"Un des plus sûrs moyens de ne rien taire, est de toujours craindre de mal faire".
Weiss.
Біографическій очеркъ.
I. Дѣтство. Пребываніе въ народной школѣ. Учитель. Главное училище въ Тарновѣ. Гимназія. Первые годы жизни въ Тарновѣ. Переѣздъ въ Краковъ. Кружокъ Андрея Бродзинскаго. Смерть отца. Жизнь у мачехи; первыя стихотворныя попытки. Лѣто въ Войничѣ. Увлеченіе Геснеромъ; первая любовь. Вторичное вступленіе въ Тарновскую гимназію. Запрещенныя книги. Сближеніе съ учителями Шмитомъ и Парчевскимъ. Друзья. Литературные успѣхи. Письмо къ Альбертранди. Гимнъ. Поступленіе въ университетъ и вступленіе въ ряды войскъ. II. Дружба съ Реклевскимъ и жизнь въ Краковѣ. Модлинъ. Походы, плѣнъ, отставка и переѣздъ въ Варшаву. III. Служба въ Варшавѣ. Первые литературные успѣхи. Участіе въ масонской ложѣ. Сотрудничество въ "Pam. Warsz." Сближеніе съ профессорскимъ кругомъ. "Rozprawa о kłassyczności". Педагогическая дѣятельность. 1-е два тома произведеній Бродзинскаго. Отношеніе критики. Положеніе Бродзинскаго въ средѣ романтиковъ и классиковъ. Профессорская дѣятельность. Редактированіе "Pam. Warsz." Путешествіе за границу. Женитьба. Участіе въ революціи 1830--1831 года. IV. Послѣдніе годы жизни Бродзинскаго. Заключеніе.
Біографія Бродзинскаго не богата внѣшними событіями. Въ силу особеннаго склада своего ума и характера Бродзинскій былъ мало расположенъ къ широкой общественной дѣятельности, полной всевозможныхъ треволненій, или къ блестящей карьерѣ политическаго дѣятеля.
Скромный кабинетный труженикъ, онъ провелъ большую часть жизни за своимъ рабочимъ столомъ, и только крайняя необходимость заставляла его покидать насиженное мѣсто. Всю молодость свою Бродзинскій провелъ въ Галиціи, и только событія 1809-- 1814 годовъ толкнули его въ омутъ военныхъ приключеній, заставили скитаться по разнымъ краямъ; съ 1814 года онъ навсегда поселился въ Варшавѣ, откуда выѣзжалъ только ради поправленія своего разстроеннаго здоровья.
Мы считаемъ поэтому излишнимъ подробно останавливаться на внѣшнихъ событіяхъ жизни К. Бродзинскаго и, такъ-какъ и во внутренней жизни этого писателя мы не замѣчаемъ никакихъ рѣзкихъ, замѣтныхъ переходовъ, напротивъ -- видимъ рѣдкое спокойствіе духовныхъ силъ, уже въ молодости пришедшихъ въ полное равновѣсіе, то и не считаемъ удобнымъ излагать, согласно принятому обычаю, литературную и научную дѣятельность К. Бродзинскаго непосредственно въ связи съ исторіей его жизни. Мы прямо сообщимъ біографію Бродзинскаго и затѣмъ перейдемъ къ разсмотрѣнію его литературной дѣятельности, что и доставитъ намъ весь необходимый матерьялъ для характеристики личности Бродзинскаго, какъ человѣка, поэта и ученаго.
------
Казимиръ Бродзинскій родился 8-го марта 1791 года въ западной Галиціи въ селѣ Королевкѣ Бохненскаго уѣзда, живописно раскинувшемся въ гористой мѣстности, вдоль притока Ушвицы, вытекающаго изъ-подъ руинъ Висницкаго замка. Къ селу примыкаютъ два приселка -- Циховка и Муховка, и въ первомъ-то изъ нихъ и находилась помѣщичья усадьба Бродзинскихъ {Słownik Geograficzny Królewstwa Polskiego. Kraków, t. IV. Изъ этого же словаря мы узнаемъ, что довольно густо населенная Королевка -- древнее поселеніе, к ея костёлъ построенъ еще при Сигизмундѣ Августѣ въ 1569 году.}. Отецъ Бродзинскаго былъ первоначально комиссаромъ (уполномоченнымъ) старосты Фридриха Мошинскаго въ Литинскомъ уѣздѣ, а впослѣдствіи довольно крупнымъ помѣщикомъ, владѣвшимъ большимъ имѣніемъ, въ составъ котораго входила и Королевна. Такимъ образомъ онъ, повидимому, былъ дворянинъ, выслужившійся изъ чиновниковъ; впослѣдствіи же, какъ извѣстно, благородство происхожденія Бродзинскаго находилось подъ сомнѣніемъ {Въ бумагахъ Бродзинскаго документовъ о его дворянствѣ не сохранилось; по крайней мѣрѣ въ свози университетской автобіографіи (Opis biegu życia professorów i naucz. szk. publ. w Królew. Polsk.) онъ говоритъ: "Dowodów szlachetstwa nie mam innych nad ten, że po zgonie ojca zostawałem pod opieką. Forum nobilium w Tarnowie". Вѣроятно, по недостатку документовъ Бродзинскій долгое время встрѣчалъ затрудненія и по утвержденію въ наслѣдствѣ (ibid.).}. Его родная мать Франциска, урожденная Радзиковская, умерла въ 1794 году, когда Казимиру было всего три года; отецъ вскорѣ затѣмъ женился во второй разъ, и бѣдному мальчику пришлось испытать всю горечь положенія сироты, преслѣдуемаго невѣжественной, жестокой мачехой.
Тяжкія испытанія ранняго дѣтства наложили на всю жизнь Казимира Бродзинскаго особенную складку болѣзненной грусти и меланхоліи въ его характерѣ.
Это меланхолическое, грустное настроеніе характеризуетъ и его первыя поэтическія начинанія и объясняется исключительно грустными впечатлѣніями дѣтства, а не литературной манерой, считавшей меланхолію очень важнымъ условіемъ успѣха по литературнымъ понятіямъ начала этого вѣка.
Грусть была у Бродзинскаго вполнѣ искреннимъ настроеніемъ, а не подражательностью, какъ напр. у Карамзина и у другихъ писателей сентиментальнаго и сентиментально-романтическаго направленія
Тоска по матери, которой Казимиръ Бродзинскій и не могъ помнить, подсказала ему такія произведенія, какъ напр. "Элегія къ тѣни матери" (1805); она-же создала въ болѣзненно-развитомъ воображеніи мальчика какой-то полу-фантастическій образъ неземного существа, ангела-хранителя, къ которому онъ не разъ обращался со слезами на глазахъ въ своихъ горячихъ дѣтскихъ молитвахъ. Даже въ болѣе позднемъ возрастѣ воспоминанія о матери, такъ преждевременно утраченной, приводили его въ неподдѣльное волненіе и вызывали чувства глубокой горести и отчаянія.
Вотъ какъ говоритъ объ этомъ самъ Бродзинскій въ своихъ "Воспоминаніяхъ о молодости" {Приводимый отрывокъ напечатанъ также у Ходзька: " Wzmianka о życiu", 5--14 стр, и у Крашевскаго: "Słówko о Kazim. Brodzińskim ", "Atheneum" 1844 г., 28--35 стр. Дмоховскій приводитъ его въ сокращеніи ("Bibl. Warn." 1870. t. III).}: "Матери своей я совсѣмъ не помню: мнѣ было 5 лѣтъ, когда она умерла {Поэтъ ошибся: ему было тогда только три года; мать умерла какъ разъ въ день своихъ именинъ 9-го марта 1794 года, а не 1796 года. Объ этомъ чит. Hordyński "Lata szkolne К. Brodzińskiego". "Kwart. Histor. 1888 г." стр. 1.}. Единственная сцена которую я помню съ дѣтства, -- похороны матери. Я помню, какъ будто это случилось вчера, все до мелочей: ея фигуру въ гробу, ея одѣяніе, катафалкъ, на которомъ она покоилась, пѣніе нищихъ надъ ея тѣломъ въ теченіи двухъ дней; помню также замѣчаніе ксендза-пробоща, который сказалъ намъ тогда: "Дѣти! будетъ васъ бить мачеха".
"Позднѣе слуги и деревенскія бабы разсказывали мнѣ много о добротѣ моей матери; я очень любилъ ихъ разсказы и имъ исключительно обязанъ тою привязанностью къ матери, которая живетъ въ моемъ сердцѣ до сего дня.
"Въ самыя грустныя минуты моей молодости я всегда обращался къ ней съ молитвой, какъ къ своему патрону: образъ усопшей на вѣки сохранился у меня въ памяти и всегда вызываетъ у меня чувства искренней грусти и почтенія.
"Я видѣлъ ее одинъ разъ во снѣ, и этотъ сонъ надолго оставилъ во мнѣ живыя воспоминанія.
"Мнѣ казалось, что я былъ въ какомъ-то большомъ костёлѣ, и она стояла на хорахъ въ томъ самомъ уборѣ, въ какомъ была положена въ гробъ, среди толпы подобныхъ ей блѣдныхъ женъ, стояла тамъ и манила меня рукою.
"Я вдругъ очутился на хорахъ, она сжала меня въ своихъ объятіяхъ, и душа моя исполнилась какого-то невыразимаго блаженства,-- какъ вдругъ раздался изъ алтаря сильный голосъ:
"Requiescat in pace!".
Онъ прервалъ мой сонъ, но еще долго потомъ звучалъ этотъ голосъ въ моихъ ушахъ.
"Въ очень юномъ возрастѣ я написалъ элегію "къ тѣни матери", но теперь ея совершенно не припомню. Знаю, что писалъ ее плача, ночью, на окнѣ при блѣдномъ свѣтѣ мѣсяца. Братъ мой Андрей очень часто потомъ хвалилъ это первое мое произведеніе.
"Не знаю, чувствовалъ-ли кто -- нибудь даже изъ числа тѣхъ, кто извѣдалъ самую горячую материнскую любовь, чувствовалъ-ли онъ сильнѣе, чѣмъ а, что такое мать!
"Имя матери было для меня съ дѣтскихъ лѣтъ самымъ святымъ и дорогимъ именемъ. Я не могъ подавить въ себѣ этихъ чувствъ, когда былъ свидѣтелемъ выраженія нѣжныхъ материнскихъ ласкъ и попеченій по отношенію къ моимъ товарищамъ. Не только къ матерямъ, но даже и къ товарищамъ, которыхъ я видѣлъ возлѣ ихъ матерей, я проникался какимъ-то страннымъ чувствомъ уваженія. Я почиталъ дѣтей, у которыхъ были матери, хотя бы они были бѣднѣе даже меня, какими-то высшими существами, созданными самой природой для счастья. Я ихъ любилъ главнымъ образомъ потому, что любилъ ихъ матерей.
"Сколько затаенныхъ, никому невѣдомыхъ слёзъ пролилъ я изъ-за поцѣлуевъ матери своему ребенку; быть можетъ, это было дѣтское экзальтированное чувство, но его пойметъ каждый, кто не зналъ съ ранняго дѣтства материнскихъ объятій.
"Я постоянно стремился къ нимъ и былъ убѣжденъ въ душѣ, что заслуживаю чьей-то любви, но до позднихъ лѣтъ не зналъ ея. Не знать матери, которая одна только и можетъ дать воспитаніе сердца, не имѣть существа, съ которымъ можно бы было подѣлиться всѣми дѣтскими горестями и радостями, всѣми своими впечатлѣніями -- это величайшее несчастье, это создаетъ какую-то особенную замкнутость въ самомъ себѣ, вызываетъ робость въ отношеніи къ людямъ, невниманіе къ собственному поведенію, къ хорошимъ и дурнымъ привычкамъ и т. д. И до сего дня я чувствую въ себѣ всѣ эти недостатки. И если бы сегодня встрѣтилось мнѣ такое существо, которое я могъ бы назвать своей матерью, я увѣренъ, что исповѣдался бы передъ ней, какъ дитя, во всемъ, во всемъ бы ей покорился. Въ этомъ отношеніи я до сихъ поръ не считаю себя человѣкомъ зрѣлыхъ лѣтъ Ко всякой женщинѣ, украшенной именемъ матери, я питаю отчасти чувства сыновней нѣжности и почтительности. Мнѣ кажется, что любить мать есть потребность человѣка, и кто не имѣетъ матери, тотъ ищетъ ее въ другихъ и хочетъ замѣнить себѣ такимъ образомъ неиспытанное чувство.
"Если мы знали мать, мы тоскуемъ, утративъ ее, также, какъ по родимому гнѣзду, гдѣ провели мы свою молодость; если же память не сохранила намъ ея образа, мы, удовлетворяя естественной потребности, сами создаемъ чистую, свѣтлую мечту, бредимъ о матери, какъ о небесномъ раѣ или обѣтованной землѣ ".
Въ этомъ разсказѣ поэта мы находимъ въ зародышѣ всѣ тѣ черты, которыми опредѣляются и объясняются главныя особенности характера Бродзинскаго: нервная чувствительность, доведенная на замѣчанію Крашевскаго до какой-то мистичности, тоска, сердечные порывы, религіозность, доходящая до экстаза, пугливая робость всѣми забытаго и покинутаго бѣднаго сироты,-- все это основныя черты его характера, опредѣляющія личность нашего поэта въ теченіи всей его жизни. Поэтъ вступалъ въ жизнь человѣкомъ уже надломленнымъ. Съ женственно-нѣжной душою {Бродзинскій сознается въ своихъ воспоминаніяхъ, что онъ "легче можетъ и до сихъ поръ войти въ положеніе женщинъ, чѣмъ мужчинъ" "Przegląd Naukowy " 1844 г. No 20 стр. 49.}, съ чувствомъ неестественно, болѣзненно развитымъ, съ сердцемъ, истерзаннымъ преждевременными страданіями, Бродзинскій искалъ нѣжныхъ ласкъ матеря, сочувствія, привѣта и всюду встрѣчалъ отталкивающую черствость людского эгоизма. Настроеніе людей, испытавшихъ тоже, что и Казимиръ Бродзинскій, всегда характеризуется страстными стремленіями къ тихимъ семейнымъ радостямъ, жаждою спокойствія и уютности при полномъ отвращеніи отъ всякой безпокойной общественной и политической дѣятельности. Такіе люди выходятъ обыкновенно скромными тружениками, неглубокими мыслителями, но искренне-религіозными людьми, вѣрующими въ добро и справедливость, горячо, хотя и узко, преданными интересамъ своей семьи и родины.
Мачеха не любила своего пасынка Казимира, какъ самаго хилаго и болѣзненнаго изъ всѣхъ дѣтей, оставшихся отъ перваго брака ея мужа; она часто била его, всячески обижала и гнала изъ дому. Отецъ ни во что не мѣшался: онъ былъ добрый, но крайне безхарактерный человѣкъ и въ домѣ ничего не значилъ; онъ цѣнилъ болѣе всего тишину и спокойствіе и предпочиталъ избѣгать семейныхъ передрягъ, удаляясь въ поле, гдѣ и отдыхалъ отъ семейнаго "счастья", занимаясь пѣніемъ душеспасительныхъ латинскихъ псалмовъ.
Его второй бракъ былъ дѣломъ необходимости, заключенъ былъ поспѣшно и потому не представлялъ достаточныхъ гарантій будущаго благополучія. Это была скорѣе торговая сдѣлка: немедленно по смерти первой жены Бродзинскій переѣхалъ въ сосѣднее съ Королевкой село Липинцы. Пять душъ дѣтей и большое хозяйство заставили его искать второй жены. Какъ разъ около этого же времени освободилось мѣсто священника въ Королевісѣ. Въ силу закона о патронатѣ утвержденіе зависитъ отъ помѣщика. Одинъ изъ болѣе энергичныхъ и смѣтливыхъ соискателей предложилъ старику Бродзинскому содѣйствіе въ отысканіи жены, указавъ одну убогую и миловидную "паненку" Анну Тихгаузернъ, самую бѣдную въ многочисленномъ семействѣ Тихгаузерновъ. Паненка понравилась отцу Бродзинскаго, и вотъ въ одинъ разъ было достигнуто три результата: отецъ получилъ жену, дѣти мачеху, а священникъ -- выгодный приходъ, "на чемъ больше всѣхъ и выигралъ", какъ замѣчаетъ не безъ ироніи Казимиръ Бродзинскій въ своихъ воспоминаніяхъ {Ibid. стр. 25.}.
Не безъ таланта изображаетъ намъ Казимиръ Бродзинскій типическую фигуру своей мачихи. Это была въ самомъ дѣлѣ замѣчательная особа. "Брюнетка, молодая еще, сначала скромная и покорная дѣвушка, она сразу измѣнилась въ замужествѣ, весь домъ превративши въ сущее пекло". "На нѣсколько лѣтъ она успѣла стать страшилищемъ не только для дома, но для сосѣдей и цѣлаго села". Пьянство съ самымъ необузданнымъ проявленіемъ страстей, полное отсутствіе всякой благовоспитанности при желаніи блистать своимъ дворянскимъ происхожденіемъ и обходительностью, необыкновенная болтливость, жажда наживы, стремленіе увеличить свое состояніе даже самыми нечестными способами -- вотъ черты ея характера, составлявшія по мнѣнію Казимира Бродзинскаго еще не главные ея недостатки ("lekkie jej niedoskonałości").
Эта почтенная дама въ соединеніи съ безспорной хозяйственностью и практичностью проявляла рѣдкую энергію, доказывающую огромный избытокъ полученныхъ отъ природы силъ. Не получивъ ничего въ приданое, она тѣмъ не менѣе умудрилась изъ имѣнія мужа составить отдѣльное для себя состояніе. Жажда обогащенія и отсутствіе интересовъ обратили эту сварливую женщину на поприще всевозможныхъ процессовъ: съ приходомъ, съ громадой, съ сосѣдями, всюду, гдѣ встрѣчался малѣйшій къ тому поводъ, судилась она съ неукротимой энергіей. Отъ постояннаго обращенія въ средѣ адвокатовъ и судейскихъ она сама пріобрѣла значительныя юридическія дознанія, настолько основательныя, что даже самихъ юристовъ забирала въ свои ручки...
"Когда она приходила въ ярость, а это было часто, -- повѣствуетъ Бродзинскій,-- это была настоящая фурія. Никто тогда,-- правый или виноватый, слуга или гость, дѣти или мужъ,-- никто и ни въ одномъ уголку дома не могъ считать себя въ безопасности. Она работала тогда въ одинаковой мѣрѣ какъ пинками и толчками, такъ и крикомъ. Далеко по селу разносились ея хозяйственные вопли. Ругательства, битье крестьянъ и дворовыхъ, бросаніе вещами въ отца, предусмотрительно уходившаго въ такіе моменты изъ дому, были неизбѣжными проявленіями ея чрезмѣрной энергіи. Сцены неистовства смѣнялись драматическими попытками представить себя несчастной мученицей. Тогда упаковывались вещи, и все приготовлялось къ отъѣзду съ цѣлью навсегда покинуть неблагодарный домъ; въ самомъ лучшемъ случаѣ дѣло кончалось перенесеніемъ ея постели изъ общей супружеской спальной въ другую комнату"... {Ibid. 26.}
Нечего и говорить, что такого закала личность ни передъ чѣмъ не останавливалась;-- такъ напр., когда умирающимъ Бродзинскимъ -- отцомъ было составлено завѣщаніе, эта рѣшительная женщина, недовольная содержаніемъ его, пришла въ такую ярость, что, не стѣсняясь присутствіемъ священника и другихъ постороннихъ лицъ, сдирала со стѣнъ картины и иконы и съ гнѣвомъ бросала ихъ къ постели умирающаго {Ibid. 79 стр.}.
Такова была мачеха Бродзинскаго, и въ изображеніи этой энергичной, страстной женщины, крикливой и жестокой, но настойчивой и неутомимой хозяйки, хотя неглупой, но невѣжественной, нельзя не усмотрѣть много чертъ, родственныхъ и типамъ русской жизни {Сравни М. Е. Салтыкова: "Пошехонская Старина" или Марью Алексѣевну въ извѣстномъ романѣ 60-хъ годовъ.}.
Со своими пасынками мачеха, конечно, нисколько не церемонилась. Дома они почти-что не жили. Лѣтомъ ихъ помѣщеніемъ была стодоля, зимою -- изба одного крестьянина. Когда они были больны, они лежали въ кухнѣ, и никто изъ слугъ не могъ приблизиться къ нимъ, чтобы не заразить дочери мачехи. Ухаживали за ними крестьянскія бабы, проникавшіяся жалостью къ бѣднымъ сиротамъ Старика Бродзинскаго крестьяне любили и тайно отъ мачехи приносили дѣтямъ его плоды и овощи. Съ особенной признательностью вспоминаетъ Казимиръ Бродзинскій старуху Розу, вынянчившую и его самого, и его братьевъ {"Przegl. N." 1844, No 20, 42 стр.}.
Но вообще надзора за нимъ не было, и до 11 лѣтъ Бродзинскій былъ совершенно свободенъ и могъ проводить время, гдѣ и какъ угодно. А гулять было гдѣ: кто бывалъ въ Карпатахъ, тотъ знаетъ, какіе чудные уголки встрѣчаются въ этихъ живописныхъ горахъ! Вотъ какъ описываетъ эту мѣстность самъ Бродзинскій: "Домикъ, въ которомъ жилъ мой отецъ, лежалъ въ долинѣ, окаймленной небольшой рѣчкой, выбѣгавшей изъ горъ и шумѣвшей послѣ каждаго дождя сильнымъ потокомъ, быстро несшимся среди горъ и скалъ по каменистому ложу своему. Вокругъ повсюду раскинулись на горахъ хаты, всѣ въ садахъ, представлявшія особенно красивый видъ весною. На востокъ отъ нашего дома, сейчасъ за подворьемъ и прудомъ, лежалъ большой лугъ съ криницей, заросшей кустарникомъ и травой -- пристанище птицъ и бабочекъ. За лугомъ виднѣлася водяная мельница, наполнявшая шумомъ широкую долину; за нимъ тянулись усаженныя вербами улицы, на которыхъ возились и играли крестьянскія дѣти, оживлявшія своимъ весельемъ и визгомъ пищалокъ чарующее спокойствіе мѣстности; по сторонамъ тянулись длинныя гряды горъ, подымающихся все выше и выше, такъ -- что въ ясный день вознесшіяся къ небу вершины Карпатъ, казалось, граничили съ концомъ свѣта. Дорога, идущая по хребту горъ, была вѣчно оживлена видомъ спускавшихся внизъ возовъ; за полями виднѣлся прекрасный еловый лѣсъ, теряющійся въ синей дали. Съ другой стороны двора два дуба необыкновенной величины господствовали надъ всѣмъ поселкомъ; за ними въ верстѣ разстоянія на возвышеніи виднѣлось мѣстечко Жипница со своими тремя древними костелами, куда вела дорога, усаженная вербами, а также тропинка, идущая лугомъ черезъ кладбище" {Ibid. 43 стр.}.
Чудная природа не могла не оставить сильнаго впечатлѣнія на Бродзинскомъ, что и отразилось на нѣсколькихъ поэтическихъ картинахъ въ его произведеніяхъ {Напр. въ поэмѣ "Oldyna".}.
Убѣгая отъ побоевъ и жестокости мачехи, Казимиръ Бродзштскій имѣлъ передъ собой необозримый просторъ лѣсовъ и полей, гдѣ онъ и пропадалъ по цѣлымъ днямъ, находя затѣмъ пріютъ и и кусокъ хлѣба у крестьянъ.
Знакомство съ крестьянами, столь рѣдкое въ писателяхъ того времени, не могло не оставить извѣстнаго слѣда (слабаго, впрочемъ) въ развитіи Бродзинскаго {Чит. ero "Dziedzic z Jodłowa".}, но оно не дало ему яснаго представленія о реальномъ крестьянскомъ бытѣ и его пониманія. Правда, онъ съ удовольствіемъ слушалъ простыя мужицкія рѣчи, забавы ради научился ходить за сохой, умѣлъ править лошадью, когда нужно было перевести ее на другую борозду; деревенскій гончаръ позволялъ ему иногда испытать свои знанія и ловкость въ своемъ ремеслѣ и даже размышлялъ съ мальчикомъ о томъ, что гораздо -- молъ лучше работать, трудиться съ утра до вечера, чѣмъ быть сиротой у мачехи, которая "непремѣнно выгонитъ его по смерти отца" {"Wspomnienia". Также у L, Siemieńskiego. "żywot K. B-ego". t. VIII 181 стр.}; но все это по нашему мнѣнію не могло особенно содѣйствовать развитію мальчика и его знакомству съ крестьянскимъ бытомъ. Мальчикъ радъ былъ вырваться на свободу изъ дому, а когда, проголодавшись и продрогнувши отъ холода, послѣ долгихъ скитаній по полямъ и лѣсамъ, онъ находилъ пріютъ въ крестьянской семьѣ, гдѣ обогрѣвался и съ аппетитомъ съѣдалъ радушно предложенный ему кусокъ черстваго хлѣба, онъ чувствовалъ себя вполнѣ счастливымъ, крестьяне казались ему такими хорошими, добрыми людьми, вполнѣ довольными, конечно, своимъ положеніемъ. Мысль о несчастной крестьянской долѣ, безспорно, и въ голову не приходила маленькому бѣглецу.
Бродзинскій очень любилъ посѣщать крестьянскіе праздники и былъ неизбѣжнымъ гостемъ на всѣхъ "весельяхъ", которыя и описываетъ съ любовью { "Pam. Nauk." 1844. No 21: "Wspomnienia".}. Такая обстановка пріучила его видѣть въ крестьянинѣ прежде всего человѣка, который свободно, съ удовольствіемъ подъ звуки пѣсенъ отдается своимъ занятіямъ и радостямъ, въ семьѣ котораго можно провести время гораздо спокойнѣе и отраднѣе, чѣмъ у мачехи; вполнѣ естественно, что о крестьянскомъ бытѣ у Бродзинскаго слагались самыя розовыя картины {Чит. его "Pieśni Bolników"; какъ образецъ, могутъ служить и его идилліи (даже "Wiestaw").}.
Знакомство съ крестьянами, постоянное пребываніе въ ихъ средѣ сдѣлало Казимира по его собственному признанію человѣкомъ робкимъ со всѣми тѣми, кто не принадлежалъ къ крестьянству, и отъ этой робости онъ не могъ исправиться даже въ зрѣломъ возрастѣ. Онъ "чувствовалъ это сильнѣе всякихъ другихъ страданій", и это, по его мнѣнію, было главной причиной всѣхъ его недостатковъ и жизненныхъ неудачъ" {Робость и удивительная скромность были, но нашему мнѣнію, главной причиной всѣхъ житейскихъ успѣховъ Бродзинскаго.}.
Во всякомъ случаѣ радушіе и доброта крестьянъ внушили Бродзинскому чувства признательности и симпатіи къ простому люду, который "всѣхъ насъ поитъ и кормитъ, а пріидетъ война -- онъ же проливаетъ за насъ кровь" {Чит. стих. "Chłopek".}.
Среди крестьянъ Бродзинскій познакомился съ народной поэзіей. Онъ съ жадностью внималъ разсказамъ своей няньки Розы и деревенскихъ бабъ о разныхъ "страхахъ" и привидѣніяхъ, съ удовольствіемъ слушалъ сказки; все это при болѣзненно-развитомъ воображеніи не могло не наполнить его фантазіи образами страшныхъ чудовищъ, привидѣній, русалокъ, упырей, и такъ-какъ умъ его былъ засоренъ всякаго рода предразсудками, то неудивительно, что всё это развило въ характерѣ Бродзинскаго сильную пугливость, отъ которой онъ не могъ отдѣлаться въ теченіи всей своей жизни.
Здѣсь мы вступаемъ уже въ область совершенно романтическихъ условій развитія ребенка. Реакція просвѣтительнымъ идеямъ XVIII вѣка, вызвавшая то сложное настроеніе общества, которое мы называемъ романтизмомъ, направила нѣкоторую часть молодого поколѣнія въ комнату нянекъ и мамокъ, замѣнившихъ собою французовъ -- воспитателей, и "здѣсь-то и зародилась, по мнѣнію Брандеса, настоящая романтическая поэзія" { Брандесъ. "Главн. теченія" стр. 147 (мы имѣли подъ руками только русскій переводъ этого произведенія).}.
Изъ воспоминаній романтика Одынца мы знаемъ, что точно также, какъ Бродзинскій среди крестьянъ, Одынецъ среди нянекъ и кормилицъ провелъ ранніе годы дѣтства и тутъ-то и познакомился съ народной поэзіей { Odyniec. "Wspomnienia z przeszłości". Warsz. 86. стр. 19 и слѣдующ.}. Но на Бродзинскомъ это вліяніе народной стихіи сказалось еще довольно слабо; правда, оно оставило свой значительный слѣдъ въ характерѣ поэта, но почти ничѣмъ не проявилось въ его поэтической дѣятельности, въ которой совсѣмъ еще нѣтъ фантастическаго элемента.
Впрочемъ, народные разсказы пробудили любознательность мальчика, пытливость его души. Подобно народному поэту Шевченку, искавшему конецъ свѣта за ближайшими горами { Чалый. "Жизнь и произведенія Т. Г. Шевченка". К. 82. стр. 9.}, и нашъ юный поэтъ устремляетъ свои пытливые взоры на синѣющія въ туманной дали вершины Карпатъ, казавшіяся ему "границей земли". За разъясненіями по этому поводу онъ обращается къ одному "мудрому господарю" и его почтенной супругѣ.
"Господарь" былъ человѣкомъ бывалымъ, служилъ въ "жолнѣрахъ", исходилъ много странъ, видѣлъ много народовъ и былъ непрочь въ свободное время прихвастнуть своими похожденіями. Нечего и говорить, что для обоихъ Бродзинскихъ -- Казимира и его старшаго брата Андрея, этотъ бывалый отставной солдатъ казался кладеземъ мудрости...
Изба его прилегала къ панскому двору, и здѣсь оба брата проводили долгіе зимніе вечера.
Жена не отставала отъ своего мужа, и вмѣстѣ они разсказывали своимъ довѣрчивымъ слушателямъ всевозможныя чудеса о чужихъ краяхъ {Весь нижеприводимый эпизодъ не безъ добродушія передаетъ Бродзинскій въ своихъ воспоминаніяхъ. Онъ же приводится и у Семенскаго, VIII. 182; у Гордынскаго, стр. 3.}.
Всѣ эти разсказы побудили братьевъ Бродзинскихъ сочинить проэктъ путешествія по чужимъ краямъ. Проэктъ "въ принципѣ" былъ одобренъ и "мудрымъ господаремъ". Остановка была за малымъ -- у молодыхъ путешественниковъ не было денегъ, а значеніе оныхъ успѣлъ уже должнымъ образомъ разъяснить имъ ихъ менторъ.
Онъ же разсказалъ имъ о чудесныхъ свойствахъ венгерскихъ "trzygroszniaków" и обязательно сообщилъ любознательнымъ путникамъ, что таковыя лежатъ въ достаточномъ количествѣ въ сундукѣ ихъ отца, въ задней нежилой комнатѣ. Въ скоромъ времени довольно значительная сумма этихъ "trzygroszniaków" перешла при посредствѣ братьевъ Бродзинскихъ въ руки господаря, доставивъ ему возможность ежедневныхъ путешествій въ теченіи цѣлыхъ трехъ недѣль -- въ ближайшую корчму. Въ силу такихъ обстоятельствъ, само собою разумѣется, затѣянное братьями путешествіе въ болѣе отдаленныя страны состояться не могло.
Дѣтская фантазія развивалась у Казимира и Андрея Бродзинскихъ еще подъ вліяніемъ иного источника -- религіознаго чувства мальчиковъ, очень сильно возбужденнаго и развитаго съ ранняго дѣтства подъ вліяніемъ піэтета къ тѣни усопшей матери.
Они устроили свой "приходъ" (парафію) изъ крестьянскихъ дѣтей, и любимыхъ ихъ занятіемъ было отправленіе богослуженія въ помѣщеніи одного стараго сарая {Изъ біографіи Карпинскаго извѣстно, что въ молодости онъ мечталъ объ отшельнической жизни, хотѣлъ поселиться гдѣ-нибудь въ недоступномъ бору, собирать коренья и жолуди для ѣды, или претерпѣть муки за вѣру и т. д.}.
Старшій братъ исполнялъ обыкновенно роль священника и служилъ въ костюмѣ, украшенномъ золотой бумагой; Казимиръ прислуживалъ ему съ колокольчикомъ. Толпа крестьянскихъ дѣтей представляла прихожанъ.,
Такимъ образомъ не военныя игры, составляющія обычную забаву дѣтей, не оружіе и блестящіе мундиры привлекали Бродзинскихъ, а церковная служба, колокольчикъ, ризы и другія принадлежности религіозныхъ церемоній. Это очень характерная черта! Религіозное чувство согрѣвало сердце бѣднаго Казимира, лишеннаго материнскихъ ласкъ; церковные обряды поражали его фантазію своею торжественностью и блескомъ;-- все это создало какую-то нервную экзальтированность религіознаго чувства. Когда нѣсколько лѣтъ позднѣе мальчикъ досталъ среди старыхъ книгъ отца "żywoty Ss. polskich ", его душа воспылала жаждой страданій и мукъ за вѣру Христову, стремленіемъ къ чудесамъ.
"Чуда! и я хочу творить чудеса!" не разъ восклицалъ онъ подъ вліяніемъ религіознаго возбужденія.
Въ 1796 или 1797 году Казимиръ былъ отданъ въ начальную школу въ Липницы, куда, какъ мы сказали уже, переѣхалъ его отецъ вскорѣ послѣ смерти своей первой жены.
Семилѣтнему, или даже шестилѣтнему ребенку пришлось здѣсь испытать всѣ прелести нѣмецкой школьной дисциплины и нѣмецкихъ порядковъ. Съ 1772 года Галиція, какъ извѣстно, по раздѣлу досталась Австріи. Случилось такъ, что австрійское правительство на первыхъ порахъ больше интересовалась русскою частью края, чѣмъ польскою. Особенно извѣстенъ въ этомъ отношеніи Іосифъ II, имя котораго и до сихъ поръ съ признательностью произносится русинами {Чит. В. Дѣдицкаго. "Зоря Галицкая яко ал ь буль" 1861.}. Онъ старался вездѣ, гдѣ это было возможно, выдвинуть русскій элементъ въ противовѣсъ польскому, обратилъ вниманіе на нужды уніатскаго духовенства, заботился объ открытіи духовныхъ семинарій, открылъ въ 1784 г. университетъ (во Львовѣ), гдѣ лекціи читались на русскомъ языкѣ; одновременно былъ предпринятъ рядъ мѣръ, направленныхъ къ облегченію участи крестьянства, и, между прочимъ, дѣтямъ крестьянъ былъ открытъ доступъ во всѣ австрійскія учебныя заведенія, а уніатскому духовенству позволено было открывать при церквяхъ народныя школы. Все это дѣлалось, конечно, съ германизаторскими цѣлями, тѣмъ не менѣе безпорно, что польская народность въ обѣихъ частяхъ Галиціи, польскій языкъ, литература и науки на народномъ языкѣ были стѣснены въ ихъ естественномъ развитіи. Неудивительно, что въ нѣмецкой народной школѣ, въ которой учителемъ былъ чиновникъ и нѣмецъ, мальчикамъ -- полякамъ не особенно-то хорошо жилось. Ни слова не понимая по-нѣмецки, Казимиръ Бродзинскій долженъ былъ выслушивать въ такой школѣ наставленія весьма страннаго учителя. Это былъ любопытнѣйшій типъ нѣмецкаго педагога. "Волосы падали у него съ головы длинными завитыми пасмами, совершенно закрывая уши, а узкій лобъ завершался широкимъ носомъ и необыкновенно нависшими бровями, изъ-подъ которыхъ грозно глядѣли огромные выпученные глаза". Ученики питали необыкновенное почтеніе не столько къ самому "пану профессору", сколько къ его длинному вышитому камзолу съ большими костяными пуговицами и его линейкѣ, которую учитель, какъ знакъ своей "профессорской" власти, никогда не выпускалъ изъ рукъ. Марцинъ Дембскій, какъ звали страшнаго педагога, обучалъ чтенію, письму, начальнымъ правиламъ ариѳметики и Закону Божію. Основнымъ педагогическимъ пріемомъ для воздѣйствія на своихъ питомцевъ онъ признавалъ березовые прутья, въ чемъ и можно было убѣдиться изъ внутренняго убранства школы, представлявшей, по выраженію Бродзинскаго, "widok okropny". По серединѣ залы висѣло большое деревянное распятіе, а за него были заткнуты огромный пукъ розогъ и линейка; "это былъ образъ школьныхъ страданій!" Розги приготовляла заранѣе сама "pani professorowa", которая могла съ успѣхомъ служить "изображеніемъ смерти". "Худая, высокая, съ необыкновенно -- длинной таліей, она сидѣла по утрамъ у порога, и дѣти видѣли, какъ она обрѣзала березовые прутья и потомъ погружала ихъ въ воду, что должно было придать розгамъ особенную гибкость. Передъ началомъ уроковъ, самъ "панъ профессоръ" пробовалъ эти розги, и онѣ издавали "устрашающій свистъ".
Сѣченіе было постояннымъ занятіемъ учителя и, хотя, "кричать было строго воспрещено", но неразъ раздирающіе душу крики наказуемыхъ вызывали на сцену матерей, энергическое вмѣшательство которыхъ прекращало экзекуцію {"Wspomnienia mej młodości", 43 стр. Id. Siemieński 181 стр. и др.}.
Занятія въ такой школѣ, конечно, не могли принести никакой пользы, тѣмъ болѣе, что учитель состоялъ одновременно писцомъ въ магистратѣ и очень часто отлучался во время уроковъ {Ibid. 44.}. Казимиру Бродзинскому пришлось особенно плохо въ этомъ училищѣ; другія дѣти находили по крайней мѣрѣ утѣшеніе дома, куда возвращались каждый день по окончаніи уроковъ; Казимиръ не имѣлъ и этого утѣшенія. Никто дома не заботился о немъ, предоставляя ему полный просторъ и свободу дѣйствій, и потому онъ рѣдко возвращался домой, особенно въ зимнее время, когда огромные сугробы снѣга дѣлали такое возвращеніе далеко небезопаснымъ. Въ школѣ дѣти раздѣлялись на двѣ партіи: мѣщанъ и крестьянъ. Интересно то обстоятельство, что Бродзинскій присталъ къ партіи крестьянскихъ дѣтей и даже съ "нѣкоторыми изъ нихъ искренно подружился".
Прошло три года со дня поступленія Бродзинскаго въ первоначальную школу; съ грѣхомъ пополамъ научился онъ читать и писать по-польски и по-нѣмецки. Большихъ свѣдѣній онъ не могъ пріобрѣсти въ этой школѣ; поэтому въ 1800 году отецъ отправляетъ К. Бродзинскаго въ главное училище въ Тарновѣ (Stadtschule или Hauptschule { Hordyński "Lata szkolne K. B--ego", "Kwart. Hist." 1888.}). Программа училища была почти та-же, что и въ первоначальной школѣ, но предметы преподавались гораздо систематичнѣе и съ большимъ толкомъ. Училище было раздѣлено на три класса, и каждымъ завѣдывалъ отдѣльный учитель. Всѣ предметы, кромѣ Закона Божія, преподавались на нѣмецкомъ языкѣ, такъ-что и здѣсь Казимиръ Бродзинскій долгое время ничего не понималъ. Въ общемъ учебная часть стояла все-таки весьма неудовлетворительно. По выраженію австрійской императрицы Маріи Терезіи такія учебныя заведенія были собственно говоря "ein Politicum" {Ibid.}, и потому ученіе было направлено къ двумъ цѣлямъ: воспитать молодежь въ идеяхъ государственности и католицизма; школа должна быть аванпостомъ германизаціи. Разъ въ дѣло воспитанія была внесена политика, это неизбѣжно отражалось и на ученикахъ; они дѣлились на двѣ враждебныя группы -- поляковъ и нѣмцевъ. "Бить нѣмцевъ" считалось достойнымъ каждаго порядочнаго ученика -- поляка.
Какъ ни тяжелы были условія ученія въ этомъ училищѣ, К. Бродзинскій выдержалъ ихъ съ честью; въ 1803 году онъ окончилъ курсъ ученія и перешелъ въ Тарновскую гимназію.
Программа гимназій была очень велика. Здѣсь проходили курсъ Закона Божія, исторіи всеобщую и естественную, ариѳметику, алгебру, геометрію, географію, стилистику, латинскій и греческій языки, римскія древности, читали отрывки изъ классическихъ писателей, требовали письменныхъ работъ по нимъ, учили вкратцѣ также и логикѣ (о силлогизмахъ). Главное вниманіе было обращено на латинскій языкъ, на которомъ молодежь обязана была даже говорить; экзамены производились два раза въ годъ, и контроль былъ довольно строгій, хотя успѣхи по латинскому языку всегда оправдывали слабые результаты занятій по другимъ предметамъ. Всѣхъ классовъ было пять, изъ нихъ два высшіе: "humaniora" и "rethorica poëtica"; каждый имѣлъ своихъ профессоровъ, которыми были либо нѣмцы, либо люди совершенно индифферентные въ національномъ и политическомъ отношеніяхъ. Такъ-какъ гимназія и другія учебныя заведенія имѣли въ виду правительственныя политическія дѣли, то завѣдываніе гимназіей находилось въ рукахъ полиціи: исправникъ (староста) уѣзда былъ въ тоже время и директоромъ гимназіи! {Hordyński "Lata szkolne...", 10--13 стр.}. Въ то время, когда Казимиръ Бродзинскій былъ въ гимназіи, директоромъ былъ Изидоръ Хросцинскій, добросовѣстный и исполнительный чиновникъ, большой формалистъ, совершенно лояльный "австріякъ". Онъ требовалъ отъ учителей добросовѣстнаго исполненія ихъ обязанностей, а отъ учениковъ строгаго повиновенія правиламъ; съ одинаковымъ рвеніемъ заботился онъ о чистотѣ стѣнъ, половъ и лавокъ, какъ и о пріобрѣтеніи новыхъ книжекъ въ библіотеку, физическихъ приборовъ и т. д.; словомъ, это былъ еще не дурной человѣкъ и сносный директоръ. Само собою разумѣется, что преподаваніе велось на нѣмецкомъ языкѣ. Къ развитію своихъ учениковъ гимназія относилась, конечно, вполнѣ формально.
Первые два года пребыванія въ Тарновѣ были для братьевъ. Бродзинскихъ временемъ тяжелыхъ испытаній и матеріальныхъ лишеній. Ихъ отецъ старался о томъ, какъ бы содержаніе дѣтей стоило возможно дешевле; къ тому же онъ считалъ себя, да и всѣ считали его, достаточно заботливымъ отцомъ уже по одному тому, что онъ повелъ и отдалъ своихъ дѣтей въ гимназію. Первоначально онъ помѣстилъ ихъ у какой-то дворянки -- вдовы; но братьямъ Бродзинскимъ пришлось здѣсь ужъ слишкомъ плохо. И сама вдова, и дѣти ея были горды сознаніемъ своего шляхетства, которое они производили отъ князей "Спицимировъ". Узнавъ, что благородство происхожденія Бродзинскихъ находится подъ сомнѣніемъ, они постоянно преслѣдовали братьевъ своими насмѣшками и колкостями. Дѣти этой вдовы составили въ гимназіи цѣлую партію и требовали, чтобы благородная приставка де при фамиліи Бродзинскихъ была выключена изъ класснаго журнала. Бѣдные Бродзинскіе убѣгали отъ этихъ преслѣдованій въ лѣсъ и поле, но и здѣсь находили ихъ жестокіе и докучливые преслѣдователи {"Wspomnienia", стр. 18 и слѣд.}.
Наконецъ отецъ сжалился надъ ними и перевелъ ихъ къ какому-то портному, который никакъ ужъ не могъ гордиться своимъ происхожденіемъ, но къ сожалѣнію обладалъ многими другими достоинствами. Почтенный мастеръ питалъ пристрастіе къ "зелену вину" и пропивалъ весь свой заработокъ. Когда денегъ не хватало, онъ несъ въ кабакъ все, что попадалось подъ руку. Такимъ образомъ неразъ путешествовали къ кабатчику костюмы Бродзинскихъ. и имъ приходилось по нѣскольку дней сидѣть дома, потому-что не въ чемъ было являться въ гимназію.
Отецъ перевелъ ихъ къ канцеляристу Fori Nobilium, родомъ изъ Венгріи. Маленькій чиновникъ обладалъ широкой натурой, любилъ развернуться и покутить, когда являлась возможность. Плата за учениковъ обыкновенно проѣдалась и пропивалась очень скоро, а затѣмъ наступали длинные и печальные дни голода и холода. Венгерецъ полюбилъ почему-то тихаго и скромнаго мальчика, какимъ былъ Казимиръ Бродзинскій, и очень часто тянулъ его съ собою къ еврею, гдѣ пилъ медъ, заставляя Казимира тоже напиваться. Но голодный мальчикъ съ жадностью хваталъ кусокъ колбасы или булки и удивлялся, какъ это другіе могутъ пить, ничего не ѣвши.
На лѣтнія вакаціи дѣтей брали домой, но тамъ они встрѣчали суровый и черствый пріемъ. Между тѣмъ старшій братъ -- Андрей -- окончилъ гимназію и переѣхалъ въ Краковъ для поступленія въ Университетъ; за нимъ послѣдовалъ и Казимиръ, который былъ уже во второмъ классѣ гимназіи. Съ квартирами здѣсь повторилась старая исторія: братья помѣстились у одного столяра и здѣсь не только терпѣли голодъ и холодъ, но принуждены были при каждомъ обѣдѣ быть свидѣтелями того, какъ супруги, жившіе между собой не въ особенномъ согласіи, бросали другъ въ друга ложками, тарелками и чѣмъ попало. Хозяинъ ихъ скоро прогулялъ и пропилъ всѣ деньги, полученныя за Бродзинскихъ- Ободранные, голодные, безпріютные, братья возбудили сожалѣніе въ какомъ-то добромъ человѣкѣ, и онъ, зная ихъ отца, помѣстилъ ихъ въ одномъ порядочномъ семействѣ, гдѣ они нашли и добрый примѣръ, и добросовѣстный уходъ, и многочисленныхъ вполнѣ благовоспитанныхъ товарищей.
Около этого времени начинаетъ собираться около старшаго брата Андрея Бродзинскаго кружокъ пріятелей, интересующихся литературой и пописывающихъ стихи. Казимира, какъ мальчика, товарищи брата не пускали еще въ свою среду, да и онъ самъ мало интересовался горячими спорами, которые завязывались между студентами; тѣмъ не менѣе эти оживленныя бесѣды не могли не вліять косвеннымъ образомъ на пробужденіе спящихъ духовныхъ силъ Казимира. Среди товарищей Андрея находился и извѣстный впослѣдствіи Вицентій Реклевскій, вліяніе котораго на Казимира Бродзинскаго было такъ сильно въ періодѣ между 1809--1813 годомъ. Но въ разсматриваемое нами время Бродзинскій былъ друженъ только со своимъ братомъ. Дружба между братьями возникла еще въ Тарновѣ, гдѣ ихъ соединили на первыхъ порахъ общія неудачи и преслѣдованія. Въ послѣдній годъ пребыванія въ Тарновѣ Андрей занимался съ Казимиромъ, не прибѣгая при этомъ къ "пруту" и другимъ инквизиторскимъ пріемамъ репетиторовъ того времени. До переѣзда въ Краковъ К. Бродзинскій почти совсѣмъ не интересовался чтеніемъ; кромѣ "Житій святыхъ", случайно попавшихся ему въ раннемъ дѣтствѣ, онъ не читалъ, кажется, никакой другой книжки. По прибытіи въ Краковъ, какъ сообщаетъ самъ Казимиръ Бродзинскій, онъ опустился даже въ гимназическихъ занятіяхъ и проводилъ время въ безцѣльномъ шатаньи по окрестностямъ города, историческія достопримѣчательности котораго нисколько, впрочемъ, не занимали его {"Wspomnienia", 81 стр.}. Духовные интересы его не могли встрѣчать ни удовлетворенія, ни развитія. Гимназія считала преступленіемъ все, что выходило изъ нормы правительственныхъ предписаній. Газъ какъ-то Бродзинскому пришло въ голову религіозное сомнѣніе: подвергаются-ли некрещеныя души мученіямъ на томъ свѣтѣ, или нѣтъ. Когда сомнѣніе было высказано, ксендзъ отъ изумленія не могъ даже отвѣчать; засимъ о зловредномъ образѣ мыслей послѣ. довалъ докладъ совѣту, и вотъ въ одинъ прекрасный день самъ ректоръ явился въ классъ я, вызвавъ предварительно на середину преступника, т. е. Казимира Бродзинскаго, послѣ длинной рѣчи, далъ ему собственноручно нѣсколько ударовъ розгой, а по окончаніи экзекуціи, велѣлъ ему самолично вписать себя въ черную книгу, какъ богохульника, при чемъ перо, которымъ писалъ онъ, и чернила, замаранныя его прикосновеніемъ, были брошены въ воду, а самъ онъ, какъ еретикъ, долженъ былъ сидѣть на особомъ мѣстѣ въ классѣ въ теченіи трехъ мѣсяцевъ, по еще долго затѣмъ не прекращались насмѣшки и преслѣдованія товарищей {"Wspomnienia", 77--78 стр. Воспитаніе въ Галиціи и въ болѣе позднее время не отличалось по видимому особенными достоинствами. Извѣстный польскій сатирикъ Янъ Ляпъ въ своемъ интересномъ романѣ "Głowy do pozłoty" (Lwów, 1876) сообщаетъ аналогичный же эпизодъ изъ школьной жизни своего героя (стр. 51--52).}. Разумѣется, такая обстановка мало содѣйствовала развитію любознательности и интереса къ занятіямъ у К. Бродзинскаго; только письменныя работы но латинскому языку исполнялъ онъ довольно охотно.
Андрей въ это время увлекался веселымъ студенческимъ житьемъ и совершенно предоставилъ брата самому себѣ.
Смерть отца произвела перемѣну въ ихъ жизни. Существовать на собственныя средства у братьевъ не было никакой возможности, а мачеха и не думала позаботиться о нихъ. Старшій братъ могъ еще кое-какъ прожить службой въ канцеляріи у одного адвоката, но на двоихъ этого заработка не хватало. И вотъ хилый и болѣзненный Казимиръ рѣшается бросить ученіе и возвратиться къ мачехѣ съ просьбой о пріютѣ. Но на поѣздку нѣтъ средствъ, и онъ отправляется пѣшкомъ.
Измученный непривичнымъ путешествіемъ, съ замирающимъ отъ волненія сердцемъ, приближается Бродзинскій къ роднымъ Липницамъ и узнаетъ, что мачеха переѣхала на жительство въ Райбороды. Одинъ крестьянинъ, сжалившись надъ измученнымъ путникомъ, отвозитъ его туда. Мачеха приняла Казимира Бродзинскаго довольно сурово, но не отказала въ пріютѣ, предоставивъ ему затѣмъ полный просторъ дѣлать, что онъ захочетъ.
"Въ убогомъ жилищѣ моей мачехи, разсказываетъ Бродзинскій въ своихъ "Воспоминаніяхъ" {"Wspomnienia"; также въ "Atheneum" 1844, "Słówko о К. Br." Крашевскаго. }, я пріютился подъ крышей, куда взбирался по лѣсенкѣ, и гдѣ только сидя на постелѣ можно было писать или учить грамматику. Тамъ между прочимъ замѣтилъ я кипу бумагъ, оставшихся послѣ моего отца. Среди писемъ и разныхъ реестровъ было много печатнаго матерьяла на листахъ и на полулистахъ: рѣчи сейма четырехлѣтняго, стихи, писанные большею частью по случаю именинъ различныхъ пановъ и короля Станислава. Было въ обычаѣ печатать и распространять подобныя произведенія въ публикѣ, прежде чѣмъ они появятся въ книгахъ и газетахъ.-- Съ великимъ рвеніемъ отдѣлялъ я эти сокровища моей библіотеки отъ ни къ чему негодныхъ бумагъ, и, захвативъ свитокъ въ руку, отправлялся въ поле и тамъ громко декламировалъ и читалъ эти рѣчи и стихи.
"Я приходилъ въ восторгъ, если находилъ въ стихахъ какое-нибудь удачное сравненіе, какой-нибудь поэтическій образъ.
"Это была убогая нива: поздравительные стихи Нарушевича, Жуковскаго; были и Трембецкаго, но безъ подписи; они казались мнѣ безконечно выше остальныхъ и оставались въ памяти. Эти стихи, хотя они вовсе не соотвѣтствовали моему возрасту и наклонностямъ, пробудили во мнѣ желаніе писать, и во всякомъ скучаѣ на нихъ я познакомился съ внѣшней стороной стихосложенія" {Какъ извѣстно, Мицкевичъ также находился въ молодости подъ вліяніемъ стихотвореній Трембецкаго и вообще очень цѣнилъ ихъ и училъ наизусть. О вліяніи языка Трембецкаго на Мицкевича см. очень интересную статью I. Третьяка: "Mickiewicz i Trembecki" -- "Przegl. Polski" 1886. IX.}.
Въ Бродзинскомъ проснулась потребность поэтическаго выраженія своихъ чувствъ. Первое стихотвореніе его, въ которомъ выразилось это настроеніе, была "Элегія къ тѣни матери ", и съ этихъ поръ начинается его поэтическая дѣятельность, о которой мы подробнѣе будемъ говорить въ 4-ой главѣ нашей работы.
Съ братомъ Казимиръ ведетъ аккуратно переписку и даже посылаетъ ему свою первую поэтическую пробу; отъ него получаетъ одобреніе и совѣты продолжать дальше. Разъ какъ-то братъ Андрей прислалъ ему цѣлую поэму "Ludgarda" своего произведенія. Лѣтомъ 1806 года братья свидѣлись въ селѣ Войничѣ у ихъ дяди, мѣстнаго священника.
Трудно было Казимиру Бродзинскому попасть туда, но горячее стремленіе повидаться съ братомъ преодолѣло всякія препятствія.
Нельзя сказать, чтобы пріемъ былъ очень трогательный, тѣмъ не менѣе добрый священникъ не отказалъ скромному юношѣ въ гостепріимствѣ. Сестры и братья вознаградили его своимъ радушіемъ за непріятныя минуты первой встрѣчи, и тутъ началась для Казимира "такая жизнь, о которой ему и во снѣ не снилось". Сестры, два брата, а подчасъ и самъ "jegomość", проводили цѣлые дни въ чтеніи стиховъ, по преимуществу идиллій Геснера, переводъ которыхъ на польскій языкъ былъ сдѣланъ всего за пять лѣтъ до тоговремени священникомъ Ходани {"Sielanki Gesnera, z niemieckiego oryginału na język polski przełożone przea tłomaeza książki "wiersz o człowieku". Kraków 1800. }.
Братъ руководилъ литературными упражненіями Казимира и помогалъ ему переводить съ нѣмецкаго стихотворенія Геллерта {Объ этомъ см. въ 4-ой главѣ нашей работы.}. Подъ вліяніемъ нѣмецкихъ идилликовъ и въ особенности Геснера у К. Бродзинскаго начинаютъ слагаться воззрѣнія на жизнь вообще и на бытъ крестьянъ въ частности. Селянинъ сдѣлался для него образцомъ совершенства и красоты. Это идеальное воззрѣніе на крестьянъ встрѣчало поддержку въ воспоминаніяхъ о пріятныхъ столкновеніяхъ съ крестьянами въ раннемъ дѣтствѣ. Онъ началъ искать аркадскихъ пастуховъ подъ сельской стрѣхой, но встрѣтилъ конечно тамъ печальную дѣйствительность: изможденныя трудомъ и болѣзнью грубыя крестьянскія лица были далеки отъ его идиллическихъ картинъ. Послѣ нѣсколькихъ неудачныхъ поисковъ Аркадіи въ крестьянской средѣ объ пришелъ наконецъ къ заключенію, что искать ея нужно -- не здѣсь въ грязныхъ крестьянскихъ избахъ, а въ палацахъ, замкахъ и богатыхъ помѣстьяхъ знати. Каждую даму изъ этого высшаго общества, къ которому Бродзинскій относилъ по наивности даже свою тётку, онъ считалъ чуть-ли не квинтэссенціей высшаго тона и аристократизма. Однако съ дамами этого высшаго общества Бродзинскій рѣшался говорить только въ своихъ мечтахъ {"Przegl. Naukowy" 1844 No 22.}. Въ дѣйствительности же Бродзинскій былъ крайне скромный и застѣнчивый юноша. Онъ чувствовалъ себя всегда неловко не въ средѣ крестьянъ, и эта робость и неумѣнье держаться въ обществѣ сохранилась въ немъ въ теченіи всей его жизни {Одынецъ въ своихъ "Wspomnieniach z przeszłości" приводитъ по этому поводу нѣсколько забавныхъ анекдотовъ, о томъ, напр., какъ Бродзинскій, будучи уже женатымъ человѣкомъ, чувствовалъ неловкость, идя подъ руку со своей женой и просилъ Одында замѣнить его...}.
Ко времени пребыванія его въ Войничѣ относится и первая любовь поэта или по крайней мѣрѣ нѣчто похожее на это чувство. Поэтъ почувствовалъ нѣжную симпатію къ своей двоюродной сестрѣ Счастной (Szczęsna) и, такъ-какъ она вмѣстѣ со своей матерью вскорѣ выѣхала въ сосѣднее село Венцковицы, отстоявшее всего въ полумили отъ Войничъ, то свиданія назначались на полъ пути: въ концѣ большого сада въ селѣ Венцковицахъ. Это была скромная идиллія, питаемая чернымъ хлѣбомъ и простоквашей, которые выносила Счастна проголодавшемуся поэту, когда онъ украдкой пробирался къ ней въ садъ... Утоливъ голодъ, счастливые влюбленные садились за чтеніе книгъ, доставляемыхъ Счастной потихоньку отъ отца изъ его библіотеки. Ничего серьезнаго и въ голову не могло прійти молодому Бродзинскому,-- повидимому онъ и не рѣшался мечтать о какомъ -- нибудь будущемъ счастьи; тѣмъ не менѣе эта первая любовь же могла не отразиться благотворно на характерѣ и развитіи бѣднаго юноши. Вообще пребываніе въ Войничѣ оказало на него весьма благотворное вліяніе. Съ этого времени начинается его сознательное отношеніе къ дѣлу своего умственнаго развитія.
Дмоховскій нашелъ между бумагами Бродзинскаго, которыя онъ имѣлъ возможность разсматривать, двѣ тетрадки,-- каждая въ нѣсколько страницъ -- дневниковъ Бродзинскаго. Первый дневникъ относится ко времени пребыванія поэта въ Войничѣ и Тарновѣ, второй -- къ 1814 году.
"Въ этихъ замѣткахъ, говоритъ Дмоховскій, меня болѣе всего поразило меланхолическое настроеніе поэта (smętność), которое сказывается уже въ такомъ юномъ возрастѣ" {"Bibl. Warn." t. III 1870, 367--370.}. Вліяніе нѣмецкой школы, отсутствіе хорошихъ образцовъ родной рѣчи замѣчается въ языкѣ начинающаго писателя съ первыхъ-же словъ.
"Dzień 18 czerwca jest dzisiaj, w którym zacząłem pisać dziennik, а przy zaczęciu go myśleć na upłyniony wiek począłem, w którym nie używałem porządku w rzeczach, а przeto mało co dobrego zrobiłem, wiele opuściłem, i, że tak powiem, czas, który dosyć sam prędko płynie do zatraty, popychałem, który był posłuszny, wiedząc, iż mi to kiedykolwiek smutkiem nagrodzi {Оборотъ нѣмецкій.}.
Для насъ важенъ этотъ дневникъ и въ другомъ отношеніи. Онъ свидѣтельствуетъ о томъ, что Казимиръ Бродзинскій приходилъ уже въ возрастъ и стремился поставить себя въ опредѣленное и вполнѣ сознательное отношеніе къ жизни. Любопытно сознаніе 15-ти лѣтняго юноши, который груститъ и даже хочетъ плакать о томъ, что "потерялъ много времени понапрасну" и "мало сдѣлалъ путнаго"; оно доказываетъ, что голова Бродзинскаго начала уже работать.
Съ этого времени Бродзинскій сталъ вносить въ свой дневникъ отрывочныя мысли, какія ему приходили въ голову или вычитаны имъ въ какой-нибудь книжкѣ; сюда же онъ помѣщаетъ переводъ отрывка изъ статьи Шлегеля (1808 годъ): "О танцахъ у древнихъ" {Дмоховскій (Bibl. Warsz. 1870).}.
Между книжками, которыя онъ читалъ (включительно до 1808 г.) мы находимъ: "Uwagi nad uwagami о życiu Jana Zamojskiego", "życie Stefana Czarnieckiego", "Zabawę przyjemne i pożyteczne Albrandego", "Ogrody", поэма Делиля въ переводѣ Карпинскаго, и проч. Къ этому нужно прибавить, что въ Тарновѣ же Бродзинскій прочиталъ и Одиссею въ переводѣ Дмоховскаго. Значительная часть дневника писана Бродзинскимъ въ періодъ вторичнаго пребыванія въ Тарновѣ, куда онъ переѣхалъ осенью 1806 года, для вторичнаго поступленія въ гимназію.
Послѣ раздѣла отцовскаго наслѣдства, Казимиру Бродзинскому досталась ничтожная сумма, которой съ трудомъ хватило бы на содержаніе его въ теченіи перваго года. Но это не могло остановить 15-ти-лѣтняго юношу, послѣ того, какъ пребываніе въ Войничѣ пробудило въ немъ жажду знанія, стремленіе къ самосовершенствованію. Бродзинскій принимается за тяжелый трудъ репетитора и, чтобы хоть сколько-нибудь поправить свои средства, беретъ дешевые уроки у евреевъ, нисколько не обращая вниманія на насмѣшки товарищей. Приготовленіе классныхъ уроковъ и репетиціи отнимали у Бродзинскаго очень много времени; тѣмъ не менѣе онъ находилъ возможность и читать, и даже удѣлять часть своихъ скудныхъ средствъ на покупку польскихъ книгъ. Вѣроятно, по совѣту старшаго брата, Казимиръ выписываетъ себѣ изъ Кракова три книжки: "Wybór poezyi dla szkół", изданіе Варшавской школы Піяровъ, романъ Bernardin'а de St. Pierre'а: "Paul et Virginie" въ польскомъ переводѣ и какое-то сочиненіе Флоріана {Ibid.; "Wspomnienia", 148. Также у Семенскаго, VIII, 198--199.}. Но читать книги, да еще польскія, было строго воспрещено воспитанникамъ нѣмецкой гимназіи, и, конечно, въ такомъ городишкѣ, какъ Тарновъ, присылка книгъ изъ Кракова не могла остаться въ секретѣ. Не успѣлъ еще Бродзинскій опомниться отъ радости по поводу полученія цѣнныхъ книгъ, какъ къ нему нагрянула инспекція съ обыскомъ и конфисковала "запрещенныя книги".
За любовь къ чтенію и отечественной литературѣ Бродзинскому нѣсколько разъ доставалось отъ гимназическаго начальства, которое не признавало другихъ книгъ, кромѣ латинской грамматики и катехизиса. Такъ, досталось ему какъ-то за "Rymy Jana Kochanowskiego", которые онъ хотѣлъ отнять у торговки, безцеремонно пользовавшейся произведеніями знаменитаго поэта, какъ оберточной бумагой {Ibid. "Wspomnienia", 149--150. Также у Семенскаго.}.
Гимназія ничего не давала для умственнаго развитія своихъ учениковъ; поэтому и Бродзинскій вынесъ изъ нея очень мало.
Правда, онъ хорошо изучилъ латинскій языкъ, съ котораго переводилъ различные отрывки классическихъ авторовъ, но эти отрывочныя свѣдѣнія были слишкомъ скуднымъ матерьяломъ для пробудившейся душевной пытливости поэта {О томъ, какъ относились въ гимназіи ко всякимъ проявленіямъ любознательности, можемъ уже судить изъ эпизода съ религіозными сомнѣніями Бродзинскаго. Вообще учительскій персоналъ былъ очень плохъ. Бродзинскій разсказываетъ въ своихъ "Воспоминаніяхъ" объ одномъ учителѣ, жестокомъ пьяницѣ и циникѣ. Онъ пьянствовалъ всюду, гдѣ прійдется, даже на улицѣ, и въ классѣ ничего не дѣлалъ. Любимымъ его занятіемъ было участіе въ процессіяхъ, гдѣ онъ командовалъ отрядомъ гимназистовъ и, приходя въ воинственный азартъ, отдавалъ громоносныя приказанія, какъ будто дѣло шло о цѣлой дивизіи драгуновъ. Кончилось тѣмъ, что у него сдѣлалась mania bellicosa, и бѣднаго учителя отвезли прямо изъ класса въ домъ умалишенныхъ. (Wspomnienia, 147).}. Большую пользу принесло Бродзинскому знаніе нѣмецкаго языка, пріобрѣтенное имъ наконецъ послѣ семилѣтнихъ усилій. Этимъ знаніемъ воспользовался онъ благодаря вниманію одного своего учителя -- нѣмца, профессора риторики Осипа Шмидта. Это былъ добросовѣстный и образованный учитель. Онъ заинтересовался Казимиромъ Бродзинскимъ, какъ юношей выдающимся среди своихъ товарищей, и занялся его развитіемъ.
Шмидтъ давалъ своему ученику повидимому безъ особеннаго выбора произведенія Уца, Гагедорна, а также Виланда, Гете {О Гете Бродзинскій говоритъ, что онъ "długo był moim ulubieńcem i najwięcej odpowiadał memu usposobieniu". Мы, однако, не могли замѣтить на Бродзинскомъ особенно сильное вліяніе Гете.}, Шлегеля, Клейста, велъ съ нимъ и устныя бесѣды. Какъ нѣмецъ, онъ былъ предубѣжденъ противъ польскаго языка, за которымъ не признавалъ никакой будущности, и совѣтовалъ Казимиру писать по-нѣмецки. Но, какъ человѣкъ просвѣщенный, онъ обладалъ достаточной терпимостью для того, чтобы не сердиться на своего непослушнаго ученика, который упорно продолжалъ свои литературныя упражненія по-польски, хотя не имѣлъ понятія ни о польской грамматикѣ, ни о правилахъ правописанія {Кромѣ Шмидта Бродзинскій съ признательностью упоминаетъ въ своей университетской автобіографіи и о Парчевскомъ (Opis biegu życia prof, i naucz, сгр. 223).}. Пылкій патріотизмъ невидимому былъ довольно силенъ въ обществѣ, если даже тотъ еврей, съ дѣтьми котораго занимался Бродзинскій, настоятельно требовалъ, чтобы дѣти учились по -- польски.
Польская литература извѣстна была К. Бродзинскому только въ нѣкоторыхъ произведеніяхъ писателей и поэтовъ XVIII в.; на нихъ главнымъ образомъ и развивались его литературныя и эстетическія понятія. Конечно, и новыя воззрѣнія философскія и литературныя не могли не отразиться на молодомъ поэтѣ подъ вліяніемъ чтенія нѣмецкихъ поэтовъ, а также и подъ вліяніемъ разговоровъ со Шмидтомъ и Парчевскимъ. Такъ, въ дневникѣ Бродзинскаго мы находимъ упомянутый уже нами отрывокъ изъ статьи Шлегеля. Бродзинскому были извѣстны и произведенія Теллерта {"Тотъ, кто воспиталъ свое поэтическое чувство на Геллертѣ, говоритъ Кирпичниковъ, если не потребуетъ отъ поэта фантазіи и чувства, потребуетъ по крайней мѣрѣ ума, образованія, серьезной мысли". Коршъ, "Исторія всеобщей литературы", XXII, 775 сгр.}.
Въ періодъ своего перваго пребыванія въ Тарновѣ Бродзинскій не имѣлъ пріятелей. Преслѣдуемый насмѣшками товарищей, онъ не искалъ сближенія съ ними, а дружба между собой взаимно удовлетворяла братьевъ Бродзинскихъ въ томъ нравственномъ уединеніи, въ какомъ они находились. Но чувство дружбы присуще человѣческой натурѣ -- и чѣмъ развитѣе человѣкъ, тѣмъ сильнѣе проявляется въ немъ эта потребность.
Исканіе пріятелей, съ которыми можно бы подѣлиться своими мыслями и чувствами, занимаетъ Казимира Бродзинскаго со времени вторичнаго переѣзда въ Тарновъ. Братъ былъ его въ Краковѣ, и переписка съ нимъ не могла удовлетворить Казимира; съ сестрой онъ и не помышлялъ о перепискѣ, а между тѣмъ чувства рвались наружу, душа искала сочувствія, мысль, настроенная нѣсколько сентиментально, искала отвѣта, нѣжныхъ изліяній. До сихъ поръ Бродзинскій былъ друженъ въ школѣ только съ крестьянскими дѣтьми; теперь онъ ищетъ пріятелей среди своихъ сверстниковъ, товарищей: по гимназіи. Его взгляды на дружбу и отношенія къ друзьямъ были вполнѣ сентиментальны.
"Я думалъ и вѣрилъ, говоритъ онъ { " Wspomnienia " 150, а также у D. Chodźką "Wspomnienia о życiu K. B-ego". Wilno. 1845. 12 стр.}, что всякая дружба должна существовать вѣчно и должна быть взаимнымъ самопожертвованіемъ" {Cp. "Duma nad rzeką Moskwą" 1812 г. Подобнаго друга Бродзинскій нашелъ впослѣдствіи въ Рекіевскомъ (чит. отрывокъ изъ походнаго дневника Бр-го, приведенный Дмоховскимъ: "Bibl. Warsz." 1870. t. III).}.
Вотъ что разсказываетъ онъ о своемъ первомъ пріятелѣ Карпинскомъ:
"Одинъ юноша, Карпинскій, самымъ именемъ своимъ обратилъ на себя мое вниманіе, хотя и не состоялъ ни въ какомъ родствѣ съ поэтомъ и къ самой поэзіи не чувствовалъ никакого влеченія. Умѣренный, скромный, какъ ангелъ, невинный (!), онъ привлекъ къ себѣ мое сердце, изъ чего вынесъ только одну пользу, и именно ту, что я насильно заставлялъ его сочинять стихи для того, чтобы быть достойнымъ своей фамиліи. Карпинскій по добротѣ своей старался сдѣлать, что могъ; я со своей стороны заохочивалъ, поощрялъ его, поправлялъ его стихи, но ничего изъ этого не выходило! "
"Невинный, какъ ангелъ", Карпинскій былъ по-просту глуповатый парень, одинаково неспособный какъ къ стихамъ, такъ и жъ ученію; очень скоро онъ бросилъ гимназію и такимъ образомъ покинулъ своего друга.
Потерпѣвъ неудачу, Бродзинскій не падаетъ духомъ и съ жаромъ продолжаетъ свои поиски за друзьями.
Онъ знакомится съ Хлендовскимъ, сыномъ богатыхъ родителей, и въ скоромъ времени искренне привязывается къ нему.
Воспитанный въ роскошной обстановкѣ, баловень своихъ родителей, Хлендовскій относился довольно равнодушно къ своему новому пріятелю. Правда, онъ цѣнилъ его знанія и способности, но, какъ "барчукъ", не прочь былъ посмѣяться надъ внѣшностью своего пріятеля, его стоптанными сапогами, заплатаннымъ камзоломъ и т. д. Съ ироніей относился онъ и къ сентиментальному настроенію Бродзинскаго, такъ-какъ не могъ раздѣлять его и понимать, потому -- что былъ совершенно равнодушенъ къ литературѣ. Случилось такъ, что дядя Хлендовскаго засталъ молодыхъ друзей вмѣстѣ и самымъ оскорбительнымъ образомъ выгналъ Бродзинскаго изъ дому, назвавъ его "прощелыгой" (szubrawcem) и сдѣлавъ нагоняй за знакомство съ нимъ своему племяннику {Ibid. Wspomnienia 152. Также у Ходзька ("Wzmianka...." стр. 13).}.
Наконецъ Бродзинскій нашелъ себѣ пріятеля по душѣ Кароля Парчевскаго, сблизившагося съ нимъ послѣ одной печальной исторіи, доставившей также поводъ Бродзинскому и къ его первому литературному торжеству. Его стихотвореніе на смерть товарища обратило вниманіе начальства и внушило уваженіе къ молодому поэту и со стороны его товарищей {"Наконецъ, разсказываетъ по этому поводу Бродзинскій, нашелъ я друга, какого только могла представить себѣ моя экзальтированная фантазія. Это былъ сынъ моего профессора, Кароль Парчевскій, двумя или тремя годами моложе меня, набожный, трудолюбивый, на мой взглядъ прекрасный, какъ ангелъ, всегда возвышенный и полный любви.
"Печальное событіе было доводомъ и началомъ нашей горячей, взаимной привязанности. Однажды отправились мы, въ числѣ 12 душъ, на рѣчку Бѣлую купаться; одинъ изъ нашихъ товарищей отдѣлился далеко отъ остальныхъ и, никѣмъ не замѣченный, утонулъ. Только черезъ нѣсколько дней нашли его сильно распухшее тѣло и привезли домой. Я цѣлую ночь не могъ заснуть послѣ этого зрѣлища и, заливая бумагу слезами, написалъ элегію на смерть несчастнаго. Это было первое стихотвореніе, которое я прочиталъ своимъ товарищамъ; всѣ были заинтересованы имъ въ виду того случая, который вызвалъ его появленіе, и который одинаково на всѣхъ произвелъ сильное впечатлѣніе.
"Даже профессора похвалили это мое произведеніе, а молодой Парчевскій, не будучи въ состояніи вымолвить ни одного слова, со слезами бросился въ мои объятія. Онъ уже привелъ ко мнѣ несчастную мать Пржигодзинскаго, которая, узнавъ о несчастной судьбѣ сына, пріѣхала въ Тарновъ. Рыдая сжимала она меня въ своихъ объятіяхъ, по ея словамъ, какъ сына, и благодарила за мои скромные стихи, сдѣлавшіеся извѣстными и ей. Едва ли кто повѣритъ, но это были для меня первыя объятія и матери, и женщины,-- я рыдалъ отъ такого необычайнаго счастья и думалъ: у меня нѣтъ матери, которая также бы горевала по поводу моей смерти", ("Wspomnienia...".)}.
Литературные успѣхи выдвинули Казимира Бродзинскаго изъ среды его товарищей.
Еще въ 1807 году выходитъ въ Краковѣ сборникъ стихотвореній Андрея Бродзинскаго {"Zabawki wierszem Andrzeja Brodzińskiego". W Krakowie, 1807; w drukarni Jana Maja.}, въ которомъ мы находимъ нѣсколько стихотвореній и Казимира Бродзинскаго. Въ любопытномъ предисловіи къ этимъ стихотвореніямъ старшій братъ называетъ младшаго "мальчикомъ" ("mały ten chłopiec"), но хвалитъ его талантъ и, обѣщая ему славную будущность, не безъ самодовольства проситъ не забывать, что своими первыми успѣхами онъ обязанъ ему, старшему брату {Mały ten chłopiec za moim śladem mocno się pokochał w Poezyi. Pisze piosnki, Nadgrobki, bajki i z nich wiele obiecuje po sobie. Ja w tem wiekn, w którem on lutnią wziął w rękę, uciekałem na głos jej ledwie nie tak, jak zając na odgłos trąby myśliwskiej.... Tak nie jeden skromny poeta mówił drugiemu.... Тупа skrzydłach Pegaza w górę wzlatujesz, а ja tylko piechotą chodzę po krajach Parnaskiej góry. Tym czasem temu upokorzonemu pierwszeństwo nad tamtego przyznano. Tak się może stanie między nami. Brat mój jednak zawsze nato pamiętać musi, że to przecie ja zacsąłem pierwszy Ц niwę, na której może dla niego Laury zakwitną ".-- "Zabawki wierszem...." стр. 149.}.
Съ большимъ вниманіемъ стали смотрѣть на него его учителя, да и товарищи относились къ нему съ уваженіемъ. Учился онъ хорошо и, какъ это видно изъ "Liber calculorum" Тарновской гимназіи, считался однимъ изъ лучшихъ учениковъ { Hordyński. "Lata szkolne K. B-ego".}.
Лѣтнія вакаціи 1808 года Бродзинскій проводитъ, въ качествѣ наставника четырехъ мальчиковъ, въ домѣ Служевскихъ, въ селеніи "Воля Любецкая", въ трехъ миляхъ отъ Тарнова.... Здѣсь нашъ поэтъ подружился со старшимъ своимъ ученикомъ Осипомъ, который тоже имѣлъ стремленіе къ литературѣ, и "они вмѣстѣ читали польскихъ поэтовъ, а нѣкоторые отрывки, особенно изъ Карпинскаго, даже распѣвали съ особеннымъ воодушевленіемъ" {"Wspomnienia...."}. Казимиръ не терялъ времени: онъ никогда не оставался безъ дѣла и даже въ минуты, свободныя отъ занятій, носилъ всегда съ собою карандашъ и бумагу, чтобы немедленно же записывать туда всѣ мысли, какія прійдутъ ему въ голову.
Въ домѣ Служевскихъ жилось ему хорошо. Въ концѣ каникулъ Бродзинскій возвратился въ Тарновъ вмѣстѣ со своими четырьмя учениками, которые были ввѣрены его попеченію.
Матерьяльное положеніе Казимира Бродзинскаго было обезпечено этимъ урокомъ, и онъ могъ подумать и о своемъ будущемъ.
Около этого времени образовалось Варшавское княжество, стали доходить въ Галицію нѣкоторыя Варшавскія газеты, все чаще и чаще заходила рѣчь о Польшѣ. Бродзинскаго интересовали, впрочемъ, но собственному его признанію, только литературныя новости {"Wspomnienia mej młodości", стр. 155.}. Онъ слышалъ о епископѣ Альбертранди, какъ о покровителѣ наукъ и отечественной литературы {Jan Albertrandi былъ первымъ презесомъ "Tow. przyjąć, nauk" въ Варшавѣ. Чит. Wójcicki. "Społeczność Warszawy", t. II. 1877 г., стр. 15, 25--26.} (въ дневникѣ Бродзинскаго мы находимъ указанія на одну книжку Альбертранди). Бродзинскій стремился въ Варшаву, но такъ-какъ попасть туда у него не было никакой возможности, то онъ написалъ къ еп. Альбертранди "исполненное воодушевленія письмо" съ просьбой принять его "хоть для какихъ угодно услугъ". Въ видѣ оправдательныхъ документовъ при письмѣ были приложены стихотворенія Бродзинскаго, тѣ, конечно, которыя онъ считалъ получше. На несчастье Альбертранди умеръ въ 1808 г. {Wójcicki. Ibid. стр. 25.}; къ тому же австрійское правительство имѣло любознательныхъ почтмейстеровъ. Письмо было возвращено съ почты распечатаннымъ "вмѣстѣ съ выговоромъ за то, что авторъ его былъ исполненъ несвоевременныхъ патріотическихъ увлеченій".
Не слѣдуетъ однако думать, что поступокъ Бродзинскаго объясняется дѣйствительно чувствомъ патріотизма: какъ это ни странно, но патріотизмъ Бродзинскаго не шелъ дальше писанія стиховъ на родномъ языкѣ. Судьбы родного края, его прошлое были совсѣмъ неизвѣстны Бродзинскому; политикой онъ не занимался и не понималъ ея. Это доказывается между прочимъ тѣмъ обстоятельствомъ, что въ началѣ слѣдующаго 1809 года, за нѣсколько мѣсяцевъ до вступленія польскихъ войскъ въ Галицію, Бродзинскій переводитъ стихотвореніе Коллина, проникнутое нѣмецко-австрійскимъ патріотизмомъ, и дѣлаетъ это по предложенію австрійскихъ властей. Но совѣту своихъ товарищей Бродзинскій допускаетъ однако нѣкоторыя измѣненія въ гимнѣ Коллина, вычеркнувъ или передѣлавъ тѣ мѣста, гдѣ встрѣчалось какое-нибудь упоминаніе о нѣмцахъ или домѣ Габсбурговъ {Wspomnienia. 159 стр.}. Совершенно забывая впослѣдствіи объ этомъ совѣтѣ своихъ товарищей и въ то же время сознавая всю неловкость своего поступка, Бродзинскій увѣряетъ, что "никто изъ товарищей не объяснилъ ему неблаговидности его поведенія", а свое увлеченіе именно гимномъ Коллина объясняетъ слѣдующимъ образомъ: "стихотворенія Коллина были исполнены чистой любви къ отечеству и сельскихъ образовъ и заинтересовали меня такъ, что я вовсе и не думалъ о томъ, что это нѣмецъ писалъ противъ французовъ" {Ibid. 157.}.
Это объясненіе однако нельзя считать вполнѣ удовлетворительнымъ. Что бы ни говорилъ Бродзинскій, но 18-лѣтній юноша долженъ бы лучше понимать современныя политическія условія, если бы дѣйствительность у него не была заслонена сентиментальнымъ туманомъ, и его развитіе не стояло на такомъ низкомъ уровнѣ. Все вокругъ пылало уже патріотическимъ восторгомъ; изъ варшавскаго княжества, немедленно по его образованіи, стали доноситься отголоски всеобщаго ликованія. Какъ ни груба и неразвита была польская молодежь, она не могла не увлечься общимъ настроеніемъ. Если Бродзинскій и не могъ сочувствовать битью нѣмцевъ, къ которымъ онъ питалъ симпатію за "изображеніе прекрасной природы у нѣмецкихъ писателей" {Wspomnienia.... 155.}, то съ конца 1806 года безсознательная антипатія національностей получаетъ болѣе опредѣленное содержаніе. Въ это время, какъ сообщаетъ самъ Бродзинскій, молодежь "умѣла уже съ помощью всевозможныхъ остроумныхъ способовъ пробраться въ ряды Наполеоновскихъ войскъ, и каждый изъ насъ клялся, что онъ только для этой цѣли существуетъ". Появились пѣсни патріотическаго содержанія, начались оживленные толки о политикѣ, для которыхъ всегда удалялись въ лѣсъ {Ibid. 156.}.
Молодежь съ воодушевленіемъ произносила имена Костюшки, Дубровскаго и другихъ героевъ {Каково было отношеніе къ Австріи, видно изъ слѣдующаго забавнаго эпизода. Изъ Вѣны былъ какъ-то присланъ патріотическій гимнъ. Было поручено старшимъ ученикамъ разучить его съ младшими и исполнить въ костелѣ. Спѣвка была въ долѣ, безъ свидѣтелей. Не долго думая, ученики подобрали къ торжественному гимну мотивъ мазурки и къ ужасу учителей такъ и пропѣли его въ костелѣ. Когда же зачинщиковъ подвергли строгому взысканію, то вся молодежь единогласно рѣшила отбывать наказаніе сообща (Wśpomn. 156 стр.). Что настроеніе общества было рѣшительно патріотическое, видно изъ другихъ данныхъ, сообщаемыхъ и самимъ Бродзинскимъ. Такъ, онъ упоминаетъ объ ученикѣ Немеринцѣ, который укрѣпилъ его въ намѣреніи поступить въ войско. Когда объ этомъ своемъ намѣреніи Бродзинскій сообщилъ учителю Парчевскому, то и онъ ничего не имѣлъ противъ и только, какъ австрійскій чиновникъ, доказывалъ видъ, что ничего не знаетъ объ этомъ; но зато его сынъ и жена открыто сочувствовали смѣлому предпріятію (Ibid.).}. Надежда на возстановленіе Царства Польскаго заставляла биться учащеннѣе не одно польское сердце, а въ это время Казимиръ Бродзинскій въ упоеніи успѣхомъ мечтаетъ о путешествіи въ Вѣну и казенной стипендіи въ высшемъ учебномъ заведеніи имени Маріи Терезіи {Въ своей автобіографической запискѣ ("Opis biegu życia naucz, i professorów...") Бродзинскій говоритъ: "Za przełożenie w szkołach poezyi Coilina, otrzymałem od rządu austryackiego stypendyum i miejsce w Instytucie Wiedeńskim, ale niedoswiadczenie i tęschność do języka i literatury polskiej nie dozwalały mi korzystać z tej łaski mojego rządu, udałem się do uniw. Krakowskiego, przy którym przez półtora roku Poświęcałem się naukom filologicznym i filozoficznym"....}.
Впрочемъ, Бродзинскаго нельзя очень винить за такое политическое недомысліе: не нужно забывать, что ему пришлось девять лѣтъ провести въ австрійской школѣ, усердно преслѣдовавшей полицейскія цѣли, а его литературное развитіе опредѣляется кружкомъ сентиментальныхъ идилликовъ въ родѣ его старшаго брата или В. Реклевскаго, для которыхъ современность совершенно не существовала, а руководителями ихъ умственнаго и литературнаго развитія являлись Геснеръ и Карпинскій {Чит. "Sielanki" Gesnera, "Zabawki wierszem" А. Br-ego, "Pienia wiejskie" W. R-ego и проч.}. Неудивительно поэтому, что съ Бродзинскимъ случилось то же, что и съ Карамзинымъ, который умудрился быть въ Парижѣ и не замѣтить великой французской революціи {Чит. "Письма русск. путешеств.", а также А. Н. Папина, "Общественное движеніе при Александрѣ I". Спб. 1885, 183--260.}. Вообще Бродзинскій легко мирился со всякимъ общественнымъ порядкомъ: существуетъ Австрія, и онъ пишетъ австрійскій гимнъ; является Наполеонъ -- и Бродзинскій строчитъ оду ко дню его рожденія {Объ этомъ чит. ниже.}; упрочивается русское вліяніе, и возникаетъ Царство Польское, -- Бродзинскій становится признательнымъ сторонникомъ Александра I и защитникомъ status quo противъ романтиковъ; вспыхнула революція 1830--31 годовъ, счастье улыбнулось революціонерамъ на первыхъ порахъ, и Бродзинскій пишетъ цѣлый рядъ революціонныхъ патріотическихъ стиховъ и въ торжественной рѣчи выражаетъ порицаніе Александру I {Чит. ниже, а также 2-ю главу нашего труда.}. При всемъ томъ Бродзинскому нельзя бросить упрекъ въ неискренности: это было простое непониманіе. Только крайнимъ политическимъ индифферентизмомъ и неразвитостью и можно объяснить такой удивительный фактъ, какъ готовность Бродзинскаго идти по приглашенію австрійскаго офицера въ военную службу, а черезъ нѣсколько мѣсяцевъ вступилъ въ ряды арміи Варшавскаго княжества.
Къ началу лѣта 1809 года Бродзинскій кончилъ успѣшно Тарновскую гимназію, а 9-го сентября числился уже въ рядахъ польскихъ войскъ, записанный кадетомъ (подпоручикомъ) въ артиллерійскую бригаду { Hordyński, "Lata szkolne....", стр. 41.}.
Какъ пишетъ самъ Бродзинскій въ своей университетской автобіографіи { "Opis biegu życia naucz....", стр. 223.}, онъ поступилъ въ войско, "слѣдуя общему настроенію", немедленно по вступленіи польскихъ войскъ въ Краковъ, куда Бродзинскій прибылъ по окончаніи гимназіи съ цѣлью поступить въ университетъ. До послѣдняго времени, однако, остается невыясненнымъ и мало извѣстнымъ почти всѣмъ біографамъ Бродзинскаго фактъ пребыванія его въ университетѣ {На это указываетъ только Романъ Пилатъ, львовскій црофесс. (Рукописи, лекціи), и г-жа Духинская.}. Какъ могъ совмѣщать онъ военную службу съ университетскими занятіями? Судя но выраженію, употребленному имъ въ университетской автобіографической запискѣ: "....przy którym przez półtora roka poświęcałem się naukom" {"Opis biegu....", стр. 223.}, можно думать, что онъ былъ только вольнослушателемъ.
Такое предположеніе подтверждается и тѣмъ обстоятельствомъ, что Краковскій университетъ впослѣдствіи отказалъ Бродзинскому въ просьбѣ выдать ему хоть какой-нибудь дипломъ, необходимый для полученія каѳедры въ Варшавскомъ университетѣ {"Opiekun Domowy". 1865: "Kaz. Brodziński", przez G. Czernieckiego, стр. 206.}. Во всякомъ случаѣ не подлежитъ сомнѣнію, что серьезныхъ занятій въ эту бурную пору быть не могло. Нужно думать, что все свое время Бродзинскій дѣлилъ между службой и литературными упражненіям. Такъ-какъ по счастливой случайности онъ попалъ подъ команду упомянутаго уже нами поэта В. Реклевскаго, близкаго друга и товарища Андрея Бродзинскаго {Въ "Zabawk. wierszem" очень многія стихотворенія съ выраженіемъ самыхъ искреннихъ чувствъ дружбы посвящены Реклевскому (W. R.).}, то само собою разумѣется, что и самая военная служба была продолженіемъ литературныхъ упражненій подъ руководствомъ В. Реклевскаго, съ которымъ К. Бродзинскій скоро очень близко сошелся и подружился.
Какъ мы уже сказали, Реклевскій принадлежалъ по своему направленію къ группѣ писателей старой школы, увлекавшихся сентиментально-идиллическимъ направленіемъ Геснера, Карпинскаго и др. Реклевсісій сочинялъ въ томъ же духѣ стишки, но по временамъ въ его произведеніяхъ звучитъ уже народная нотка. Нѣсколько грубоватые и даже отчасти циническіе штрихи въ его поэзіи были уступкой новымъ вѣяніямъ жизни и литературы {Чит. его "Wiesław", "Halina", "Zachęcenie do tańca", "Krakowiaki", "Urodziny" ("Pienia wiejskie", Kraków, 1811).}. Вліяніе Реклевскаго на начинающаго поэта было очень велико {О вліяніи Реклевскаго на Бродзинскаго впервые говоритъ Мехержинскій ("Bibl. Polska" 1859). Въ недавнее время г. Гавалевичъ представилъ довольно обстоятельный разборъ вліянія нѣкоторыхъ (но не всѣхъ) произведеній Реклевскаго на поэму Бродзинскаго "Wiesław". Мы будемъ говорить подробнѣе объ этомъ въ 3-й главѣ.}. Въ своемъ дневникѣ, приведенномъ у Дмоховскаго, Бродзинскій пишетъ, что обязанъ Реклевскому всѣмъ,-- и своимъ умственнымъ, и литературнымъ развитіемъ {"Bibliot. Warszawska", 1870, t. III. 372.}. При разборѣ поэтической дѣятельности Бродзинскаго мы убѣдимся, что это вліяніе шло гораздо дальше и отразилось въ заимствованіяхъ не только въ "Вѣславѣ", на что уже указалъ г. Гавалевичъ, по и во многихъ другихъ произведеніяхъ поэта, какъ напр., "Oldyna", "Legionista" и т. д.
Служба подъ начальствомъ друга -- поэта не могла, конечно, быть тяжела для К. Бродзинскаго; къ тому же начальство, видя слабое здоровье его, освободило его отъ фронтовой службы и назначило его на скромную должность ротнаго провіантмейстера. Впослѣдствіи Бродзинскій очень забавно разсказывалъ о томъ, какъ ему приходилось подъ мѣрные звуки гексаметровъ собственнаго издѣлія разрѣзать мясо на порціи -- {Объ этомъ сообщаетъ Одынецъ, а также и Ходзько ("Wzmianka о życiu").}
Время пребыванія въ Краковѣ вплоть до выступленія въ Модлинъ въ концѣ 1811 года отмѣчено нѣсколькими новыми произведеніями музы К. Бродзинскаго. Къ сожалѣнію они не дошли до насъ, неизвѣстны и издателямъ сочиненій Бродзинскаго. Совершенно случайно мы натолкнулись на свѣдѣнія о нихъ въ рукописномъ сборникѣ Скимборовича { Skimboroivicz. "Dzieła, żywoty uczonych, pisarzów i artystów polskich oraz cudzodziemeów, będących w Polsce lub jej przedmiotów dotykających pod jakimbądź względem, porządkiem abecadłowym opisał H. S.", t. VII. Съ этимъ интереснымъ сборникомъ мы познакомились благодаря предупредительной любезности г. С. Вольскаго, помощника библіотекаря въ библіотекѣ "Ordyn. gr. Krasińskich" въ Варшавѣ.}. Изъ этого сборника мы узнаемъ, что Бродзинскій еще до поступленія въ армію немедленно по прибытіи въ Краковъ посѣтилъ Краковскія окрестности возлѣ Гродиска и Песковскихъ скалъ и тогда же написалъ поэму "О Pustyni Sw. Salomei", костелъ которой находился на Гродискѣ. Поэмой этой Бродзинскій очень дорожилъ и всегда носилъ ее съ собою: но въ 1812 г., когда послѣ битвы при Березинѣ Бродзинскій хоронилъ своего брата въ выкопанной имъ самимъ могилѣ, онъ потерялъ свое произведеніе, о чемъ не разъ впослѣдствіи съ большимъ сожалѣніемъ вспоминалъ въ средѣ своихъ друзей. Въ томъ же 1809 году Бродзинскій написалъ оду по случаю дня рожденія Наполеона {"Oda na dzień vrodzin Napoleona".}. Въ 1810 году, очевидно передъ выступленіемъ войскъ въ Модлинъ, Бродзинскій, тогда уже сержантъ артиллеріи, написалъ "Wiersz na pożegnanie krakowianów", напечатанный въ "Краковской газетѣ" {"Gazeta Krakowska", rok 1810.}.
Въ Модлинѣ, гдѣ стояла гарнизономъ бригада, въ которой служилъ Бродзинскій, онъ пробылъ около 1/2 года. 1 ноября 1812 г. Бродзинскій былъ произведенъ въ поручики 2-го класса {"świadectwo komissyi wojny". "Opis biegu...", стр. 226. Въ "Opiekun Domowy", 1866, Черницкій невѣрно опредѣляетъ это повышеніе другой датой -- 4 ноября.}, затѣмъ участвовалъ въ походѣ великой арміи на Москву, былъ во всѣхъ главныхъ сраженіяхъ, потерялъ въ нихъ своихъ лучшихъ друзей,-- брата Андрея, Б. Реклевскаго, и съ остатками разбитой арміи прибылъ зимою 1813 года въ Краковъ офицеромъ артиллеріи,-- чинъ, полученный имъ подъ Москвой. Здѣсь въ часы вечернихъ бесѣдъ Бродзинскій занималъ собравшееся общество своими разсказами о событіяхъ такъ неудачно кончившейся кампаніи, причемъ, какъ сообщаетъ А. Грабовскій, никогда не говорилъ лично о себѣ. Особенно жалѣлъ онъ о потерѣ цѣлой кибитки отборныхъ французскихъ книгъ, которыя собрали ему солдаты во время походовъ. Это была его единственная военная добыча {"Przyjaciel Ludu", 1836, стр. 176.}.
1813 годъ вплоть до вступленія въ Саксонію Бродзинскій провелъ довольно праздно,-- въ скитаніяхъ по знакомымъ и друзьямъ. Какъ проводилъ онъ это время, мы знаемъ изъ стихотворнаго посланія его къ своему другу и родственнику Шотарскому, тоже участвовавшему въ походѣ на Москву, впослѣдствіи довольно извѣстному польскому публицисту {"Encyclopedia Powszechna" Orgelbranda. W. 1867, t. 24, стр. 737.}.
Письмо это упущено изъ виду біографами Бродзинскаго и издателями его произведеній, хотя и было напечатано въ 1849 году Войцицкимъ въ его "Жизнеописаніяхъ" {"życiorysy znakomitych ludzi, wsławionych w różnych zawodach", zesz. I, 1849, стр. 14. }. Письмо помѣчено 16 декабря 1813 года и писано въ Свадзинѣ, гдѣ находился тогда Бродзинскій; изъ его содержанія мы узнаемъ, что поэтъ все это время вполнѣ благодушествовалъ у своихъ добрыхъ знакомыхъ (если не родственниковъ) {Считаемъ умѣстнымъ привести это интересное письмо цѣликомъ: "Niezmiernie jestem Panu obowiązany za pamięć o mnie i z uczuciem dziękuję mu za to; co tu robię?
"O to jest zabawa nasza:
Kiedy rano
Już filiżanki poprzątano,
Tłuczem sobie maryasza.
Skoro stary
Na nos wsadzi okulary,
Za parę godzinek potem
Stary się gospodarskim zatrudnia kłopotem,
А ja sobie wolę
Wybiegnąć w pole,
Tam filozofa udaję
Wioski chwalę, miasta ganię,
Ludzkie sądzę obyczaje;
А potem
Z powrotem
Zawijam śniadanie;
Po śniadaniu dobrze i to
Wypić wódlci incognito;
Na wyścigi ze staruszkiem
Popisujemy się duszkiem,
Aż jeden mówi pacierze,
Drugi Skarbka książkę bierze.
Siedziem każdy, jak niemy,
А jednak się bawimy.
Aże, niestety,
Przychodzą gazety,
Które na głos muszę czytać-.
Wielu mógł Platów niewolnika schwytać,
Co od Renu strony,
Co się dzieje od Werony?
Wiele się fortec poddało,
I co się w Paryżu działo.
I na staroświeckiej karcie,
Biorąc bulletyn na wsparcie,
Wojsk linie wyciągamy
I losy im wyznaczamy;
Idzie obiadu godzina,
I kończy się gadanina.
Aż się panieńskie otwarły pokoje.
Wychodzi ciotka i dziewcząt dwoje.
Ta skromnością duszy mami,
Druga zabija oczkami.
Owa bawi, że niewinna,
Wesołością nęci inna.
O posagach, spuściznach,
O kobietach i męsczyznach,
Gdzie niepewna, gdzie gotowe,
Prowadzim ciekawę mowę.
Po obiedzie przy gitarze
Przy różnych piosneczek gwarzy
Aż lube wieczory
Nadbiegają w oka mgnieniu.
Stary pacierze
Odmawia szczerze,
My przy kominka płomieniu
Powszechnym zwyczajem
Fraszki sobie bajem,
Stary do Boga na niebie,
Ja wzdycham J.... do ciebie".}: утромъ нѣсколько пулекъ въ марьяжъ, прогулка въ полѣ, во время которой философическія размышленія о преимуществахъ сельскаго образа жизни; засимъ завтракъ, послѣ котораго поэтъ былъ непрочь хватить рюмку -- другую водки -- "incognito"; передъ обѣдомъ чтеніе Скарбка {Вѣроятно, первыя его стихотворныя работы 1808 года. Чит. "Złota Przędza", 1885 г. т. II, стр. 96.}, новыхъ газетъ; идетъ легкая болтовня ("gadanina") о политикѣ, прерываемая обѣдомъ; послѣ обѣда и до поздняго вечера веселые галантные разговоры съ паненками о вѣрности и любви, о мужчинахъ и женщинахъ; появлялась гитара, и подъ ея акомпаниментъ вечеръ заканчивался чувствительными романсами. Словомъ, время проводилось такъ, какъ всюду въ Польшѣ начала этого вѣка. Войцицкій въ своей книгѣ о Варшавѣ начала этого столѣтія {"Warszawa i jej życie umysłowe i ruch literacki w ciągu lat trzydziestu", t. III, 1880 г., стр. 12--20.} приводитъ очень много подобныхъ романсовъ, бывшихъ тогда въ ходу (Карпинскаго и нѣкот. др.), и говоритъ, что гитара играла немаловажную роль въ семейныхъ развлеченіяхъ въ эту глухую пору польской жизни, когда всѣ интересы сосредоточивались у семейнаго очага.
Изъ этого же посланія Бродзинскаго мы узнаемъ, что онъ ожидалъ полученія наслѣдства, а затѣмъ собирался посѣтить Познань и Краковъ. Вскорѣ однако ему пришлось вмѣстѣ съ войсками двинуться въ Саксонію; въ битвѣ при Лейпцигѣ онъ былъ раненъ и взятъ въ плѣнъ; выпущенный затѣмъ на честное слово, онъ отправился отдыхать къ своей теткѣ въ Суликово {Въ Суликовѣ Бродзинскій вполнѣ наслаждался отдыхомъ. О томъ, какъ онъ проводилъ здѣсь время, можно судить изъ слѣдующаго отрывка его письма къ Ам. Грабовскому: "Z nowin nie donoś mi nic, bo teraz chcę być ową cliryzalidą, а jak przyjdzie czas, całkiem nowo ukazać się przed światem". Sewer. Duchińska. "K. В-ski." Paryż, 1885, стр. 22.}, неподалеку отъ Кракова, а въ слѣдующемъ году, "потерявъ силы и охоту къ военной службѣ", вышелъ въ отставку, полученную имъ отъ императора Александра I {"Opis biegu życia....". Свидѣтельство объ увольненіи подписано дивизіоннымъ генераломъ Вельгорскимъ и бригаднымъ -- Рентенштраухомъ.}.
Періодъ отъ 1809 по 1814 годъ мало былъ полезенъ Бродзинскому въ его умственномъ и литературномъ развитіи.
Отъ этого времени сохранилась часть походнаго дневника Бродзинскаго, и именно та, которая относится къ 1813 году {Часть этого дневника напечатана Дмоховскимъ. Почти весь онъ помѣщенъ въ статьѣ Ходзька: "Wzmianka о życiu...."}, но въ немъ мы находимъ нѣкоторыя данныя, относящіяся и къ предыдущему году. Какъ видно изъ этого дневника, Бродзинскій участвовалъ почти во всѣхъ сраженіяхъ -- былъ подъ Можайскомъ, Смоленскомъ, участвовалъ, вѣроятно, въ сраженіи подъ Бородинымъ и тогда именно написалъ свое стихотвореніе: "Duma żołnierza nad rzeką, Moskwą". Замѣчательно то, что во всѣхъ сохранившихся отрывкахъ изъ его дневниковъ мы совершенно не замѣчаемъ никакого патріотическаго пыла и воодушевленія. Напротивъ,-- всюду видимъ и читаемъ выраженія грусти, тоски, какое-то пассивное отношеніе къ совершающимся событіямъ. Ни одной бодрой, энергической мысли не высказываетъ онъ въ своихъ дневникахъ, но за то очень часто повторяются желанія, чтобы война скорѣе прекратилась; иногда встрѣчаются замѣтки о передвиженіи войскъ, о тѣхъ или другихъ военныхъ событіяхъ, но чаще Бродзинскій говоритъ о болѣе мирныхъ событіяхъ -- о томъ, гдѣ и какъ принимали офицеровъ польской арміи, какія развлеченія были имъ доставлены у того или другого помѣщика и т. д.
Какъ и въ прежнемъ, тарновскомъ, дневникѣ, здѣсь мы находимъ записанными отдѣльныя мысли и выдержки изъ прочитанныхъ писателей, но ихъ немного. Дмоховскій, имѣвшій въ рукахъ весь дневникъ, насчиталъ около десятка французскихъ, нѣмецкихъ и англійскихъ именъ (англійскаго языка Бродзинскій не зналъ); изъ польскихъ авторовъ попадаются имена: Красицкаго, Выбицкаго, Cm. Потоцкаго, Яронскаго; приведено нѣсколько строчекъ изъ Лукреція, Тибулла. Подъ нѣкоторыми отрывками нѣтъ подписи, и можно думать, это эти отрывочныя мысли принадлежатъ самому Бродзинскому; таковы напр. замѣчанія о смѣлости, разсудительности, любви къ ближнему, занимающія нѣсколько страничекъ. Все это далеко не богатый запасъ литературныхъ свѣдѣній, пріобрѣтенныхъ К. Бродзинскимъ въ бурный періодъ военной жизни.
Намъ кажется, что мы не ошибемся, если скажемъ, что Бродзинскій очень немного читалъ въ 1809--1814 годы, какъ и въ предыдущіе, да и не имѣлъ возможности много читать, какъ утверждаютъ это нѣкоторые его біографы, не приводя, впрочемъ, достаточно вѣскихъ фактовъ въ подтвержденіе своего мнѣнія {Дмоховскій, стр. 371; Ходзько, стр. 16.}. Прежде всего Бродзинскій, какъ молодой офицеръ, при всей своей меланхоличности, не могъ не окунуться въ вихрѣ удовольствій и развлеченій, какія представляетъ военная жизнь вообще и въ особенности въ такую пору, когда ликованіе было всеобщимъ, и обыватели (помѣщики, горожане и проч.) съ неподдѣльной радостью привѣтствовали побѣдоносное польское войско и его храбрыхъ офицеровъ. Вечера, балы, торжественныя встрѣчи, парады не могли, конечно, не отнимать много времени даже у такого скромнаго человѣка, какъ Бродзинскій. Что это было именно такъ, мы имѣемъ немало указаній въ его дневникѣ.
Сравнительно больше времени Бродзинскій имѣлъ тогда, когда бригада его стояла въ Модлинѣ, какъ это видно изъ письма Бродзинскаго къ Грабовскому {"Przyjaciel Ludu" w Lesznie 1836: "Kilko słów dodatkowych do artykułu o K. Br." Am. Gr(abowski?). Грабовскій приводитъ здѣсь письмо Бродзинскаго изъ Модлива съ жалобами на однообразіе и скуку гарнизонной жизни:
"Tu....
W świątyni Marsa srogiego
Kędy na okoto wały,
А w bramie żołdak zuchwały,
"Kto idzie!" wciąż pokrzykiwa,
Z kwitami Muza pierzchliwa,
Chociaż wołam, przyjść się boi,
Bo szczęk s& #322;yszy Marsa zbroi.
Choćby przyszła, spiże działa
I miecze, gdyby ujrzała, Uciekłaby...."
Изъ этого мало извѣстнаго письма Бр-го мы видимъ, что муза не благоволила поэту; но если бы она и пришла, то испугалась бы грому и лязгу оружія.}. Но и тутъ едва ли онъ могъ усердно заниматься литературой и въ особенности нѣмецкой. Это было время вполнѣ понятнаго увлеченія всѣмъ французскимъ, начиная отъ литературы и до послѣдней пуговицы Наполеоновскаго солдата; ко всему нѣмецкому пылали ненавистью и презрѣніемъ. Мы думаемъ, что именно въ это время занимался Бродзинскій французской литературой и языкомъ, который былъ ему такъ необходимъ и на службѣ, и котораго онъ не могъ выучить за одинъ годъ (1815), какъ думаютъ нѣкоторые біографы Бродзинскаго, настолько хорошо, чтобы тотчасъ же приступить къ переводу пьесъ для сцены. Точно также и въ слѣдующіе годы, въ тяжелую пору кампаніи 1812--1813 года, не могло быть и рѣчи о какихъ-нибудь серьезныхъ литературныхъ занятіяхъ. Пребываніе въ плѣну также не могло имъ благопріятствовать, какъ и пребываніе Бродзинскаго у своей тетки въ Суликовѣ, гдѣ онъ жилъ въ теченіи 1814 года.
Такимъ образомъ литературно-художественное и умственное развитіе К. Бродзинскаго въ эпоху 1809--1814 год. подвигалось впередъ весьма и весьма слабо, а литературная производительность его за это время выразилась главнымъ образомъ въ сочиненіи многочисленныхъ слащаво-сентиментальныхъ стихотвореній, напечатанныхъ впослѣдствіи подъ общимъ заглавіемъ: "Pieśni Rolników".
25-го апрѣля 1814 года была объявлена русскимъ правительствомъ всеобщая амнистія лицамъ, принимавшимъ участіе въ войнѣ съ Россіей, а въ концѣ этого года Бродзинскій переѣзжаетъ на жительство въ Варшаву, съ цѣлью поступить на службу.
Нужно думать {Въ своей автобіографіи, запискѣ Бродзинскій, кажется, перепуталъ факты. Онъ говоритъ довольно неясно: "w roku 1816 po bezpłatnem zasługiwaniu się w komissyi oświecenia wyznaczone miałem obowiązki zastępcy kancellisty, lecz gdy tu nie miałem innego utrudnienia, jak ciągle przepisywanie naczysto, prosiłem uwolnienie, które otrzymawszy udałem się do Kom. Rz. Spr. Wewn." Но изъ документовъ видно, что Бродзинскій поступилъ въ Комис. Мин. Вн. Дѣлъ уже въ 1815 году.}, что Бродзинскій поступилъ сначала въ "Komis. Oświeceń", гдѣ получилъ довольно скромное мѣсто подканцеляриста. Но, такъ-какъ здѣсь кромѣ переписыванія начисто ничего больше не требовалось, то Бродзинскій въ началѣ 1815 года переходитъ на службу въ "Kom. Rząd. Spraw Wewnętrznych", т. e. въ канцелярію Министерства Внутреннихъ Дѣлъ. Первые девять мѣсяцевъ Бродзинскому пришлось прослужить безплатно въ качествѣ адъюнкта, а затѣмъ онъ былъ въ теченіи 5 мѣсяцевъ секретаремъ бюро комиссіи со скромнымъ жалованьемъ, какъ сообщаетъ Ходзько, въ 15 прусскихъ талеровъ въ мѣсяцъ {D. Chodźko, "Wzmianka о życiu К. B-ego", стр. 78.}. Начальство было очень довольно К. Бродзинскимъ и аттестовало его всегда самымъ лестнымъ образомъ {Такъ, напр., свидѣтельство "Kom. Rz. Sp. Wewn.", данное Б-му при переходѣ его на службу въ "Likwidac. Komis.", удостовѣряетъ "zdolność, pilność, pracowitość, niemniej najlepsze moralne postępowanie". "Opis biegu życia", стр. 227.}. Почти одновременно съ поступленіемъ на службу въ указанныя выше учрежденія Бродзинскій опредѣляется на службу и въ Ликвидаціонную Комиссію, въ которой занимается тоже безплатно въ теченіи первыхъ шести мѣсяцевъ, а съ 27 марта 1816 года занимаетъ въ ней мѣсто секретаря, на которомъ и остается до прекращенія дѣятельности этой Комиссіи въ 1820 г. {Въ свидѣтельствѣ, полученномъ Бродзинскимъ отсюда, говорится, что онъ исполнялъ свои обязанности "zdatnie i gorliwie" и "при примѣрной нравственности своего поведенія". "Opis biegu....", стр. 228.}. Служба давала скудное вознагражденіе, а отнимала, конечно, много времени. Какъ разъ къ этимъ же годамъ относится и первый литературный гонораръ Бродзинскаго. Совершенно неожиданно элегія "на смерть Понятовскаго" доставила ему не только громкую извѣстность, но и значительный заработокъ {Чит. 3 гл. нашего изслѣдов.}. Эта элегія, произведшая въ свое время такое сильное впечатлѣніе, что ея не могли безъ слезъ слушать {Чит. Wójcicki, t. III, стр. 142.}, а равнымъ образомъ и нѣкоторыя другія обстоятельства выдвинули Бродзинскаго и облегчили ему доступъ въ литературные кружки. Съ 1815 года онъ входитъ въ составъ редакціи "Pam. Warszaw." и въ томъ же году помѣщаетъ здѣсь статью "О pismach і życiu W. Reklewskiego" и "Посланіе къ Ходкевичу" {"Pam. Warsz." 1815, t. I, 26.}.
Къ 1815 или, быть можетъ, къ предыдущему году относится вступленіе Бродзинскаго и въ масонскую ложу. По крайней мѣрѣ въ 1815 году Бродзинскій выступаетъ со своими первыми масонскими стихотвореніями {"Pam. Warsz." 1815. Cp. Zalęski, "O masonii w Polsce", Kr. 1889.}. Участіе въ орденѣ вообще упрочило его положеніе въ Варшавѣ, доставивъ ему широкій кругъ знакомствъ и поддержку среди вліятельныхъ людей Варшавы. Бродзинскій принадлежалъ къ масонской ложѣ "Изида", главнымъ мастеромъ которой былъ съ 1812 года знаменитый въ то время представитель и опора псевдоклассицизма, ученый, критикъ и переводчикъ -- профессоръ Л. Осинскій.
Такимъ образомъ судьба благопріятствовала Бродзинскому и на первыхъ же порахъ его выступленія на литературномъ поприщѣ свела его съ однимъ изъ самыхъ видныхъ представителей польской литературы. Масонство облегчило Бродзинскому доступъ и въ театральный мірокъ. Одинъ изъ современныхъ польскихъ композиторовъ, Курпинскій, былъ тоже масонъ и даже перелагалъ масонскія стихотворенія Бродзинскаго на музыку {"Pam. Warsz." 1815--1816.}.
Бродзинскій вскорѣ перезнакомился и съ другими лицами, имѣвшими какое-либо отношеніе къ театру и литературѣ -- съ Кудличемъ, Эльснеромъ, Липинскимъ, Жолковскимъ и друг. Но порученію театральной дирекціи онъ еще съ 1815 года принимается за переводы для сцены, которые доставляютъ ему небольшой заработокъ и появляются ежегодно до 1821 года, когда улучшившееся матерьяльное положеніе позволило ему бросить неблагодарный трудъ переводчика пустыхъ оперъ, оперетокъ и проч.
Литературныя занятія не отрываютъ однако Бродзинскаго отъ обязанностей службы, и онъ по прежнему состоитъ канцелярскимъ чиновникомъ.
Въ 1816 году Бродзинскій получаетъ безплатное мѣсто секретаря при Варшавскомъ театрѣ. Съ этимъ мѣстомъ связана была отчасти и цензура драматическихъ произведеній. Должность секретаря при драматическомъ театрѣ Бродзинскій исполнялъ въ теченіи 6 лѣтъ {Чит. "Opis biegu życia...."}. Въ сборникахъ этого театра Бродзинскій помѣстилъ свою сцену: "Piękne sztuki" {"Rocznik teatru narodowego warszawskiego" 1810--1817, стр. 4--22.}. Въ этомъ же (1816) году появляются его переводы изъ Шиллера {"Pam. Warsz." 1816, VI, 214: "Kassandra".}, а также первая часть его посланія къ Дафнѣ -- "О поэзіи" {"Pam. Warsz." 1816, IV, 85, 456.}.
Въ 1817 году онъ издаетъ вмѣстѣ съ Эльснеромъ небольшую книжечку своихъ стиховъ, написанныхъ тоническимъ размѣромъ {"Bibliot. Warsz." 1870, III, стр. 223; id. у Ходзьки. }, предпосылая этимъ стихамъ предисловіе въ защиту этого стихосложенія противъ силлабическаго.
1816--1817 годы Бродзинскій проводитъ повидимому въ усиленныхъ занятіяхъ польской и нѣмецкой литературой и въ началѣ 1818 года выступаетъ со своей знаменитой статьей: "Rozprawa о hlassycmości i romantyczności " {"Pam. Warsz." 1818, январь -- май.}, которая замѣчательна въ исторіи польской литературы тѣмъ, что именно съ нея начинается, или по крайней мѣрѣ къ ней пріурочивается, горячая полемика между классиками и романтиками.
Написанная въ очень умѣренномъ тонѣ, статья Бродзинскаго не понравилась, конечно, классикамъ, но вовсе не вызвала преслѣдованій противъ ея автора и не доставила ему непріятностей, какъ объ этомъ повѣствуютъ вслѣдъ за Ходзькомъ {"Wzmianka....", стр. 78.} Крашевскій, Мехержинскій, Семенскій, Здановичъ, Одынецъ и многіе другіе польскіе критики и историки, повторяя разсказъ Ходзыса о министрѣ Потоцкомъ, который будто бы крайне оскорбительно отнесся къ Бродзинскому, призвалъ его къ себѣ и, перебирая послѣдній No "Pam. Warsz.", далъ ему понять, что не читалъ его статьи и даже не разрѣзалъ страницъ въ ней.
Дмоховскій совершенно основательно опровергаетъ этотъ разсказъ. Рѣчь идетъ о Станиславѣ Потоцкомъ, министрѣ народнаго просвѣщенія, а Бродзинскій служилъ мелкимъ чиновникомъ въ Ликвидаціонной Комиссіи и въ Министерствѣ Внутреннихъ Дѣлъ. Спрашивается, съ какой бы стати министръ народнаго просвѣщенія, польскій магнатъ, призвалъ маленькаго чиновника другого вѣдомства для того, чтобы показать, что его статья не разрѣзана и не читана!
Наконецъ, есть достаточно данныхъ утверждать, что кружокъ классиковъ не былъ вовсе враждебно настроенъ противъ молодого автора статьи "О романтизмѣ". Со многими изъ нихъ Бродзинскій былъ въ хорошихъ отношеніяхъ по масонской ложѣ (между прочимъ извѣстны его поздравительные стихи по случаю именинъ Осинскаго) и даже бывалъ на знаменитыхъ обѣдахъ генерала Красинскаго, гдѣ собирались всѣ корифеи классицизма, а также былъ постояннымъ посѣтителемъ семьи Бентковскаго {Odyniec, "Wspomnienia....", стр. 312.}. Когда Одынецъ въ 1826 году пріѣхалъ въ Варшаву, онъ расчитывалъ застать Бродзинскаго, съ которымъ стремился познакомиться, именно здѣсь, въ средѣ классиковъ {Ibidem.}. Самъ Янъ Снядецкій, возражая на статью Бродзинскаго, отзывается объ авторѣ съ большимъ уваженіемъ и похвалою {"Dzienn. Wil." 1819, I. Чит. 2-ю главу нашей работы.}.
Статья Бродзинскаго имѣла характеръ эклектическій и своею умѣренностью могла скорѣе вызвать недовольство ярыхъ романтиковъ, а не классиковъ. По крайней мѣрѣ, классики выступили противъ новаго направленія ожесточенными противниками только со второй половины 20-хъ годовъ { Luc. Siemieńs ki, "Obóz klassyków", Полное Собр. сочин., т. 5.}, когда появились на сцену украинскіе и литовскіе романтики, а вмѣстѣ съ ними и первые теоретики романтики: Островскій, Мохнацкій, Грабовскій и друг. До этого же времени классики отдѣлывались довольно добродушными насмѣшками надъ сентиментальностью и фантастической туманностью новыхъ поэтовъ. Извѣстны остроумныя выходки Людовика Осинскаго противъ романтиковъ и въ частности противъ Мицкевича; но вѣдь съ Осинскимъ Бродзинскій былъ связанъ своего рода "братскими" узами!
Дмоховскій, ссылаясь на свои личныя воспоминанія, категорически завѣряетъ, что никакихъ преслѣдованій Бр-го положительно не было и не могло быть {"Dalibóg -- восклицаетъ онъ -- gdybym nie żył w owej epoce, а miałem wtedy lat 18, gdybym nie czytał i nie pamiętał, co mówiono o tój rozprawie Brodzińskiego, i jabym uwierzył tój powszechnej gadaninie i powtarzał bym za drugimi, jak gęsi za. gąsiorem, że Brodziński był prześladowany przez zapamiętałych klassyków". "Bibl. Warsz." 1870, III, стр. 380.}. Къ тому же нужно прибавить, что Бродзинскому вовсе не принадлежитъ честь первенства въ дѣлѣ распространенія новыхъ идей. Такъ напр. переводы изъ Шиллера первымъ сдѣлалъ I. Д. Минасовичъ, принесшій еще въ 1809 году "Bogów Grecji" своему профессору Ф. Бентковскому {"Cmentarz Powązkowski pod Warszawą", t. II, 1856; Wójcicki, стр. 201.}. Въ 1811 году знаменитый Венжикъ впервые объяснилъ новую теорію драматическаго искусства въ "Towarzystwie przyjąć, nauk" { Tomkowicz Stan. "Przyczynek do historyi początków romantyzmu w Polsce". "Archiw. do dziejów literatury i oświaty w Polsce", t. I, Kraków, 1878. стр. 265, 266 и слѣд.}. Изъ его разсужденія видно, что Венжикъ былъ хорошо знакомъ съ нѣмецкой литературой, читалъ Шекспира, Лопе-де-Вега, Кальдерона, Альфіери; онъ цитуетъ Зульцера "Allgemeine Theorie der schönen Künste", и т. д. Наконецъ, почти одновременно съ Бродзинскимъ и Каласантій Шанявскій начинаетъ свои изслѣдованія по нѣмецкой философіи {"Złota Przędza", IV, W. 1887. Pogląd ogólny P. Chin. XXIII.} и печатаетъ статью о романтизмѣ {Wójcicki, t. Ш, стр. 139, 159.}. Такимъ образомъ въ началѣ 20-хъ годовъ новыя идеи были уже не новость, и къ ихъ воспріятію почва была въ достаточной степени расчищена и разрыхлена; это и сказывается въ благопріятномъ впечатлѣніи, которое произвела статья Бродзинскаго не только въ литературныхъ кружкахъ Варшавы и на провинціи, но и среди людей, стоявшихъ сравнительно далеко отъ круга литературныхъ интересовъ, какъ напр. ксендзъ Каминскій.
Почти всѣми своими житейскими успѣхами Бродзинскій обязанъ въ значительной степени классикамъ, которые вообще занимали въ краѣ видное общественное положеніе, и отъ которыхъ, конечно, вполнѣ зависѣло напр. назначеніе Бродзинскаго, не имѣвшаго университетскаго диплома, профессоромъ по каѳедрѣ польской литературы въ Варшавскомъ университетѣ.
Благодаря своей статьѣ "О романтизмѣ", Бродзинскій попалъ съ мѣста скромнаго канцелярскаго чиновника и въ учителя польской литературы и стилистики при Жолиборской школѣ Піяровъ. Дмоховскій слышалъ изъ устъ самого Бродзинскаго содержаніе письма, которое онъ получилъ отъ директора школы кс. Каминскаго Оно написано въ крайне любезномъ и исполненномъ уваженія тонѣ: "Каминскій имѣетъ къ Бродзинскому дѣло и долженъ бы былъ первый зайти къ нему, но проситъ извинить его въ уваженіе къ его старости и многочисленнымъ педагогическимъ и хозяйственнымъ хлопотамъ; онъ приглашаетъ Бродзинскаго прибыть въ Жолиборъ, потому-что хочетъ сдѣлать ему предложеніе, очень важное для интересовъ и блага учащейся молодежи " {Дмоховскій; "Wspomnienia", "Bibliot. Warszawska", 1870, t. III.}. Такимъ тономъ пишутъ къ людямъ уважаемымъ, а не къ выскочкамъ и новаторамъ. И дѣйствительно къ началу 20-хъ годовъ Бродзинскій былъ уже извѣстный и всѣми уважаемый писатель и педагогъ, членъ многихъ обществъ, и проч.
Въ Жолиборской школѣ Бродзинскій давалъ уроки въ теченіи четырехъ лѣтъ, одновременно съ этимъ онъ читалъ поэзію и краснорѣчіе воспитанникамъ семинаріи Піяровъ; въ теченіи двухъ лѣтъ -- 1819 и 1820 гг.-- преподавалъ литературу въ воеводской школѣ Піяровъ, въ 6-мъ классѣ; въ томъ-же 1818 году былъ назначенъ Министерствомъ Внутреннихъ Дѣлъ учителемъ литературы въ Варшавской консерваторіи, но отказался отъ этого мѣста за недостаткомъ времени {Во всѣхъ этихъ заведеніяхъ Бродзинскій былъ отличенъ начальствомъ, какъ ьфямѣрный чиновникъ и педагогъ. Такъ, Каэтанъ Каминскій, ректоръ конвикта Жолиборскаго, пишетъ о Бродзинскомъ, "....iż.... dawał lekcye stylu i literatury z wielką pilnością i wielkim uczniów pożytkiem.... Gruntowną znajomością swego przedmiotu, pracowitością, rzadką skromnością i przylcładnością obyczajów równo był pożytecznym szkolnej młodzieży we względzie naukowym i moralnym а przeto powszechny и całego zgromadzenia konwiktu zjednał sobie szacunek, powszechną miłość" ("Opis biegu....", стр. 229). Точно такое же лестное свидѣтельство выдано Бродзпискому и изъ воеводской школы, въ которой Бродзинскій названъ "wzorem nauki i cnoty" (ibid., стр. 230). Въ семинаріи Бродзинскій "dawał piękny wzór bogobojazności, skromności i wszystkich innych cnót chrześciańskich" (ibid., стр. 230). Словомъ, отзывы весьма лестные, какъ о человѣкѣ самыхъ испытанныхъ правилъ.}. Слѣдуетъ припомнить, что въ это самое время Бродзинскій оставался на службѣ и въ Ликвидаціонной Комиссіи, и въ Министерствѣ Народи. Просвѣщ., по прежнему состоялъ театральнымъ секретаремъ и цензоромъ, работалъ для Общества Церковной Музыки и перевелъ для него сочиненія Форкля о музыкѣ {Ibid.} (теоретическую часть); затѣмъ, въ 1819 году онъ былъ приглашенъ Бентковскимъ въ соредакторы "Pam. Warsz.", въ 1820 году избранъ въ сотрудники (członek prywatny) "Towarzystwa Przyjąć. Nauk" (нѣчто въ родѣ Шшиковской "Бесѣды Любителей Русскаго Слова"), а въ 1823 г. выбранъ въ дѣйствительные члены этого общества {Изъ отчета этого общества (."Pam. Warsz." 1823 годъ, V, 117) мы узнаемъ, что Бродзинскій перенесенъ изъ "klassy przybranych członków do klassy czynnych członków" одновременно со Скарбкомъ и Раковецкимъ 30 апрѣля 1823 года.}. Словомъ, Бродзинскаго брали, что называется, на расхватъ, и въ отношеніи къ нему мы не видимъ и тѣни какой бы то ни было враждебности. Со всѣхъ сторонъ сыпались приглашенія занять то или другое мѣсто, а вмѣстѣ съ ними улучшалось и матерьяльное положеніе Бродзинскаго -- отнюдь не удѣлъ выскочекъ и новаторовъ {Въ "Towarz. Przyjąć. Nauk" Бродзинскому приходилось встрѣчаться со всѣми знаменитостями Варшавы. Всѣ слоны классицизма, всѣ столпы учености, собирались сюда въ сіяніи своей отживающей славы. Между членами существовали, но свидѣтельству Войцицкаго, самыя благожелательныя отношенія. "Это былъ одинъ семейный кружокъ, соединенный узами любви и уваженія, единой мыслью и чувствомъ" (Wójcicki, II, 5S). Бродзинскій въ этомъ кругу былъ ближе другихъ съ Голэмбёвскимъ, Скродзкимъ и Скарбкомъ. Засѣданія были открыты для публики, и она апплодисментами выражала свои симпатія. Апплодировали исключительно Нѣмцевичу, какъ предсѣдателю, Бродзинскому и Скарбку, что вызывало не разъ глухое недовольство среди стариковъ. "Это вѣдь не театръ, а ученое собраніе", говорилъ не разъ Воицицкому извѣстный Свенцкіи (ibid. 61).}.
Весьма полезно для Бродзинскаго было участіе въ "Pam. Warsz.", издаваемомъ профессоромъ университета Ф. Бентковскимъ; оно доставило ему множество полезныхъ знакомствъ. При содѣйствіи Бентковскаго Бродзинскій входитъ въ болѣе близкія отношенія съ профессорами университета, съ членами Комиссіи Народнаго Образованія, между прочимъ знакомится ближе и съ знаменитымъ Шанявскимъ {О немъ чит. М. Mochnacki, "Historya powstania narodu Polskiego", а также "Złota Przędza" 1886, t. II, P. Chm.} и такимъ образомъ подготовляетъ себѣ дорогу въ университетъ {Чит. Dmochowski. "Bibl. Warsz". 1870, t. III. "Zwykłe i ulubione jego towarzystwo, сообщаетъ Одынецъ, składali professorowie koledzy, и których skromne kolejne wieczorki obok swobodnych (?) pogadanek urozmaicały: dla młodszych gry towarzyskie, dla starszych boston lub wist szelągowy". "Wspomnienia...." 322.}.
1818--1821 годы были временемъ наибольшаго разцвѣта поэтическаго таланта К. Бродзинскаго, періодомъ его умственнаго возмужанія. Съ этого времени Бродзинскій уже не двигался впередъ: взгляды опредѣлились, установились, и то, что было сказано имъ въ разсужденіи "О романтизмѣ", составляетъ основу его міросозерцанія. Въ другихъ статьяхъ, въ своемъ курсѣ литературы, въ эстетикѣ Бродзинскій ничего новаго уже не говоритъ.
Равнымъ образомъ и въ области поэтическаго творчества талантъ Бродзинскаго не поднялся выше того, что было создано имъ въ эту пору ("Вѣславъ", "Ольдина", "Легіонистъ" и проч.).
Къ этому же времени (1817--1821) относятся и его первые переводы народныхъ пѣсенъ (пѣсни Мадагаскара, Литовскія, Сербскія, Чешскія) {Читай IV-ю главу нашего изслѣдованіи.}.
Въ 1821 году Бродзинскій печатаетъ свои произведенія въ двухъ небольшихъ томикахъ въ изданіи книгопродавца Глюцберга; но уже это 1-ое изданіе было принято довольно холодно польской критикой, потому-что многія произведенія Бродзинскаго (напр. "Pieśni Rolników") устарѣли уже для 20-хъ годовъ этого столѣтія, публика переросла ихъ въ своемъ литературно-художественномъ развитіи.
Лучшіе отзывы принадлежали Дмоховскому. Одинъ отзывъ помѣщенъ въ женскомъ альманахѣ "Ванда" за 1821 годъ (авторъ неизвѣстенъ). Но "Вандѣ" былъ уже извѣстенъ Мицкевичъ, привѣтствуемый въ ней самымъ восторженнымъ образомъ {"Oryginalność, prostota, piękna, jędrna budowa wiersza, wyobraźnia żywa ognista i śmiałość myśli niezwyczajnym sposobem wyrażonych jest główną cechą tego płodu młodego bardzo wiele obiecującego poety". "Wanda" 1822 r., No 7, 97--114. Этотъ интересный отзывъ до сихъ поръ не отмѣченъ историками польской литературы.}; еще въ 1820 году мы встрѣчаемъ въ ней переводы изъ Байрона, Шиллера, Оссіана {"Wanda", tygodnik płci pięknej i literaturze poświęcony. W. 1820. t. I. "Pieśń Ateńska", "Bogowie Grecyi" Br. K. (43--198), "Godność kobiet" и т. д.}. Въ 1821-мъ году Гощинскій печатаетъ въ ней свою думу "śmierć Stefana Czarnieckiego" {"Wanda" 1821. t. I, стр. 26--34.}, въ этомъ году мы находимъ уже отрывки изъ "Child Harold'а" {Ibid. t. IV, 1-6.} и даже цѣлую статью, посвященную разбору произведеній Байрона {Ibid. t. I, 115--121.}. Вполнѣ понятно, что для редакціи "Ванды" произведенія Бродзинскаго уже не представляли литературнаго событія.
Даже Дмоховскій, человѣкъ умѣреннаго, эклектическаго образа мыслей, заподазриваемый въ сочувствіи классицизму, даетъ о произведеніяхъ Бродзинскаго довольно сдержанный отзывъ въ "Лит. Газетѣ" 1822 г. {"Gazeta literacka" 1822, No 1--21; "Piśma Brodzińskiego", t. I. 221, t. II, 223.}.
Для характеристики Дмоховскаго достаточно напомнить, что онъ въ предъидущей статьѣ хвалитъ Венжика ("Rzut oka na obecny stan literatury polskiej"), а нѣсколько позже признаетъ Карпинскаго народнымъ поэтомъ {"Bibliot. polska", 1825.}. И тѣмъ не менѣе и онъ находитъ, что многія произведенія Бродзинскаго имѣютъ значеніе только для полноты общаго собранія {"...Zamilczamy o reszcie: bo chociaż by można wiele jeszcze takich naliczyć, które po kilko strof prawdziwie pięknych zawierają, rzadko jednak natrafiamy na całość zupełnie wykończoną. Pewni nawet jesteśmy, że i sam autor małą do których przywiązywał wagę i dla tego je tylko w zbiorze swoim umieścił, aby nie zgińęło, co zpód pióra jego wyszło". "Gaz lit." No 10.}. Онъ уже недоволенъ слишкомъ вольнымъ переводомъ Оссіана, но хвалитъ переводы изъ Шиллера, за исключеніемъ одного ("Rycerz Togenburg"). Совершенно справедливыя и мѣткія замѣчанія, по нашему мнѣнію, дѣлаетъ Дмоховскій по поводу недостатковъ языка, туманности и неправильности рѣчи, отсутствія связи, шероховатости стиха и слога, и пр. {Объ этомъ подробнѣе см. въ слѣдующ. главахъ.}. Рецензія заканчивается искреннимъ сожалѣніемъ, что авторъ не сдѣлалъ болѣе строгаго выбора своихъ произведеній для печати. Второй отзывъ Дмоховскаго сдѣланъ имъ въ " Bibl. Рols k." за 1825 годъ { "Bibl. Polsk". 1825. "Uwagi nad teraźniejszym stanem, duchem i dążnością poezyi polskiej".}. Въ этомъ отзывѣ замѣчается уже наклонность оцѣнить историческую заслугу дѣятельности Казимира Бродзинскаго -- вѣрный признакъ того, что звѣзда поэта клонилась уже къ закату. Въ такомъ же тонѣ мы встрѣчаемъ и еще два отзыва за этотъ же годъ. Знаменитый критикъ М. Грабовскій находитъ въ своей статьѣ {" Astrea ", 1825. No 1. "Uwagi nad balladami Stef. Witwickiego z przyłączeniem uwag ogólnych nad szkołą romantyczną w Polsce" (15--55).}, что Бродзинскій чувствовалъ потребность новаго пути, но не былъ еще въ состояніи выполнить (usprawiedliwić) новыя требованія въ своихъ произведеніяхъ. Здѣсь же Грабовскій высказываетъ мысль, не разъ впослѣдствіи повторенную польскими критиками, иногда даже безъ ссылки на автора {Напр. R ogalski L. "Hist. lit. P o l sk.", Warsz. 1871. t. II. стр. 391 ii слѣд.: также Wójcicki "Hist. literat.", t. IV, стр. 57; M. Dubiecki "Hist. lit. polsk" W. 1890. приводитъ это же мѣсто, указывая, откуда его беретъ.}, что, "если Бродзинскій не имѣетъ еще, такъ сказать, опредѣленной физіономіи новой школы, то слѣдуетъ отмѣтить, что это онъ сдѣлалъ огромный шагъ -- отъ острословія къ мысли, отъ сентиментальности къ чувству, отъ искусственности къ натурѣ" { "Astrea " 1825, No 1, стр. 54.}. Въ этомъ же смыслѣ выражается и М. Мохнацкій {"Dziennik Warszawski", 1825. I: "О duchu i źródłach poezyi polskiej".}, который называетъ Бродзинскаго слишкомъ умѣреннымъ и осторожнымъ {Отзывъ дословно повторенъ въ его "Hist. lit. XIX w.", 1830 г.}.
Изданіемъ двухъ томиковъ своихъ произведеній Бродзинскій, думается намъ., заканчиваетъ свою поэтическую дѣятельность, и ея значеніе отходитъ до извѣстной степени въ область исторіи. Это сознавалось уже и современными Бродзинскому критиками и съ полной опредѣленностью выражено въ замѣчательной передовой статьѣ въ "Now. Polsce" { "Nowa Polska", dzienn. polityczny, 5. St. 1831, No 1.}, неизвѣстный авторъ которой (по всей вѣроятности Островскій или Мохнацкій) дѣлилъ литературу отъ 1815 до 31 года на три періода: отъ 1815--до 1822, куда относитъ и Бродзинскаго; отъ 1822 до 1828 періодъ "великой, торжественной, грозной революціонной поэзіи, которая увлекла (uniosła) всѣхъ", и наконецъ 3-й періодъ 1828--1830, когда литература явилась выразительницей общаго революціоннаго движенія {Любопытно отмѣтить, что съ этимъ дѣленіемъ согласенъ до извѣстной степени и самъ Бродзинскій, имя котораго красуется среди многочисленныхъ подписей редакторовъ " Now. Polsk.", включительно до 10 No этого изданія.}.
Такимъ образомъ съ самаго напала 1820-хъ годовъ польская литература дѣлаетъ поворотъ налѣво: въ ней замѣчается сначала глухое броженіе, потомъ оно дѣлается все сильнѣе и сильнѣе и приводитъ къ революціи 31-го года. Бродзинскій не замѣчалъ и не понималъ этого поворота: "кто же могъ догадаться, говорилъ онъ впослѣдствіи Островскому, что вы имѣете въ виду революцію" {" Nowa. Polska". 1831. 3 Мая, No 122. Исповѣдь Островскаго.}; поэтому и неудивительно, что съ самаго начала 20-хъ годовъ Бродзинскій начинаетъ сближаться съ консервативнымъ лагеремъ польской литературы и становится въ непріязненныя отношенія болѣе или менѣе ко всѣмъ романтикамъ, которыхъ онъ называетъ уже въ 1821 году "либералами" и "демагогами".
Въ 1821 году Бродзинскій былъ приглашенъ профессоромъ литературы въ Варшавскій лицей, а также получилъ предложеніе одновременно читать лекціи и въ университетѣ. Согласно представленіямъ Бродзинскаго, ему позволено было читать "критическую исторію литературы" {"Opis biegu życia..."}. Но вступленіе въ университетъ не обошлось однако безъ непріятныхъ затрудненій. Дѣло въ томъ, что Бродзинскій не имѣлъ никакой ученой степени, безъ которой уставъ не могъ допустить назначенія на должность профессора. Черезъ своего родственника кс. Яновскаго Бродзинскій обратился къ Краковской академіи съ просьбой, не согласна ли она будетъ удостоить его хотя бы степени магистра (кандидата), для полученія которой онъ, Бродзинскій, готовъ былъ написать диссертацію. Краковская академія отвѣтила отказомъ, поводомъ къ которому послужило, по мнѣнію Г. Черницкаго, недостаточно, впрочемъ, мотивированному, "антиромантическое настроеніе академіи" {"Opiekun Domowy", 1865, t. I. Warsz. 1866: "Kazimierz Brodziński" przez Gustawa Czernickiego, стр. 206.}. Тѣмъ не менѣе назначеніе состоялось, и въ 1822 году Бродзинскій открываетъ свой курсъ лекцій въ университетѣ. Началъ онъ его 10-го октября, а кончилъ 6-го іюля 1823 года.
Въ годъ полученія Бродзинсхшмъ каѳедры Бентковскій рѣшился прекратить "Pam. Warsz." и во всякомъ случаѣ отказаться отъ его редакціи, не будучи въ состояніи выдержать конкурренцію съ "Astrea" и другими журналами болѣе живого и современнаго направленія {Весьма любопытно то обстоятельство, что Бентковскаго, съ которымъ въ такихъ близкихъ отношеніяхъ былъ Бродзинскій, въ Вильнѣ молодые романтики, собиравшіеся на засѣданіяхъ общества Филоматовъ, уже въ 1818 году подвергали жестокимъ нападкамъ и насмѣшкамъ, отъ которыхъ не спасало его даже всеобщее уваженіе къ почтенному труду его -- "Польской литературѣ". См. Р. Chmielowski, "Adam Mickiewicz", t. I, стр. 110.}. Бродзинскій, Скарбекъ и Скродзько берутся вести "Pam. Warsz." дальше, не желая повидимому, чтобы прекратилось изданіе, давно уже существующее. Это было единственной причиной, побудившей ихъ взяться за трудное дѣло веденія журнала, такъ какъ новые редакторы обѣщали преслѣдовать тѣ же цѣли и задачи, что и предъидущая редакція {"Dawność Pam. Warsz., пишутъ редакторы въ объявленіи ("Prospekt do nowego wydania..."), skłoniła niżej podpisanych do zajęcia się dalszem owego wydawaniem... Nowi jego wydawcy ten sam cel, co i dawni, sobie zakładają i tych że samych podejmują się obowiązków" ("Pam. W.". XXI. 482).}. Улучшенія, обѣщанныя редакціей, касались только формальной стороны дѣла. Очевидно, редакторы не понимали новыхъ интересовъ, возникавшихъ въ польскомъ обществѣ, и ничего новаго не умѣли уже сказать польской публикѣ. И дѣйствительно, "Pam. Warsz." за 1822--1823 годы не только не выигралъ ничего, но даже потерялъ. По нашему мнѣнію, онъ былъ гораздо разнообразнѣе и интереснѣе до 1Я21 года. "Прекрасная бумага", предложенная новой редакціей, не могла вознаградить польскую публику за пустынную безсодержательность журнала, и "Pam. Warsz." долженъ былъ прекратиться какъ отъ своего собственнаго худосочія, такъ и отъ недостатка подписчиковъ. Роль "Pam. Warsz." въ исторіи польской журналистики была сыграна, и съ этихъ поръ названіе "Pam. Warsz. " никогда больше уже не воскресало {Чит. Wójcicki. "Warszawa...".}. Бродзинскій завѣдывалъ въ "Pam. Warsz." литературнымъ отдѣломъ, который былъ однако крайне бѣденъ содержаніемъ. Новыхъ литературныхъ силъ Бродзинскій не привлекъ, да и многія старыя отстали. Изъ поэтовъ мы встрѣчаемъ въ "Pam. Warsz." имена молодыхъ пріятелей Бродзняскаго: Витвицкаго и Залѣсскаго, помѣщавшихъ здѣсь свои баллады и разныя стихотворенія. Изъ нихъ Витвицкій печатался въ "Pam. Warsz." и раньше, а первыя произведенія Залѣсскаго были помѣщены въ "Dzienn. Wil." за 1819 годъ.
Б. Залѣсскій напечаталъ въ "Pam. Warsz." нѣсколько своихъ историческихъ думокъ, между прочимъ о "гетманѣ Косинскомъ" {"Pam. Warsz." 1821, IX. Вотъ полный списокъ произведеній I. Б. Залѣсскаго, помѣщенныхъ въ "Pam. Warsz." за эти два года: въ 1822 г.-- "Ludmiła, duma z pieśni ukraińskich" (II. 115), "Niesczęsliwa rodzina", (V. 4), "Lubor, ballada z powieści ludu I. Zalewskego", (VI. 130), "Arab и mogiły konia", Z., "Pieśń staroczeska" J. Z. (IX. 9. 14). Въ 1823 году -- "Wyjątek z rycerskiego rapsodu", "Janusz Bieniawski" (II. 161--177), "Dumka o Hetmanie Kosińskiem" (IX. 45).}, думку, произведшую сильное впечатлѣніе на молодыхъ романтиковъ, въ томъ числѣ и на Одынца. Кромѣ бездарнаго Витвицкаго, писавшаго въ "Pam. Warsz." довольно часто баллады, оды, переводы ложноклассическихъ трагедій и пр. {Онъ напечаталъ въ 1822 г. "Jasio i Haneczka", sielanka. (IV.), "Xenor i Zelina", ballada, "Znikomość", "Odmiana" (X) "Obraz Zeny", "Tryolet do Malwiny", "Bitwa pod łorą Ossyana, przekł. wolny"; въ 1823 году,-- "Odsługa", ballada (V), "Noc", wiersz, "Wyimek z traged. Rasyna Mitrydat", "Kroma", "Minwana" (XI) изъ Оссіана".}, еще принималъ участіе Кант. Тымовскій, тоже близкій пріятель Бродзинскаго, одинъ изъ поэтовъ переходной эпохи. Онъ напечаталъ въ "Pam. Warsz." за эти годы нѣсколько отрывковъ изъ трагедіи "Магометъ" Вольтера (1822 г., февр.) и нѣсколько мелкихъ стихотвореній. Кромѣ того, Корженёскій напечаталъ свое стихотворное посланіе къ Моравскому {"Pam. Warsz." 1823, VII, "Wiersz do Fr. Morawskiego.}. Наряду съ этими произведеніями попадаются переводы изъ Делиля, Виргилія, Горація, нѣкоторыя стихотворенія древнихъ польскихъ писателей. Какой-то досужій піитъ помѣстилъ здѣсь переводъ отрывка изъ "Россіяды" Хераскова (!): "Obraz Zimy" (1823 г., апрѣль).
Стихотвореній самого Бродзинскаго немного: басни "Kłos" и "Fłora i Kwiat" (не подписанныя), стихи "Pobyt w górach Karpackich", читанныя на торжественномъ засѣданіи "Tow. prz. nauk" {26 Ноября 1821 года; чит. "Pam. W." 1822, I, 3.}, и вольный переводъ двухъ актовъ "Маріи Стюартъ" Шиллера (1822, мартъ).
Изъ прозаическихъ статей мы находимъ здѣсь его юмористическіе "Listy о literaturze" {Они были перепечатаны въ "Niwie" (1876 г., t. II, 268--278). Въ "Pam. Warsz." они были помѣщены безъ подписи, и только въ оглавленіи содержанія 1-го тома мы находимъ буквы "К. В.", разоблачающія автора.}, статью "О idyllii pod'względem moralnym",,O satyrze", "О elegii", "О Фаустѣ и Твардовскомъ" {"Pam. Warsz." 1822. II. VI. VII, 1823. I. II. X.}. Бродзинскому же принадлежитъ переводъ довольно важной статьи "О poezyi ludu litewskiego" (1822, XI, 335).
Изъ другихъ статей слѣдуетъ еще отмѣтить статью Круликовскаго: "Projekt planu nauki języka i literatury polskiej" (1822, IV, V), "Myśli o wychowaniu kobiet" L*** (вѣроятно, Левоцкой), "О języku polskim" Раковецкаго, "Wiadomos'c o lordzie Byronie i jego pismach" и "О поэзіи и англійскихъ поэтахъ" изъ "Revue Encyclopédique" и др. Выборъ статей вообще былъ довольно случаенъ. Такою же случайностью объясняется переводъ довольно интереснаго мемуара временъ Богдана Хмельницкаго, Наливайки и Павлюка {"Opis buntów ukraińskich, z hebrajskiego przekł. Sterna". "Pam. Warsz.". 1823. ХІ-ХІІ.}. Въ польской литературѣ это была едва-ли не первая работа изъ исторіи Украины {Въ началѣ этого столѣтія извѣстный Чацкій написалъ "О nazwisku Ukrainy о początku kozaków". Zdanowicz--Sowiński, "Rys dziejów...", t. II, стр. 209.}. Бродзинскій видимо старался сдѣлать свой журналъ академическимъ органомъ и потому помѣщалъ отчеты о дѣятельности университета и "Tow. przyj. nauk". Таково содержаніе "Pam. Warsz." за два года редакторства Бродзинскаго. За все это время журналъ не принималъ никакого участія въ спорахъ, оживлявшихъ другія изданія, ни разу ни однимъ словомъ не обмолвился по поводу выхода въ свѣтъ произведеній Мицкевича, о которомъ печать заговорила уже въ 1821 году {"Astrea" 1821. Д-ръ П. Хмѣлевскій не вполнѣ точно указываетъ, какъ на первый отзывъ о Мицкевичѣ, статью Гржимала въ 1823 г. (чит. ero "Ad. Mickiewicz", t. I).}. Ничего нѣтъ удивительнаго, что "Pam. Warsz." не встрѣтилъ поддержки въ публикѣ.
Романтики группировались въ другихъ изданіяхъ,-- въ "ćwiczeniach", "Pam. Nauk.", въ "Tygodn. polsk. i zagr." Бруно Кицинскаго, выходившемъ съ 1818 года и имѣвшемъ значительный успѣхъ {Въ журналѣ Кицинскаго сотрудничалъ и Горецкій, и Бродзинскій. Чит. Dmochowski, "Wspomnienia od г. 1806 do 1830", Warszawa, 1858 г., стр. 153.}, въ "Вандѣ", служившей съ 1820 года продолженіемъ "Tygodn.", въ "Gaz. literac." 1821--1822 {Появленіе ея было огромнымъ событіемъ въ журналистикѣ того времени. Чит. Р. Chmielowski, "Ad. Mickiewicz", I, 189.}. "Orzeł Biały", въ"Astrea", редажируемымъ Гржималой, въ "Syb. Nadwisl. ", и т. д. Въ журналѣ же Бродзинскаго остались только эклектики, да кое-кто изъ второстепенныхъ романтиковъ. Съ такими силами трудно было конкуррировать, и "Pani. Warsz.", не смотря на громкія имена редакторовъ, бѣлую бумагу и проч. формальныя достоинства, долженъ былъ прекратить свое существованіе, вслѣдствіе недостатка подписчиковъ {Wójcicki, "Warszawa", 1880, стр. 79, 153.}. Его мѣсто заступили два солидныхъ и ученыхъ журнала: "Bibl. Polska" Дмоховскаго и "Dzień. Warszawski", издаваемый подъ редакціей Подчашинскаго и Мохнацкаго.
1821--1823 годы жизни Бродзинскаго отмѣчены изумительно-плодовитой дѣятельностью. За это время онъ составляетъ свою "критическую исторію польской литературы", впервые перечитавъ для этого многіе уже забытые памятники литературы, также курсъ эстетики, стилистики, продолжаетъ журнальную дѣятельность, редактируя литературный отдѣлъ "Pam. Warsz.", печатаетъ въ немъ, а также и отдѣльно, болѣе двадцати статей оригинальныхъ и переводныхъ; наконецъ, по заказу книгопродавца Глюцберга переводитъ Гёте "Cierpienia młodego Wertera" {Wójcicki, t. III, стр. 135. За свои переводъ Бродзинскій получилъ 300 zł.. а изданіе, напечатанное въ 1500 экземплярахъ, разошлось въ три мѣсяца. Переводъ былъ встрѣченъ восторженными отзывами въ "Gaz. Liter." за 1821 (на переводѣ однако стоитъ 1822 годъ. Чит. Р. Chmielowski, "А. Mickiewicz", t. I, 189).}. Такая плодовитость Бродзинскаго при неизбѣжной поспѣшности въ работѣ отражалась на внутреннемъ достоинствѣ его произведеній и крайне вредно вліяла на его здоровье. Весною 1824 года Бродзинскій для поправленія своего надорваннаго работой здоровья выѣзжаетъ за границу и направляется въ Италію.
По дорогѣ онъ гоститъ въ Прагѣ, гдѣ знакомится съ чешскими писателями и чешской литературой, дружится съ Целиковскимъ и Колларомъ {Чит. Felinka, "Brodziński i Czelakowski", "Kraj" 1888, No 18, dodatek.}. Но не доѣхавъ до Рима, онъ возвращается въ Чехію, въ "Королевые Вары", гдѣ остается для пользованія мѣстными водами.
"Чешская вода, пишетъ онъ но этому поводу Челяковскому, полезнѣе мнѣ, чѣмъ итальянское вино" {Ibid., стр. 5.}.
Пробывъ нѣкоторое время на водахъ, онъ переѣзжаетъ въ Швейцарію, посѣщаетъ Парижъ и въ 1826 году возвращается въ Варшаву черезъ Франкфуртъ, Дрезденъ, Бреславль, съ однимъ ясно прочувствованнымъ убѣжденіямъ, что "дома лучше".
Какія впечатлѣнія кромѣ того вынесъ Бродзинскій изъ своего продолжительнаго путешествія,-- мы не знаемъ, и объ этомъ нельзя не пожалѣть, такъ-какъ дорожныя замѣтки и наблюденія даютъ превосходный матерьялъ для характеристики умственной и нравственной физіономіи путешественника. Дневникъ, веденный въ это время Бродзинскимъ, почти ничего не даетъ въ этомъ отношеніи; потому мы и въ правѣ предположить, что путешествіе не произвело сильнаго впечатлѣнія на Бродзинскаго и оставило слабый слѣдъ въ его умственномъ развитіи. Вообще онъ былъ мало наблюдательнымъ человѣкомъ. Если мы припомнимъ походный его дневникъ изъ временъ наполеоновскихъ войнъ, то и здѣсь поразитъ насъ та же скудость впечатлѣній.
Въ Варшавѣ Бродзинскаго, видимо, ожидали еще раньше, въ 1825 году, и въ росписаніи лекцій на этотъ годъ мы находимъ и его фамилію, причемъ сказано, что о времени чтенія лекцій будетъ объявлено послѣ (diebus et horis posthac designandis).
Въ 1825 же году Бродзинскій былъ удостоенъ степени доктора философіи и утвержденъ въ степени ординарнаго профессора { P. Climiélowski, "Studya...", стр. 149.}. Въ 1826 году послѣ двухъ-лѣтняго перерыва Бродзинскій возобновляетъ свой курсъ литературы и между прочимъ на торжественномъ актѣ говоритъ очень интересную рѣчь "О powołaniu i obowiązkach młodzieży akademickiej", а въ торжественномъ засѣданіи "Tow. Przyj, nauk" свое стихотвореніе "Pobyt w Alpach".
Въ теченіи первыхъ двухъ лѣтъ по возвращеніи онъ читаетъ кромѣ литературы и курсъ эстетики, по одному часу, а третій часъ по прежнему удѣляетъ практическимъ занятіямъ {"Index praeleetiormm" за 1826--7 и 1827--8 учебные годы.}.
Увидѣвъ, что курсомъ эстетики студенты мало интересуются, Бродзинскій прекращаетъ ея чтеніе и преподаетъ стилистику и курсъ литературы, перенеся утреннія лекціи на вечеръ (отъ 5 до 6 та с. въ тѣ же дни). Въ такомъ видѣ читалъ онъ свои лекціи до самаго закрытія университета, послѣдовавшаго въ 1831 году.
Еще въ 1826 году, по возвращеніи изъ-за границы, какъ сообщаетъ Дмоховскій, Бродзинскій женился на дочери варшавскаго обывателя Викторіи Голли.
Въ семейной жизни онъ былъ очень счастливъ. Одынецъ познакомился съ его женой въ годъ своего вторичнаго пріѣзда въ Варшаву и отзывается о ней съ большимъ уваженіемъ: "рѣдко, говоритъ онъ, встрѣчалось мнѣ видѣть такую удачно подобранную пару не только по характеру, но даже и по внѣшности и по выраженію лица. Очевидно, это была "жена, отъ Бога опредѣленная", какой считалъ ее и самъ Бродзинскій, и хотя впослѣдствіи мнѣ приходилось не разъ выслушивать мнѣнія, что она не подходила ему по своему умственному развитію и образованію, но я лично, какъ свидѣтель и очевидецъ ихъ счастливой семейной жизни, пришелъ только къ убѣжденію, что предопредѣленіе видимо не по этому камертону устанавливаетъ гармонію въ супружескихъ отношеніяхъ" {"Wspomnienia", стр. 315.}.
Нужно, впрочемъ, замѣтить, что Бродзинскій и не требовалъ отъ жены образованія, въ женщинѣ не искалъ ничего больше, какъ такъ называемыхъ семейныхъ добродѣтелей: домовитости, кротости, умѣнья хозяйничать и любви къ дѣтямъ. "Для женщинъ, говорилъ онъ, семья -- это весь міръ, для мужчины весь міръ -- его семья" {Чит. "Różne myśli о kobietach", "Myśli о wychowaniu kobiet", "Piękność i, wyniosłość" и друг.}.
Къ характеристикѣ Бродзинскаго и его жены нужно прибавить еще одну общую имъ черту -- необыкновенную робость, которая была отчасти слѣдствіемъ ихъ природной скромности и воспитанія, отчасти объяснялась темпераментомъ. Бродзинскій былъ внимательнымъ и полнымъ нѣжности мужемъ и отцомъ {Чит. "Wspomienia...", 316--317.}. Для своей единственной и нѣжно любимой дочери Каруси онъ написалъ и свои "Wspomnienia" {}.
Семейное счастье съ одной стороны, съ другой солидное общественное положеніе и матерьяльная обезпеченность наполнили душу Бродзинскаго полнымъ спокойствіемъ и довольствомъ. Ничего большаго и лучшаго онъ не ожидалъ и не желалъ; оставалось только заботиться о здоровьѣ, сохранять пріобрѣтенное, довольствуясь установившимся statu quo.
Такое настроеніе въ связи съ ростущимъ по мѣрѣ житейскихъ успѣховъ самоуваженіемъ отражается въ его отношеніяхъ къ различнымъ партіямъ и во взглядахъ на разные политическіе вопросы. Какъ мы уже говорили, съ самаго начала 20-хъ годовъ выступаютъ на арену литературы и публицистики виленскіе и украинскіе романтики и подъ прикрытіемъ споровъ о классицизмѣ и романтизмѣ подготовляютъ общество къ революціи. Островскій, Грабовскій, Мохнацкій, Гощивскій, Ляхъ Ширма, самъ Мицкевичъ становятся во главѣ этого направленія и открываютъ бой цѣлымъ рядомъ задорныхъ, страстныхъ статей, въ которыхъ стараются прикрыть свои политическія тенденціи литературной ферулой.
На то, что польскій романтизмъ безспорно имѣлъ революціонный характеръ, указываютъ Брандесъ {"О poezyi polskiéj XIX stulec", W. 1887.}, Хмѣлёвскій, Белциковскій, Дмоховскій и многіе другіе (мы будемъ еще имѣть случай подробнѣе поговорить объ этомъ). Революціонность новаго направленія живо чувствовалась упитанными и отяжелѣвшими классиками и вообще всѣми благонамѣренными людьми. Уже въ 1821 году, какъ мы указывали, Бродзинскій называетъ представителей новаго направленія "либералами " и " демагогами" {Чит. 2-ю главу.}.
Со второй половины 20-хъ годовъ полемика дѣлается все болѣе и болѣе оживленной, нападки на отжившій классицизмъ все громче и сильнѣе. Въ лицѣ ея представителей романтики стремились заклеймить презрѣніемъ всѣхъ сторонниковъ существующаго порядка.
При такихъ условіяхъ, конечно, тщетно пытался Бродзинскій взывать къ голосу разсудительности, тщетно совѣтовалъ умѣренность и благоразуміе въ движеніи, въ которомъ не участвовалъ и значенія коего не понималъ. Романтики долгое время относились къ Бродзинскому съ почтеніемъ; признавая за нимъ довольно почетную роль въ исторіи развитія польской литературы, они долгое время старались объяснить себѣ очень многое въ произведеніхъ Бродзинскаго излишней умѣренностью автора, его скромностью, темпераментомъ. Надъ нимъ подшучивалъ Мицкевичъ, первоначально довольно скромно полемизировалъ Мохнацкій, но по мѣрѣ сближенія Бродзинскаго съ классиками раздраженіе все росло и росло взаимно. Въ 1880 году Бродзинскій выпускаетъ 1-й томъ предполагавшагося полнаго собранія его произведеній {"Pisma rozmaite К. B-ego", t. I, Warszawa, nakładem autora, 1830.}, и здѣсь помѣщаетъ гнѣвную статью "О exaltacyi", всецѣло направленную противъ романтиковъ. Дальше молчать нельзя было; уваженіемъ и личными симпатіями къ Бродзинскому приходилось пожертвовать ради успѣха того дѣла, которое составляло цѣль всей романтической агитаціи. Какъ извѣстно, враждебныя рецензіи такъ ошеломили Казимира Бродзинскаго, что онъ оставилъ мысль о продолженіи изданія и даже прекратилъ печатать свои стихотворенія въ журналахъ. Первое рѣшительное нападеніе было сдѣлано Мохнацкимъ { Wójcicki. "Warszawa", стр. 119.}; вслѣдъ за нимъ написалъ великолѣпную, полную изумительной энергіи и ѣдкости статью I. Островскій {"Dziennik powszechny krajowy" 1830, No 130: "Co są, prawidła", стр. 660--662.}; это былъ бурный порывъ вѣтра, предшествующій революціонному урагану. Бродзинскій былъ имъ уничтоженъ, стертъ съ лица земли; романтизмъ могъ торжествовать полное низверженіе авторитетовъ. Тщетно Бродзинскій старается возражать {Ibid. No 134, стр. 684.}, въ его же защиту выступаетъ Р--а {Ibid. No 136. Отвѣтъ Островскаго въ No 140.} и отчасти Е. К. {"Gazeta Polska" 1830, No 124.} и неизвѣстный авторъ рецензіи въ "Pam. dla płci piękn." {"Pam. dla płci pięknej" t. II. "Pisma K. B-ego", стр. 175, также 85 рецензія элегіи, t. I.} -- все это уже не могло возвратить Бродзинскому его значенія., молодежь неудержимо стремилась къ перевороту, къ которому вело тайное общество, устроенное П. Высоцкимъ 15-го декабря 1828 года { M. Mochnacki, "Powstanie Narodu Polskiego", t. II, 1863, Poznań.} при участіи почти всѣхъ выдающихся силъ романтиковъ {Ibid. стр. 85--86.}. До конца 1830 года идетъ еще замаскированная якобы литературная борьба, въ которой на сторонѣ романтиковъ, т. е. заговорщиковъ, стоитъ "Dz. Powsz. Krajowy" и "Kurj. Polski" {M. Mochnacki, "Hystorya powstania", t. II, а также Smit, "Geschichte des polnischen Aufstandes", I. Срави. Spacier, "Geschichte des Aufstandes", I.}, на сторонѣ противниковъ -- "Gazeta Polska", къ которой примыкаетъ и Бродзинскій.
Въ ноябрѣ вспыхнула революція, и бурный потокъ ея унесъ съ собою и Бродзинскаго {"Zwiędły już i schorzały, говоритъ о немъ Заяѣсскій, odzyskał żartkość Napoleonowskiego wojaka, jak mógł i umiał najlepiej krzątał się około sprawy: na posterunkach w stolicy z karabinem na plecach, przedumał wiele nocy i owoce tych dumań przesyła członkom rady". (Duchińska.... 46).}. 7-го декабря онъ уже молится "Do Boga":
Z gruzów więzienia wołamy do ciebie:
Wróć nam ojczyznę, o Boże na niebie,
Bez której równie, jak bez ciebie, Boże,
Lech żyć nie może! 1).
1) "Patryota", No 7. Перепечатано въ "Bard Oswobodzonej Polski", а также въ сборникѣ "Zbiór pism rozmaitych, w czasie powstania wychodzących".
10-го декабря онъ печатаетъ другой гимнъ, распѣваемый на мотивъ Домбровскаго:
Padły turmy, spadły pęta,
Wolnym słońce świeci.
Ledwo do cię, Matko święta,
Serce nie wyleci 1).
1) "Patryota", No 10, "Mazur". Оно же въ " Podchorą& #380;y ", No5, 14 Grudnia. Всѣ стихотворенія этого періода не вошли въ собраніе соч. Б--го.
Бродзинскій призываетъ всѣхъ:
Hej! słuchajcie w cztery strony,
Wy, bracia dalecy!
Rzućcie jarzma, rzućcie brony,
А kosy na piece.
Такое же воинственное стихотвореніе печатаетъ Бродзинскій и на слѣдующій день {Ibid. No 11.}:
Dalej do broni, do broni, sarmaci!
Ostatnia godzina biła.
Powstańcie z martwych, martwych wzbudźcie bracir
Będzie Lechja, czem była.
6-го января онъ печатаетъ въ "Kurj. Polsk." стихотвореніе "Do Polek", въ которомъ объясняетъ, что "tylko w wolnej piersi męża prawa miłość dla was pała, Polka tylko ta zwycięża, co wolnem serce dała {"Kurjer Polsld" 6 Stycznia, No 382, стр. 1978.}. 28-го января помѣщаетъ огромное стихотвореніе въ "Now. Polsk.", представляющее очеркъ прошлаго со времени Вѣнскаго конгресса и до новыхъ дней {"Nowa Polska", 1831, No 31, 28 St. "Rok 1830".}. Стихи Бродзинскаго видимо нравились, какъ это видно изъ того, что они перепечатывались одновремено нѣсколькими изданіями. Съ 5-го января 1831 года начинаетъ выходить новый органъ "Nowa Polska", и въ немъ въ числѣ многочисленныхъ редакторовъ, подписывающихъ его (Лелевеля, Высоцкаго, В. Мохнацкаго, М. Мохнацкаго, Островскаго, В. Z Wierzchowski, Ад. Туровскаго, I. Богд. Залѣсскаго, Nabielaka), мы находимъ на третьемъ мѣстѣ и подпись Бродзинскаго. Очевидно, состоялось примиреніе съ романтиками, когда выяснилась истинная причина ихъ нападокъ, и романтики были не прочь воспользоваться и именемъ низвергнутаго авторитета. Но полнаго сближенія быть не могло: между Бродзинскимъ и романтиками было органическое несходство въ настроеніи и міровоззрѣніи, и вотъ поэтому возникаютъ, вѣроятно, вновь несогласія въ самомъ составѣ редакціи, и съ No 10-го имя Бродзинскаго уже не стоитъ въ спискѣ редакторовъ, а вмѣсто него появляется имя Гощинскаго. Въ No 20-мъ, по поводу новыхъ недоразумѣній, Бродзинскій опять полемизуетъ съ Островскимъ {"Odpowiedź I. B. Os -- kiemu", 24 Stycznia.}. Впрочемъ, прежней вражды уже не было, и въ началѣ мая Островскій пишетъ свою исповѣдь, въ которой воздаетъ должное заслугамъ Бродзинскаго, высказываетъ ему глубочайшее почтеніе и признательность за вліяніе, какое имѣли на него въ молодости произведенія Бродзинскаго, и откровенно объясняетъ свои прежнія нанадки на него политическими причинами {"Nowa Polska" 1831, No 122.}.
Болѣе близкаго участія въ событіяхъ 1831 года, какъ кажется, Бродзинскій не принималъ. Все ограничилось нѣсколькими стихотвореніями. 1 апрѣля онъ еще напечаталъ въ "Kurj. Polsk." три стихотворенія: "Dumka", "Nadgrobek Julianowi Małachowskiemu", "Nadgrobek Kasim. Plichtie" {"Kurjer Polski", 1831, No 535.}, а на пасху въ томъ же изданіи {Ibid. No 437, стр. 507.} "Na dzień zmartwychwstania Pańskiego ", гдѣ проглядываетъ мысль провести аналогію между страданіями и воскресеніемъ Христа и польскимъ народомъ. Около этого же времени Бродзинскому было сдѣлано предложеніе взять на себя редакцію новаго органа: "Zjednoczenie", но онъ отказался {"Nowa Polska", No 167.}, хотя и напечаталъ здѣсь свое послѣднее произведеніе, относящееся къ этому времени {"Zjednoczenie, dziennik narodowości poświęcony". Rok 1831 dnia 1 Lipca. "Do Gospodarza. Pieśń za czasów Rosyjskich napisana". K. Br.}; 8-го мая Бродзинскій на засѣданіи "Tow. przyj nauk" держалъ рѣчь "О narodowości" {"Mowa o Narodowości", "Bibl. Mrówki", t. 52, Lw. 1878.}, въ которой силенъ религіозно-мистическій элементъ, и которая заключаетъ въ себѣ нападки на Вѣнскій конгрессъ и Александра I.
Такъ-какъ активнаго участія въ борьбѣ Бродзинскій не принималъ, то по окончаніи войны онъ могъ остаться въ Варшавѣ и даже получилъ пенсіонъ, какъ бывшій профессоръ только-что закрытаго университета. Чтобы поправить свое стѣсненное положеніе, Бродзинскій вновь берется за трудъ журналиста, принимаетъ на себя редакцію журнала " Magazyn powszechny " и издаетъ альманахъ, Jutrzenka " и проч. { Maryan Dubecki, "Historya literatury Polskiej, na tle dziejów narodu kre lona", Warsz. 1890. Дубецкій говоритъ: "Od roku 1823 (? 1833) kierował "Magaz. Powszechnym", które w swoim czasie budziło umysł z uśpienia w epoce niepomyślnej dla piśmiennictwa", стр. 180.}.
Въ послѣдній періодъ его жизни усиливается религіозно-мистическое направленіе, и въ его взглядахъ проскальзываютъ нѣкоторыя черты позднѣйшаго мессіанизма {Rut. "Posłanie do braci wygnańców", "Bibl. Mrówki", t. 52. Lw. 1878.}.
Здоровье Бродзинскаго все болѣе и болѣе слабѣло. Въ послѣдніе годы у него образовался на правомъ плечѣ какой-то наростъ, который не давалъ ему покоя.
Для поправленія здоровья онъ выѣзжаетъ въ началѣ 1835 года за границу (по паспорту) {Крашевскій сообщаетъ ("Atheneum" 1844, VI, стр. 37), что Бродзинскій выѣхалъ первоначально только для отдыха въ Краковъ въ 1834 году, потомъ возвратился въ Варшаву и оттуда уже, не чувствуя улучшенія здоровья, выѣхалъ за границу. Послѣдній вечеръ провелъ Бродзинскій въ домѣ своихъ пріятелей Левоцнихъ (S. Duchińska, "К. B-ski", стр. 54--55).}. Въ началѣ іюня этого же года съ нимъ неожиданно встрѣтился на улицахъ Дрездена Одынецъ и былъ пораженъ внѣшнимъ видомъ Бродзинскаго.
"Физическія и нравственныя страданія слились въ одномъ выраженіи его блѣднаго, какъ будто еще болѣе уменьшившагося лица". Бродзинскій какъ разъ искалъ Одынца. о пріѣздѣ котораго въ Дрезденъ "онъ узналъ изъ только-что полученнаго письма Левоцкой.
Здѣсь въ Дрезденѣ Одынецъ нашелъ для больного Бродзинскаго подходящее помѣщеніе -- квартиру, на которой поочередно жили уже Гарчинскій, Витвицкій и Борецкій. Больного не покидали его друзья и знакомые. Очень часто навѣщали его, кромѣ Одынца, Ад. Циховскій и семейство Водзицкихъ, съ которымъ Бродзинскій былъ въ особенно дружескихъ отношеніяхъ.
За время трехнедѣльнаго пребыванія Бродзинскаго въ Дрезденѣ въ здоровьи его послѣдовало замѣтное улучшеніе; поэтъ оживился и съ удовольствіемъ разсказывалъ Одынцу различные эпизоды своей жизни: вспоминалъ о братѣ, о Реклевскомъ и съ благодарностью говорилъ о томъ вліяніи, какое оказалъ онъ на его развитіе. Говорилъ также о томъ, что писалъ,-- о своихъ рукописяхъ, и сообщилъ между прочимъ и о томъ, что оставилъ въ Царствѣ Польскомъ начисто переписанныя "воспоминанія молодости" {По поводу этихъ воспоминаній, а также многихъ другихъ рукописей Бродзинскаго г-жа Духинская (стр. 55) утверждаетъ, что вскорѣ послѣ смерти поэта у его жены былъ произведенъ обыскъ и по странной случайности обыскъ производилъ извѣстный малорусскій писатель Стороженко, который и захватилъ съ собой всѣ рукописи Бродзинскаго, пересылая потомъ отрывки изъ нихъ въ ту или другую польскую газету. Насколько это вѣрно, судить не беремся.}, а также очень важную по его мнѣнію историческую статью: " О trzech epokach kształtowania si e i objawiania character и szlachty naszéj pod wpływem szci Bogarodzicy". Въ концѣ іюня Бродзинскій выѣхалъ на воды въ Карльсбадъ {Передъ отъѣздомъ въ Карльсбадъ, Бродзинскій написалъ Одынцу на клочкѣ бумаги два двустишія, въ которыхъ, вѣроятно, хотѣлъ выразить свой взглядъ на жизнь и общественную дѣятельность:
"Nie zważaj, że cię zarzut ssmolubstwa czeka;
Mów o sobie, gdy w sobie zbadałeś człowieka", и
"Drobiazg nie jest błagoscią, Drobna w kroplach rosa
Rzeźwi ziemię i odbija niebiosa".
Это были послѣднія написанныя имъ въ жизни строчки ("Wspom. zprzeszł.", Odyńca).}, а въ августѣ возвратился въ Дрезденъ совершенно умирающимъ человѣкомъ {Послѣднія минуты его жизни описаны Одынцемъ въ его "Wspomn. z przeszłości".}.
Физическія страданія, а также безпокойство и заботы о семьѣ, онъ переносилъ съ терпѣливымъ смиреніемъ искренне вѣрующаго, религіознаго человѣка. "Это была тихая покорность волѣ Бога, власть котораго и Его предопредѣленія Бродзинскій признавалъ въ теченіи всей своей жизни" {Odyniec, ibid.}.
Незадолго до смерти Бродзинскій видѣлъ сонъ: ему казалось, что Искупитель пришелъ за нимъ, и онъ былъ убѣжденъ, что это видѣніе было на яву и знаменуетъ скорую его кончину. Онъ продиктовалъ Одынцу письмо къ своей женѣ, исповѣдался у нѣмецкаго священника Миль де и тихо скончался 16-го октября 1835 года, мирно освѣщаемый догорающими лучами заходящаго солнца.
Подъ свѣжимъ впечатлѣніемъ его смерти Одынецъ написалъ прочувствованное стихотвореніе, въ которомъ описываетъ послѣднія минуты усопшаго, и которое много разъ потомъ было напечатано въ различныхъ изданіяхъ {Чит. "Złota Przędza", I, 1884, стр. 48.}. Смерть Бродзинскаго, кромѣ Одынца оплакали, сколько намъ извѣстно, еще два поэта. Изъ нихъ первому Псковскому, принадлежитъ элегія, сообщаемая Скимборовичемъ {"Przegląd Naukowy", 1842, t. III.}. Она оканчивается такъ:
"Wśród wesela, czy wśród trudu
Czyjeż milsze pieśni, czyje?
Płacz, prostoto! o płacz, ludu:
Twój poeta już nie żyje!"
Другая элегія -- "Do K. B., duma żalu" была написана А. Войсковскимъ {"Tygodnik literacki", 1841, t. IV.}.
Пробѣгая мысленно сдѣланный нами краткій біографическій очеркъ, нельзя не обратить вниманія на тѣ условія, въ которыхъ завершается вся литературная и ученая дѣятельность Казимира Бродзинскаго. Вся огромная масса его оригинальныхъ произведеній, его многочисленные переводы, его научныя статьи, курсы университетскихъ лекцій, все это появляется приблизительно въ 12-лѣтній промежутокъ времени между 1818--1830 годами. За 12 какихъ-нибудь лѣтъ Бродзинскимъ напечатано по нашему разсчету не менѣе 8000 страницъ печати in-4°. Такая изумительная плодовитость должна была неизбѣжно отразиться на содержаніи его произведеній. Бродзинскому положительно некогда было, при многочисленности своихъ не только литературныхъ, но и служебныхъ занятій, вдумываться въ свои произведенія, расширить свой кругозоръ основательнымъ и разностороннимъ образованіемъ. Мы уже говорили, что до 1815 года Бродзинскій имѣлъ еще меньшую возможность заняться своимъ развитіемъ. Мы думаемъ, что только періодъ между 1815-- 1818 годами былъ самымъ свободнымъ временемъ для Бродзинскаго, и тогда-то, мы полагаемъ, онъ и пріобрѣлъ главнымъ образомъ знакомство съ французской и нѣмецкой литературами. Съ 1818 года, мы убѣждены въ этомъ, Бродзинскому приходилось больше давать, чѣмъ брать; поэтому-то мы и не замѣчаемъ при всемъ обиліи его работъ за это время почти никакого качественнаго движенія впередъ, никакихъ данныхъ въ пользу того, что мысль писателя и его духовная пытливость продолжали работать.
Какъ поэтъ, онъ былъ человѣкомъ очень мало наблюдательнымъ и вынесъ изъ жизни весьма небольшой запасъ художественныхъ образовъ и впечатлѣній; какъ ученый и какъ критикъ, онъ обнаруживаетъ весьма ничтожную оригинальность. Въ своихъ научныхъ и критическихъ работахъ Бродзинскій обыкновенно слѣдовалъ тому или другому европейскому образцу, но такъ-какъ времени и развитія у него не хватало для того, чтобы углубиться, уразумѣть изучаемаго писателя, то и сказывается во всѣхъ его произведеніяхъ одна и та же любопытная черта: вопросъ трактуется всегда поверхностно, авторъ избѣгаетъ философскихъ абстракцій, которыя ему кажутся туманной метафизикой; онъ стремится стать на практическую почву, благодаря чему его статьи выигрываютъ въ популярности, но много, теряютъ въ содержательности и вѣрности сужденій, подчасъ совершенно искажающихъ подлинникъ. Такъ напр., переработано Бродзинскимъ разсужденіе Шиллера: " lieber naive und sentimentalische Poesie ", совершенно утратившее въ передѣлкѣ Бродзинскаго свой философскій, глубокомысленный характеръ {Чит. его статьи: "объ идилліи", "элегіи", "сатирѣ" и т. д.}; другое разсужденіе Шиллера "Die Schaubühne, alseine moralische Anstalt betrachtet", была совершенно не понято и даже извращено Бродзинскимъ въ курьезной статьѣ "О dążeniu polskiej literatury". Статья Гердера, переведенная Бродзинскимъ для "Pam. Warsz." (1820) {"О wpływie rządu na nauki i nauk na rząd".}, подверглась такимъ же измѣненіямъ, равно какъ и знаменитая статья Шеллинга "Ueber das akademische Studium", имѣвшая вполнѣ философскій характеръ и получившая практическую обработку въ рѣчи Бродзинскаго "О powołaniu i obowiązkach młodzieży akademicznéj" (1826). Въ своемъ курсѣ стилистики, какъ сознается и самъ Бродзинскій {"Pisma", Poznań, t. V, 140.}, онъ пользовался преимущественно трудомъ Аделунга "Ueber den deutschen Styl "; въ курсѣ эстетики цѣлая глава " О возвышенномъ и прекрасномъ" есть почти дословный переводъ изъ Канта "Ueber das Schiene und Erhobene", на что обратила уже въ свое время вниманіе г-жа Земенская, скромно замѣтившая, что Бподзинскій слишкомъ ужъ много выписокъ дѣлаетъ изъ Канта {"Pierwiosnek, złożony z pism samych dam...." 1841: "Poezya i K. z Krolówki", E. Z.}. Многія размышленія Бродзинскаго о нѣмцахъ и романтизмѣ навѣяны книгой m-me de Staël "De l'Allemagne"; его сужденія о Шекспирѣ и даже цѣлые отрывки заимствованы у Шлегеля {Bełcikowski, "Ze studyów....", стр. 447. Да и статья о романтизмѣ напоминаетъ во многомъ лекціи Шлегеля о новой и древней литературѣ.}. Увлеченіе Оссіаномъ, интересъ къ народной поэзіи -- дѣло вліянія Гердера. Нечего, конечно, и говорить, что имѣла огромное вліяніе и "Hamburgische Dramaturgie" Лессинга, послужившая основой для статьи "О dramatyce polskiej". Даже въ работахъ по исторіи польской литературы проявляется та же несамостоятельность ума Бродзинскаго. Какъ извѣстно, все дѣленіе исторіи польской литературы на періоды заимствовано имъ изъ почтеннаго труда Бентковскаго {F. Bentkowski. "Historya literatury polskiej, wystawiona w spisie dzieł drukiem ogłoszonych", Warszawa, 1814, t. I, II, трудъ, имѣющій, но мнѣнію Эстрейхера, и до сихъ поръ громадную научную цѣнность.}.
Такая же несамостоятельность, какъ мы докажемъ ниже, характеризуетъ и поэтическую дѣятельность Бродзинскаго.
Отсутствіе самостоятельности Бродзинскій старался замѣнить усердіемъ и трудолюбіемъ. Его способность къ работѣ по истинѣ поразительна. При той ограниченности времени, какое онъ могъ удѣлять чтенію европейской литературы, становится просто непонятнымъ, когда и гдѣ Бродзинскій могъ пріобрѣсти столь значительныя познанія въ этой области. Онъ былъ знакомъ со всѣми произведеніями французскихъ и нѣмецкихъ ложноклассиковъ и переводилъ отрывки изъ нихъ; кромѣ Корнеля, Расина, Вольтера, онъ читалъ Мольера {"Pisma....", Poznań, t. VII. 294, VI. 52, 93, 94.}. Изъ нѣмцевъ, кромѣ Геснера, ему извѣстны, и онъ часто упоминаетъ Галлера, Гагедорна, Утца, Виланда, съ которыми познакомился еще въ Тарновѣ. Въ своемъ курсѣ литературы Бродзинскій посвящаетъ отдѣльную главу очерку литературной дѣятельности Петрарки, Боккачіо, Данте; изъ англійскихъ писателей ему извѣстны: Стернъ, Гольдсмитъ, Грей, Оссіанъ, Вальтеръ-Скоттъ; послѣднихъ двухъ онъ даже переводитъ (вѣроятно, съ нѣмецкаго), не стѣсняясь, впрочемъ, передѣлывать; много разъ говоритъ онъ о Байронѣ, котораго называетъ "падшимъ ангеломъ" и котораго совершенно не понимаетъ {Ibid. t. III. 110, t. V. 552-3, t. VI. 40, 170, 172, 178--180 и т. д.}. Но произведенія Шекспира однако извѣстны Бродзинскому не всѣ, и то главнымъ образомъ тѣ, которыя являлись на польской сценѣ въ благовоспитанныхъ французскихъ передѣлкахъ Дюси. Согласно установившейся модѣ Бродзинскій очень часто говоритъ о Шекспирѣ, восхваляя его, но не понимая и не сочувствуя его "грубости" {Ibid. t. III. 219, VI. 52, VIII. 296--299. Также см. въ статьѣ о романтизмѣ.}.
Въ его сочиненіяхъ мы находимъ отдѣльныя статейки и замѣчанія о Тассо, Мильтонѣ, Лафатерѣ, Драйденѣ, Вальтеръ-Скоттѣ, Петраркѣ и нѣкоторыхъ другихъ писателяхъ новыхъ и среднихъ вѣковъ {Ibid. t. VIII. 225-299.}.
Всего болѣе былъ знакомъ Бродзинскій съ нѣмецкой литературой: писатели "Sturm-und-Drang Feriode"; произведенія Лессинга, Гердера, Шиллера, Гёте были хорошо ему извѣстны, но Гёте не оставилъ серьезнаго слѣда въ литературной дѣятельности Бродзинскаго и его развитіи {Всего два-три мелкихъ перевода ("Pasterz" и др.), и ничего больше.}, а въ отношеніи къ Шиллеру по временамъ сказываются еще предразсудки XVIII вѣка.
Произведенія современныхъ славянскихъ ученыхъ и писателей мало извѣстны Бродзинскому, хотя онъ и занимался переводами славянскихъ пѣсенъ. Въ "Farn. Warsz." его редакціи мы находимъ отрывокъ изъ "Россіяды" Хераскова въ то время, когда вся Россія зачитывалась уже Жуковскимъ и Пушкинымъ. Кромѣ того, ему извѣстны "Слово о полку Игоревѣ" и "Краледворская рукопись". Изъ ученыхъ онъ упоминаетъ одинъ разъ Карамзина и Шафарика {Лекц. о славянск. литературѣ.}; нѣтъ ни одной строчки даже о Караджичѣ. Изъ иностранныхъ ученыхъ Бродзинскій часто ссылается въ своихъ работахъ на имена братьевъ Шлегелей, Лессинга, Шеллинга, Канта, Ж. П. Рихтера, Вернера, Мюллера, Грильпарцера, Катрмеръ-Кэнси, Баумгартена, Вильмена, Зулъцера, Винкельмана, Гердера, Дроза, Сисмонди, Фререта, Шлецера, Суровецкаго и многихъ другихъ {Ibid. I. 49, t. III. 114-115, 141-151, t. VI. 168, 181, 5, 53, 174, t. V. 534. 533, 535, 538, 119 и пр.}. Особенно часто попадается въ произведеніяхъ Бродзинскаго имя Ж. И. Рихтера {Шлоссеръ говоритъ въ своей "Исторіи 18 вѣка" (t. IV, стр. 151--2), что всѣ поклонники Гердера боготворили впослѣдствіи Ж. П. Рихтера.}.
Древне-классическую литературу, въ особенности римскую, Бродзинскій зналъ основательно. Знаніе латинскаго языка было единственнымъ осязательнымъ результатомъ пребыванія въ Тарновской гимназіи. По-латыни онъ читалъ свободно, и цитаты и ссылки на древнихъ писателей очень часто попадаются въ его статьяхъ. Съ греческой литературой Бродзинскій былъ знакомъ, повидимому, только въ переводахъ, такъ-какъ греческаго языка, какъ намъ удалось выяснить, онъ не зналъ {Чит. t. III, 154 и слѣд.}.
Изъ новыхъ языковъ Бродзинскій зналъ основательно нѣмецкій и французскій, а переводы произведеній англійскихъ, по всей вѣроятности, онъ дѣлалъ не съ подлинника. Славянскіе языки, почти всѣ, были настолько ему извѣстны, что онъ могъ дѣлать переводы пѣсенъ; лучше другихъ онъ зналъ чешскій языкъ; зналъ ли онъ русскій языкъ, и насколько велики были познанія въ немъ, мы сказать не можемъ.
Таковы были научные и литературные рессурсы К. Бродзинскаго.
Но характеристика его умственной и нравственной физіономіи была бы далеко не полна, если бы мы не сказали еще нѣсколько словъ объ отношеніяхъ Бродзинскаго къ разнымъ общественнымъ и литературнымъ дѣятелямъ того времени и о его личныхъ знакомыхъ.
Кромѣ упомянутыхъ уже нами лицъ, а также тѣхъ, о знакомствѣ съ которыми мы вскользь уже говорили (какъ напр. Шотарскій, Грабовскій, Голембёвскій, Скарбекъ, Скродзкій) у Скимборовича мы находимъ указанія на знакомство Бродзинскаго съ Я. Пржибыльскимъ, мало-извѣстнымъ и неудачливымъ польскимъ стилистомъ, занимавшимся усердно возстановленіемъ забытыхъ словъ и ковкой новыхъ {О немъ чит. Dubiecki М., "Historya lit. Polskiej", W. 1890, стр. 179.}. Бродзинскій ему подражалъ въ этомъ, но гораздо удачнѣе {Ibid. No 47.}.
Служба въ войскѣ доставила Бродзинскому много знакомствъ, небезполезныхъ и въ мирное время; при томъ среди военныхъ было не мало людей, интересующихся литературой и пишущихъ. Засимъ участіе въ масонской ложѣ, въ редакціи "Pam. Warsz.", чтеніе лекцій въ школѣ Піяровъ и потомъ въ университетѣ разширили кругъ его знакомыхъ до крайнихъ предѣловъ, но въ тѣсную дружбу Бродзинскій почти ни съ кѣмъ не вступалъ. Въ масонской ложѣ Бродзинскій познакомился съ Петромъ Рейхомъ, Людовикомъ Осинскимъ, Курпинскимъ, Осипомъ Мрожинскимъ, Юріемъ Вильчевскимъ и министромъ Потоцкимъ, который тоже принадлежалъ къ ордену масоновъ и съ которымъ онъ могъ часто встрѣчаться и по сотрудничеству въ "Pam. Warsz."
Отношенія Бродзинскаго къ "братьямъ" не отличались особенной близостью. Нѣсколько ближе былъ Бродзинскій къ театральному мірку. Мы указывали уже на его знакомства въ этомъ кругу. Какъ секретарь театра, Бродзинскій зналъ всѣхъ, кто имѣлъ какое-либо отношеніе къ театру, и со многими дѣятелями польской сцены былъ въ дружескихъ отношеніяхъ. Въ очень хорошихъ отношеніяхъ былъ Бродзинскій къ семьѣ Бентковскихъ, гдѣ его считали своимъ человѣкомъ {"Bibl. Warsz.", 1870, III, 226.}. Въ домѣ Бентковскихъ равнымъ образомъ, какъ и въ редакціи "Pam. Warsz.", Бродзинскому приходилось сталкиваться съ огромнымъ множествомъ писателей и ученыхъ. У Бентковскихъ бывали всѣ профессора университета, а также и многіе другіе писатели. Бродзинскій охотно проводилъ все свободное время на литературно-карточныхъ вечерахъ у Бентковскаго, Голэмбёвскаго, Левоцкаго, Крушинскаго, Швейковскаго, Шанявскаго {Odyniec, "Wspomnienia z przeszłości".}. Здѣсь Бродзинскій встрѣчался и съ Дмоховскимъ, тогда еще юношей, печатавшимъ въ "Tyg. Polsk." Кицинскаго и Брыкчинскаго свои первыя стихотворныя пробы. Съ Брыкчинскимъ, по свидѣтельству Дмоховскаго, Бродзинскій былъ въ особенно хорошихъ отношеніяхъ, точно также какъ и съ Дмоховскимъ, въ домѣ котораго Бродзинскій часто бывалъ послѣ того, какъ Дмоховскій женился {Объ отношеніяхъ чит. "Воспоминанія" Дмоховскаго, 1859 г.}. Бродзинскій сотрудничалъ и въ его "Bibl. Polsk." {Здѣсь онъ помѣстилъ "Wiersz, pisany w Alpach" и письма изъ путешествія въ Швейцарію.}, а къ его изданію произведеній Князьнина далъ въ видѣ предисловія отрывокъ изъ курса своихъ лекцій по литературѣ о Князьнинѣ. Во взглядахъ на задачи и характеръ польской литературы Дмоховскій по собственному признанію сходился съ Бродзинскимъ.
Съ первыхъ же годовъ участія въ "Pam. Warsz." Бродзинскій долженъ былъ познакомиться съ А. Горецкимъ, съ Тымовскимъ, съ которымъ онъ даже подружился, съ Минасовичемъ, печатавшимъ въ "Pam. Warsz." свои первыя переводныя баллады, съ графомъ Бруно-Кицинскимъ, переводившемъ здѣсь "Метаморфозы" Овидія, съ Мрозинскимъ, Скарбкомъ, Потоцкимъ (Стан.) {Чит. "Pam. Warsz." 1815--1821, tt. 1--21.} со своимъ будущимъ антагонистомъ В. Островскимъ, съ Игн. Ковнацкимъ и многими др. не менѣе извѣстными въ польской литературѣ лицами {Объ этомъ чит. Wójcicki, "Warszawa....", 1880, стр. 51, 56, 57, 59--68 и т. д.}. Перечислять всѣхъ ихъ нѣтъ никакой надобности; достаточно сказать, что личныхъ друзей у Бродзинскаго среди всѣхъ этихъ лицъ не было.
У Бентковскихъ, а также на торжественныхъ обѣдахъ у генерала Красинскаго, Бродзинскому приходилось встрѣчаться съ очень многими классиками, да и самъ онъ бывалъ отъ времени до времени на ихъ вечерахъ, умѣлъ быть любезнымъ хозяиномъ, когда случай приводилъ того или другого классика къ нему въ гости {"Wspomnienia z przeszł." Odyńca, стр. 318.}. Онъ не одобрялъ рѣзкихъ нападокъ молодежи на классиковъ и не разъ давалъ по этому поводу совѣты практической мудрости своему юному пріятелю Одынцу {Ibid.}. Впрочемъ, торжественные обѣды Красинскаго, гдѣ собирался весь классическій Олимпъ съ цѣлью улучшить пищевареніе забавнымъ острословіемъ, Бродзинскій посѣщалъ рѣдко и неохотно. Онъ тяготился обществомъ слишкомъ важныхъ и разжирѣвшихъ свѣтилъ классицизма; его давилъ ихъ аристократизмъ. Но еще болѣе не по себѣ чувствовалъ себя Бродзинскій въ обществѣ экзальтированной романтической молодежи. Въ описываемую нами пору въ Варшавѣ писатели любили собираться въ кофейняхъ, гдѣ за чашкой кофе велись самыя оживленныя бесѣды. Молодежь, т. е. Мохнацкій, Гощинскій, Набѣлякъ, Подчашинскій, основатель "Dz. Warsz.", Магнушевскій, Шопенъ, Б. Залѣсскій -- собирались въ кофейнѣ Бржезинекой. Другая кофейня "Pod znakiem Kopciuszka" была мѣстомъ, гдѣ сходились Бродзинскій, Л. Осинскій, Бруно Кицинскій, Брыкчинскій, Дмушевскій, Кудличъ, Здановичъ, Эльснеръ, Курпинскій, Липинскій, знаменитый комикъ и душа общества Алоиз. Жолковскій, Лисѣцкій, F. S. Dmochowski и многіе другіе, главнымъ образомъ лица, интересовавшіяся театромъ {"Kawa literacka", Wójcicki, стр. 6.}. Это была эклектическая компанія, что удивительнымъ образомъ отражалось даже на внѣшности ея членовъ {Романтики, какъ молодежь, всѣ были люди худощавые, за исключеніемъ одного Залѣсскаго, толстая фигура котораго была, по мнѣнію Войдицкаго, похожа на фигуру классика. Что же касается общества, собиравшагося въ кофейнѣ "Pod znakiem Kopciuszko", то здѣсь были и толстые, и худые. Ibid. 2.}.
Въ высшемъ обществѣ Бродзинскій не бывалъ и весьма рѣдко посѣщалъ литературные обѣды Замойскихъ. Его личныя знакомства вращались въ среднемъ кругѣ. Въ послѣдніе годы онъ бывалъ въ домахъ Водзицкихъ, Циховскихъ Клем. Ханской, Кат. Левоцкой, Терезы Кицкой. Особенно замѣчательны его отношенія къ К. Таиской, которая обязана своимъ обращеніемъ къ народности знаменитой въ свое время элегіи Бродзинскаго: "żal za polskim językiem". Подъ руководствомъ Бродзинскаго Кат. Левоцкая начала свою литературно-педагогическую дѣятельность и вмѣстѣ съ нимъ издавала первый дѣтскій журналъ: "Rozrywki dla dzieci" {О ней чит. "Autorki polskie wieku XIX", Р. Chmielowskiego: Klementyna Hofmanówna, стр. 67 и т. д.}. Весьма дружественныя отношенія существовали у Бродзинскаго съ Kam. Левоцкой, въ домѣ которой онъ, вѣроятно, встрѣчался и съ ея дядей Липинскимъ { Wójcicki, t. II, 1877, стр. 61. Въ спискѣ своихъ произведеній Бродзинскій упоминаетъ подъ 1820 годомъ статью "Pochwała Lipińskiemu". Bibl. Warsz. 1870, стр. 295.}, и съ Терезой Кицкой, у которой онъ имѣлъ возможность познакомиться съ Шопеномъ, тогда еще гимназистомъ, но уже знаменитымъ своей замѣчательной игрой и импровизаціями {Odyniec, "Wspomnienia", 325. Кстати отмѣтимъ, что первое признаніе таланта Шопена мы встрѣчаемъ въ "Pam. Warsz."}.
Безспорно Бродзинскій былъ знакомъ со всѣми Варшавскими коренными поэтами, но въ болѣе дружественныхъ отношеніяхъ онъ находился, какъ намъ извѣстно, съ Тымовскимъ, поэтическій талантъ котораго онъ очень цѣнилъ {Изъ писателей переходной эпохи Тымовскій болѣе другихъ держался старыхъ симпатій къ ложноклассическимъ произведеніямъ.}. Извѣстно одно стихотворное посланіе Бродзинскаго къ Тымовскому:
"Złotej lutni dziedziczu! tobie Gracij dłonie Liściem Febowi drogim uwieńczyły skronie!"
Въ этомъ стихотвореніи Бродзинскій ставитъ себя съ своей "piszczałką" гораздо ниже Тымовскаго и называетъ его въ концѣ стихотворенія своимъ другомъ. Каковы были отношенія Бродзинскаго къ Каэтану Козъмяну и Фр. Венжику, мы не знаемъ, но въ ихъ перепискѣ мы находимъ нѣсколько строчекъ и о Бродзинскомъ {"Przegląd Miesięczny", zesz. VII, mies. Kwiecień, kr. 75: "Korrespondencya K. Koźmiana z Fr. Wężykiem". Венжикъ пишетъ: "jeden Brodziński poczciwem sercem i nieuprzedzonym umysłem oddał nam sprawiedliwość" (стр. 122). Козьмянъ отвѣчаетъ: "Zawstydziłeś mię tern, co mówisz o zacnym, cichym i poczciwym Brodź., że on nam jeden oddał sprawiedliwość".}. Очень мало намъ извѣстно объ отношеніяхъ Бродзинскаго къ Моравскому { L. Siemienślci, "Obóz klassyków, V.}. Моравскій, какъ извѣстно, былъ скорѣе эклектикомъ, чѣмъ классикомъ, и уже въ 1818 году онъ высказываетъ свои сомнѣнія, кому отдать предпочтеніе -- Оссіану, или Гомеру {Объ этомъ чит. Wójcickiego "Warszawa i jej społeczność w początku naszego stulecia", Warszawa, 1875, стр. 79, и у насъ во 2-й главѣ.}, а въ 1821 году даже печатаетъ балладу "Edgar i Celina", бездарное подражаніе Шиллеру {"Pam. Warsz." 1821, XIX, стр. 118.}. Кромѣ того, изъ его писемъ извѣстно, что онъ хвалилъ поэму "Вѣславъ". Вообще взаимныя отношенія Бродзинскаго и Моразскаго не выяснены. Семенскій разсказываетъ {"Tryumf Poety", VIII. Объ этомъ нѣсколько иначе разсказываетъ Духинская ("К. B-ski....", стр. 42).} о томъ торжественномъ пріемѣ, который устроилъ поэтъ-генералъ скромному автору "Вѣслава"; съ другой стороны Дмоховскій сообщаетъ, что Бродзинскій, вообще, какъ извѣстно, избѣгавшій личныхъ споровъ и литературной полемики, единственный разъ за всю свою жизнь позволилъ себѣ выступить съ рѣзкой эпиграммой, именно противъ Моразскаго, возмущенный его крайне несправедливымъ отзывомъ о поэтической дѣятельности Горецкаго. Какая это эпиграмма, мы не знаемъ {"Biblioteka Warszawska" 1870, III, стр. 382. Что касается А. Горецкаго, то это былъ поэтъ переходной эпохи. Онъ сочувствовалъ новому направленію, но не могъ писать въ новомъ духѣ, хотя ему и принадлежитъ одинъ изъ первыхъ польскихъ сонетовъ ("Dzen. Wik"). О немъ чит. "Złota Przędza", 1884, t. I, стр. 883.}.
Объ отношеніяхъ Бродзинскаго къ романтикамъ можно сказать приблизительно то же, что и объ отношеніяхъ его къ другимъ писателямъ: не было не особенной дружбы, ни вражды. Навѣрно можно сказать одно, что романтическая молодежь была Бродзинскому не особенно симпатична. Романтики, понаѣзжавшіе въ Варшаву изъ провинціи въ началѣ 20-хъ годовъ, сначала находились еще подъ обаяніемъ "Вѣслава" {О томъ впечатлѣніи, какое произвелъ "Вѣславъ", пишетъ Поль: "nigdy polska książka większego wrażenia nie zrobiła. Cała młodzież prawie umiała na pamięć i zaraz w pierwszej chwili był on poznany i ujęły z całem czuciem, bo wszyscy widzieli w nim zapowiedzianą wielką zorzę przyszłości, która miała zejść nad poezyą narodu". Cp. Fr. Henr. Lewenstam, "Kurs publiczny literatury polskiej XIX st.". Warsz. 1867, zesz. 2, стр. 58.} и отчасти статьи "О романтизмѣ"; они льнули къ Бродзинскому, какъ къ своему апостолу, но очень скоро ушли впередъ, и Бродзинскій смотрѣлъ на нихъ, какъ на "неблагодарныхъ учениковъ" {M. Mochnacki, "Historya powstania", t. II, стр. 86.}.
Раньше другихъ явился органъ учениковъ Кременецкаго лицея "ćwiczenia Naukowe" 1818, въ которомъ мы не находимъ ни строчки Бродзинскаго; но въ 1819 году, когда этотъ журналъ сталъ выходить подъ другимъ заглавіемъ, "Pam. Naukowy", участіе Бродзинскаго довольно замѣтно. Онъ печатаетъ здѣсь свою "Ольдину", переводы изъ Парни, отрывокъ изъ поэмы "Poezya", изъ трагедіи "Abufar" и пр. {"Pam. Naukowy" 1819, t. I, стр. 22, 86--90, 27, 243--247 и т. д.}. Насколько хорошо знакомъ былъ Бродзинскій съ Ляхомъ Ширмой, принимавшимъ видное участіе въ "Pam. Nauk.", мы не знаемъ, но мы имѣемъ нѣкоторыя указанія на знакомство Бродзинскаго съ другимъ сотрудникомъ "Pam. Nauk.", О. Корженёвскимъ, только-что окончившимъ Кременецкій лицей и переѣхавшимъ въ Варшаву въ качествѣ воспитателя юнаго С. Красинскаго {Вѣроятно, подъ вліяніемъ Корженёвскаго молодой Красннскій напечаталъ "Lettre sur l'état actuel de la littérature polonaise, adressée а M. de Bonstetten" въ "Bibliothèque Universelle" 1830 года, въ которой помѣщенъ лестный отзывъ о литературной и научной дѣятельности К. Бродзинскаго.}.
Первыя произведенія Корженёвскаго, какъ въ "Pam. Nauk." 1819 такъ и въ "Pam. Warsz." за 1820 годъ писаны еще въ ложно-классическомъ духѣ {Чит. "List do księcia Osińskiego", "Pam. Wars." 1820, t. XVII, 110. О немъ чит. "Złota Przędza", II, 394--98, также библіограф. указанія о немъ въ "Біографическомъ словарѣ професс. и преподавателей Имп. Унив. св. Владимира", стр. 279 и слѣд.; также Beleihen"siei, "Ze studyów....", 566--586.}. О близости Корженёвскаго и Бродзинскаго мы имѣемъ еще случайное указаніе у Б. Залѣсскаго, изъ приписки котораго мы узнаемъ, что Мицкевичъ очень не любилъ допускать какія бы то ни было стилистическія поправки въ своихъ стихотвореніяхъ и между прочимъ негодовалъ на Корженёвскаго, который позволялъ себѣ подобныя поправки въ стихахъ Бродзинскаго {"Dzieła Ad. Mickiewicza", zupeł. wyd., Paryż, t. VIII, V 1880. Bibliografia, XXII, приписка Б. Залѣсскаго.}. Какъ мы уже сказали выше, Корженёвскій, одинъ изъ немногихъ, имѣлъ отношеніе и къ "Pam. Warsz." редакціи Бродзинскаго {Его посланіе "Къ Моравскому" исполнено лестныхъ похвалъ этому поэту и приглашеній печатать свои произведенія.}.
Неизвѣстно, былъ ли Бродзинскій знакомъ съ Мальчевскимъ и Гощинскимъ. Въ теченіи всей своей литературной дѣятельности онъ ни разу не упоминаетъ о нихъ въ своихъ произведеніяхъ {Любопытную характеристику личности Рощинскаго даетъ П. Хмѣлёвскій въ статьѣ "Sobótka" (zestawienie dwu wieków i pokoleń), "Studya", I.}, хотя изъ многихъ намековъ, изъ его нареканій на новые литературные пріемы и "писателей изъ провинціи" видно, что съ произведеніями Мальчевскаго, Рощинскаго и др. Бродзинскій былъ знакомъ, но порицалъ ихъ {Въ воспоминаніяхъ нѣкоторыхъ учениковъ Бродзинскаго есть однако указанія на то, что онъ въ своихъ лекціяхъ разбиралъ "Zamek Kaniowski".}. Само собою разумѣется, что между авторомъ идиллическаго "Вѣслава" и творцами байроническихъ поэмъ, какъ "Марія" и "Каневскій замокъ", не могло быть ничего общаго.
Еще дальше были отношенія его къ Виленскимъ романтикамъ съ Мицкевичемъ во главѣ. Не подлежитъ сомнѣнію, что Бродзинскій не сочувствовалъ Мицкевичу и не понималъ его произведеній. О его сонетахъ Бродзинскій даетъ весьма пренебрежительный и то сдѣланный какъ бы вскользь отзывъ {Въ нихъ онъ находитъ "больше фантазіи, чѣмъ риѳмъ" -- Pisma, t. VII, стр. 235.}. Онъ не любилъ этой формы стиха: стихъ, какъ видно изъ черновыхъ Бродзинскаго, давался ему съ большимъ трудомъ {Dmoch. "Bibl. Warsz.", 1870 t. III, 395.} -- (новый пунктъ, въ которомъ Бродзинскій расходился съ романтиками, обладавшими удивительно-свободной версификаціей),-- поэтому онъ не употреблялъ этой слишкомъ стѣснившей его формы, и мы не знаемъ ни одного сонета Бродзинскаго; даже тогда, когда писанье сонетовъ сдѣлалось моднымъ увлеченіемъ, и не было писателя, не заплатившаго дани этому увлеченію, Бродзинскій всегда отвѣчалъ на всѣ предложенія и указанія на примѣръ Мицкевича скромной, но нечуждой язвительности пословицей: "со wolno orłowi, to zasie wróblowi" {"Kawa literacka", Woje., стр. 21.}. Въ своемъ курсѣ литературы Бродзинскій приводитъ одинъ сонетъ Мицкевича, какъ образецъ.
Лично поэтамъ не удалось познакомиться. Но изъ переписки Мицкевича съ Одынцемъ видно, что онъ очень интересовался личностью Бродзинскаго и подробно разспрашивалъ о немъ {"Correspondencya Mickiewicza". Dzieła P. 1880.}. Мицкевичъ сообщаетъ, что читалъ съ удовольствіемъ переводы элегій Я. Кохановскаго, народныхъ славянскихъ пѣсенъ; онъ заявляетъ, что дорожитъ мнѣніемъ Бродзинскаго въ Варшавѣ, а Боровскаго въ Вильнѣ, больше, чѣмъ всѣми криками его сторонниковъ и сарказмами противниковъ; онъ проситъ Одынца достать ему фотографическую карточку Бродзинскаго; талантъ его онъ очень цѣнитъ, но многихъ мнѣній не раздѣляетъ {Ibid. 95, 96. Какъ извѣстно, Мицкевичъ далъ о Бродзинскомъ очень лести. отзывъ Жуковскому, передъ отъѣздомъ его въ Варшаву (чит. Duch. "К. В.", 44).}. Предисловіе Бродзинскаго къ переводу народныхъ пѣсенъ изумило Мицкевича. Онъ смѣется надъ его мнѣніями о Байронѣ, нѣмецкой и англійской литературѣ, не хочетъ вѣрить, чтобы это было литературнымъ credo Бродзинскаго; его мнѣнія о романтизмѣ, считаетъ просто загадкой, разъясненія которой ищетъ у Одынца, который, находясь въ Варшавѣ, могъ лучше знать обстоятельства, "вызвавшія такое предисловіе" Бродзинскаго {Впослѣдствіи мнѣнія Бродзинскаго о идентичности характера Славянъ Мицкевичъ осмѣялъ въ 4-хъ строчк. "Dziadów" (ч. III).}. Онъ проситъ Одынца во всякомъ случаѣ сохранить это письмо въ секретѣ отъ Бродзинскаго и въ заключеніи утѣшаетъ себя мыслью, что и "хорошій поэтъ можетъ быть плохимъ критикомъ" {Ibid. t. IV, стр. 88.}.
Послѣ 1831 года, когда очень многіе польскіе писатели принуждены были эмигрировать, мы замѣчаемъ общую тенденцію къ примиренію и сближенію. Бродзинскій въ Краковѣ прочиталъ "Pana Tadeusza" и призналъ эту поэму лучшимъ произведеніемъ въ польской литературѣ {Odyniec "Wspomnienia z przeszłości....", стр. 335. Одынецъ, какъ пріятель обоихъ поэтовъ, желалъ ихъ сближенія и быть можетъ, нѣсколько преувеличивалъ значеніе фактовъ, характеризующихъ дружественныя отношенія поэтовъ заграницей.}. Онъ же передавалъ Мицкевичу черезъ Одынца {Correspondencya.... t. IX, стр. 196.} свой поклонъ и благодарность за память о немъ Мицкевича, который сообщалъ Бродзинскому, тоже черезъ Одынца, что помѣстилъ въ концѣ "Tadeusza" эпилогъ, посвященный Бродзинскому, но не успѣлъ его поправить и напечатать, потому-что долженъ былъ ускорить печатаніе поэмы. Нужно, впрочемъ, прибавить, что эпилогъ этотъ такъ и не узрѣлъ свѣта. Еще одинъ разъ упоминаетъ Мицкевичъ о Бродзинскомъ въ своемъ курсѣ славянскихъ литературъ, приводя отрывокъ изъ его рѣчи "О narodowości" о Коперникѣ {Мицк. "Rzecz, о literat, stow.", lekcya pierwsza.}. Вотъ и все, что мы знаемъ объ отношеніяхъ двухъ поэтовъ.
Къ критикамъ романтическаго лагеря -- Островскому, Грабовскому, Мохнацкому и др. Бродзинскій относился прямо враждебно и не скрывалъ этого. Но никакихъ личныхъ отношеній къ нимъ онъ не имѣлъ {Одынецъ сообщаетъ однако, что имѣлъ случай видѣть Бродзинскаго у Мохнацкаго на свадьбѣ его сестры, на которой присутствовала вся романтическая Варшава, ("Wspom. z przeszł.", 327).}.
Гораздо ближе и дружественнѣе были отношенія у Бродзинскаго къ нѣсколькимъ второстепеннымъ писателямъ романтико-эклектическаго направленія: къ Витвицкому, Залѣсскому, Одынцу, Войцицкому и др.
Воспитанникъ Кременецкаго лицея, неудачный послѣдователь Мицкевича, Ст. Витвицкій былъ мало-талантливымъ поэтомъ и экзальтированнымъ поклонникомъ туманно-фантастическаго романтизма, котораго онъ совсѣмъ не понималъ. Надъ его фантастическими балладами {Чит. "Pam. Warsz." за 1821--1823 годы.}, чуждыми всякой оригинальности и поэзіи, смѣялась вся литературная Варшава. Онъ имѣлъ несчастье обратить на себя литературные перуны ложно-классиковъ и насмѣшки романтической критики {Siemieński, "Obóz klassyków".}. Самый суровый отзывъ сдѣлалъ о немъ Грабовскій, который поторопился разгромить Витвицкаго, лишь бы только не дать возможности классикамъ торжествовать побѣду надъ романтизмомъ {"Astrea", 1825: "Uwagi nad balladami St. Witwickiego....", стр. 54.}. Какъ извѣстно, первое собраніе своихъ балладъ (Warszawa, 1824). Ст. Витвицкій усердно старался выкупить и вообще такъ былъ сконфуженъ и подавленъ суровымъ приговоромъ критики, что долгое время скрывался отъ знакомыхъ и друзей, такъ что Одынецъ, пріѣхавшій въ 1826 году въ Варшаву, съ трудомъ отыскалъ его при содѣйствіи Б. Залѣсскаго, находившагося въ дружескихъ отношеніяхъ къ Витвицкому { Odyniec, "Witwicki i Garczyński".}. Въ характерѣ Витвицкаго была однако какая-то черта сентиментальной идилличности, сближавшая его съ Бродзинскимъ. Когда у Витвицкаго прошла романтическая горячка, онъ обратился къ болѣе доступной ему поэзіи, и его "Piosnki Sielskie" отражаютъ въ себѣ настроеніе, унаслѣдованное отъ Карпинскаго и Бродзинскаго {"Złota Przędza", 1885, t. II: "życiorys St. W.", стр. 352.}. Вѣроятно, этой близостью характеровъ и объясняется то обстоятельство, что первые литературные шаги Витвицкаго, не смотря на его романтическое сумасбродство, сдѣланы подъ руководствомъ Бродзинскаго, охотно печатавшаго произведенія Витвицкаго въ своемъ журналѣ. Вообще отношенія Бродзинскаго къ Витвицкому имѣли вполнѣ дружескій характеръ, хотя Бродзинскій и былъ на 9 лѣтъ старше Витвицкаго и могъ занимать относительно него до нѣкоторой степени покровительственное положеніе.
Такія же дружескія отношенія были у Бродзинскаго и къ Одынцу, виленскому романтику, тоже сентиментальнаго оттѣнка, писателю мало-оригинальному и болѣе извѣстному въ польской литературѣ своими образцовыми переводами европейскихъ классиковъ, а также журнальной дѣятельностью. Въ своемъ журналѣ "Melitele" (1829--1880) онъ печаталъ произведенія Мицкевича и Залѣсскаго, а равнымъ образомъ и Бродзинскаго, Воронина, Нѣмцевича, Минасовича {Ibid. стр. 171.}. Въ дѣтствѣ Одынецъ получилъ много впечатлѣній, сходныхъ съ тѣми, какія имѣлъ въ свое время и Бродзинскій; основныя черты характера -- религіозность и преобладаніе чувства надъ разумомъ -- сближали поэтовъ.
Но самый талантливый изъ друзей Бродзинскаго, безъ сомнѣнія, былъ Богданъ Залѣсскій, и на его литературное развитіе Бродзинскій оказалъ безспорное вліяніе. Взросшій подъ благодатнымъ небомъ Украины, Б. Залѣсскій имѣлъ возможность познакомиться еще на школьной скамьѣ съ Гощинскимъ, М. Грабовскимъ, Надуррой, А. Грозой, Галэнзовскимъ, Ос. Мяновскимъ во время своего пребыванія въ Уманской школѣ Базиліановъ, но уже первое его произведеніе носитъ на себѣ слѣды вліянія поэзіи Бродзинскаго {"Dzienn. Wileński" 1819: "Duma о Wacławie".}. Это вліяніе продолжилось и въ первые годы пребыванія Залѣсскаго въ Варшавѣ {На это вліяніе впервые, кажется, било указано въ журналѣ: "Powszechny Pamiętnik nauk i umiejętności", Kraków, 1835. Въ статьѣ: "Nowa epoka poezyi polskiej", стр. 214--216, а также P. Chm. (Studya....).}. О первой встрѣчѣ своей съ Бродзинскимъ Залѣсскій разсказываетъ слѣдующій забавный анекдотъ, свидѣтельствующій о глубокомъ почтеніи и даже восхищеніи, какія питалъ Залѣсскій къ автору "Ольдины" и "Вѣслава" {P. Chmielowski, "Studya....", t. II, 350--351 ("J. B. Zaleski").}. Едва остановился онъ въ какомъ-то заѣзжемъ домѣ на Краковскомъ предмѣстья, какъ тотчасъ же, горя нетерпѣніемъ повидаться съ Бродинскимъ, бросаетъ всѣ свои вещи на руки Гощинскому и выбѣгаетъ изъ номера прямо на улицу. Перваго встрѣчнаго студента спрашиваетъ. онъ, гдѣ живетъ профессоръ, и получаетъ отвѣтъ въ стихахъ:
"Brodziński poeta --
Przy ulicy Freta;
Wnijdź w podwórza wnętrze,
Tam na pierwszem piętrze".
Съ волненіемъ стучитъ онъ въ двери къ Бродзинскому и застаетъ его за корректурой. Торжественная рѣчь, приготовленная во время длиннаго пути, замираетъ на устахъ оробѣвшаго юноши, и крѣпкое пожатіе руки замѣняетъ длинную рѣчь. Оживленная бесѣда незамѣтно продлилась болѣе двухъ часовъ, и съ этой же минуты начинаются самыя близкія отношенія между поэтами. Впрочемъ, эти отношенія никогда не переходили въ тѣсную товарищескую связь, чему препятствовала слишкомъ 10-лѣтняя разница въ лѣтахъ {Хмѣлёвскій говоритъ, что Залѣсскаго сближала съ Бродзинскимъ "główna cecha jego charakteru łagodność". (Studya. II).}. Въ 1821--23 году. Залѣсскій печатаетъ почти всѣ свои произведенія въ журналѣ Бродзинскаго и часто съ нимъ видится. Съ 1825 года на развитіе Залѣсскаго начинаетъ оказывать болѣе плодотворное вліяніе критика Мохнацкаго {P. Chm. "Studya...", II, 354. Произведенія Залѣсскаго, напечатанн. въ журналѣ Бродзинскаго, не имѣютъ еще никакихъ чертъ, опредѣляющихъ украинск. романтическую школу.} и другихъ романтиковъ, но это не охладило дружескихъ отношеній между нимъ и Бродзинскимъ {О нихъ чит. S. Duchińska, "К. В-ski", Paryż, 1885, стр. 37--40.}. Вообще Залѣсскій, Витвицкій, Одынецъ, дружные и между собой, никогда не забывали Бродзинскаго и всегда относились къ нему съ чувствами искренняго почтенія и расположенія.
Въ хорошихъ отношеніяхъ былъ Бродзинскій и съ Войцицкимъ, о чемъ мы знаемъ изъ лтчныхъ воспоминаній этого послѣдняго. Войцицкій зналъ Бродзинскаго еще какъ ученикъ школы Піаровъ, но ближе сошелся съ нимъ только въ 1828 году, когда по порученію "Tow. przyj, nauk." Бродзинскій явился судьей представленнаго на конкурсъ сочиненія Войцицкаго о народныхъ пѣсняхъ. Бродзинскій былъ въ восторгѣ отъ этой работы, съ чувствомъ благодарилъ Войцицкаго за трудъ и подарилъ ему собственный сборникъ народныхъ пѣсенъ и пословицъ {"życiorysy...", глава II, стр. 118.}. Когда Войцицкій принесъ ему свой сборникъ историческихъ пѣсенъ, Бродзинскій "пришелъ въ такой энтузіазмъ, какъ будто это было его собственное сокровище"; въ благодарность онъ вручилъ Войцицкому книжку своихъ переводовъ изъ Кохановскаго и собственпоручпо написалъ стихи, начало коихъ таково:
"А ni do naszych dumań, а ni też do stroju
Nie przystały już te pieśni pokoju.
Wszystko rado się zmienia z mieniąceini czasy:
Język, forma i sztuki powierzchne przykrasy".
Вмѣстѣ съ Войцицкимъ Бродзинскій предпринялъ однажды прогулку въ знаменитый Черняковъ и тутъ, прійдя въ сентиментальный восторгъ, произносилъ пламенныя рѣчи о прелестяхъ земледѣлія и нетронутой чистоты сельской жизни, заявлялъ о готовности отказаться отъ всѣхъ благъ цивилизаціи, удовольствоваться деревяннымъ столомъ, глиняной миской {"Społeczność Warszawy", t. II, 1877, стр. 191--193.}.
Послѣдній разъ Бродзинскій видѣлся съ Войцицкимъ передъ отъѣздомъ заграницу. Онъ прочелъ Войцицкому съ большимъ воодушевленіемъ и чувствомъ какое-то разсужденіе "О Matce Boskiej".-- "чудную поэму въ прозѣ". Бродзинскій "чувствовалъ всю цѣнность своего произведенія, такъ-какъ писалъ изъ глубины сердца: въ нѣкоторыхъ мѣстахъ его нѣжный и тихій голосъ дрожалъ и прерывался; Бродзинскій смолкалъ на мгновеніе и только послѣ тяжелаго вздоха продолжалъ дальше" {"życiorysy....", 120.}. Что это была за поэма, намъ остается только догадываться, такъ-какъ до насъ она не дошла.
Особенно близкихъ друзей у Бродзинскаго не было. Его личные друзья: братъ Андрей, В. Реклевскій, безвременно погибли, и поэтъ всю жизнь свою испытывалъ одиночество. Онъ самъ жалуется на это въ посланіи къ своему единственному личному другу Леонарду Васютинскому:
"I ja tę rozkosz czerpałem w młodości,
Lecz moi znikli, z niemi wiek mój złoty;
Dziś są stosunki, nowe znajomości,
Imię przyjaźni, lecz nie masz istoty " 1).
1) "Pisma..." t. I, 218. Стихотвореніе это писано 26 марта 1835 года передъ отъѣздомъ за границу.
Не имѣлъ Бродзинскій друзей, но за то не имѣлъ и личныхъ враговъ. Кроткая, миролюбивая душа его, стремившаяся къ любви и согласію, не способна была къ враждѣ и ненависти. О его благожелательномъ, добромъ характерѣ даетъ прекрасное представленіе слѣдующая эпиграмма на пріятеля, измѣнившаго ему:
Kochaliś my się niegdyś, ty zostałeś panem,
Jam jeden, tyś się zmienił i sercem, i stanem.
Zdrów więc bywaj! aż w stałym świecie się ujrzemy:
Tam znowu równi wiecznie kochać się będziemy1).
1) Ibid. "Fraszki", t. I. 249.
Съ такимъ прекраснымъ сердцемъ, съ душою незлобной и чувствительной Бродзинскій не могъ вызывать къ себѣ личной вражды, и дѣйствительно личныхъ враговъ у него не было.
Физіономія Бродзинскаго и его внѣшній видъ вполнѣ отвѣчаютъ тому представленію о его личности, какое мы выносимъ изъ его біографіи и сочиненій. Былъ онъ по словамъ многихъ лицъ, знавшихъ его {Чит. Chodźko, "Wzmianka...", Wójcicki, "Kawa literacka", стр. 8, "życiorysy...", гл. 2-я, Odyniec, "Wspomnienia".}, средняго роста, съ небольшой головой и мелкими чертами лица, худощавый и непредставительный блондинъ, съ ясноголубыми глазами и блѣднымъ, слегка меланхолическимъ лицомъ, на которомъ оставили свой слѣдъ физическія и нравственныя невзгоды.
Во время пребыванія Бродзинскаго въ Карпатскихъ горахъ извѣстный художникъ и пріятель Бродзинскаго, Войтѣхъ Статтлеръ, нарисовалъ его портретъ. Онъ былъ приложенъ къ статьѣ Грабовскаго въ "Przyjąć, ludu" 1886 года. Тамъ же былъ помѣщенъ и памятникъ, поставленный Бродзинскому въ Дрезденѣ (стр. 380, "Prz. Ludu" 1836). Эти портреты были многократно потомъ перепечатываемы {Въ "życiorysach" (портретъ и автографъ), въ "Pomniki i Mogiły Polaków na cmentarzach zagranicznych", W. 1860, въ "Opiek. Domowy", 1865 (портретъ рисованъ Герсономъ), въ "Kleinodach poezyi polskie" W., 1858, стр. 161, въ VIII t. познанск. собр. соч. Б-го и др.}. Впослѣдствіи Евстафій Марыльскій вылѣпилъ статую Бродзинскаго, поставленную въ костелѣ "Wizytek" {Приведенъ въ "Opiek. Domowy" 1865, 181.}.
Всматриваясь въ изображеніе Бродзинскаго на портретѣ, глядя на это кроткое, слегка грустное лицо, на эти большіе ласковые глаза, обрамленные красиво изогнутыми бровями, на это безъусое лицо съ небольшими баками, на этотъ сюртукъ съ длиннымъ и высокимъ воротникомъ, обвитымъ у шеи шарфомъ, невольно припоминаешь знакомые портреты временъ Карамзина и Жуковскаго.
Если обратить вниманіе на выраженіе лица, то изъ трехъ схемъ, извѣстныхъ въ живописи, лицо Бродзинскаго болѣе всего приближается къ той, которой характеризуются греческія лица на статуяхъ и барельефахъ до персидскихъ войнъ: лицо нѣсколько грустно, но не трагично; на немъ всего сильнѣе отражается не грусть, а чувство умиленно -- кроткаго примиренія съ Богомъ и людьми. Этосовсѣмъ еще не то страдальческое выраженіе, которое мы замѣчаемъ на болѣе позднемъ портретѣ Мицкевича, и которое приближается къ послѣдней трагической схемѣ въ греческомъ искусствѣ, опредѣляемой лицемъ Ніобеи.