Уже совсем смеркалось, когда лодки наши достигли моря. На песке в устье реки Улики с правой стороны её и с левой стороны Тумнина длинною полосою вытянулось орочское селение Дата. В нём была полная тишина: природа собиралась на покой; люди отдыхали тоже. Ночные тени быстро опускались на землю, и все предметы: горы, деревья, кусты и орочские балаганы -- всё это принимало какие-то неясные очертания и формы. Вода в заливе стояла покойная и светлая. В ней отражались ещё последние вспышки вечернего заката. От реки подымался туман. В воздухе было сыро, прохладно. Слышался запах моря.
Лодки наши подошли к берегу. Встревоженный одинокий куличок испуганно поднялся из травы и с криком низко полетел над водою. Долго он не мог успокоиться и найти себе место для отдыха. Где-то глухо стонала выпь. Неизвестно откуда неслись эти неясные звуки. Какая-то большая ночная птица пролетела мимо бесшумно, тихо, мелькнула в воздухе и снова быстро исчезла около леса.
Едва мы вступили на землю, как проснувшиеся собаки подняли неистовый лай. Из одного балагана вышла какая-то фигура. Судя по звуку медяшек, колец, бубенчиков и пуговиц, которыми орочки украшают свою одежду, -- это была женщина. Посмотрев на нас, она быстро снова ушла в помещение. Мы пошли вдоль деревни. На самом краю, около домика, сложенного из тонких брёвен, стояла маленькая, совершенно седая старушка. В зубах у неё была длинная трубка. Увидев нас, она тоже ушла в свое жилище. Через минуту оттуда вышел мужчина. Это был орочский старшина селения Дата. И здесь, как и в Хуту-Дата, он подошёл к нам с таким видом, как будто бы мы давно с ним были знакомы, торопливо, как-то неловко, протянул руку и приветствовал нас словами: "Ну, здравствуй!"1.
Мы вошли в дом старшины. Та же старушка, с лицом сморщенным как старый лимон, молча поставила перед нами полированный, красного дерева столик японской работы, чашку с сухой горбушей, два размалёванных стакана с чаем и, отойдя в сторону, села около двери и стала нас рассматривать с видом совершенно равнодушным. От старшины я узнал, что все орочи ушли на охоту, дома остались одни старики, женщины и дети.
Скоро ороч и старушка ушли: они ночевали в соседнем балагане. Наши люди тоже устали и нуждались в отдыхе. Часа через два все уже спали. В домике воцарилась тишина. Слышалось только мерное глубокое дыхание спящих да стрекотанье домового кузнечика, забившегося где-то в щель около печки. В селении тоже всё снова стало по-прежнему тихо. С улицы доносился шум морского прибоя. Где-то далеко ещё лаяла собака и совсем уже близко мычала и стонала выпь...
На другой день мы хотели ехать с орочами на лодке в Императорскую Гавань, но администрация тумнинской золотопромышленной компании любезно предложила нам проехать на их паровом катере, который должен был идти туда на следующий день за грузом. Предложение это было кстати, и мы остались в Дата.
Самый Дата состоит из 7 домов и из 10 берестяных балаганов. Балаганы приморских орочей Императорской Гавани значительно выше, длиннее и шире балаганов "кяка" и "удэ", живущих к западу от Сихотэ-Алиня. Едва ли стоит описывать эти постройки. Описание внутреннего устройства и обстановки их так прекрасно сделано г. Маргаритовым, что, войдя в один из таких балаганов, я увидел именно то, что читал в его "Орочи Императорской Гавани"2. Глядя на всю обстановку орочского жилища, мне казалось, что я снова перечитываю его описания. Ко всему сказанному г. Маргаритовым позволю себе добавить только два-три слова. При той копоти, пыли и грязи, какая окружает женщин и детей, нельзя не удивиться той заботливости, с которой они всегда подметают полы и нары своих балаганов. Орочки положительно не выносят мусора, всё время, через каждые полчаса, подметают пол, употребляя для этого или веник, сплетённый из жёсткой, сухой травы, или крыло какой-нибудь большой птицы. Мусор бросается в огонь. Есть у них и ещё один замечательно гигиенический обычай: и мужчины, и женщины, и дети плюют только в огонь и никогда в угол или на пол. Орочские женщины меланхоличны. Целыми часами они способны сидеть на корточках, курить трубку и молча, равнодушно, не проронив ни одного слова, смотреть на вошедшего человека, будет ли это близкий её родственник или знакомый, пришедший издалека, которого она давно не видела, или это совершенно новое лицо, которое она видит первый раз в жизни. И только тогда, когда мужчина задаёт ей какой-нибудь вопрос, она, не торопясь, лаконически ответит ему что-нибудь и снова погрузится в прежнее своё безразлично-равнодушное созерцание посетителя. На лице её не видно ни радости, ни удивления. Деревянная физиономия! Ни один мускул лица не шевельнётся, не дрогнет. Полное отсутствие мимики. Даже испуг и гнев выражаются редко.