV столетия: ему поручено было провожать в Москву Софию Витовтовну, невесту великого князя Василия Дмитриевича, и затем, после смерти Скиргайла в 1396 году, Витовт дал ему в управление Киевскую область; он принимал участие в битве с татарами у р. Ворсклы (1399) и потом известен нам по записи на верность, выданной им Ягайлу в 1402 году. Таким образом, в рассказе о завоевании Киева князь Гольшанский передвинут из начала XIII века почти на целое столетие назад, и является здесь современником лиц, живших еще во второй половине XIII века.

Не меньшее смещение господствует в летописи Быховца и относительно данных топографических: города Киевской области названы в рассказе этой летописи сообразно с их позднейшим значением в Великом княжестве Литовском; за исключением Белгорода и Вышгорода, заимствованных из старых русских летописей, названы те города, в которых существовали «господарские замки» и которые служили центрами управления «поветов» только со времени Витовта: Житомир. Овруч, Черкассы, Канев, Переяславль; сверх того, прибавлены еще: в летописи Быховца — Путивль, и у Стрыйковского — Брянск — очевидно, по незнанию составителями рассказа территориальных отношений южнорусских земель; города эти никогда не были киевскими пригородами, находились в земле Северской и заняты были Литвой только при Ольгерде в 1356 году. Значение Вышгорода и Белгорода^[40], как киевских пригородов в XIV столетии, также подлежит большому сомнению: города эти имели большое значение в прошедшем Руси: вначале, как самостоятельные земские центры, подобно Киеву сосредоточивавшие в себе общинную жизнь окружавшей их территории; потом, со времени Владимира св. — как важнейшие киевские пригороды и сильные крепости, оберегавшие, в ряду других, центральный город; наконец, в XII столетии, как удельные второстепенные столы, обыкновенно предоставляемые киевскими князьями тем родственникам, на помощь которых они более всего могли опираться. Но в половине XIII столетия, после упадка самого Киева, упало и значение его пригородов; русские летописи последний раз упоминают о Вышгороде в 1214 и о Белгороде в 1231 году^[41]. Впоследствии, при литовском господстве, мы встречаем названия этих поселений только в качестве сельских общин. Из числа остальных городов, упоминаемых в рассказе, один — Снепород — никогда не существовал, другой — Черкассы — еще не существовал в описываемое время; помещение этих городов в числе киевских пригородов начала XIV столетия является в летописи Быховца как результат неточной передачи и без того неясного и сбивчивого предания об основании города Черкасс, существовавшего у приднепровского населения в половине XV столетия, т. е. в то именно время, когда редажировалась летопись Быховца. В 1545 году жители Канева заявили чиновникам, описывавшим украинные замки, следующее предание: «От початку Черкасов и Канева, уходы по всим тым рекам вольны были каневцом, бо яко князь великий литовский Гедымин, завоевавши над морем Кафу, и весь Перекоп, и Черкасы Пятигорские; и приведши Черкасов часть с княгинею их, посадил их на Снепороде^[42], а инших на Днепре, где теперь черкасы сидят; а снепородцев посадил на Днепре ж, у Каневе; и сидячи снепородце на Днепре у Каневе, предся отчизны свои по речкам иным Сивирским уходити не перестали».

В этом предании народная память, на расстоянии двух столетий, заместила имя Витовта именем Гедымина, никогда не предпринимавшего походов в Крым и к подножью Кавказа; но если бы даже принять это предание буквально, то, во всяком случае, оно приписывает самому Гедымину основание города Черкасс и колоний на р. Снепороде и, следовательно, исключает возможность их существования во время мнимого завоевания Гедымином Киевской области. Очевидно, составитель летописи Быховца слышал поднепровское предание, но воспользовался им для своего рассказа в извращенном виде.

Наконец, самые события в повествовании летописи Быховца насильственно сведены летописцем в одну картину; мы имеем основание полагать, что весь рассказ составлен из двух преданий, относившихся к двум отдельным событиям, случившимся разновременно: о второй половине рассказа, т. е. о весеннем походе на Киев, мы имеем довольно точные указания. В древнейшей литовской летописи под 1392 годом мы находим следующий рассказ о походе Витовта на Киев с целью сместить князя Владимира Ольгердовича и предоставить Киевское княжение его брату Скиргайлу: «На весну князь великий Витовт иде и взя землю Подольскую, а князю Володимиру Ольгердовичю, тогда бывши в Киеве, и не всхоте покоры учинити и чолом ударити великому князю Витовту. Той же весны князь великий Витовт пойде и взя град Житомир и Вручий и приеха к нему князь Володимер. Тогож лета на осень князь великий Витовт выведе его из Киева и дасть ему Копыл, а на Киеве посади князя Скиргайла, сам же князь великий Витовт пойде на Подольскую землю. А князю Скиргайлу повеле идти из Киева ку Черкасом и ку Звенигороду. Князь же Скиргайло, Божиею помощью, великого князя Витовта повелением, взя Черкасы и Звенигород и возвратися паки ко Киеву». Составитель летописи Быховца, пользовавшийся древнейшей литовской летописью, внес вышеприведенный рассказ в свою хронику под 1392 годом, но, не ограничившись этим, он, по свойственному себе приему, переменив имена действующих лиц и прибавив несколько вымышленных подробностей, поместил его вторично в дополнение к походу Гедымина на Волынь^[43].

Относительно похода на Волынь, составляющего первую половину рассказа летописи Быховца, в дошедших до нас источниках не сохранилось подлинного сведения, с которым мы бы могли сличить повествование этой летописи. Несомненно, в начале своего княжения Гедымин вел войну с галицко-володимирскими князьями, и на причины этой войны указывает, не цитируя, к несчастью, своих источников, Стрыйковский: «Волынские князья, — говорит он, — зная, что Гедымин занят войной с крестоносцами, вместо того, чтобы оказать ему помощь, делали набеги на литовские земли над Вилиею и около Новгородка... князь Лев луцкий занял было Берестие и Дрогичин во время войны с крестоносцами». Факт союза галицко-волынских князей с крестоносцами подтверждается действительно договорными их грамотами, в которых они берут на себя обязательство защищать земли ордена от нападений всяких врагов; ближайший же интерес волынских князей в этой борьбе состоял в споре с Литвой за так называемую Подляхию, т. е. за южную часть бывшей Ятвяжской земли (с городами: Берестием, Дрогичином, Мельником, Бельском и т. д.), за обладание которой распря вспыхнула еще между Львом Даниловичем и Тройденом, непосредственно после смерти Шварна Даниловича. Приняв во внимание уцелевшее в рассказе известие, что после похода на Волынь Гедымин остановился на зиму в Берестин и распустил войско по домам, можно полагать, что война окончилась победой Гедымина и присоединением к Литве спорной области. Подляхия действительно в княжение Гедымина вошла в состав Великого княжества Литовского и, при распределении уделов между его сыновьями, присоединена была к владениям Кейстута. Если во время войны за Подляхию литовский князь действительно проник на Волынь до г. Владимира, и если в битве у этого города действительно пал один из волынских князей, то, в таком случае, мы можем скорее всего согласиться с предположением г. Шараневича, что поход на Волынь должен быть отнесен к 1316 году и что князь, погибший в битве с Литвой, мог быть только Юрий Львович^[44]. Но, не имея в подтверждение этих данных вполне достоверных указаний, мы должны ограничиться в этом отношении только правдоподобным предположением.

Если, за исключением Киева и Волыни, попытаться восстановить границы Великого княжества Литовского при Гедымине, то можно предполагать следующее их очертание: на севере они соприкасались с владениями Ливонского ордена по границам Корси и Ливонии; затем, перейдя Западную Двину выше Динабурга, граница шла вдоль южных пределов Псковской земли до рубежа Смоленского княжения; восточную границу составляли владения Смоленские и, затем, по Днепру, до устья Припяти — земли Северские и Черниговские; на юге граница проходила южнее Припяти, соприкасаясь с Северными пределами земель Киевской и Волынской до Западного Буга; на западе — вдоль Буга и по водоразделу до Гродна на Немане, Великое княжество Литовское граничило с Польшей и Мазовией; наконец, от Гродна, по Неману, до устья этой реки, простиралась граница с прусскими крестоносцами.

Более двух третей территории, заключавшейся в этих границах, заняты были русским народонаселением: таким образом, Великое княжество Литовское приобрело уже в первой четверти XIV столетия значение сильного центра, около которого должны были группироваться разрозненные, более слабые русские владения; необходимым последствием такого значения было в будущем соперничество этого государства e Великим княжеством Московским, образовавшим еще раньше другой центр, стремившийся точно так же к притяжению более слабых русских политических единиц. Но в предстоящем соперничестве оба государства имели неравномерные шансы успеха: Великое княжество Московское преследовало более однородные политические цели и не было принуждено развлекать свои силы по двум различным направлениям; многочисленные инородцы финского племени, населявшие территорию Великого княжества Московского, представляли пассивную массу, не влиявшую на политические стремления государства и не принимавшуюся во внимание в развитии государственной жизни страны. Политические усилия правительства преследовали исключительно русские цели, как на западной границе — по отношению к мелким русским областям, так и на восточной — в борьбе с золотоордынскими ханами — единственным своим грозным соседом. Между тем, не таково было положение Великого княжества Литовского: кроме значительного числа русских областей, в состав этого государства входили области чисто литовские, население которых, положившее начало государству и выдвинувшее из своей среды княжившую в нем династию, отличалось значительной энергией; оно не могло подчиниться безусловно русской народности и имело свои племенные интересы, между которыми на первом плане стояла борьба с немецкими орденами; отстаивать эти интересы принуждены были великие князья литовские; потому внимание последних беспрестанно раздваивается между политикой объединения русских земель на восточной границе своего государства и усиленной борьбой с крестоносцами на западной; они могут только по временам, эпизодически преследовать свои цели на востоке, по отношению к русским областям и, конечно, они не в состоянии здесь бороться с великими князьями московскими, устремившими все свое внимание на собирание русских земель и подвигавшимися к этой цели медленно и терпеливо, но безостановочно.

Хотя при Гедымине широкая полоса земель — Псковских, Смоленских и Северских — отделяла еще Литву от Великого княжества Московского; хотя между обоими государствами существовали, по-видимому, мир и согласие, скрепленное (1333) брачным союзом Симеона Ивановича с одной из дочерей Гедымина, Айгустою (в крещении Анастасиею), тем не менее соперничество начало уже проявляться в желании обоих правительств приобрести преобладающее влияние на дела новгородские и псковские. Раньше всего обнаружилось у Гедымина это стремление по отношению ко Пскову. Среди несогласий, возникших по поводу желания Пскова приобрести полную самостоятельность от Новгорода, последнему помогали великие князья московские, между тем как Гедымин поддерживал псковитян. Мы уже указали на участие, какое он принимал (1331) в вопросе об отделении Псковской епархии от Новгородской; еще раньше (1322 — 1323) литовская помощь спасла псковитян, оставленных в трудную минуту новгородцами без защиты, от нападения ливонских рыцарей. В 1328 — 1338 годах Гедымин поддерживал во Пскове принятого псковичами на княжение бывшего тверского князя Александра Михайловича, изгнанного из Твери и гонимого во Пскове, по ханскому приказу, Иоанном Калитою; когда, вследствие настояния последнего, Псков, не хотевший выдать Александра, был отлучен от церкви митрополитом, то князь этот нашел в Литве приют, и полтора года спустя возвратился обратно во Псков при помощи Гедымина.

Подобное же столкновение случилось между Гедымином и Иоанном Калитою и в Новгороде, где оба они стремились утвердить свое влияние. В 1331 году Гедымин получил от новгородцев обещание дать удел его сыну Наримунту; обещание это было исполнено только в 1333 году по следующему поводу: Иоанн Калита потребовал у новгородцев уступки «закамского серебра» и, встретив отказ, занял Торжок и Бежецкий Верх; новгородцы, пытавшиеся напрасно смягчить его просьбами, вспомнили о Наримунте; они обменялись с ним посол ьствами и пригласили его на кормление, назначив ему в отчину: Ладогу, Ореховец, Корельскую землю и половину Копорья. Появление Наримунта заставило Иоанна Калиту умерить требования и помириться с новгородцами. Но это первое вмешательство Литвы в новгородские дела было так же непрочно и отрывочно, как и все позднейшие попытки, предпринимавшиеся с подобной целью литовскими князьями. Наримунт проживал более в Литве, чем в новой отчине, и столь мало дорожил новгородскими интересами, что в 1338 году, когда шведы напали на земли Великого Новгорода, он не только не явился защищать их, несмотря на многократный призыв новгородцев, но и отозвал в Литву своего сына Александра, остававшегося до того времени в Орехове.

Кроме указанных отношений к Руси, при Гедымине Великое княжество Литовское вошло в более обширные дипломатические сношения с западными и северо-западными своими соседями и расширило свои государственные связи далеко за пределы тех сношений, в кругу которых вращались до того времени великие князья литовские.

Самый прочный и выгодный союз на западе заключен был Гедымином с Польшей; союз этот был последствием общности политических интересов обоих государств, давно уже ведших упорную и для обоих тягостную борьбу с германским орденом, и, несмотря на это обстоятельство, ослаблявших и развлекавших свои силы взаимными набегами друг на друга. В 1325 году польский король Владислав Локоток отправил посольство в Литву, предлагая Гедымину заключить мирный договор и скрепить его семейным союзом. Гедымин принял охотно это предложение; между обоими государствами заключен был трактат, обусловливавший обязательство взаимной помощи против крестоносцев; затем дочь Гедымина — Альдона, отправилась в Краков в сопровождении торжественного посольства, и, приняв крещение под именем Анны, вступила в брак с наследником польского престол а — Казимиром; в качестве приданого Альдону сопровождали польские пленники, уведенные литовцами во время их набегов на польские области и получившие теперь свободу.

Непосредственным последствием этого союза был ряд совместных походов против крестоносцев. Литовцы и поляки переходят к наступательному образу военных действий и летописцы ордена помечают целый ряд неудач, постигших крестоносцев вслед за заключением союза между Литвой и Польшей. Неудачи эти завершены были битвой под Пловцами (1331), которая нанесла первый чувствительный удар могуществу крестоносцев.

На северо-восточной границе своего государства Гедымин приобрел союзников среди немецкого населения прибалтийского края и, при посредстве этих союзников, вступил в сношения с германскими городскими общинами и с папой.

Еще в конце XIII столетия в прибалтийских областях, занятых немцами, между последними возникли недоразумения, разгоревшиеся в продолжительную междоусобную борьбу, участие в которой приняли великие князья литовские. Немецкие поселения в прибалтийских областях не принадлежали исключительно Ливонскому ордену: богатый город Рига, основанный ганзейскими купцами, считал себя независимым от ордена и признавал только верховный патронат рижских архиепископов; орден, со своей стороны, смотрел на независимость этого города как на обстоятельство, невыгодное для развития своих государственных стремлений; потому магистры приняли заблаговременно меры для того, чтобы подчинить себе Ригу: выхлопотав привилегию в этом смысле от императора Рудольфа (в 1274 г.), они стали мало-помалу предъявлять свои притязания на господство над Ригой; они укрепили свою резиденцию в городе, выстроили в разных местах крепостные башни, содержали в них сильный гарнизон и затем, стали стеснять городские права и захватывать городские угодья: мельницы, рыболовные затоны и т. д. Архиепископы и магистрат Риги протестовали против действий ордена и несогласие возрастало с постоянно усиливавшимся раздражением, наконец, в 1297 году оно разразилось междоусобной войной. Горожане, вследствие столкновения с орденом по поводу права постройки моста на Двине, бросились на орденский замок в Риге, взяли его приступом и разрушили до основания, равно как и три другие укрепленные башни, построенные крестоносцами, затем они разрушили орденские мельницы и рыболовные заводы и перебили или бросили в тюрьму всех захваченных в городе рыцарей. Когда магистр ливонский Бруно стал собирать войско для усмирения города, то граждане обратились за помощью к литовцам. Великий князь Витень явился в начале 1298 года в качестве союзника Риги; соединившись с городским ополчением, он взял замок ордена Каркус и разорил его, затем нанес крестоносцам чувствительное поражение на устье реки Трейдеры и, страшно опустошив владения ордена, ушел в Литву, обремененный богатой добычей. В следующем году, впрочем, дела ордена приняли более для него благоприятный оборот: получив подкрепление от прусских крестоносцев, ливонские рыцари разбили, в свою очередь, у Неймюля соединенные силы Риги и литовцев, захватили в плен архиепископа и, овладев его замком в Риге, ограбили всю его казну и имущество и наложили тяжелую контрибуцию на владения архиепископа и города. В 1300 году между архиепископом и орденом заключено было перемирие, в силу которого рыцари уступили городу свой замок в Риге, горожане же обязались разорвать союз с литовцами и никогда его не возобновлять. Впрочем, перемирие это было непродолжительно; целая четверть столетия, следовавшая за тем, прошла то в открытой вражде ордена с городом, то в юридической борьбе между ними: архиепископ и магистрат Риги приносили постоянно жалобы папе на поступки ордена: наряду с перечнем обид, наносимых им рыцарями, они поставляли на вид, что поведение ордена, его алчность и стремление к захватам составляют главную причину, препятствующую обращение литовцев в христианство; они указывали на то, что, вследствие насилий и вымогательств ордена, бывший литовский король Мендовг отступил от христианства и что поведение ордена постоянно поддерживает среди литовцев нерасположение и ненависть к христианам и роняет в их мнении нравственные основы христианства. Рыцари, в ответ на эти обвинения, утверждали, что, напротив того, литовцы пребывают в язычестве только потому, что миссионерская деятельность ордена встречает постоянное противодействие вследствие интриг рижского магистрата, что город и архиепископ, руководимые личными побуждениями, поддерживают упорство литовцев и не стыдятся заключать с язычниками союзы, направленные во вред христианскому ордену. Папская курия среди этих противоречивых жалоб, руководясь различными влияниями й побуждениями, колебалась в решении спорного дела: папы иногда находили крестоносцев совершенно правыми и строго порицали рижских архиепископов, то склонялись к их доводам, высказывали неодобрение поступкам ордена и предписывали последнему переменить образ действий: в 1309 году папа наложил даже интердикт на орден и снял его только по истечении трех лет, смягчившись богатыми подарками, которыми сановники ордена щедро осыпали Авиньонский двор. Со времени первого вмешательства Витеня во внутренние междоусобия немецкого населения в Ливонии, в течение двадцати лет литовские князья не принимают в них участия; обстоятельство это объясняется, вероятно, тем, что в 1307 году Витень был задобрен ливонскими рыцарями уступкой в его пользу верховного права на Полоцк и его территорию; затем Витень и Гедымин должны были обратить все силы для борьбы с прусскими крестоносцами. Влияние Гедымина на ливонские дела возобновилось в 1322 году по инициативе рижского магистрата, восстановившего связи с Литвой. До нас дошло послание, отправленное в этом году Ригой к Гедымину, в котором магистрат, жалуясь на притеснения ордена, просит великого князя литовского не заключать перемирия с крестоносцами, без участия в договоре архиепископа и магистрата, и извещает его, что папа будто признал уже архиепископа и город независимыми от ордена владельцами. Между тем, в действительности дело приняло в то время совершенно другой оборот: в Авиньоне разбиралась в присутствии Иоанна XXII многолетняя тяжба ордена с Рижским архиепископом, и папа, поддавшись влиянию красноречивого ливонского магистра Карла фон Трир, признал несправедливыми все обвинения, возводимые на орден его противниками. Архиепископу и гражданам Риги необходимо было добыть новые, более веские доказательства в свою пользу и убедить документально все христианство в том, что поведение ордена составляет единственное препятствие к распространению Евангелия среди литовцев; возобновив сношения с Гедымином, магистрат надеялся получить от него нужные доказательства. Гедымин, со своей стороны, желал поддержать сношения с Ригой, рассчитывая приобрести союзников среди враждебных ордену духовных владетелей и городских общин Ливонии и всего Балтийского поморья и, при их посредстве, принудить орден к заключению мира с Литвой, — вместе с тем союз этот нужен был Гедымину и для другой цели: он имел в виду вызвать в Литву с Запада колонистов и таким образом содействовать насаждению в Литве зачатков западной культуры. Вследствие таких обоюдных побуждений между великим князем литовским и магистратом города Риги установилась дружелюбная дипломатическая переписка. Результатом ее были четыре грамоты, опубликованные гражданами города Риги в Западной Европе в течение лета 1323 года. Грамоты эти, написанные от имени Гедымина, адресованы были к папе, к ордену доминиканцев, к ордену миноритов и, четвертая, к городам Любеку, Ростоку, Штральзунду, Гейсвальду, Штетину, а также к жителям острова Готланда. В послании к папе Гедымин изъявлял полную готовность принять св. крещение, утверждая, что он воздерживался от этого заявления поныне исключительно потому, что орден крестоносцев препятствовал ему войти в сношения с папой, перехватывая на дороге его послов и раздражая его подданных против христиан несправедливыми и жестокими поступками. В грамотах, адресованных к орденам доминиканскому и францисканскому, Гедымин просил прислать в Литву проповедников и священников, знающих литовский язык, для распространения христианского учения в его землях; он изъявлял готовность строить для проповедников христианские храмы, по образцу уже существующих в Вильне и Новогродке трех церквей, при которых были общины доминиканцев и францисканцев. Затем Гедымин пояснил в этих посланиях, что он обращается с просьбой о присылке миссионеров к названным орденам потому, что не желает допускать в свои владения алчных и жестоких священников, посылаемых в литовские земли крестоносцами. Наконец, в послании к прибалтийским городам и землям великий князь предлагал их жителям право свободной торговли в областях Великого княжества Литовского и, извещая их о своем желании обратиться в христианство, вызывал в Литву колонистов всех сословий: рыцарей, ремесленников и земледельцев, обещая обеспечить вполне их права и наделить их обширными льготами и поземельной собственностью.

Эти грамоты Гедымина разосланы были по назначению Рижским магистратом, представители которого давали ручательство, от имени своего города, в их подлинности: послание к папе привез в Авиньон какой-то рижский монах; он заявил, что литовский посол, везший грамоту, был задержан на пути крестоносцами и брошен в тюрьму, но, тем не менее, бывшая при нем грамота доставлена была в Ригу, и магистрат распорядился насчет отправки ее по адресу. Рижский архиепископ подтвердил это показание монаха. Опубликованные таким образом грамоты Гедымина произвели сильное впечатление на Западе. Папа уведомил французского короля особым посольством о радостной вести для всего христианства — о предстоящем крещении литовского народа; затем он отправил грамоту к магистру крестоносцев, в которой, извещая его об обращении великого князя литовского, предписывал прекратить военные действия против Литвы. Гедымина папа известил о благосклонном приеме его послания и заявил ему, что вскоре отправлены будут легаты, которым специально поручено будет принять все меры, необходимые для споспешествования обращению Литвы в христианство. Не ожидая прибытия папских легатов и повинуясь предписанию папы, духовные владетели Ливонии поспешили заключить мир с Гедымином. В договоре этом, состоявшемся в октябре 1323 года, приняли участие: Рижский архиепископ, епископы: Эзельский, Дерптский и Ревельский, магистрат города Риги и датский начальник города Ревеля. Поневоле к договору присоединились и ливонские рыцари, не посмевшие сопротивляться папскому повелению и общественному мнению ливонского населения. Вообще, после обнародования грамот Гедымина, когда весть о предстоявшем его обращении стала общеизвестной на Западе, орден крестоносцев поставлен был в весьма затруднительное и ложное положение: все жалобы и обвинения Рижского архиепископа и магистрата подтверждались теперь с новыми, подавляющими подробностями в грамотах великого князя литовского. Представители ордена, ввиду всеобщего, весьма невыгодного для них, настроения общественного мнения, потеряли голову и в первое время не знали, какой следует им принять образ действия: они то пытались заподозрить подлинность опубликованных грамот, то уверяли папу в том, что они нисколько не препятствовали Гедымину сноситься с ним, то старались, при посредстве прусских епископов, помешать заключению мира с Литвой, то, потом, выслали своих уполномоченных для подписи мирного трактата, то, наконец, пытались засвидетельствовать свою невинность посредством удостоверения, полученного ими от провинциала прусских миноритов: но ни в Авиньоне, ни вообще на Западе, эти попытки ордена не пользовались доверием; своекорыстие ордена, его наклонность к интригам, его жестокость и алчность считались теперь вполне обличенными и доказанными; повсеместно указывали на грамоты Гедымина, как на несомненное доказательство коварства рыцарей; вскоре, в дополнение к четырем первым, появились две новые: в одной из них великий князь излагал подробно все обиды и несправедливости, которым он подвергался со стороны рыцарей; в другой он уверял папу в том, что он уверовал давно уже в догмат Св. Троицы и убежден в верховном значении папы, как единственного наместника Христова на земле. Понуждаемый этими грамотами, папа, наконец, отправил легатов в Литву в июне 1324 года. Начальниками миссии назначены были: Варфоломей, епископ Алетский, и Бернард, аббат бенедиктинского монастыря св. Теофила в Пюи. Снабженные папской напутственной инструкцией и верительными письмами ко всем христианским владетелям, легаты прибыли в Ригу 22 сентября 1324 года; они утвердили папской властью договор, заключенный с Гедымином духовными и светскими владетелями Ливонии, и копию этого договора сообщили магистру прусских крестоносцев, присовокупив к ней угрозу наложить вечный интердикт на всякого, кто не исполнит в точности всех обязательств трактата; затем они приступили к исполнению главной задачи своей миссии и с этой целью отправили посольство к Гедымину, желая установить с ним прямые сношения и условиться о мерах относительно введения христианства в Литву.

Посольство, отправленное легатами, прибыло в Вильно 3-го и выехало оттуда обратно в Ригу 25 ноября 1324 года. Интересный отчет о сношениях этого посольства с Гедымином, составленный тем же монахом, который доставил было грамоту великого князя в Авиньон и теперь состоял важнейшим членом посольства, дошел до нас вполне; он разъясняет весьма подробно истинный смысл гедыминовых грамот и указывает довольно ясно ту долю посторонних к ним наростов, которые придали всему делу характер сношений, предпринятых будто с целью обращения литовцев в христианство.

Из отчета посольства оказывается, что все грамоты действительно были писаны от имени Гедымина, но изъявление желания принять крещение было в них помещено без ведома великого князя. В Вильне находились тогда два католических монастыря — доминиканский и францисканский — и между обоими орденами существовало сильное соревнование и зависть относительно влияния при дворе великого князя, который, в случае сношений с западными соседями, прибегал к помощи монахов этих монастырей, пользовался их советами и услугами, в качестве секретарей, для составления грамот на латинском языке; содержание грамот он диктовал по-литовски, переводчик же его, монах Гинникин, передавал их содержание по-немецки секретарям, те же с его слов составляли грамоты на латинском языке.

Когда получено было первое дружелюбное письмо от Рижского магистрата, Гедымин поручил составление ответных грамот францисканцам: Бертольду и Генриху, услугами которых он пользовался в то время. Вероятно, по их совету написаны были грамоты не только в Ригу, но также к папе, к монашествующим орденам и к прибалтийским городским общинам; при составлении этих грамот секретари, вероятно, подчинившись внушениям рижского посольства, переменили смысл посланий: пользуясь некоторыми почтительными выражениями, употребленными великим князем по отношению к папе, а также заявлением обещания полной веротерпимости по отношению ко всем христианам, покровительства для миссионеров и значительных льгот для призываемых в Литву колонистов, секретари придали этим выражениям такой смысл, будто Гедымин поручил им просить папу о принятии его в лоно христианской церкви; мистификация эта не могла в первое время быть раскрытой даже в Риге при передаче грамот магистрату, так как посол Гедымина, может быть вследствие заблаговременно подготовленной интриги, был задержан на пути и остался в плену у крестоносцев, между тем как доверенные ему грамоты неведомым путем доставлены были по назначению. Впрочем, неясный слух о какой-то проделке, случившейся с текстом грамот, достиг, как кажется, вскоре до Гедымина; по крайней мере известно, что в конце 1323 года он удалил от своего двора францисканцев и стал обращаться за советами и помощью к доминиканскому монаху Николаю^[45].

Но когда в ноябре 1324 года послы легатов явились в Вильно, то мистификация обнаружилась. В торжественной аудиенции послы изложили великому князю весь ход переговоров его с папою, и, указав на цель приезда легатов в Ригу, спросили, пребывает ли он в намерении принять святое крещение? Тогда Гедымин, в свою очередь, предложил вопрос, известно ли послам содержание его послания к папе? И просил их повторить это содержание. Услышав о том, будто им дано было обещание креститься, Гедымин возразил: «Я этого не приказывал писать; если же брат Бертольд написал, та пусть ответственность падает на его голову. Если когда-либо имел я намерение креститься, то пусть меня сам дьявол крестит! Я действительно говорил, как написано в грамоте, что буду почитать папу как отца, но я сказал это потому, что папа старше меня: всех стариков — и папу, и Рижского архиепископа, и других, я почитаю как отцев; сверстников своих я люблю как братьев, тех же, кто моложе меня, я готов любить как сыновей. Я говорил действительно, что дозволю христианам молиться по обычаю их веры, русинам по их обычаю и полякам по своему; сами же мы будем молиться Богу по нашему обычаю. Все мы ведь почитаем одного Бога»! Затем великий князь, по словам посольского отчета, стал упрекать христиан, поставляя на вид дурные поступки ордена. В следующее утро княжеский тиун, в присутствии послов, производил розыск о том, кто из францисканцев совершил подлог в грамоте, и предложил послам вопрос относительно того, желают ли они подтвердить договор, заключенный Гедымином с городами и духовными владетелями прибалтийского края? Послы ответили, что они не имеют достаточных полномочий для того, чтобы дать удовлетворительный ответ на этот вопрос, и предложили Гедымину отправить своих послов в Ригу к легатам. Предложение это было принято, и послы легатов возвратились в Ригу в сопровождении знатного литовского боярина, который заявил публично, в присутствии многих духовных и светских лиц, «что в грамотах, писанных от имени Гедымина, никогда с его ведома не было заявлено о желании принять крещение; что такого рода заявлений он никогда не посылал ни к папе, ни к поморским городам; что, напротив того, великий князь всегда желал, и желает в настоящее время остаться верным той религии, которую исповедывали и в которой скончались его предки». Заявление это подтвердили послы легатов, ездившие в Вильно для переговоров с Гедымином. Таким образом, папские легаты убедились, что они были невольной жертвой обнаружившейся теперь мистификации: положение, в котором они находились, показалось им весьма неловким, и потому они поспешно оставили Ригу, не сделав никаких новых распоряжений, касающихся отношений к Литве. Уже 7 декабря 1324 года они отправились в обратный путь.

Таким образом, главная цель сношений папы с Гедымином не была достигнута, тем не менее результаты этих сношений были весьма выгодны как для Гедымина, так и для граждан города Риги: договор, заключенный между ними в 1323 году, был утвержден от имени папы его легатами, и крестоносцам было предписано соблюдать в точности его статьи. После отъезда легатов и Гедымин, и другие участники договора считали его вполне действительным; одни только крестоносцы признавали его для себя необязательным, утверждая, что обязательства договора недействительны вследствие отказа великого князя принять крещение; они немедленно возобновили военные действия: стали грабить, убивать и захватывать в плен жителей пограничных округов Литвы; в начале 1325 года опустошили пограничную часть Полоцкой земли, перехватывали и заключали в тюрьму послов, отправляемых Гедымином в Ригу, и одного из них повесили. Все перечисленные поступки ордена Гедымин поставлял на вид своим ливонским союзникам, и угрожал со своей стороны также расторгнуть договор и предпринять ряд опустошительных набегов на Ливонию. Побуждаемый этими упреками и пользуясь ими против крестоносцев, Рижский архиепископ в начале апреля 3325 года торжественно отлучил Ливонский орден от церкви и обнародовал окружное послание, в котором излагались причины этой меры: перечислив все неблаговидные поступки, совершенные ливонскими рыцарями в прежнее время, архиепископ указывал на то обстоятельство, что орден, нарушив мир, заключенный сообща с Великим княжеством Литовским и утвержденный папою, поколебал в глазах Гедымина значение папского авторитета, раздражил его вообще против христиан и, таким образом, заставил отказаться от заявленного им намерения принять св. крещение; сверх того, крестоносцы притесняют и обижают епископов, хлопотавших об обращении литовцев в христианство и свято сохраняющих договор, санкционированный папскими легатами.

Таким образом, в Ливонии с новой силой вспыхнула междоусобная война между орденом, с одной стороны, епископами и городскими общинами, опиравшимися на союз с Гедымином, — с другой; война эта была несчастна для ордена: в 1328 году рижские граждане взяли приступом и разорили построенную крестоносцами крепость Дюнамюнде, а когда, в следующем году, сильное войско крестоносцев стало угрожать Риге, то магистрат отправил послов к Гедымину, предлагая ему уступить четыре крепости, принадлежавшие городу на берегах Двины, взамен за деятельную помощь для окончательного истребления ордена. Гедымин с большим войском переправился через Двину и страшно опустошил владения ордена: рижские граждане во все время этого похода снабжали его войско продовольствием и проводниками. Поход этот действительно принудил орден к решительным уступкам: в марте 1330 года ливонский магистр Эбергард фон Мунгейм заключил договор с архиепископом и городом Ригою. Орден признал полную их независимость, отказался от постройки укреплений в черте города Риги и обязался на свой счет восстановить все городские заводы и постройки, разрушенные крестоносцами во время многолетней войны с горо* дом. Очевидно, силы Ливонского ордена были исчерпаны в борьбе, могущество его было ослаблено и противовес его власти, поддержанный Гедымином в лице духовных владетелей и городских общин Ливонии, отнимал у него возможность на будущее время причинять существенный вред Великому княжеству Литовскому. Действительно, в продолжение последнего десятилетия княжения Гедымина мы не встречаем упоминания о сколько-нибудь серьезном предприятии ливонских рыцарей против литовских земель.

Относительно других иноземных сношений Гедымина, мы находим в источниках только немногочисленные известия об отношениях Великого княжества Литовского к Золотой Орде. Не придавая никакого значения весьма поздним и неясным преданиям о мнимых походах Гедымина к подножию Кавказских гор, мы находим сведение правдоподобное, хотя не вполне достоверное, о том, что в борьбе с крестоносцами Гедымин пользовался по временам помощью вспомогательных татарских отрядов. В русских летописях записаны, крометого, известия о двух набегах татар на Литву, хотя не указаны ни причины, ни размеры этих столкновений^[46]; наконец в одном из упомянутых выше ливонских актов есть намек на то, что в ноябре 1324 года в Вильне находилось татарское посольство, о цели присылки которого данный источник не упоминает. Скудость этих известий вытекает из естественного положения отношений Великого княжества Литовского к Орде в данное время. В княжение Гедымина отношения эти могли быть только отрывочны и случайны, потому что еще широкая полоса русских земель отделяла Великое княжество Литовское от ордынских кочевий.

О внутренней деятельности Гедымина и о влиянии его на устройство и распорядок Великого княжества Литовского до нас дошли весьма скудные сведения. Кроме черт, упомянутых выше: усовершенствования военного дела, постройки крепостей, старания привлечь западных колонистов в Литву, мы можем отметить еще два выдающихся, по указаниям источников, факта, свидетельствующих о прогрессивном развитии в данное время форм внутреннего быта Великого княжества Литовского: это — возникновение первых значительных городов и мирное распространение христианства, пользовавшегося полной веротерпимостью со стороны великого князя.

Об основании городов до нас дошли предания в виде поздних легендарных рассказов; по словам этих преданий, Гедымин основал город в Троках, неприступное местоположение которых на острове, среди озера, обратило на себя его внимание, и вслед за тем построил другой город — Вильно, будущую столицу Великого княжества Литовского. Гедымин поочередно основывал свою резиденцию в обоих городах, обвел их укреплениями, построил замки, покровительствовал росту их населения, и, сделав их центром управления обширным уже тогда Литовским государством, придал им значение первенствующих городов.

В конце его княжения столица окончательно утвердилась в Вильне, благодаря важному для литовцев значению, которым пользовался этот город, ставший в начале XIV столетия религиозным центром всего литовского племени. Центральное святилище литовских богов, называемое Ромове, место жительства верховного жреца Криве-Кривейте, находилось первоначально в прусской области Надравии; после покорения этой области крестоносцами, Криве-Кривейте переселился на правый берег Немана, и Ромове перенесено было на устье р. Дубиссы в Неман; но и это новое святилище подверглось вскоре нападениям крестоносцев, и в 1294 году было разрушено Pагнитским комтуром Людвиком фон Либенцель. Тогда Ромове было перенесено в более безопасное и удаленное от крестоносцев место, лежавшее почти на границе литовских и русских земель, входивших в состав Великого княжества. При устье речки Вильны (Волна) в реку Нерию или Нергис (впоследствии Вилия) на холме Свентирога находилось издревле уважаемое литовцами святилище, на котором горел неугасаемый огонь из дубовых ветвей и где сожигали знатных покойников. Святилище это было основано, по словам народного предания, древним местным благочестивым князем — Свентирогом^[47]. Сюда бежал Криве-Кривейте с коллегией окружавших его жрецов после разрушения принеманского Ромове, и с его поселением Свентирогово святилище приобрело значение религиозного племенного центра. Это обстоятельство и побудило, вероятно, Гедымина основать город около святилища и перенести туда столицу из новооснованных им Трок. Во всяком случае, из слов легенды видно, что основание Вильны к переход великого князя на жительство в этот город случились после переговоров Гедымина с первосвященником Лиздейком и вследствие предсказаний, будто бы провозвещенных последним.

Придавая, таким образом, народному литовскому культу значение государственной религии, Гедымин тем не менее относился с полной веротерпимостью к христианам всех исповеданий, жившим в пределах его княжества; мы не только не встречаем, даже в летописях, составленных крестоносцами, намеков о каком бы то ни было стеснении христиан, но, напротив того, в грамотах Гедымина и в переговорах с бывшими у него послами он ясно высказывает свое стремление не только не стеснять христиан, но даже оказывать им возможное покровительство. Из отчета посольства, ездившего в Вильно з 1324 году, мы знаем, что в этом городе существовали две католические церкви и при них монастыри: доминиканский и миноритский; третий монастырь, также миноритский, находился в прежней столице великих князей — в Hовогродке-Литовском. Католические монахи пользовались почетом при дворе великого князя и призывались для участия в его совете. Отношения Гедымина к православной церкви носили также характер терпимости: во всех русских областях, принадлежавших княжеству Литовскому, православие пользовалось совершенной свободой и церковь управлялась Полоцким владыкою, который свободно сносился с митрополитом и принимал участие в поместных соборах русского духовенства^[48]. Поселившееся в Вильне русское население имело свою церковь, во имя св. Николая, построенную, по преданию, еще при жизни Гедымина. Наконец, дружелюбное отношение великого князя к православию выразилось в быту его собственного семейства: почти все сыновья Гедымина женаты были на русских княжнах, а один из них — Глеб-Наримунт принял св. крещение по православному обряду еще при жизни отца.

В 1341 году, по свидетельству русских летописей, Гедымин погиб при осаде одной из крепостей, воздвигнутых крестоносцами, сраженный выстрелом из огнестрельного оружия, в первый раз примененного крестоносцами к военному делу^[49]. Семь сыновей Гедымина распределили между собой, в качестве уделов, земли Великого княжества Литовского.