Оговорка автора воспоминаній.-- Степанъ Александровичъ Хрулевъ.-- Мое съ нимъ знакомство.-- Характеръ Хрулева.-- Дѣятельность Хрулева въ Варшавѣ.-- Его совѣты и предсказанія.-- Хрулевъ и народная о немъ память.-- Указанія Хрулева графу Ламберту относительно польскаго духовенства.-- Хрулевъ въ частной жизни.-- Деньщикъ Степка въ роли польскаго помѣщика.-- Мнѣніе Хрулева о нашей роли въ Азіи и о славянахъ.-- Мягкость его характера.-- Графъ Іосифъ Карловичъ Ламбертъ.-- Его понедѣльники.-- Общество, къ нему сходившееся.-- Гостепріимство графа Ламберта.-- Бесѣды застольныя.-- Habitués графа Ламберта.-- Его жена.-- Смерть его сына и его смерть.
Начиная настоящую главу моихъ воспоминаній, вторично прошу читателей -- не искать въ моемъ изложеніи какой бы то ни было системы, какой бы то ни было подготовки. Я того мнѣнія, что воспоминанія тогда лишь могутъ заключать въ себѣ дѣйствительный интересъ, когда личность пишущаго вполнѣ стушевывается и когда авторъ воспоминаній превращается въ фотографа, не допускающаго ретуши. Воспоминанія должны быть строго объективны; только такія воспоминанія, по глубокому убѣжденію моему, могутъ представлять интересъ историческій -- иначе они вторгнутся въ область беллетристики, чуждую исторіи и требующую такихъ условій, которыя для меня непосильны.
Оговорившись, навожу мой нехитрый фотографическій снарядъ на усопшихъ и продолжаю.
Втеченіе моей довольно долговременной жизни (67 лѣтъ), мнѣ только два раза случилось встрѣтить два чисто-русскихъ (не гнилыхъ славянскихъ -- Боже избави!) типа желѣзной воли, безпредѣльной любви къ отчизнѣ и геройскаго закала; это были Степанъ Александровичъ Хрулевъ и Яковъ Петровичъ Баклановъ, внукъ Пугачева.
Съ Хрулевымъ я близко сошелся въ 1849--1860 годахъ, встрѣчаясь съ нимъ часто у графа Алексѣя Сергѣевича Уварова. Въ то время за Хрулевымъ всѣ ухаживали, отъ мала до велика, и слава его не перестала еще гремѣть.
Въ 1861 году, въ Варшавѣ, втеченіе довольно продолжительнаго времени, въ самый разгаръ польскихъ смутъ, я жилъ въ Замкѣ подъ одной крышей съ Хрулевымъ и былъ очевидцемъ той гражданской доблести, того рыцарскаго мужества, съ какими онъ отстаивалъ честь и интересы народа русскаго. Были минуты, когда окружающая его среда падала духомъ, и въ эти именно минуты Хрулевъ являлся тѣмъ, чѣмъ онъ былъ дѣйствительно, т. е. героемъ и человѣкомъ, ставящимъ выше всего долгъ свой. Хрулевъ не разсчитывалъ на эфекты славы съ послѣдствіями -- онъ инстинктивно увлекался дѣломъ, а дѣло влекло его къ славѣ.
Хрулевъ былъ героемъ на полѣ брани, на полѣ чести; онъ находился въ кровавыхъ битвахъ съ врагами отчизны, за которую пролилъ немало своей крови, и борьба эта не сокрушила его духа: онъ оставался все тѣмъ же храбрымъ, доблестнымъ, честнымъ воиномъ, какимъ былъ въ юности; но борьба со злобою, съ завистью, съ ненавистью, съ подпольною интригою, сокрушила его. Онъ мучился, страдалъ нравственно, и страдалъ тѣмъ болѣе, что не въ его характерѣ было жаловаться. Хрулевъ переносилъ гнётъ обстоятельствъ, гнётъ среды, въ которой жилъ и вращался, съ внѣшнимъ хладнокровіемъ, присущимъ его желѣзному характеру; но сердце его томилось, душа страдала. Отстрадавши столько, на сколько въ силахъ выстрадать человѣкъ, Хрулевъ успокоился наконецъ покоемъ вѣчнымъ,-- тѣмъ покоемъ, который не въ силахъ нарушить ни злоба, ни зависть, ни клевета, ни ненависть...
Имя Хрулева вспомнилъ, однакоже, народъ русскій, когда узналъ о кончинѣ севастопольскаго героя: многочисленная толпа явилась, безъ всякаго призыва, на послѣднія проводы умершаго героя.
Въ Варшавѣ, когда вся мѣстная администрація наша, не желавшая видѣть очевиднаго, теряла между тѣмъ голову, Хрулевъ оставался невозмутимъ и указывалъ смѣло на необходимость принять мѣры рѣшительныя, а не палліативныя, которыя были внушаемы администраторамъ Вельепольскимъ и его клевретомъ, жидомъ Енохомъ.
При Сухозанетѣ, Хрулевъ, какъ командовавшій войсками, въ Варшавѣ расположенными, неоднократно говорилъ громогласно, что отдавать строгіе приказы и прокламаціи, не заботясь о ихъ немедленномъ исполненіи, повлечетъ за собою безначаліе, анархію, которой и добиваются всѣми мѣрами ксендзы и вожаки красной партіи Мирославскаго.
Не взирая на то, что Хрулевъ былъ назначенъ корпуснымъ командиромъ, по представленію графа Ламберта, онъ первый осмѣлился сказать намѣстнику-католику, что пристрастіе его къ польскому католическому духовенству не поведетъ къ добру и уронитъ окончательно престижъ нашей власти,-- престижъ, почти уже исчезнувшій, по милости растерявшихся администраторовъ. Хрулевъ предсказывалъ еще при Сухозанетѣ, что если такъ будетъ продолжаться, то неминуемо возникнетъ вооруженное возстаніе польскихъ шаекъ, опьяненныхъ безнаказанностію своихъ коноводовъ. Предсказаніе это, къ сожалѣнію, сбылось...
Хрулевъ, въ частной жизни, былъ чрезвычайно сердеченъ и всегда являлся горячимъ ходатаемъ угнетенныхъ, бѣдныхъ, несчастныхъ. Нужно было видѣть, какъ онъ всегда старался пристроить бывшихъ своихъ подчиненныхъ, помогая имъ изъ послѣднихъ грошей своихъ и заботясь о нихъ какъ о близкихъ родныхъ.
При серьёзномъ своемъ характерѣ, онъ былъ иногда не прочь пошутить, пошкольничать. Такъ, между прочимъ, въ Варшавѣ, онъ придумалъ такую штуку.
Въ числѣ начальниковъ военныхъ отдѣловъ города, находился генералъ Веселицкій, большой болтунъ, хвастунъ и чрезвычайно тщеславный человѣкъ. Особенно огорчался онъ невниманіемъ и даже пренебреженіемъ къ нему поляковъ, при встрѣчѣ на улицахъ. Хрулевъ, желая посмѣяться надъ обидчивымъ генераломъ, распорядился слѣдующимъ образомъ: онъ нарядилъ хохла-деньщика своего, по прозванію Степка, въ польскій костюмъ и велѣлъ ему, въ извѣстный часъ, когда Веселицкій шелъ въ клубъ обѣдать, встрѣтить генерала, посторониться почтительно при этомъ и приложить руку къ своей конфедераткѣ.
Степка исполнилъ въ точности приказаніе своего начальства.
Веселицкій пришелъ въ восторгъ отъ вниманія мнимаго поляка и, подавая ему руку, спросилъ, давно ли онъ пріѣхалъ въ Варшаву?
Степка отвѣчалъ, не отнимая руки отъ шапки: "Два года, ваше превосходительство! "
-- Вы вѣрно здѣсь по своимъ дѣламъ?-- продолжалъ Веселицкій.
-- Никакъ нѣтъ, ваше превосходительство,-- служу въ деньщикахъ у генерала Хрулева.
Эта шутка осталась безъ всякихъ послѣдствій, такъ какъ Веселицкій не пожелалъ подымать изъ-за нея исторіи, дабы не послужить предметомъ общихъ насмѣшекъ.
Хрулевъ былъ очень уменъ, несловоохотливъ и обладалъ способностію тонкаго анализа предметовъ, обращавшихъ на себя его вниманіе; онъ былъ очень любознателенъ и интересовался вопросами дня, особенно политическими и военно-административными. Когда были уничтожены корпуса и корпусные командиры (нынѣ возстановленные), Хрулевъ сильно ратовалъ противъ этой мѣры, утверждая, что она не практична. Онъ много писалъ по этому предмету, а также составилъ нѣсколько записокъ о средне-азіатской торговлѣ, самое широкое развитіе которой онъ считалъ для васъ необходимымъ въ экономическихъ и политическихъ интересахъ Россіи. По мнѣнію Хрулева, Россія, рано или поздно, должна вытѣснить Англію изъ предѣловъ Азіи и что Индія будетъ принадлежать намъ.
Славянъ онъ крайне не жаловалъ, всегда обзывалъ ихъ гнилью и удивлялся, какъ такіе умные люди, какъ Аксаковъ и Юрій Самаринъ, могли заниматься этими мертворожденными, удѣлъ которыхъ всегда былъ и будетъ состоять въ рабствѣ, подъ чьимъ либо игомъ. Я съ своей стороны, каюсь, поддерживалъ Хрулева въ этихъ убѣжденіяхъ, говоря, что славяне, если о нихъ выразиться поделикатнѣе, по-французски, де что иное, какъ de la pouriture, avant maturité. Степану Александровичу это очень понравилось, и онъ неоднократно заставлялъ меня повторять ему французское деликатное опредѣленіе славянства. Одни черногорцы были по душѣ Хрулеву, который увѣрялъ, что черногорцы наши бѣглые казачки и что они къ намъ непремѣнно перейдутъ.
Не взирая на свою суровую наружность, не смотря на свою репутацію безпощаднаго рубаки, Хрулевъ былъ чрезвычайно гуманенъ и воистинну сердеченъ.
Хрулева я видѣлъ и зналъ какъ въ апогеѣ его величія и славы, такъ и въ дни невзгоды и нужды -- онъ всегда оставался тѣмъ же доблестнымъ, благороднымъ человѣкомъ, какимъ создала его природа, и для пользы другихъ часто забывалъ свои личные интересы. Таковъ былъ его характеръ и таковы были побужденія его плодотворной дѣятельности.
-----
Въ воспоминаніяхъ моихъ о Варшавѣ {См. "Историческій Вѣстникъ", 1886 г., No 12.}, я говорилъ о намѣстникѣ царства Польскаго, графѣ Карлѣ Карловичѣ Ламбертѣ, и считаю нелишнимъ сказать нѣсколько словъ о братѣ его Іосифѣ Карловичѣ Ламбертѣ, личности, по своему характеру, образу дѣйствій, представлявшей замѣчательный контрастъ брата своего.
Родъ графовъ Ламбертовъ принадлежитъ къ древней французской аристократіи. Отецъ графовъ Іосифа Карловича и Карла Карловича Ламбертовъ покинулъ свое отечество во время первой французской революціи и переселился въ Россію, гдѣ поступилъ въ военную службу и женился на дочери богатаго малороссійскаго помѣщика Дѣева. Оба сына графа-эмигранта, по окончаніи своего воспитанія, послѣдовали примѣру отца, избравъ военную карьеру.
Графъ Іосифъ Карловичъ получилъ, по истеченіи нѣсколькихъ лѣтъ, званіе флигель-адъютанта, засимъ свиты генералъ-маіора и, наконецъ, генералъ-адъютанта. Онъ унаслѣдовалъ отъ своей матери необычайную доброту, самое широкое гостепріимство, доступность и любовь къ людямъ, къ обществу.
Понедѣльники графа Іосифа Карловича привлекали, по вечерамъ, подъ его гостепріимный кровъ все лучшее петербургское общество. Съѣзжались около восьми часовъ, составлялись кружки бесѣдующихъ и играющихъ въ карты. Фраки не допускались -- непринужденность всеобщая. Кто только не бывалъ у графа Іосифа Карловича? и великіе міра сего, и литераторы, и артисты, и художники, все это являлось къ радушному хозяину, принимавшему всѣхъ гостей своихъ одинаково сердечно и старавшемуся сблизить ихъ въ общей бесѣдѣ. У графа бывали и бывшій министръ двора, А. В. Адлербергъ, и московскій артистъ, вѣчно слезливый, Щепкинъ, и генералъ-адъютантъ А. И. Веригинъ (нынѣ членъ государственнаго совѣта), и безногій полякъ, на костыляхъ, Дениско (извѣстный тѣмъ, что пріѣхалъ по дѣлу въ Петербургъ на недѣлю и пробылъ въ приневской столицѣ безвыѣздно болѣе сорока лѣтъ, до своей кончины), и графъ В. Е. Канкринъ, и артистъ В. В. Самойловъ, и полковникъ Борщовъ, съ красавицей-женой (рожденной графиней Кутайсовой), и испанскій посолъ герцогъ д'Оссуно. Къ поименованнымъ лицамъ нужно прибавить постоянныхъ посѣтителей графа Іосифа Карловича, генерала (остряка и поэта) Ѳ. С. Чернышева, увлекательнаго разсказчика; генерала Л. Н. Эртеля, бывшаго петербургскаго брандтъ-маіора (человѣка съ грубыми манерами и съ физіономіей, напоминающей ватрушку); даровитаго беллетриста нашего Д. Б. Григоровича; вѣчно подшучивавшаго надъ Дениской К. О. Штрика, подсылавшаго къ безногому поляку во время его болѣзни повивальныхъ бабокъ; инженера главнаго Общества желѣзныхъ дорогъ Кеневича (родомъ поляка), взявшагося перевозить во время послѣдняго польскаго возстанія ружья къ повстанцамъ (онъ былъ повѣшенъ въ Казани, въ 1862 году); симпатичнаго поэта Амосова, забавлявшаго всѣхъ игрой на гитарѣ и равными пародіями на знаменитыхъ артистовъ; К. А. Рюля, часто рисовавшаго на papier pelé прелестные пейзажи, или дѣлавшаго чрезвычайно искусно равные фокусы; князя Багратіона (впослѣдствіи генералъ-губернатора Прибалтійскихъ губерній); автора "Тарантаса", графа Сологуба; редактора "Военнаго Сборника", толстаго генерала Менькова, любившаго поѣсть и попить за десятерыхъ; графа К. К. Ламберта и постояннаго его спутника, полковника Beригина; графа Орлова-Денисова, котораго до старости лѣтъ называли Ѳединькой, и проч., и проч.
Въ два часа по полуночи подавался ужинъ, предшествуемый закусками, занимавшими цѣлыхъ два стола. Во время ужина начинались разсказы, одинъ другаго интереснѣе, въ которыхъ принималъ подчасъ участіе Д. В. Григоровичъ, разсказавшій, между прочимъ, однажды свое путешествіе на востокъ въ такой юмористической формѣ, что всѣ присутствовавшіе положительно страдали отъ неудержимаго, невольнаго истерическаго хохота. Ужинъ, или, правильнѣе, бесѣда кончалась обыкновенно около 4--5 часовъ по полуночи.
Дамъ-habituées почти не бывало на вечерахъ графа Ламберта, женатаго на графинѣ Канкриной, дочери бывшаго министра финансовъ, женщинѣ чрезвычайно тучной, весьма некрасивой, basbien par excellence. Изрѣдка пріѣзжала съ мужемъ прелестная, миловидная, замѣчательно умная и любезная Софья Яковлевна Веригина (рожденная графиня Булгари), всегда одушевлявшая общество своимъ присутствіемъ.
Понедѣльники графа I. К. Ламберта представляли нѣчто выдающееся въ петербургской суетливо-искательной жизни; говорили обо всемъ, за исключеніемъ службы, производствъ, наградъ и городскихъ сплетенъ о частной жизни петербургскихъ обывателей. Хозяинъ дома былъ тоже хорошій разсказчикъ, который немало оживлялъ общее настроеніе.
Рѣдкій, пріятный домъ графа Ламберта былъ закрытъ для обычныхъ пріемовъ со смертію единственнаго его 14-тилѣтняго сына, который, естественно, былъ обожаемъ своими родителями, тѣмъ болѣе, что подавалъ блестящія надежды. Графъ продалъ свой домъ, въ Фурштадтской, покинулъ Петербургъ, принявъ на себя должность директора военной богадѣльни въ Москвѣ, гдѣ онъ оставался до тѣхъ поръ, пока болѣзнь его, которою онъ страдалъ давно, не приняла слишкомъ серьёзнаго характера. Онъ переѣхалъ на жительство обратно въ Петербургъ, гдѣ и скончался. Графиня Ламбертъ, по смерти сына, предалась ханжеству и умерла послѣ тяжкой болѣзни.
Въ настоящее время, если умеръ сынъ Карла Карловича Ламберта, никогда не появлявшійся въ Россіи, нѣтъ болѣе представителей знатнаго рода графовъ Ламбертовъ, одинъ изъ которыхъ, графъ Карлъ, такъ печально окончилъ въ Варшавѣ свою служебную дѣятельность.
И. Арсеньевъ.
"Историческій Вѣстникъ", NoNo 1--4 , 1887