К хозяину заглядывает сваха — упитанная, бойкая мещанка. Ее круглое лицо покрыто сетью красных жилок, в разговоре тонкие губы брезгливо выпячиваются. Попивая из блюдца чай маленькими глотками, она закатывает глаза, хвалит невесту. Хозяин щурится.
— Что ты, какой я жених в мои-то годы?
— Не притворяйся, Агафон Петрович, ты мужчина в полном соку, — льстиво улыбается сваха. — На тебя заглядится любая. Что толку в молодых-то? Молодые ноне хлибкие. Старички вполне надежнее.
— На мои капиталы зарится, шельма, — ворчит хозяин. — Чую, куда гнет.
— Ой, да за кого меня считаешь? — обижается сваха. — Неужто подсуну какую вертихвостку?
— Надумаю в брак вступить, капиталы на церковь отпишу, — говорит Агафон. — Жене после моей смерти ничего не достанется. Коли денежный интерес имеет — просчиталась. Так и скажи.
— Господи! — вздыхает сваха. — Ничего-то ей не надо. Это ж ангел — не девушка. Восемнадцать годков исполнилось, совсем еще дитенок, несмышленая отроковица.
— Несмышленая, а жениха с богатым карманом ловит. Про мои капиталы весь город наслышан.
Сваха обтирает подолом платья лицо, крестится на иконы, вновь начинает:
— Одно пойми: бедность, сиротство — ни отца, ни матери. Ну куда ей податься? А девка — золото: тихая, смирная. Благодарить будешь. Ей не деньги, а хороший человек нужен.
— Знаем вас, женский пол, не улещай.
Хозяин достает из сундука толстую книгу в кожаном переплете с медными застежками, надевает очки.
— Ты послухай-ка, что святые отцы писали о бабах. — «Что есть жена? — читает он гнусаво. — Сеть прельщения человекам. Светла лицом и высокими очами мигающа, ногами играюща, много тем уязвляюща и огонь лютый в членах возгорающа. Что есть жена? Покоище змеиное, соблазн адский, увет дьявола».
— Это скопцы-монахи злобствуют на бабу, — улыбается сваха. — Естество им обрезали, а плоть все ж таки свое требует, по ночам беспокоит. Вот они и ругаются. Здоровому человеку такие слова ни к чему. Без бабы род людской давно бы кончился, а господь наказывал людям жить, размножаться.
Хозяин сдается. Сваха ведет его на смотрины.
— Женюсь, брат, — говорит хозяин, придя со смотрин. — Придется тебя поселить на кухне, сундук поставим, на нем спать будешь. Здесь неудобно чужого человека держать: переборка тонкая, все слышно, да и парень ты на возрасте. Разгорится глаз на молодуху, а я ревнивый.
Он нехорошо смеется.
Начались приготовления к свадьбе. Квартиру чистят, моют, скребут. Сваха распоряжается как дома. Ей помогает во всем ханжушка Елена Федоровна Губина. Глуповатая Фекла, видимо, боится, что молодая хозяйка вытеснит ее, — ходит злая-презлая.
Венчание состоялось днем. Я везу новобрачных из церкви на убранном цветами, лентами и бубенцами Бардадыме. Сзади едут дружки и шафера. Хозяин доволен, шутит:
— Погоняй, извозчик, на чай получишь.
На свадебный пир приглашены соседи, приятели Агафона. Со стороны невесты явились, дядя с сыном — шумные мещане в старинных сюртуках.
Хозяин усаживает меня за стол.
— Садись как гость, но веди себя прилично, много не пей, вино дорогое.
Я гляжу на молодую — девушку среднего роста с веснушчатым лицом и голубыми глазами. Кисейное платье — подарок хозяина — сидит на ней мешковато. Хороши у нее только волосы — пышные, с золотистым отливом.
Гости пьют вино и пиво. Кричат «горько». Хозяин наклоняется к молодой, чмокает в губы. Молодая конфузится и робеет. Подвыпившая сваха командует новобрачной:
— Евдокия Васильевна, не вешай голову, не кручинь хозяина! День-то какой сегодня!
Заводят граммофон. Под звуки вальса пары кружатся по комнате, тяжело топая ногами. Хозяин улыбается.
В разгар веселья под окном появился хозяйский сын. Я вижу его красное лицо, прислоненное к оттаявшему стеклу, вытаращенные глаза. Митька оглядывает гостей. Потом лицо его исчезает. Он возвращается с колом, выдранным из забора, и ударяет по раме. Стекла сыплются на пол. Женщины, опрокидывая стулья, кидаются по углам. Мужчины вскакивают. Митька выбивает вторую раму. Под окном — пьяный торжествующий голос:
— Что, папаша, на молоденькую потянуло? Я те покажу, грабитель! Отдай мою долю, папаша. Материно приданое чужим людям пойдет. Не дозволю. Эх, папаша, сатана твою кровь смущает!
Холодный воздух тянется в комнату. Фекла убирает посуду, проливая на голубую салфетку соусы и вино из рюмок.
Молодая плачет, прислонившись к стене.
— Что же это, господи? — испуганно шепчет сваха. — В таку минуту дьявол принес смутьяна. Мужики! Что вы смотрите?
— Сынок любезный, — с горечью говорит хозяин. — Лупите в мою голову. Дозволю всем — бейте. Только не до смерти.
Дядя молодой выбегает на улицу. За ним с поленом в руках — друг Елены Федоровны, широколобый, с клочком бороды под нижней губой, приказчик Степан Хлебников.
Женщина, в пестром платье, с огромными дутыми серьгами в ушах, хлопает себя по бедрам и, захлебываясь пьяным смехом, жалуется неизвестно кому:
— Угостили, приветили. Век не забудем свадебку. Задал пир Агафон Петрович!
— Не будет счастья молодым, не будет, — говорит Елена Федоровна. — Уж коли так началось — добра не жди. Агафона Петровича…
Хозяин топает ногою.
— Цыц, вы, трепалки!
Голос у него спокойный, глуховатый.
В комнате становится тихо. Под окном слышны удары, кряканье, сочная слободская брань.
Митьку бьют долго, усердно. Хозяин стоит у окна, тихонько покрикивает:
— По мягкому месту лупите, мужики, ребра не поломайте: лечить придется его, злыдня, доктора да костоправы разорят.
— Знаем, Агафон Петрович, не впервые! — весело отзывается Степан Хлебников. — Отойди от окна, не расстраивайся.
Под окном собираются слобожане — любители драк. Шум нарастает. Свистит городовой. Гости молчат, прислушиваясь к тому, что делается на улице. Всем ясно; вечер испорчен. Стряпуха завешивает окно байковым одеялом.
Гости одеваются, уходят…