I.
На одной изъ главныхъ улицъ губернскаго города П., между желтыми и бѣлыми домами, выдѣлялся довольно большой домъ съ мезониномъ и колоннами, окрашенный въ блѣдно-розовую краску. Небольшой палисадникъ, засаженный густыми акаціями, отдѣлялъ его отъ улицы. Лѣтомъ палисадникъ этотъ придавалъ уютный видъ розовому дому, и привѣтливо свѣтились чистыя, прозрачныя окна сквозь кружевную зелень. Нерѣдко въ теплые, лѣтніе вечера раскрывались они, и веселый говоръ, смѣхъ и пѣніе доносились тогда до прохожихъ. Но въ настоящую минуту глубокая грязь покрывала плохо-мощеную улицу, и двойныя рамы не пропускали веселый шумъ. Тѣмъ не менѣе розовый домъ не казался поэтому мрачнымъ или уединеннымъ. У крыльца стояло двое пролётокъ, а въ уютной гостиной по обыкновенію раздавались фортепьянные звуки и слышался тихій, задушевный разговоръ, прерываемый порой задушевнымъ смѣхомъ.
Хозяйка дома, Любовь Гавриловна Берновичъ, полулежала на кушеткѣ, обтянутой голубымъ репсомъ. Свѣтло-сѣрый пеньюаръ съ голубой отдѣлкой облекалъ пышныя формы; мягкими складками красиво спускался онъ на коверъ, не скрывая маленькую полненькую ножку, обутую въ наиизящнѣйшій башмачокъ.
Любовь Гавриловна, несмотря на полновѣсныя сорокъ лѣтъ, была еще весьма и весьма хорошенькая женщина. Мужчины за тридцать, хотя и отдавали полную справедливость ея красотѣ и при случаѣ не прочь были пріударить за ней,-- между собой считали ее плодомъ нѣсколько переспѣлымъ. Юношамъ же этотъ плодъ казался тѣмъ болѣе сочнымъ и привлекательнымъ.
И дѣйствительно, Любовь Гавриловна была очень привлекательна. Шелковистые, пепельнаго цвѣта волосы пушистыми банд о обрамляли бѣлый, гладкій лобъ и, казалось, не утратили еще ни густоты, ни мягкаго лоска юности; томно-задумчиво смотрѣли синіе глаза изъ-подъ темныхъ бровей, а алыя, сочныя губы подчасъ еще напрашивались на сравненіе съ кораллами, вишнями и роговыми лепестками. Правда, все это не обходилось безъ нѣкоторыхъ прикрасъ. Притиранія, пудры, косметическіе карандаши играли немаловажную роль въ сглаживаніи неизбѣжной желтизны и морщинокъ, но всѣ эти невинныя средства только увеличивали обаяніе природной красоты.
Кромѣ красоты, щедрая природа одарила ее еще другой чертой, приковывавшей въ ней беззавѣтно всѣ юныя мужскія сердца. Любовь Гавриловна была мягка, необычайно мягка, безгранично мягка. Она не любила ничего рѣзкаго, порывистаго, угловатаго; терпѣть не могла никакихъ горячихъ споровъ, на которые мы, русскіе, такъ способны. Если какъ-нибудь невзначай легкая, шутливая болтовня коснется вдругъ предмета, за-живо затронувшаго кого-нибудь изъ присутствующихъ и повлечетъ за собой легкое преніе, Любовь Гавриловна, подобно дрессированному коню, заслышавшему музыку, навостритъ хорошенькія ушки и какъ-разъ во-время явится примирительницей между спорящими. Шутливымъ, остроумнымъ словомъ смягчала она рѣзкое выраженіе одного, ласковымъ взглядомъ останавливала порывъ негодованія другого,-- и спорящіе, сами того не замѣчая, переходили въ мягкое, объективное настроеніе, а въ маленькой, голубой гостиной воцарялось прежнее прекраснодушіе.
Мягкости Любовь Гавриловны подчинялись, правда, почти исключительно одни мужчины. Женщины какъ-то недолюбливали ее. Онѣ увѣряли, что она лицемѣрка и кокетка первой руки -- и мужчины потому только льнутъ къ ней, что она умѣетъ завлекать, ловко польстивъ самолюбію каждаго. Любовь Гавриловна не очень-то обращала вниманіе на мнѣніе дамъ. По ея мнѣнію, съ барынями можно говорить только о тряпкахъ да о любовныхъ интригахъ. Сплетенъ же она не любила, говоря, что ее нисколько не интересуютъ городскія событія и скандалы.
Но, несмотря на это полное равнодушіе, ей всегда было первой извѣстно все, что происходило въ городѣ и особенно среди ея знакомыхъ. Надо полагать, что объ этихъ новостяхъ она узнавала по необходимости и помимо собственнаго желанія. Интересуясь душевнымъ настроеніемъ юныхъ и неюныхъ друзей, она, какъ заботливый докторъ, любила уяснять себѣ все, что могло произвести на нихъ впечатлѣніе и нарушить ихъ душевное спокойствіе. Никто не умѣлъ такъ нѣжно проникать въ душу, никто не умѣлъ такъ мѣтко схватывать основныя черты человѣческаго характера! Юноша, вновь представленный Любови Гавриловнѣ, какъ-бы въ первый разъ въ жизни раскрывалъ глаза на свои достоинства. Ему становилось ясно, что въ немъ живутъ необыкновенныя силы, доселѣ еще не сознанныя и никѣмъ не оцѣненныя. Любовь Гавриловна первая поняла, узнала, оцѣнила его -- и какъ же послѣ этого не относиться къ ней съ безусловной откровенностью!
Въ городѣ носились темные слухи о Любовь Гавриловнѣ, но эти слухи были такіе темные, неопредѣленные, что никто не могъ вывести никакихъ заключеній, а познакомившись съ Любовью Гавриловной, никто и не желалъ выводить никакихъ заключеній.
Семнадцати лѣтъ она была выдана за человѣка крутого, упрямаго нрава. Двадцати-трехъ-лѣтняя семейная жизнь, со всѣми шипами и непогодами, дорого досталась бы другой женщинѣ, но на долю Любови Гавриловны выпало умѣнье переплывать житейскій океанъ, оберегая нѣжное тѣло отъ прикосновенія, всего жесткаго, довѣрчиво отдаваясь волнѣ, которая бережно несла ее мимо круговоротовъ. Стоны, крики ея близкихъ и знакомыхъ неслись изъ круговоротовъ, а Любовь Гавриловна съ спокойной, кроткой улыбкой плыла мимо людской трагедіи и, съ тихимъ пожатіемъ бѣлыхъ, мраморныхъ плечъ, думала: "зачѣмъ же они, какъ безумные, бросаются въ круговоротъ, не разсчитавъ, что онъ затянетъ ихъ въ пучину! Зачѣмъ это нетерпѣніе идти на-проломъ! И кто же виноватъ, что они не умѣютъ обходить скалы и подводные камни, не умѣютъ заговаривать вѣтры и бури!.."
Близко около кушетки, безцеремонно развалившись на креслѣ, сидѣлъ -- или, скорѣе, лежалъ -- Петръ Семеновичъ Лысухинъ, молодой человѣкъ лѣтъ двадцати-восьми. Блѣдное лицо съ выдающимися скулами носило слѣды разгульной жизни. Небольшіе сѣрые глаза безпокойно бѣгали изъ угла въ уголъ, ни на чемъ не останавливаясь. Любовь Гавриловна, подперевъ рукой голову и прикусивъ нижнюю губу, внимательно смотрѣла на него. По временамъ они перекидывались тихими словами.
На другомъ концѣ комната, у небольшого пьянино, сидѣлъ другой молодой человѣкъ лѣтъ двадцати-трехъ, рослый, широкоплечій. Круглое, широкое лицо, обрамленное окладистой, русой бородкой, дышало здоровьемъ. Склонивъ голову на бокъ и раздвинувъ крупныя губы въ широкую довольную улыбку, онъ сантиментально напѣвалъ какой-то сладкій романсъ.
Любовь Гавриловна не стѣсняла своихъ гостей. Въ голубой гостиной предоставлялась каждому полная свобода дѣйствій. Кому хотѣлось музыки -- могъ вволю пѣть и играть; кто хотѣлъ читать, играть въ карты, въ шахматы -- для того на столѣ лежали новые журналы, карты, шахматы. Такъ и въ настоящую минуту. Ревковъ, мечтающій поступить на оперную сцену, засѣлъ за фортепьяно, и Любовь Гавриловна, по обыкновенію, не препятствовала. Только изрѣдка, когда аккордъ брался черезчуръ громко, или Ревковъ, въ упоеніи, забывъ все и всѣхъ, затягивалъ высокую ноту, Любовь Гавриловна слегка морщилась и, полу оборачивая съ, замѣчала:
-- Ахъ, Serge, не такъ громко! Вы знаете, какъ я люблю вашъ милый голосъ, но сегодня голова болитъ... Пожалѣйте!
Ревковъ разсѣянно кивалъ головой и снова затягивалъ полумурлыканье.
-- Сколько же вы проиграли?-- заботливо спрашивала Любовь Гавриловна.
-- Къ чему вамъ это знать? Вы помочь не можете!-- отвѣчалъ рѣзко Лысухинъ.
-- И вамъ не стыдно такъ говоритъ?-- съ нѣжнымъ упрекомъ замѣтила Любовь Гавриловна.-- Развѣ мнѣ не дорого все, что васъ касается!
Лысухинъ промолчалъ.
-- Я нечего не скрываю,-- началъ онъ, нетерпѣливо передернувъ плечами.-- Проиграно триста рублей. Обѣщалъ завтра заплатить, а денегъ -- ни гроша.
-- Ахъ, Pierre, какъ же можно быть такимъ неосторожнымъ.
-- Самъ знаю, что неосторожно! да не въ томъ дѣло! Чѣмъ заплатить,-- вотъ что?
Онъ мелькомъ, но пытливо взглянулъ на Любовь Гавриловну. Она печально опустила голову и машинально играла кисточкой диванной подушки. Повидимому, она не замѣтила его взгляда.
-- Ну, съ какой стати вѣчно заставлять меня все разсказывать! Къ чему это ведетъ, скажите, пожалуйста?
Онъ поднялся-било съ кресла, но она удержала его.
-- Вы сегодня раздражены, мой другъ, и особенно раздражены противъ меня, а я право не знаю, въ чемъ я провинилась.
Эти слова были произнесены такъ мягко, такъ нѣжно, что Лысухинъ остался на мѣстѣ и, взявъ бѣленькую ручку, лежавшую у него на рукавѣ, поднесъ ее къ губамъ.
-- Простите меня, chère maman -- (Любовь Гавриловна требовала, чтобы молодые друзья называли ее "maman", когда они собирались въ голубой гостиной "en petit comité") -- простите меня, я дѣйствительно раздраженъ, но и есть же тому причина. Утромъ получилъ письмо отъ отца. Пишетъ, что не намѣренъ болѣе высылать мнѣ денегъ. А ужъ разъ старикъ сказалъ: "не хочу", такъ хоть у него колъ на головѣ теши, онъ на своемъ поставитъ! На что ему деньги? Чортъ его знаетъ! Мнѣ же достанутся -- не сегодня, такъ завтра!
-- Pierre! Какъ можно такъ говорить!
Лысухинъ нетерпѣливо пожалъ плечами и забарабанилъ пальцами по ручкѣ кресла. Послѣдовало молчаніе.
-- Не правда-ли, чудесный романсъ!-- удивительный!-- и совершенно мнѣ по голосу!-- сказалъ и обернулся вдругъ Ревковъ, переставая пѣть.-- Вѣдь по голосу, Любовь Гавриловна?-- Надо-бы спѣть его въ концертѣ любителей!... Эффектно будетъ, да?
-- Да, да, будетъ эффектно!-- разсѣянно замѣтила Любовь Гавриловна.-- Продолжайте, Serge, я такъ люблю васъ слушать! Только не слишкомъ громко, знаете!...
Ревковъ съ довольной улыбкой снова запѣлъ.
-- Дуракъ!-- презрительно процѣдилъ Лысухинъ.
Любовь Гавриловна улыбнулась. Словно ласкающаяся кошечка, нагнула она головку и заглянула ему въ глаза.
-- Мы совсѣмъ не въ духѣ сегодня?-- начала она заискивающимъ голосомъ.-- Дайте мнѣ вашу руку. Ну, полно капризничать;-- дайте! Вотъ такъ. Не извольте хмуриться! Взгляните на меня немного поласковѣе!...
Бѣлая, пухленькая ручка обхватила большую, костлявую руку Лысухина, и нѣжные пальчики тихо гладили ее. При каждомъ прикосновеніи этихъ пальчиковъ раздраженіе сходило съ нахмуреннаго лица Лысухина, довольная улыбка порывалась на сжатыя губы; наконецъ, онъ не выдержалъ, обернулся и крѣпко прижалъ теплую ручку къ губамъ. Любовь Гавриловна зажмурила глаза отъ удовольствія. Она очень любила, когда ей цѣловали руки.
-- Право, chère maman, вы способны камни превратить въ мягкое тѣсто и сдѣлать изъ него все, что вамъ угодно!
-- Будто! Не всегда однако удается мнѣ расправить морщинки вотъ на этомъ прекрасномъ лбу, хотя владѣльцу его извѣстно, насколько кому-то больно, когда онъ не въ духѣ!
Она лукаво погрозила ему пальчикомъ. Лысухинъ окончательно растаялъ. Онъ сдѣлалъ-было движеніе, чтобы опуститься на колѣни передъ голубой кушеткой, но быстрый взглядъ прекрасныхъ синихъ глазъ въ сторону поющаго Ревкова остановилъ его. Онъ неопредѣленно кашлянулъ и придвинулъ кресло поближе къ Любови Гавриловнѣ. Она тоже придвинулась къ нему, оперлась на ручку кушетки и, пожимая ему руку, тихо заговорила:
-- Видите-ли, Pierre, обиднѣе всего то, что я не могу помочь вамъ. У меня лично никогда не бываетъ столько денегъ. Николай Петровичъ выдаетъ мнѣ деньги на расходы и въ каждой копѣйкѣ требуетъ отчета. Подъ какимъ предлогомъ спрошу я у него такую большую сумму? Вы сами знаете, какъ онъ подозрителенъ и какъ трудно съ нимъ ладить!
Любовь Гавриловна немного покривила здѣсь душой. Хотя Николай Петровичъ дѣйствительно былъ тугъ на деньги, однако супруга какъ-то всегда умѣла получать отъ него то, что ей хотѣлось, и въ каждой копѣйкѣ онъ не требовалъ отчета. Но Любовь Гавриловна знала цѣну деньгамъ и, какъ она ни была предана своимъ друзьямъ, денежною помощью она не спѣшила и выдавала взаймы осторожно, обдуманно.
Лысухинъ нахмурилъ брови и собирался-было отодвинуть кресло отъ кушетки, но Любовь Гавриловна снова удержала его руку.
-- Нельзя-ли написать вашему отцу какъ-нибудь помягче? Хотите, я помогу составить письмо?
Лысухинъ пожалъ плечами.
-- Къ чему же это поведетъ?-- Оставимъ лучше этотъ разговоръ. Дѣло это я ужъ какъ-нибудь улажу... не впервые!... Тутъ еще другое...
Онъ не договорилъ. Любовь Гавриловна притянула его за руку къ себѣ.
-- Что-же такое другое, Pierre?-- спросила она, заглядывая ему въ глаза.
-- Отецъ пишетъ относительно Надежды Николаевны?
-- А!-- произнесла Любовь Гавриловна, слегка освобождая свою руку изъ его руки.-- Что же онъ пишетъ?
-- Онъ пишетъ, что я имѣлъ время узнать Надежду Николаевну и снискать ея расположеніе, и теперь собирается писать о всемъ этомъ дѣлѣ Николаю Петровичу и вамъ... Вы совѣтовали подождать, chère maman, а ждалъ... Но пора рѣшиться, иначе я испорчу отношенія мои съ отцомъ, а, признаюсь, въ настоящую минуту я не желалъ бы портить ихъ...
Любовь Гавриловна молчала.
-- Надежда Николаевна такъ суха со мной, что, право, и не знаю какъ заговорить съ ней... Я думалъ, не поговорите-ли вы съ ней сегодня?..
Лысухинъ искоса взглянулъ на Любовь Гавриловну.
-- Вы, значитъ, любите Надю?-- спросила она, внимательно разсматривая свои розовые, вылощенные ногти.
Лысухинъ слегка покраснѣлъ и снова поднесъ къ губамъ пухленькую ручку, которую онъ удержалъ въ своей рукѣ, несмотря на ея поползновеніе освободиться изъ его пальцевъ. Любовь Гавриловна мелькомъ взглянула на него. Легкая краска на лицѣ его не ускользнула отъ ея проницательнаго взора. Она слегка прищурила глаза.
-- Вы знаете, я могу почти ручаться, что Надя откажетъ вамъ?
Лысухинъ нахмурилъ брови.
-- Конечно, я не умру и не пущу себѣ пули въ лобъ послѣ ея отказа, возразилъ онъ раздражительно.-- Но я хочу попытаться. Надежда Николаевна такъ холодна и сдержанна со всѣми, что не знаешь, что у нея происходитъ на душѣ.
-- Да, у нея холодная натура,-- согласилась съ легкимъ вздохомъ Любовь Гавриловна.-- Я сегодня-же поговорю съ ней,-- продолжала она, освобождая свою руку и слегка отворачиваясь отъ него. Но Лысухинъ снова взялъ ее за руку.
-- Видите-ли, какой вы скрытный, Pierre! Отчего вы скрыли отъ меня, что любите Надю? Это нехорошо! Это меня такъ огорчаетъ!...
Голосъ Любови Гавриловны задрожалъ.
Лысухинъ нервно повернулся въ креслѣ.
-- Я думала, что послѣ всей нашей дружбы вы будете откровенны со мной...
Досада выразилась на лицѣ его, по въ голосѣ Любови Гавриловны слышался такой нѣжный упрекъ, что Лысухинъ былъ тронутъ.
-- Если бы Надежда Николаевна была похожа на васъ, неужели я ждалъ бы такъ долго, чтобы сдѣлать ей предложеніе?-- прошепталъ онъ, цѣлуя ей руку.
Любовь Гавриловна кокетливо покачала головой.
-- Вотъ увидимъ, что вы заговорите, когда Надя откажетъ вамъ. Вы и дорогу ко мнѣ въ домъ забудете!
Лысухинъ снова нахмурился.
-- Вы очень хорошо знаете, что бываю я здѣсь не только ради Надежды Николаевны, какъ то думаетъ мой отецъ,-- рѣзко возразилъ онъ.
Любовь Гавриловна внимательно слѣдила за нимъ.
"Тутъ только самолюбіе задѣто",-- подумала она.-- Будьте покойны, мой другъ,-- весело произнесла она:-- я сегодня же поговорю съ Надей. Вы знаете, что я съ своей стороны ничего не имѣю противъ этого!
Она протянула ему руку. Лысухинъ разсѣянно поцѣловалъ ее, всталъ и подошелъ къ пьянино.
Ревковъ доканчивалъ итальянскую арію. Въ концѣ, забывъ, что его просили пѣть негромко, онъ всею грудью затянулъ высокую нотку, попытался-было сдѣлать замысловатую руладу, но голосъ оборвался и въ-попыхахъ онъ сфальшивилъ немилосерднѣйшимъ образомъ. Однако это его не смутило. Перескочивъ опасное мѣсто, онъ допѣлъ арію, закатывая глаза вверху и медленно раскачиваясь всѣмъ тѣломъ.
-- Вы, батюшка, себѣ такъ голосъ надорвете,-- насмѣшливо замѣтилъ Лысухинъ.
-- Нѣтъ, какъ можно!-- добродушно замѣтилъ Ревковъ.-- Голосъ нельзя надорвать, когда умѣешь пѣть.
-- Да, когда умѣешь,-- промычалъ сквозь зубы Лысухинъ.
Ревковъ не разслышалъ. Онъ подошелъ къ Любовь Гавриловнѣ и бросился въ кресло такъ, что оно затрещало.
-- Ну, что вы скажете? Сдѣлалъ я успѣхъ?
-- Да, да, разумѣется,-- съ улыбкой возразила Любовь Гавриловна.-- Только знаете что? Вы немного форсируете голосъ. У васъ прелестный timbre тенора di grazia, а вы все поете бравурныя аріи. Это можетъ испортить голосъ.
-- Что вы, что вы, голубушка!-- вскричалъ Ревковъ, разражаясь громкимъ, неудержимымъ смѣхомъ.-- Теноръ di grazia! Ха! ха, ха! Вотъ что значитъ не быть спеціалистомъ! Стефанини говорить, что мнѣ только поучиться, я я Тамберлика за поясъ заткну! Голосъ мой только для "grandes opéras", какъ онъ говоритъ. А, вы знаете, Стефанини на этомъ собаку съѣлъ и ужъ, я вамъ скажу, такого учителя со свѣчей поискать! Эхъ!-- продолжалъ онъ, снисходительно качая головой и придвигая кресло къ кушеткѣ:-- Вѣдь вотъ ужъ какая умная женщина наша Любовь Гавриловна, а въ пѣніи тоже вѣдь ничего не смыслить!
Онъ снова расхохотался и, схвативъ руку Любови Гавриловны, крѣпко, что называется въ засосъ, началъ цѣловать ее.
-- Оставьте, Serge!-- полудовольно, полусердито кричала Любовь Гавриловна, отдергивая руку отъ губъ Ревкова.-- Этакій медвѣжонокъ! А еще въ артисты хочетъ записаться. Поучитесь прежде какъ вести себя въ гостиной!
-- Олицетворенная естественность!-- обратилась она по-французски къ Лысухину.
Онъ стоялъ у пьянино и барабанилъ по немъ пальцами. На замѣчаніе Любовь Гавриловны онъ только презрительно пожалъ плечами.
-- Что? что вы сказали?-- приставалъ Ревковъ, почти ни слова не понимавшій по-французски!
-- Сказала, что вы несносный мальчишка и васъ нельзя пускать въ хорошее общество!
Ревковъ захохоталъ и попитался-было снова схватить руку Любови Гавриловны, когда въ сосѣдней комнатѣ вдругъ раздался громкій скрипъ сапоговъ.
-- Сидите смирно, Serge!-- замѣтила уже серьезно Любовь Гавриловна, отталкивая Ревкова и оправляя платье.-- Это, вѣрно, Николай Петровичъ. Вы знаете, онъ шалостей не любитъ.
Ревковъ поспѣшно пересѣлъ на стулъ.
Портьера раздвинулась, и на порогѣ появился хозяинъ дома.
Нельзя сказать, чтобы Николай Петровичъ былъ баловнемъ природы въ томъ, что касается внѣшнихъ прелестей. Невѣроятно длинное туловище оканчивалось черезъ-чуръ короткими и кривыми ногами; большая голова имѣла форму длинной дыни; надъ узкимъ покатымъ лбомъ торчали жесткіе, сѣдые волосы, и пушистыя съ просѣдью брови повисли надъ небольшими, косыми глазами; маленькіе, щетинистые усы, словно общипанныя зубныя щетки, торчали подъ крупнымъ носомъ, который представлялъ видъ переспѣлой груши.
Оттого ли, что въ молодости Николаю Петровичу немало пришлось испытать насмѣшекъ надъ его нескладной фигурой, или оттого, что ему, чуть-ли не солдатскому сыну, пришлось съ немалымъ трудомъ дослужиться до чина полковника, но самолюбіе развилось въ немъ до невѣроятныхъ размѣровъ. Въ каждомъ противорѣчіи онъ видѣлъ явную обиду себѣ, въ каждомъ сослуживцѣ тайнаго врага. При малѣйшемъ возраженіи подчиненныхъ онъ хорохорился, кричалъ, выходилъ изъ себя. На службѣ его или ненавидѣли, или же подсмѣивались надъ нимъ. Болѣе же ловкіе примѣнились къ нему и водили его за носъ.
Дома онъ держалъ себя такъ же, какъ въ канцеляріи: кричалъ на слугъ, на жену, на дочь. Сначала Любовь Гавриловна замирала отъ страха, когда супругъ кричалъ и топалъ ногами, но скоро раскусила его и спокойно выносила семейную бурю, во-время разглаживая грозныя морщины. Повидимому, уступая ему во всемъ, она всегда ставила на своемъ. Впрочемъ, самъ Николай Петровичъ, несмотря на ослѣпленіе относительно своего всемогущества, втайнѣ сознавалъ, что дома не онъ глава, и что хотя ему будто и уступаютъ, однако требованія его исполняютъ совсѣмъ не такъ, какъ онъ желаетъ. Это сознаніе было, разумѣется, нѣсколько оскорбительно для его самолюбія, и нерѣдко пытался онъ энергически возстать противъ неуваженія къ его требованіямъ, но -- увы!-- Николай Петровичъ былъ слабъ! Не могъ онъ горячиться и приказывать, когда нѣжная, мягкая ручка гладила его по жесткой, небритой щекѣ, а бархатный голосокъ шепталъ ему на ухо:
-- Дружинька все сердится на свою бѣдную, маленькую женку! Зачѣмъ онъ все сердится? Она такъ его любитъ!
Николай Петровичъ пытался-было фыркнуть и отвернуться, но головка еще крѣпче прижималась въ его плечу, и надо было имѣть каменное сердце, чтобы не взглянуть на хорошенькое личико! Николай же Петровичъ далеко не былъ камнемъ. Онъ поворачивался и -- побѣда оставалась не за нимъ.
Зная, что его всегда ожидаетъ пораженіе, Николай Петровичъ успокоивалъ себя мыслю, что никто не могъ бы устоять противъ Любови Гавриловны. Онъ гордился женой. Ему лестно было, что Любовь Гавриловна славилась, какъ любезная хозяйка, и что, такъ-сказать, цвѣтъ общества бывалъ у него въ домѣ. Правда, иногда посылалъ онъ этотъ цвѣтъ ко всѣмъ чертямъ. Двадцатью годами старше своей супруги, онъ ревновалъ ее во всѣмъ и въ продолженіи двадцати-трехлѣтней супружеской жизни, скрѣпя сердце, переносилъ, что вокругъ нея увивалось все блестящее мужское общество. Но Любови Гавриловнѣ удалось увѣрить его, что это необходимо для его службы. Николай Петровичъ волей-неволей долженъ былъ соглашаться съ ея доводами. Ему, дѣйствительно, везло по службѣ такъ, какъ никому, и онъ не могъ не сознавать, что везетъ ему, благодаря любезности Любови Гавриловны.
Николай Петровичъ былъ не въ духѣ. Громко скрипя сапогами, вошелъ онъ въ гостиную, подалъ два пальца Лысухину, небрежно кивнулъ головой Ревкову -- онъ не любилъ артистовъ -- и грузно опустился на кресло около голубой кушетки, исподобья поглядывая вокругъ.
-- Гдѣ Надя?-- отрывисто спросилъ онъ.
-- Въ своей комнатѣ,-- возразила Любовь Гавриловна.
-- Въ своей!-- пробурчалъ онъ.-- Что она, въ затворницы, что-ли, записалась?
Любовь Гавриловна молчала.
-- Говорилъ я, чтобы она при тебѣ находилась! Сидѣла бы съ рукодѣльемъ, гостей бы занимала. Такъ нѣтъ же! Никогда такъ не сдѣлаетъ, какъ ей приказываетъ отецъ! Мой приказъ для нея будто объ стѣну горохъ! Я эту дурь ей изъ головы-то выбью!
Николай Петровичъ все болѣе и болѣе возвышалъ голосъ, и послѣдній переходилъ уже въ крикъ, пока легкій толчокъ маленькой ножки по рукаву его и едва замѣтное движеніе глазъ въ сторону гостей заставили его остановиться. Николай Петровичъ крякнулъ, насупилъ брови и замолчалъ.
-- Ты сегодня не въ духѣ?-- мягко замѣтила Любовь Гавриловна.
-- Не въ духѣ!-- сердито повторилъ Николай Петровичъ.-- Будешь тутъ же въ духѣ, когда хлопотъ полонъ ротъ, а награды никакой!
Онъ всталъ и проскрипѣлъ по комнатѣ.
-- Знаете ли вы Долбина?-- обратился онъ вдругъ въ Лысухину, останавливаясь передъ нимъ.
-- Какъ не знать, знаю. Онъ на-дняхь вернулся изъ командировки.
-- Какого вы о немъ мнѣнія?
-- Я его недостаточно близко знаю, Николай Петровичъ. Ничего въ немъ, кажется, особеннаго нѣтъ... а впрочемъ, говорятъ, человѣкъ хорошій.
Николай Петровичъ фыркнулъ и зашагалъ по комнатѣ.
-- Хорошій!-- повторилъ онъ, останавливаясь снова передъ Лысухинымъ.-- А а вамъ скажу, сударь мой, что ничего въ немъ хорошаго нѣтъ! Знаемъ мы его! Однокашники были! Бездѣльничалъ только, все другіе за него дѣлали! Чужими руками жаръ загребалъ -- и хорошо дѣлалъ! Вотъ теперь въ генералы произвели, и въ Петербургъ перевели! Другіе изъ кожи лѣзутъ, работаютъ, трудятся, а ничего имъ, кромѣ непріятностей, нѣтъ! И по-дѣл о мъ! Дураки они, что думаютъ честной службой добиться награды!
Сапоги Николая Петровича все болѣе и болѣе сердито скрипѣли по ковру. Ему никто не возражалъ. Лысухинъ перелистывалъ альбомы. Ревковъ, съ добродушной улыбкой раскачиваясь на стулѣ, вертѣлъ въ рукахъ рѣзальный костяной ножикъ. По временамъ, забавно приподнявъ брови, онъ взглядывалъ на Любовь Гавриловну, Она съ печальнымъ выраженіемъ на лицѣ слѣдила за мужемъ, не упуская изъ вида Лысухина. Раза два она тихо кашлянула, какъ-бы желая обратить его вниманіе, но онъ углубился въ разсматриваніе альбомовъ и не оборачивался. Общее молчаніе раздражительно дѣйствовало на Николая Петровича. Онъ остановился и подозрительно взглянулъ на жену и Лысухина. Взглядъ его злобно устремился на улыбающагося Ревкова. Тотъ пересталъ раскачиваться и, полуоткрывъ ротъ, вопросительно смотрѣлъ на него.
-- Вы все поете?-- грозно спросилъ его Николай Петровичъ.
-- Пою-съ,-- отвѣчалъ смущенно Ревковъ.
-- Полезное занятіе!-- нечего сказать!-- А много-ли за него денегъ получаете?
-- Да я еще учусь,-- добродушно замѣтилъ Ревковъ.
-- Учитесь? Стары, батюшка, для ученья! Служить пора-бы, вотъ что! Щебетанья-то эти бабамъ оставили-бы! Это по ихъ части!
При словѣ "баба", Любовь Гавриловна поморщилась. Она не любила простонародныхъ выраженій.
Николай Петровичъ хотѣлъ-было снова обратиться къ Ревкову, но въ это время за портьерой послышался шорохъ, и въ комнату вошла высокая, стройная дѣвушка. Николай Петровичъ обернулся къ ней.
-- А, вотъ и ты наконецъ! Гдѣ ты была?
-- Надичка, пойди сюда!-- прощебетала Любовь Гавриловна.
При видѣ дѣвушки, чрезвычайная нѣжность разлилась по лицу ея. Надя будто не слыхала словъ матери. Она спокойно глядѣла усталыми глазами на отца и также спокойно проговорила:
-- Я была въ своей комнатѣ.
Николай Петровичъ сдѣлалъ движеніе, но легкій кашель Любови Гавриловны остановилъ его. Надя подождала, что онъ скажетъ, затѣмъ медленно, лѣнивой походкой прошла мимо него къ кушеткѣ и, отвѣтивъ простымъ наклоненіемъ головы на церемонный поклонъ Лысухина, сѣла на стулъ возлѣ матери.
-- Къ вамъ изъ канцеляріи пришелъ писарь, папенька; онъ ждетъ въ кабинетѣ,-- проговорила она, мелькомъ взглядывая на него.
Николай Петровичъ проворчалъ что-то сквозь зубы и вышелъ изъ комнаты.
-- Ты такая блѣдненькая сегодня, моя дѣвочка,-- заговорила Любовь Гавриловна, беря дочь за подбородокъ и взглядывая ей въ глаза, какъ малому, ребенку.-- Здоровы-ли вы, сударыня?
-- Я здорова, maman,-- отвѣчала Надя, тихо отводя руку матери.
-- Вотъ ея постоянный отвѣтъ!-- жалобно обратилась Любовь Гавриловна къ Лысухину.-- "Здорова, maman", а сама блѣдненькая какъ подснѣжникъ. Цвѣточекъ ты мой нѣжненькій, слабенькій, хиленькій, что мнѣ съ тобой дѣлать! И дѣтко же она у меня! Непослушная, неблагоразумная, капризница!... У, нехорошая, злая дѣвочка!
Любовь Гавриловна снова взяла дочь за подбородокъ и, приблизивъ лицо свое къ лицу Нади, кокетливо покачала головой. Слабый румянецъ показался на блѣдныхъ щекахъ дѣвушки и маленькая складочка легла между темными тонкими бровями. Она нетерпѣливо пожала плечами и обернулась въ Ревкову.
-- Я кажется не поздоровалась съ вами,-- проговорила она, протягивая ему руку.
-- Нѣтъ, Надежда Николаевна, даже и взглянуть не удостоили,-- заторопился обрадованный Ревковъ, поспѣшно схвативъ маленькую узкую руку и крѣпко сжимая ее толстыми неуклюжими пальцами.
-- Я слышала, какъ вы пѣли. Какъ идутъ ваши уроки?
-- Прекрасно! безподобно! Вы не можете себѣ представить въ какомъ восторгѣ Стефанини! Хотите, я спою вамъ арію изъ Эрнани?
Не дожидаясь отвѣта, Ревковъ бросился-было къ пьянино, но Лысухинъ остановилъ его.
-- Пора и честь знать, Ревковъ!-- сказалъ онъ рѣзко.-- У Любовь Гавриловны голова болитъ, и вотъ ужъ битыхъ три часа, какъ мы ее утомляемъ болтовней и музыкой.
-- Вы позволите пріѣхать вечеромъ,-- продолжалъ онъ, подходя къ Любовь Гавриловнѣ и почтительно пожимая ей руку.
-- Разумѣется! что за вопросъ? Vous êtes toujours le bienvenu! И вы тоже, молодой пѣвецъ.
Ревковъ осклабился.
-- И пѣть можно будетъ?-- спросилъ онъ нерѣшительно.
-- Можно, можно!
-- Вы будете аккомпанировать, Надежда Николаевна?
-- Буду,-- ласково возразила Надя.
Ревковъ изо всей силы сжалъ ей руку, такъ что она поморщилась отъ боли. Лысухинъ, отвѣсивъ ей сухой поклонъ, направился къ двери, но на порогѣ онъ вдругъ обернулся и снова подошелъ къ кушеткѣ.
-- Вѣдь я совсѣмъ забылъ сказать вамъ новость, Любовь Гавриловна.
-- Какую новость?
-- У васъ сегодня вечеромъ новый гость будетъ.
-- Новый гость? Кто же это?
-- Отгадайте!
Любовь Гавриловна граціозно пожала плечами въ знакъ своего недоумѣнія.
-- Алексѣй Васильевичъ Вильдъ.
-- Что вы говорите! Вильдъ? Онъ здѣсь? давно-ли?
-- Онъ пріѣхалъ вчера.
-- И надолго?
-- Кажется, на всю зиму. Остановился онъ въ гостинницѣ "Парижъ", тамъ же, гдѣ и я живу...
-- На всю зиму, перебила его Любовь Гавриловна.-- Ахъ, какъ я рада! Онъ оживитъ вашъ маленькій кружокъ. Онъ такъ иного читалъ, думалъ, видѣлъ и такъ много пережилъ... Il а tant souffert, le pauvre homme!
Любовь Гавриловна вздохнула, слегка закатывая глаза кверху.
Лысухинъ насмѣшливо пожалъ плечами.
-- Странное дѣло,-- процѣдилъ онъ сквозь зубы.
-- Что, что такое?
-- Да не понимаю я, отчего всѣ барыни жалѣютъ его? Какое-такое несчастье онъ испыталъ?
-- Вотъ мужчины, всѣ они такъ разсуждаютъ! Какъ же вы этого не понимаете? Эта внезапная смерть жены! Подумайте, какъ онъ ее любилъ! Просто удивительно!-- Скажите, онъ все еще тоскуетъ по своей Соничкѣ?
-- Не знаю, Любовь Гавриловна; мы съ нимъ объ этомъ не говорили. Да пора и утѣшиться. Четыре года слишкомъ прошло съ ея смерти.
-- Неужели ужъ четыре года?-- произнесла она задумчиво.-- Она не стоила его любви. Это было пустенькое, капризное созданіе, и не умѣла она отвѣчать на его преданную любовь.
-- Удивительный талантъ у этого человѣка -- возбуждать сочувствіе дамъ,-- началъ Лысухинъ послѣ минутнаго молчанія.-- Кромѣ шутокъ, Любовь Гавриловна, это такъ. Я не спорю -- онъ человѣкъ образованный... Мы съ нимъ большіе пріятели, и я ничего не имѣю противъ него; но досадно же, право, почему дамы такъ сочувствуютъ ему?-- Да вотъ, къ примѣру,-- обернулся онъ вдругъ къ Надѣ,-- я увѣренъ, что онъ понравится даже Надеждѣ Николаевнѣ.
Надя покраснѣла.
-- Отчего вы это думаете?-- спросила она.
-- Онъ серьёзный человѣкъ,-- развязно возразилъ онъ,-- а вы серьёзныхъ подай любите. Сколько книгъ онъ перечиталъ, все о книжкахъ говоритъ, не то что нашъ брать.
Надя молчала.
-- Что онъ такое говорить, моя птичка?-- живо заговорила Любовь Гавриловна, притягивая Надю за руку въ себѣ.-- Какъ онъ смѣетъ называть тебя педанткой!
-- Любовь Гавриловна, помилуйте, развѣ я такъ назвалъ Надежду Николаевну?
-- Ужъ знаемъ, знаемъ, поздно теперь увертываться! Не смѣйте обижать мою дѣвочку, слышите! а не то я васъ!
И Любовь Гавриловна, нѣжно обнявъ Надю, какъ-бы охраняя ее отъ всякой обиды, кокетливо погрозила ему пальчикомъ.
-- Надежда Николаевна, будьте судьей.
Надѣ удалось наконецъ освободиться изъ объятій Любовь Гавриловны. Горячій румянецъ вспыхнулъ на минуту на ея щекахъ и темные глаза загорѣлись.
-- Я не понимаю,-- произнесла она сдержанно,-- почему maman вздумалось защищать меня. Въ вашихъ словакъ я не замѣтила посторонней мысли.
-- Повѣрьте, Надежда Николаевна, ея и не было...
Надя равнодушно пожала плечами.
-- Вотъ вамъ и наказаніе! полнѣйшее равнодушіе!-- вскрикнула съ восторгомъ Любось Гавриловна.-- Такъ, именно такъ поступаютъ женщины съ тактомъ. Ай да моя дѣвочка!
Никто не отвѣчалъ ей. Лысухинъ нервно кусалъ губы. Онъ алился на себя, на Любовь Гавриловну, на всѣхъ.
-- Ну, что-жъ это такое?-- заговорилъ соскучившійся Ревковъ.-- Бому теперь надо сказать: пора и честь знать! Пойдемте, Лысухинъ! Пора! Вечеромъ еще успѣете наговориться.
Лысухинъ съ недовольнымъ видомъ распростился съ Любовью Гавриловной, отвѣсилъ Надѣ еще болѣе сухой, короткій поклонъ, и вышелъ вмѣстѣ съ Ревковымъ.
-- До вечера!-- крикнула имъ вслѣдъ Любовь Гавриловна.
-- Да, да,-- отвѣчалъ радостно Ревковъ,-- я аріи привезу.
Лысухинъ ничего не отвѣчалъ.
Мать и дочь осталась однѣ. Любовь Гавриловна пристально смотрѣла на Надю. Влюбленное выраженіе исчезло, лишь только портьера опустилась вслѣдъ за гостями, и съ трудомъ сдерживаемая досада выражалась въ недобро-сжатыхъ губахъ.
-- У насъ, кажется, никого не будетъ къ обѣду,-- начала Надя, поднявъ голову и прямо взглядывая на мать.-- Позволишь ли ты мнѣ пойти обѣдать къ тётѣ?
-- Вотъ новости! съ какихъ это поръ спрашиваешь ты позволенія?-- насмѣшливо спросила Любовь Гавриловна.
-- Я стараюсь взбѣгать сценъ,-- спокойно возразила Надя.
-- Сценъ? Это еще что за выраженіе! Кажется, ты не можешь упрекнуть меня въ сценахъ. Ты знаешь, что въ домѣ не я дѣлаю сцены...
-- Я не говорю, что ты дѣлаешь сцены. Я спросила позволенія у тебя, чтобы избѣгнуть лишней сцены съ пап а.
-- Такъ спрашивай позволенія у него, а не у меня! Ты знаешь, въ ваши отношенія я не вмѣшиваюсь.
Надя встала.
-- Постой; мнѣ надо поговорить съ тобой.
Голосъ Любови Гавриловны звучалъ все холоднѣе и холоднѣе.
Надя вопросительно взглянула на мать.
-- Какъ тебѣ нравится Лысухинъ?
-- Къ чему этотъ вопросъ, maman?
-- Онъ просилъ меня поговорить съ тобой.
-- То-есть, онъ черезъ тебя дѣлаетъ мнѣ предложеніе?
Любовь Гавриловна утвердительно кивнула головой.
-- Что-жъ ты ему отвѣчала?
-- Я обѣщала поговорить егь тобой; онъ настаивалъ на этомъ. Но вѣдь я знаю, мои слова не будутъ имѣлъ вѣса, такъ какъ, несмотря на мою ласку, ты отдаляешься отъ меня, какъ чертъ отъ ладона.
Въ минуту крайняго раздраженія Любовь Гавриловна позволяла себѣ иногда выражаться рѣзко,-- разумѣется, только въ присутствіе домашнихъ.
-- Ты знаешь,-- продолжала она сдержаннѣе, съ разстановкой,-- что отецъ твой желаетъ этого брака. У Лысухина прекрасныя связи; онъ единственный сынъ богатаго отца; передъ нимъ блестящая карьера; однимъ словомъ, это очень приличная партія. Наконецъ, онъ умница, способный такой; каждая дѣвушка была бы счастлива быть его женой.
Любовь Гавриловна заранѣе знала отвѣтъ, и потому не задумывалась расхваливать Лысухина.
-- Ну-съ,-- прибавила она игриво,-- какой же будетъ вашъ отвѣть, mademoiselle?
-- Вѣдь ты и Лысухинъ знали его заранѣе, къ чему же тогда это попытка? Лысухину я, кажется, ясно показываю, что онъ мнѣ положительно не нравится; или это ему все равно, и онъ все-таки надѣется добиться своего? Плохо же онъ знаетъ меня!... Но, maman, вѣдь я ужъ сказала, что предоставляю тебѣ полное право отказывать всѣмъ претендентамъ на мою руку, всѣмъ безъ исключенія!
Блѣдное личико Нади слабо вспыхнуло во время этой рѣчи и усталые глаза оживились и заблестѣли. Любовь Гавриловна съ забавнымъ изумленіемъ смотрѣла на дочь.
-- Всѣмъ безъ исключенія! Ты съ ума сошла? Или ты въ старыя дѣвки записалась.
Она весело разсмѣялась. Надя сдвинула брови.
-- Очень можетъ быть, что я не выйду замужъ. Во всякомъ случаѣ, не выйду ни за кого изъ тѣхъ, кто теперь бываетъ у насъ.
-- Скажите, пожалуйста, какія претензіи! Ты находишь, что люди, окружающіе и уважающіе твою мать, недостойны тебя! Ты ждешь героя, который съ луны спустится, чтобы овладѣть тобой!
-- Я никого и ничего ни жду, къ чему всѣ эти насмѣшки, maman?
-- Что-жъ ты намѣрена дѣлать, если ты замужъ выходить не хочешь?
-- Это мое дѣло и касается только одной меня.
-- Будто только одной тебя? Не забудь, что у тебя лично нѣтъ ни гроша! Жить на свои средства, слѣдовательно, ты не можешь!
-- Я это знаю, и на средства папа не разсчитываю.
-- Значить, ты думаешь прожить работой?
Любовь Гавриловна снова разсмѣялась.
-- Я и не подозрѣвала, что въ двадцать лѣтъ ты еще такой ребенокъ!... Послушай, Надя, сегодня я рѣшилась говоритъ съ тобой. Предупреждаю тебя разъ навсегда, что если тебѣ до сихъ поръ было трудно ладить съ отцомъ, то когда онъ окончательно убѣдится, что ты отказываешься отъ замужства, ладить съ нимъ будетъ еще труднѣе; и я должна сказать, что вполнѣ пойму его, такъ какъ имѣть въ домѣ старую дѣву не представляетъ никакой пріятности!
Любовь Гавриловна на минуту остановилась.
-- Я принуждена говорить рѣзко,-- продолжала она, и снова легкая улыбка озарила ея лицо.-- Не пеняй на меня, а лучше подумай хорошенько о томъ, что я тебѣ сказала. Вѣдь ты одна у меня дочка, и счастье твое дороже мнѣ своего. Неблагодарная ты у меня дѣвочка, не понимаешь ты, какъ я люблю тебя! Впрочемъ, тебя я не упрекаю; ты не виновата, что такая холодная и флегматичная. Право, я понять не могу, въ кого ты уродилась, Надя?
Надя молчала. Она стояла, опустивъ голову и опираясь рукой на столъ; горькая усмѣшка мелькнула у нея на губахъ при послѣднихъ словахъ матери. Любовь Гавриловна не замѣтила усмѣшки; она увлеклась предметомъ.
-- Нѣтъ, это положительно непонятно -- въ кого ты уродилась, повторила она задумчиво, откидывая голову на спинку кушетки.-- У Николая Петровича тяжелый характеръ, но онъ привязчивый. Про себя не стану говорить! Ты меня не понимаешь и никогда не поймешь! Мы -- натуры слишкомъ различныя. Въ тебѣ нѣтъ ни малѣйшей мягкости, нѣжности... За тебя я, впрочемъ, рада... Такая холодная, какъ ты, не будетъ разочаровываться ни въ комъ, и....
-- Maman, я пойду теперь къ тетѣ,-- перебила ее Надя, и, не дожидаясь отвѣта, направилась къ двери.
Любовь Гавриловна съ трудомъ сдержала рѣзкое словечко, готовое сорваться съ языка. Недобрымъ взглядомъ проводила она дочь.
-- Странная дѣвочка!-- прошептала она, когда Надя исчезла за портьерой:-- порой мнѣ кажется, что она просто глупа.