Не случайно судьба мадьяр была решена словом комиссара. К его мнению прислушивались всегда, и я не раз мысленно благодарил подпольный обком за такой удачный выбор человека.
Тимофея Савельевича не только уважали, но и любили в нашем отряде все: командиры и бойцы, старики и молодежь. И заслужил он эту любовь делом, знаниями и вниманием к людям.
Немченко не принадлежал к числу таких ораторов, которые пламенными речами умеют поднимать людей на большие дела. Этого качества ему не хватало. Но чем больше я наблюдал отношения Тимофея Савельевича с бойцами, тем больше стиль его работы был мне по душе.
Немченко был мастером тихой беседы. Сядет бывало с группой партизан — и польется свободный, откровенный разговор. Толкуют люди о будущем, о настоящем, о жизни, о себе. На первый взгляд покажется, что разговор течет сам по себе. Однако же Немченко незаметно направлял интерес собеседников к благородной цели, вызывал у них желание поделиться глубокими думами.
Сам же комиссар не торопился высказывать свои мысли. Он предпочитал слушать. А слушать он умел; умел так, что люди испытывали большое желание поделиться с ним своими планами, сомнениями, мечтами.
В тесном общении с бойцами он узнавал настроения и характеры людей. И потому, когда комиссар обращался к группе партизан, уходящих на боевое задание, его напутствие каждый раз звучало по-новому. Говорил он не «вообще», а обращался к людям, которых отлично знал: помнил, сколько в коллективе опытных, бывалых бойцов и сколько непроверенных новичков, есть ли в нем болтуны, лихачи. И комиссар твердо знал, от чего нужно предостеречь коллектив, какими примерами нацелить его на успех.
Умение Тимофея Савельевича почуять в человеке самую сердцевину постоянно помогало нам в нашем общем деле. Ведь не всякий характер можно «раскусить». Нелегко поставить человека на такое место, где он может использовать все свои возможности; он их иной раз сам не знает. А наш комиссар так разбирался в этом, что и по сей день его вспоминаешь.
Совсем недавно привелось мне прочитать в газете имя одного из бывших партизан нашего отряда: газета сообщала, что председателю колхоза имени Калинина Алексею Максимовичу Матюхину присвоено звание Героя Социалистического Труда. А ведь этот самый Матюхин немалый срок был в нашем отряде рядовым бойцом. Приметил, выделил его именно комиссар.
Он оценил скромность и тихие повадки Матюхина, никогда не стремившегося выделиться среди других, не болтавшего много у костра, но никогда не отстававшего в деле. Немченко подготовил Матюхина к вступлению в партию, просил командование испытать его на заданиях потрудней. И вот мы из «среднего бойца» получили отличного командира отделения, коммуниста.
Теперь, когда я узнал о доблестном труде бывшего партизана Матюхина в послевоенные дни, мне вновь ясно представилась вся та тонкая работа с людьми, которую проводил наш комиссар. Да, он выращивал людей со всем умением учителя и энтузиазмом коммуниста. Он умел заметить и развить в людях лучшие их качества, и так же чутко он настораживался, когда дело касалось того, что роняло честь советского человека и народного мстителя. Тут комиссар был беспощаден.
У нас был случай, показавший, что Немченко, при всей его мягкости может решить без всяких колебаний вопрос о жизни человека, совершившего преступление.
Весной сорок третьего года, когда отряд имени Чапаева только начинал свою самостоятельную деятельность, у нас случилась беда, которую тяжело переживали все партизаны.
Во время операции хозяйственного взвода в одном селе гражданка Кубланова оказалась ограбленной. У нее взяли вещи, к слову сказать, совершенно не — партизанского обихода: шелковую шаль, тюлевые занавески и тому подобные предметы. Этим больше всего и была обижена пострадавшая. Она так мне и сказала:
— Если бы у меня забрали сапоги, пальто или еще что-нибудь, нужное партизанам, — я б слова не сказала.
Я объяснил гражданке Кублановой, что мы мародерство не оправдываем ни нуждой, ни голодом, никакой даже самой крайней необходимостью. Обещал вещи вернуть, преступника наказать. Я действительно готов был убить его собственными руками.
Но когда преступник был обнаружен, я задумался.
Мародером оказалась наша медсестра, молодая девушка Вера Каштан.
«Кто же такая, — думал я, — эта самая Вера? Почему она так поступила? Ведь она воспитывалась при нашем, советском строе, училась в школе, росла в комсомольской среде!» Если самый факт глубоко поразил меня, то личность преступницы удивила не меньше. То, что мародерку следовало расстрелять, не подлежало сомнению. Но меня интересовал не только приговор. Я искал объяснения: откуда у нее отвратительные, хищнические повадки, свойственные нашим лютым врагам — грабителям-оккупантам?
Ответ на этот вопрос следовало найти не только для себя, но для всех наших людей. Естественно, что надо было объяснить партизанам позорный факт, мобилизовать вокруг него общественное мнение. Об этом мы и поговорили с комиссаром. Тут же по его предложению созвали внеочередное партийное собрание.
Нашлись у нас люди мягкие, нерешительные. На собрании раздались такие вопросы:
— Нет ли тут какой-то доли и нашей вины? Ведь должны были оказывать влияние на молодого человека, воспитывать?..
Другие шли еще дальше и утверждали, что ответственность за поведение Веры Каштан ложится на весь наш комсомол. Предлагали на первый раз простить и следить за каждым ее шагом.
Взял слово комиссар.
— У нас не колония для правонарушителей, — сказал он. — Партизанский отряд, конечно, школа, но не исправительный дом. Посмотрите на нашу молодежь! Комсомольцы научились в отряде еще больше любить свою Родину, еще больше уважать ее святые законы. Они и в лесу именно потому, что защищают все это своей кровью, своей жизнью. Нельзя на эту Местную, хорошую молодежь бросать тень преступления, совершенного выродком. Не могут наши комсомольцы принять на себя упрек в том, что плохо влияли на преступницу, не воспитывали ее. Она пришла к нам уже преступницей. А здесь, в лесу, могла научиться только хорошему. Если этого не случилось, тем яснее, что она — не наш человек.
И туг комиссар неожиданно вытащил из кармана обыкновенный помазок для бритья. Он поднял его, чтобы всем было видно, и спросил:
— Знаете, товарищи, что это за штука?
Удивленные партизаны не знали, как это понять.
— В другой час можно бы подумать, что комиссар шутит. Но разговор шел серьезный, смеяться не время.
Знаем, — раздались голоса. — Кисточка для бритья.
— Да, — подтвердил комиссар. — Кисточка. Пустяковый предмет, не правда ли? А вот вернулись с операции наши комсомольцы и сдали как трофей в хозяйственную часть. Объяснили, что никто не желает единолично пользоваться, бриться многим нужно. Теперь вам ясно, какая у нас молодежь? А вы хотите, чтобы она отвечала за преступление мародера.
Не много времени прошло после расстрела мародерки Каштан, а мы опять убедились, что комиссар с топким чутьем подходит к решению судьбы человека. Перед нами опять встал очень сложный вопрос, и Тимофей Савельевич решил его наилучшим способом.
Дело было связано с ликвидацией бандитской шайки, которая бесчинствовала в наших краях.
К нам приходили с жалобами, что какие-то «партизаны» занимаются грабежом то в одном, то в другом селе. Отбирают у жителей скот, птицу, одежду, сбрую, не останавливаются ни перед чем.
Ясно, что под маской партизан скрываются бандиты. Во всей округе дислоцировался один лишь наш отряд. Это нам было точно известно. Наши партизаны так действовать не могли. Значит, появилась шайка. Следовало, не медля ни одного дня, разыскать этих мерзавцев, чтобы окружить и уничтожить с такой же беспощадностью, с какой мы били фашистов. Мы не сомневались, что банду создала жандармерия с целью очернить доброе имя нашего отряда.
И вот разведка напала на след банды, установила, что в ней двадцать членов. Главарь — неизвестно откуда появившийся тип по фамилии Мальков. Остальные — сельская молодежь.
— Молодежь? — переспросил комиссар у разведчиков. — А из каких сел, установили?
Разведчики имели сведения только о четверых из ближнего села.
— Фамилии? — спросил снова комиссар.
Фамилий пока не узнали.
А нам вроде ни к чему, — пояснили разведчики. — Мы больше адресом их интересовались да численностью. Ведь памятников, наверное, не будем ставить.
Однако комиссар требовал имена:
— Быть не может, — толковал он разведчикам, — что все эти молодые люди — отпетые негодяи. Надо выяснить — кто, когда и как попал в банду.
Разведчики снова ушли. Немченко сказал мне:
— Перебить два десятка человек не велик подвиг. Но они будут отбиваться, с нашей стороны возможны жертвы. Я так полагаю, надо бы разобраться. Есть там честные ребята, помяните мое слово. Пошли в лес до партизан, а попали к бандиту. Удастся связаться, возьмем банду малой кровью, а для жизни сохраним тех, кто еще не пропал.
И мы стали действовать по плану комиссара. Он лично прошел в то село, где жили родители молодых членов шайки: Сырыченко, Антоненко и Чайко.
Вернулся Тимофей Савельевич довольный. Родители предполагаемых бандитов узнали бывшего директора семеновской школы, оказалось, что в шайке есть даже бывшие ученики комиссара.
Сначала родители с гордостью сообщили Тимофею Савельевичу, что их дети — «тоже в партизанах». Они очень испугались, узнав истинное положение вещей. «Как? Неужели наши сыновья грабят народ?!»
— Подождите горевать, — сказал им Немченко. — Лучше помогите нам разобраться. Как зайдут до дому — попросите задержаться и дайте нам знать.
Через два дня состоялась встреча учителя с бывшими учениками. Я присутствовал при ней. Ребята со слезами на глазах бросились к Тимофею Савельевичу: они уже сами поняли, в какой они попали «отряд».
— Что нам делать, Тимофей Савельевич? — с отчаянием спрашивали ребята. — Мальков всех боится. Партизан — еще пуще, чем немцев. Только мирные ему не страшны. Он их рад попугать. Грабит со своими корешками — Сверчуном и Ситником — да еще с двумя молодцами вроде них. Те нам рассказали. Вещами торгует через двух бабок-кулачек. Убежать от него страшно. Хаты пожечь обещал. Поймает — убьет за дезертирство.
Когда взвод наших стрелков под командованием Николая Креза окружил и вывел на поляну шайку, мы увидели, что были в ней и хлопчики лет по пятнадцати, и девушки — совсем зеленая молодежь. Мальков завлек их угрозой, что увезут в Германию. Большинство впоследствии превратилось у нас в смелых бойцов, хороших партизан и партизанок.
И в этом тоже была немалая заслуга Немченко.
Комиссар взял эту молодежь на свое особое попечение, и ребята от него буквально не отходили.
А Мальков, оказавшийся провокатором гестапо, понес заслуженную кару, его повесили на осине.
Сколько раз бывало ищут комиссара — найдут в кругу новых ребят. Круг этот все разрастался за счет вновь попавшей к нам молодежи, и все они жадно слушают, как Тимофей Савельевич объясняет им, что такое храбрость, учит партизанской дисциплине. Подойдешь и видишь — готовит комиссар новых бойцов.
Любил я и часы, когда Тимофей Савельевич усаживался возле сколоченного им для работы столика и нацеплял на нос очки. Он вооружался карандашом и бумагой и начинал «заниматься».
Если вошедший в такое время в землянку партизан с разгону громко обращался ко мне, то, оглянувшись на «письменный стол» комиссара, снижал голос. Я был рад, что люди уважают занятия Тимофея Савельевича. А он, что говорить, умел плодотворно поработать. Уж я знал, что после таких занятий он поднимет на лоб очки и обязательно скажет:
— Вот как пораскинешь умом, и выходит, что мы не учли. — И тут следовала какая-нибудь дельная мысль.
Я любил наблюдать, как комиссар ищет эту мысль, находит ее. В эти минуты в нем виден был учитель; сразу вспоминалась мирная жизнь, в которой он был занят своим благородным трудом.
Не удивительно, что к мнению Немченко прислушивались, считались с ним, и когда комиссар потребовал вывода в лагерь наших новых помощников — мадьяр, с ним долго не спорили. Однако в тот злосчастный день все сложилось не по нашему и не по комисарову желанию.
Под утро подрывная группа Шахова ушла охотиться на бронепоезд.
Все мы волновались, ждали небывалого взрыва.
Часа через, полтора после ухода Шахова являются в лагерь связные железнодорожники с разъезда № 116. Сообщают, что у них остановился бронепоезд. Судя по всему, дальше не пойдет.
Это сообщение путало все карты. Оно означало, что группа Шахова сидит напрасно.
Мы стали обсуждать, что делать, когда связные, между прочим, добавили, что в сторону моста пошла автодрезина. На ней группа офицеров и, кажется, двое из них — гестаповцы или техники-саперы; в сумраке раннего утра трудно было разобрать форму.
Час от часу не легче. Что же получается? Наши подрывники уже, конечно, заложили мину. Теперь дрезина нарвется на тридцатикилограммовый заряд, приготовленный под бронепоезд.
— Шахов догадается пропустить дрезину. — с уверенностью сказал начальник штаба Тимошенко. — Что он не сообразит — такую мелочь.
— Как мелочь? — почти закричал Немченко. — Я никогда не видел его таким взволнованным. — Подумайте, что произошло.
— Чепуха, — возразил. Тимошенко. — Просто дрезина пошла на проверку пути. Не хотят рисковать.
— А гестаповцы? — воскликнул Немченко. — Нет, дело скверное, товарищи! Надо сейчас же, немедля ни минуты, посылать к нашим мадьярам связных. Провал, помяните мое слово, провал!
— Да, конечно, надо связаться с обер-лейтенантом, со всей его группой. Если им угрожает опасность — ж предупредить. Если тревога ложная — узнать, в чем дело.
— А Шахов? Нельзя же и его так оставлять! — обратился ко мне Тимошенко.
— Что такое, почему?
— Шахов может подорвать дрезину, но он взял почти весь запас взрывчатки.
— Шахова оставьте в покое, — отозвался комиссар. — Для него угрозы нет.
— А если дрезина остановится и саперы обнаружат мину? — доказывал Тимошенко. — Нашим придется вступить в бой.
На дрезине людей меньше, чем у Шахова, — справится, а если бы дрезина взорвалась — мы бы уже слышали… они ее, конечно, пропустили. Нужно идти к этому оберу. Ведь пропадут люди, поймите!.. Где Жадовец? — убеждал Немченко. — Пусть немедленно одевается немцем, пусть скорее идет.
Я принял решение. Николай Жадовец, вызовет мадьяр. Я иду к Шахову: саперы могли действительно обнаружить мину, тогда нашим подрывникам грозит опасность. Если только начнется бой — бронепоезд выйдет на помощь. Надо идти на выручку.
— Немченко и Тимошенко остаются здесь. Я беру два взвода.
Через три минуты я уже шагал во главе сотни бойцов.
С Шаховым ничего не случилось, так как, заметив дрезину, он снял тол. Когда мы с ним вернулись в лагерь, узнали, что комиссар Немченко с тремя бойцами ушел встречать мадьяр.
— Что такое, почему пошел комиссар? — рассердился я. Тимошенко доложил, что до ухода Николая Жадовца с заставы притащили какого-то мадьяра. Наши ребята его чуть не подстрелили — он искал партизан. Комиссар не знал этого солдата — на встречах с обер-лейтенантом бывали другие. Но мадьяр объяснил, что послан обер-лейтенантом срочно вызвать наших командиров. Вся группа ждет в том месте, где обычно встречались.
— Ну, понятно. Кроме Немченко, некому было пойти. Ведь только я да он знали место встречи. Но почему взял такую слабую охрану, только трех бойцов?
— Больше брать не пожелал, — ответил Тимошенко. — Комиссар считает, что большая группа может отпугнуть мадьяр — не решатся выйти.
Я уже не слушал начальника штаба. С той же сотней бойцов, которая только что вернулась со мной, мы бросились к месту встречи. Но было поздно. Мы так никогда в точности и не узнали, что произошло.
Наш комиссар погиб. Погиб, вероятно, по вине обер-лейтенанта. Попав в руки гестапо, тот мог выдать место наших встреч. И теперь в этих страшных лапах гестаповцев, которых так боялся командир мадьярской охраны, были, возможно, и наши люди: комиссар и двое бойцов.
Мы знали, что они не скажут гестаповцам ни слова. Были настолько уверены в этом, что даже не сменили места лагеря.
Тяжело было без комиссара. Очень больно сознавать, что враги выместят на этом чудесном человеке свою бессильную, звериную злобу против всех нас. Непростительным казалось, что допустили Немченко уйти без надежной охраны. Так часто бывает, что заботливый, осторожный товарищ, предупреждая об опасности других, не думает о риске собственной жизнью!..
Комиссар учил меня напрасно не рисковать. Учил и других. Многому хорошему научил нас за этот недолгий срок, что мы были вместе.