-- Тебе, доктор, известно московское происшествие с ограблением драгоценной ризы чудотворной иконы Иверской Божьей Матери? -- обратился ко мне Путилин.
-- Как же, как же, Иван Дмитриевич. Что ж, нашли московские ищейки святотатца?
Мой талантливый друг усмехнулся той улыбкой, которой он, порой, умел придавать характер особой загадочности.
-- Прочти! -- протянул он мне депешу.
Вот что стояло в ней:
"Несмотря на все старания московской сыскной полиции разыскать злоумышленников-святотатцев по делу ограбления ризы Иверской иконы, она не напала ни на малейший след преступления. Мы обращаемся к вашему превосходительству с покорной просьбой взять на себя раскрытие неслыханного злодеяния. Все ваши условия будут приемлемы. Ваш блестящий розыск хлыстовско-скопческого корабля порукой успеху. Благоволите о вашем согласии почтить уведомлением".
Под телеграммой стояли подписи двух крупных иерархов московской церкви -- епархии.
-- И что ты ответил?
-- Я еду. Ты, конечно, поедешь со мной?
-- Что за вопрос, Иван Дмитриевич? Однако, браво: это твоя вторая московская гастроль!
-- Но будет ли она столь же успешна, что и первая? -- задумчиво произнес Путилин.
-- Ты считаешь это дело сложным?
-- И очень. Раз мои московские коллеги потратили две недели на расследование его совершенно бесплодно, безрезультатно, значит оно -- не из обычных.
На этот раз Путилин не занимался в вагоне никакой диковинной зубрежкой, а отлично спал почти всю дорогу до Москвы.
Когда мы приехали в Белокаменную, он был бодр, полон энергии, силы.
Остановившись в Н-ской гостинице, переодевшись, он поехал к московским собратьям -- сыскным властям.
Он был встречен с самой горячей предупредительностью и отменным почтением, хотя... хотя на лицах многих прочел выражение завистливого недовольства, глухого раздражения. Очевидно, его блестящая гастроль по делу "белых голубей и сизых горлиц", когда он одним ударом отыскал пропавшего сына миллионера и открыл хлыстовский и скопческий "корабли", больно задела по самолюбию московских знаменитостей сыска. Увы, как и во всякой профессии, и здесь существует ревность.
-- Ну, как, коллега, подвигается у вас дело с ограблением ризы высокочтимой иконы? -- спросил он шефа сыскной полиции.
-- Не скрою, что пока еще определенных нитей у меня не имеется в руках, но есть надежды скоро напасть на верный след.
-- Ну, вот видите, я так и думал. Говоря откровенно, я не считаю это дело сверхзагадочным. Я вовсе и не думал впутываться в него, будучи уверен, что вы обойдетесь без всякого сотрудничества... хотя бы моего. Но вот эта депеша принудила меня приехать к вам... Как-то неловко было отказать...
И Путилин показал московскому собрату полученную им телеграмму.
Краска не то смущения, не то досады и обиды бросилась тому в лицо.
-- Помилуйте, Иван Дмитриевич, я... мы все так рады, польщены, что вы согласились помочь нам... хотя меня несколько удивляет фраза: "несмотря на все усилия московской сыскной полиции". Почему они полагают, что мы уже употребили все усилия?
Путилин улыбнулся.
-- Знаете, голубчик, их горячку? Они полагают, что это так просто. Вынь да положь им преступника или преступников. Психология известна. Ну-с, перейдем к делу. Что вы предпринял? Я спрашиваю это для того, чтобы нам, то есть мне, не идти уже по одному и тому же пути.
-- О, ваше превосходительство любит выводить, сколько мне известно, особые "кривые", -- вскользь заметил "московский Путилин". -- Изволите видеть, прежде всего важно было установить, хотя бы приблизительно, когда и где могло совершиться это святотатственное преступление.
Чуть заметная ироническая усмешка тронула губы Путилина.
-- Совершенно верно.
-- Икону увезли с целым венчиком, а привезли без него.
-- Стало быть, произойти это могло только: или в самой карете, или там, где пребывала икона.
-- Ничего не может быть вернее.
-- Относительно первого предположения, то есть кареты, сомнения и подозрения отпадают, ибо лица, сопровождавшие святую Икону, лица -- не новые, пользующиеся общим уважением. Горе и отчаяние их не поддаются никакому описанию.
-- Стало быть, остается второе предположение: святой венчик ризы сорван в каком-нибудь частном доме, куда прибыла Царица Небесная.
-- Да.
-- Великолепно. Вы, конечно, дорогой коллега, ознакомились со списком тех мест, куда в эти злополучные часы приезжала святая икона?
-- Ну, разумеется, Иван Дмитриевич. -- Даже нотки обиды послышались в голосе московского начальника сыска. Неужели петербургский прославленный гастролер намерен учить его даже азбуке сыскного дела?..
-- Вот он, этот список.
Путилин углубился в него. "Половина седьмого -- Тверская, дом Олсуфьева, квартира 23, господин Шаронов. Восемь часов и десять минут -- Никитские ворота, дом Севастьянова, госпожа Стахеева..." Путилин бормотал очень долго.
-- И что дал вам этот список? -- вопросительно посмотрел он на собрата. -- За многими из этих мест назначен тайный надзор.
-- Он принес что-нибудь положительное?
-- Предпоследним местом была убогая квартира ремесленника Иванова с женой. На другой день они, не отметившись, выбыли неизвестно куда. Что вы на это скажете?
Гм... подозрительно, -- неопределенным тоном ответил Путилин.
-- Так вот мы энергично и разыскиваем эту исчезнувшую супружескую чету. О таких мелочах, как о надзоре за ссудными кассами и иными местами, я не буду вам говорить, ибо это альфа розысков.
-- Конечно, конечно. Но скажите, а как вы представляете себе возможность похитить драгоценности с иконы, которая находится под стеклом, во время краткого молебна, в присутствии священника, монаха? -- вдруг быстро огорошил коллегу Путилин.
Тот смутился, замялся и после недолгого раздумья, развел руками.
-- Это признаюсь вам, Иван Дмитриевич, является для меня загадкой.
-- Которую, однако, нам надо разрешить. Ну, пока -- до свидания, коллега. Чуть что -- или я к вам, или вы ко мне.
-- А... а вы наметили какой-нибудь ход? -- якобы безразлично, а на деле с ревнивой тревогой в голосе спросил он Путилина.
-- Пока еще ничего. Скажу вам только одно, не в комплимент, что вы -- на верном пути...