Родилась Васюта въ Крыму, въ маленькой степной деревушкѣ, въ трехъ верстахъ отъ моря. Мамки, няньки за ней не ухаживали, хотя она была помѣщичья дочка. Съ малолѣтства ее предоставляли самой себѣ, не притѣсняли, не бранили, давали полную свободу во всемъ. Расшибется она -- ни оханій, ни аханій она не услышитъ. Обмоютъ ее, переодѣнутъ, сунутъ въ руки леденецъ и -- дѣло съ концомъ; послѣ того -- реви хоть цѣлый день: никто не запрещалъ, но и вниманія особеннаго на это не обращалось. Васюта, впрочемъ, не была плаксой. Капризничать ей ни съ кѣмъ не приходилось. Приставили въ ней, правда, няньку-старуху, но приставили только для вида. Безпрерывно отрывали эту старуху отъ возложенныхъ на нее формальныхъ обязанностей разными побочными занятіями: то варенье варить, то настойку какую-нибудь дѣлать, то за другими ребятишками присмотрѣть, и Васюта оставалась большею частью одна. Не успѣла она научиться стоять и, переваливаясь съ боку на бокъ, передвигать слабенькими ноженками, какъ уже пошла лазить повсюду: то на стулъ вскарабкается, то на столъ, то на окнѣ умостится... "Упадешь, Васюта!" кричитъ ей изъ сосѣдней комнаты нянька, и часто не успѣетъ это вымолвить, какъ ужъ Васюта летитъ на полъ. "Вишь ты, вострая! ворчитъ старуха, прикладывая мѣдный пятакъ къ ушибленному мѣсту.-- Ужо безъ головы останешься!"... Но тотчасъ-же вслѣдъ за этимъ предостереженіемъ, подчасъ еще съ влажными отъ слезъ глазенками, Васюта опять карабкается на что-нибудь или кубаремъ скатывается съ крыльца. И все это ей съ рукъ сходило. Синяки и шишки свидѣтельствовали, правда, о совершаемыхъ ею подвигахъ, но члены оставались цѣлы, и росла она себѣ вольно, привольно, какъ молодое деревцо въ лѣсу. Солнце-ли припечетъ, дождь-ли польетъ -- все нипочемъ. Когда-же она научилась бѣгать, то лишь только вскочитъ съ постели, не успѣетъ нянька умыть ее, не успѣетъ напоить чаемъ, какъ уже въ домѣ и слѣдъ ея простылъ. Даже зимой, въ ненастную погоду, лишь только небо немного прояснѣетъ, Васюра уже летитъ на улицу плескаться въ лужахъ съ татарчатами. Снявъ башмаки и чулки, поднявъ юбчонку выше колѣнъ, пробирается она босоножкой по грязи, и возвращается домой довольная, но мокрая, какъ щенокъ.
Отца эта полная неблаговоспитанность дочки подчасъ смущала.
-- Милочка, говорилъ онъ мягко женѣ,-- намъ-бы, право, взять кого-нибудь для Васюты. Она у насъ совсѣмъ одичаетъ.
-- Пустяки! возражала беззаботно Людмила Павловна,-- не одичаетъ! Я такая-же была въ ея годы, а чѣмъ-же я дурная?
Филиппа Антоновича возраженіе это совершенно успокоивало. Въ его глазахъ она не только была не дурная, но безспорно лучшая въ свѣтѣ женщина.
-- Вотъ, фрукты продадимъ, и можно будетъ взять гувернантку, прибавляла иногда Людмила Павловна.
Но фрукты продавались, деньги куда-то исчезали, а Васюта продолжала рости, какъ степной жеребенокъ, не зная, не вѣдая стѣсненій.