21 августа 1. Сегодня люди не шли, а тащились, поминутно отдыхали, часто падали и не вставали. Мы нестерпимо страдаем от гнуса. С каждым днём, с каждой верстой мошкары становится всё больше и больше. Нет слов описать наши страдания. Сухой рыбы осталось очень мало. Надо во что бы то ни стало добиться до такой протоки, где есть рыба. Что если мы рыбы больше не увидим? Тогда убьём ещё одну собаку. К полудню мы отошли так недалеко, что с места, где мы отдыхали, старый наш бивуак был хорошо виден. Крутая гора подошла к реке и преградила дорогу -- надо лезть на кручу. Все опустили головы и с мольбой смотрели на реку. Вода быстро, но бесшумно шла к морю. И ни одной лодки, ни малейшего признака жилья нигде не видно! "Глядите: собака!" -- радостный шопот пробежал между людьми и тихо передаётся из уст в уста! Надо было видеть, какое действие произвели эти два слова. Все сразу преобразились. Усталости как не бывало. Действительно, на другой стороне реки сидела орочёнская собака и внимательно на нас смотрела. Никогда никто с такою лаской и с такою любовью не смотрел на собаку, как мы в это время. И было отчего. Присутствие собаки говорило за то, что вблизи есть люди. Тихо, без шума, мы пошли дальше и внимательно осматривали реку. Скоро радость наша сменилась отчаянием. Надежда увидеть орочей рухнула. Перед вечером мы увидели бивуак, где орочи ночевали. Стало очевидным, что они или проехали какой-либо протокой у другого берега реки, или умышленно от нас скрылись в чаще леса2. К вечеру мы дошли до протоки, но в ней рыбы не оказалось. Ночевали на галечниковой отмели. Наши больные не поправляются и по-прежнему лежат и стонут.
22 августа. Сухую рыбу съели всю, надо идти вперед и искать рыбы. Пошли. Дзен-Пау мучился, всю ночь не спал и рано пошел вперёд один. Гольд так ослабел, что не мог нести своей котомки. Мы разобрали его вещи. Люди еле-еле волочат ноги. Я тоже начинаю чувствовать тяжесть в ногах и дрожание в коленях. Чуть солнце начинает пригревать землю -- миллиарды мошкары тучами набрасываются на нас и нестерпимо кусают лицо и руки. Надо иметь или ангельское, или дьявольское терпение, чтобы не нервничать. От укусов у людей местами лицо и руки запачканы кровью. К полудню мы опять подошли к горам. Дальше идти совершенно нельзя. Отвесные порфировые скалы обрывами падали в реку и вверх подымались на огромную высоту. Река делает здесь поворот. Вода с шумом бьёт под эти утесы и подмывает их. К счастью, здесь в протоке оказалось немного рыбы. Так как больной гольд решительно идти не может, а люди так устали и обессилели, что едва ли будут в состоянии идти дальше, -- решено сделать маленькую оморочку и на ней послать двух человек за помощью к орочёнам. По течению лёгкая лодочка должна скоро дойти до моря и, вероятно, ещё на дороге встретит орочёнские стойбища. Остальные, если не в силах будут идти вперёд, останутся на месте ждать помощи или своей участи. Хоть два человека да спасутся! В этот же день свалили тополь и начали долбить оморочку.
23 августа. Ночевали одни. Дзен-Пау не приходил к нам. Где он, что с ним, жив ли? Быть может, придёт сегодня. Все встали разбитые. Это не люди, а тени их. Все нервничают и придираются друг к другу из-за всякого пустяка. Все нервно-душевнобольные. Рыба опротивела. Я побежал на охоту и убил три белки и три ронжи. Г-н Дзюль (21) собирал зелёные ягоды "кишмиша". Ягоды эти дали немного кислоты. Черёмухи больше нет -- она осыпалась. Вместо чаю пьём горячую воду. Насколько позволяют силы, долбим лодку. Кругом дымокуры. Усталые, слабые руки едва подымают топор. Один только топор, да и тот тупой. Гольд лежит и стонет. И к вечеру Дзен-Пау не пришёл на бивуак. Что-нибудь с ним случилось, где его искать? Последняя наша надежда, единственное спасение -- это лодка. Надо убить ещё одну собаку. Надежда на встречных орочей тоже исчезла -- очевидно, они боятся нас, избегают, прячутся. Чем-то всё это кончится!? На лодке поедут гольд и казак, а мы переправимся предварительно на другой берег, выберемся на отмель и там в протоках будем искать рыбу и хоть по одной версте в сутки, всё же будем вперёд подвигаться понемногу.
24 августа. Утром густой туман -- все прозябли. Всё чаще и чаще люди начинают болеть желудками. Я боюсь появления страшного гостя -- голодного тифа. Все стали суеверные. Каждый начал придавать значение всякому сну, всякой примете. Торопимся делать оморочку. В протоке нет больше рыбы. Я бегал на охоту. На горе я нашел горсть брусники -- её нельзя есть одному, надо снести товарищам. Целый день я проходил и убил только три ронжи и одну белку. Пожалуй, завтра лодку окончим. Её долбит один казак Крылов. Или Дзен-Пау ушёл вперед, или, больной, где-нибудь завалился и покончил расчёты с жизнью. Всю ночь гольд не спал, ворочался и стонал. Вечером лодку кончили. Итак, двое уедут: самых слабых отправить нельзя -- они не доедут, сами утонут и нам помощи не подадут. Если бы мимо ехали орочёны, я отправил бы с ними наиболее слабых, а потом бы остальных нижних чинов, сам я и более крепкие остались бы последними. Ночью мы долго не спали -- все мучились животами. Вдруг по реке далеко-далеко (внизу) прокатились выстрелы. Мы насчитали четыре выстрела. Решили не отвечать -- вероятно, это орочи охотятся за медведем на протоках реки. Не надо их пугать. Новая искра надежды зародилась в душе.
25 августа. Никто не спал всю ночь -- все страдали животами. Особенно мучился гольд. К рассвету боли его усилились и дошли чуть не до обмороков. Он корчился и обливался потом. Сегодня двое должны уехать. В протоке нет рыбы. Надо торопиться переправляться на другую сторону и отпустить уезжающих. Невыносимая тоска легла на душу. Начали рубить шесты для лодки. Лихорадочная деятельность кипела на бивуаке. Вдруг совсем близко послышались выстрелы. Слух не обманывал нас -- это выстрелы из трёхлинейных винтовок. Несколько ответных выстрелов было тотчас же сделано людьми безо всякого приказания. Все бросились к реке и с жадностью впились глазами вниз по течению. Ещё две-три минуты, и из-за поворота реки появилась лодка. Люди на ней быстро и усиленно работали шестами. То штабс-капитан Николаев со встречным отрядом и с орочами торопился на помощь. Все ликовали. Оказывается, что Дзен-Пау с громадными усилиями в два дня обошёл гору, снова вышел на реку и больной, расслабленный тащился берегом. Его издали заметил шт.-кап. Николаев и был уверен, что тут весь отряд. Как только он увидал китайца и узнал у него, что наш отряд в самом критическом положении, он наскоро, захватив немного продовольствия и побросав на берег все лишние грузы, на одной небольшой лёгкой лодочке с орочёнами бросился к нам навстречу. Поздняя ночь остановила его верстах в 10 от нашего голодного бивуака. Желая дать знать нам, что он недалеко, он ночью сделал четыре выстрела. Эти-то выстрелы мы и слышали, приняв их за охотничьи выстрелы орочён. Чуть стало брезжиться, он был уже в дороге, а в 9 час. утра был у нашего голодного бивуака. Великая была радость. Маленький глоток спирту подкрепил наши совершенно упавшие силы. Тотчас же сварили кофе. Чашка его с молоком и с сахаром, две-три ложки варёного рису, кусочек белого хлеба подняли на ноги и ослабевших. Совершенно противоположное действие произвела на меня подоспевшая помощь. Как только я увидел, что мы спасены -- я сразу почувствовал полнейший упадок сил. Я не мог стоять на ногах и лёг на землю. Тут только я почувствовал себя измученным и обессиленным, тут только почувствовал я, что устал и что дальше идти не в состоянии. В двое суток доехали мы до устья реки Хуту, где и остановились у орочей, а на другой день, 27-го вечером, были уже и на берегу моря. Три недели после этого мы все болели: 1) истощённый организм и отвыкший желудок отказывались принимать пищу; 2) люди имели вид больных, только что поднявшихся с постели после тяжкого брюшного тифа; 3) только во второй половине сентября мы немного собрались с силами и могли тронуться в новую дорогу; 4) для некоторых такая голодовка была очень тяжела. Они так и не могли оправиться в Императорской Гавани, и я вынужден был отправить их (одного стрелка и одного казака) обратно в г. Хабаровск.