Шерлок Холмс обладал в изумительной степени способностью отвлекать свои мысли по желанию. Странное дело, в которое нас вовлекли, было в продолжение двух часов как будто совершенно им забыто, и он весь был поглощен картинами новейших бельгийских мастеров. По выходе из галлереи он не хотел ни о чем говорить, кроме как об искусстве (о котором мы имели самые элементарные понятия), пока мы не дошли до Нортумберландского отеля.
— Сэр Генри Баскервиль ожидает вас наверху, — сказал конторщик. — Он просил меня тотчас же, как вы придете, провести вас к нему.
— Вы ничего не будете иметь против того, чтобы я заглянул в вашу книгу записей? — спросил Холмс.
— Сделайте одолжение.
В книге после имени Баскервиля было занесено еще два. Одно было Теофилус Джонсон с семейством, из Ньюкэстля, а другое — миссис Ольдмар, с горничной, из Гай-Лодж, Альтон.
— Это наверное тот самый Джонсон, которого я знавал, — сказал Холмс. — Он юрист, не правда ли, седой и прихрамывает?
— Нет, сэр, этот Джонсон — владелец каменноугольных копей, очень подвижный джентльмен, не старше вас.
— Вы, должно был, ошибаетесь относительно его специальности.
— Нет, сэр. Он уже много лет останавливается в нашем отеле, и мы его очень хорошо знаем.
— Это дело другое. A миссис Ольдмар? Мне что-то помнится, как будто имя ее мне знакомо. Простите мне мое любопытство, но часто бывает, что, навещая одного друга, находишь другого.
— Она больная дама, сэр. Ее муж был майором, и она всегда, когда бывает в городе, останавливается у нас.
— Благодарю вас. Я, кажется, не могу претендовать на знакомство с нею. Этими вопросами, Ватсон, — продолжал он тихим голосом, пока мы поднимались по лестнице, — мы установили крайне важный факт. Мы теперь знаем, что человек, интересующийся нашим приятелем, не остановился в одном с ним отеле. Это значит, что, стремясь, как мы видели, следить за ним, он вместе с тем боится быть замеченным. Ну, а это очень знаменательный факт.
— Чем?
— A тем… Эге, милый друг, в чем дело?
Огибая перила наверху лестницы, мы наткнулись на самого Генри Баскервиля. Его лицо было красно от гнева, и он держал в руке старый пыльный сапог. Он до того был взбешен, что слова не выходили у него из горла; когда же он перевел дух, то заговорил на гораздо более вольном и более западном диалекте, чем тот, каким говорил утром.
— Мне кажется, что в этом отеле меня дурачат, как молокососа! — воскликнул он. — Советую им быть осторожными, не то они увидят, что не на такого напали. Чёрт возьми, если этот мальчишка не найдет моего сапога, то не сдобровать им! Я понимаю шутки, мистер Холмс, но на этот раз они хватили через меру.
— Вы все еще ищете свой сапог?
— Да, сэр, и намерен его найти.
— Но ведь вы же говорили, что это был новый коричневый сапог.
— Да, сэр. A теперь это старый черный.
— Что! Неужели?..
— Именно. У меня было всего три пары сапог: новые коричневые, старые черные и эти из лакированной кожи, что на мне. В прошлую ночь у меня взяли один коричневый сапог, а сегодня стибрили черный. Ну, нашли вы его? Да говорите же и не стойте так, выпучив глаза.
На сцену появился взволнованный немец-лакей.
— Нет, сэр. Я справлялся во всем отеле и ничего не мог узнать.
— Хорошо! Или сапог будет мне возвращен до захода солнца, или я пойду к хозяину и скажу ему, что моментально выезжаю из его отеля.
— Он будет найден, сэр… обещаю вам, что если вы только потерпите, он будет найден.
— Надеюсь, иначе это будет последняя вещь, которую я теряю в этом притоне воров. Однако, простите меня, мистер Холмс, что я беспокою вас такими пустяками.
— Я думаю, что это стоит беспокойства.
— Вы как будто сериозно смотрите на это дело.
— Чем вы это все объясняете?
— Я и не пробую объяснять этого случая. Он мне кажется крайне нелепым и странным.
— Да, странный, пожалуй, — произнес Холмс в раздумье.
— Что вы-то сами о нем думаете?
— Я не скажу, что в настоящее время понимаю его. Это очень сложная штука, сэр Генри. Если связать с этим смерть вашего дяди, то я скажу, что из пятисот дел первейшей важности, которыми мне приходилось заниматься, ни одно не затрагивало меня так глубоко. Но у нас в руках несколько нитей и все шансы за то, что не та, так другая из них приведет нас к истине. Мы можем потратить время, руководствуясь не той, которой следует, но рано или поздно мы нападем на верную дорогу.
Мы приятно провели время за завтраком и очень мало говорили о деле, которое нас свело. И только когда перешли в частную гостиную Генри Баскервиля, Холмс спросил его, что он намерен делать.
— Отправиться в Баскервиль-голль.
— Когда?
— В конце недели.
— В сущности, — сказал Холмс, — я нахожу ваше решение разумным. Для меня вполне очевидно, что в Лондоне следят за вами, а в миллионном населении этого громадного города трудно узнать, кто следит и какая его цель. Если его намерения злостные, то он может причинить вам несчастие, и мы бессильны его предотвратить. Вы не знали, доктор Мортимер, что сегодня утром за вами следили по пятам от моего дома?
Доктор Мортимер сильно вздрогнул.
— Следили? Кто?
— К несчастию, этого я не могу вам сказать. Нет ли между вашими соседями или знакомыми в Дартмуре кого-нибудь с густою черною бородой?
— Нет… ах, постойте, да, у Барримора, дворецкого сэра Чарльза, густая, черная борода.
— A где Барримор?
— Ему поручен Баскервильский дом.
— Нам лучше удостовериться, действительно ли он там и не попал ли каким-нибудь образом в Лондон.
— Как же вы это узнаете?
— Дайте мне телеграфный бланк. «Все ли готово для сэра Генри?» Этого достаточно. Адресуйте мистеру Барримору, Баскервиль-голль. Какая ближайшая телеграфная станция? Гримпен. Прекрасно, — мы пошлем другую телеграмму почтмейстеру: «Телеграмму мистеру Барримору вручить в собственные руки. Если он отсутствует, прошу телеграфировать ответ сэру Генри Баскервиль, Нортумберландский отель». Это даст нам возможность узнать до сегодняшнего вечера, находится ли Барримор на своем посту в Девоншире или нет.
— Это правильно, — сказал Баскервиль. — А, кстати, доктор Мортимер, что из себя представляет этот Барриморъ?
— Он сын старого управителя, который умер. Эта семья смотрела за Баскервиль-голлем в продолжение четырех поколений. Насколько мне известно, он и жена его достойны полного уважения.
— Вместе с тем, — сказал Баскервиль, — ясно, что с тех пор, как никто из нашего семейства не жил в голле, они имеют великолепный дом и при этом никакой работы.
— Это правда.
— Получил ли что-нибудь Барримор по завещанию сэра Чарльза? — спросил Холмс.
— Он и жена его получили каждый по пятисот фунтов.
— Ara! A знали ли они, что получат эти деньги?
— Да, сэр Чарльз очень любил говорить о содержании своего духовного завещания.
— Это очень интересно.
— Надеюсь, — сказал доктор Мортимер, — что вы не смотрите подозрительно на всякого, кто получил наследство от сэра Чарльза, так как и мне он оставил тысячу фунтов.
— В самом деле! A еще кому?
— Он оставил много незначительных сумм отдельным лицам и большие суммы на общественную благотворительность. Все остальное досталось сэру Генри.
— A как велико это остальное?
— Семьсот сорок тысяч фунтов.
Холмс с удивлением поднял брови и сказал:
— Я никак не ожидал, что наследство сэра Чарльза достигает таких гигантских размеров.
— Сэр Чарльз пользовался репутациею богатого человека, но мы не знали, насколько он в действительности богат, пока не рассмотрели его бумаг. Общая стоимость поместья определена приблизительно в миллион.
— Ай, ай! Из-за такого кусочка человек может сделать отчаянный шаг. Еще вопрос, доктор Мортимер. Предположим, что с нашим молодым другом случится что-нибудь (простите мне такое неприятное предположение), кому достанется тогда поместье?
— Так как Роджер Баскервиль, младший брат сэра Чарльза, умер холостым, то поместье перейдет к дальним родственникам Десмондам. Джэмс Десмонд — пожилой пастор в Вестмурланде.
— Благодарю вас. Все эти подробности очень интересны. Встречались ли вы с мистером Джэмсом Десмондом?
— Встречался. Однажды он был с визитом у сэра Чарльза. Это человек почтенной наружности и святой жизни. Я помню, что он отказался принять от сэра Чарльза имущество, хотя последний и настаивал на том, чтобы определить ему что-нибудь.
— И человек с такими простыми вкусами мог бы унаследовать миллионы сэра Чарльза?
— Он унаследовал бы поместье, потому что таков порядок перехода наследства. Он получил бы также и деньги, если бы настоящий владелец не распорядился ими иначе, на что он имеет полное право.
— Написали ли вы свое завещание, сэр Генри?
— Нет, мистер Холмс. У меня на это не было времени, так как я узнал только вчера о положении дел. Но во всяком случае я нахожу, что деньги должны идти вместе с титулом и поместьем. Таковы были убеждения моего бедного дяди. Каким образом владелец восстановит великолепие Баскервилей, если у него нет денег для поддержания своей собственности. Дом, земля и доллары не могут быть разъединены.
— Это совершенно верно. Итак, сэр Генри, я согласен с вами, что вам следует немедленно отправиться в Девоншир. Только я предложу одну меру предосторожности: вам никоим образом не следует отправляться туда одному.
— Доктор Мортимер возвращается со мною.
— Но у доктора Мортимера практика, которую он не может бросить, да и дом его находится в нескольких милях расстояния от вашего. При всем своем желании, он не в состоянии будет вам помочь. Нет, сэр Генри, вы должны взять с собою надежного человека, который находился бы постоянно возле вас.
— Возможно ли, мистер Холмс, чтобы вы сами согласились поехать?
— Когда наступит кризис, я постараюсь лично явиться на место; но вы поймете, что при моей обширной практике и при постоянных обращениях ко мне за советом по всевозможным делам, я не могу уехать из Лондона на неопределенный срок. В настоящее время на одно из самых почтенных имен в Англии наложено пятно каким-то шантажистом, и только я один могу воспрепятствовать скандалу, который может причинить большое несчастие. Поэтому вы видите, насколько мне невозможно отправиться в Дартмур.
— Кого же вы посоветуете мне взять?
Холмс положил свою руку на мою и сказал:
— Если мой друг согласится, то нет человека, который был бы достойнее находиться возле вас, когда вы почувствуете себя в затруднительном положении. Никто не знает этого лучше меня.
Предложение это застало меня совершенно врасплох, но прежде чем я успел выговорить одно слово, Баскервиль схватил меня за руку и, сердечно пожав ее, сказал:
— Какой вы добрый, доктор Ватсон. Вы знаете, что со мною происходит, и вам дело так же знакомо, как и мне. Если вы поедете в Баскервиль-голль и высвободите меня из опасности, я никогда этого не забуду.
Ожидание приключений производило всегда чарующее действие на меня, кроме того я был польщен словами Холмса и горячностью, с какою баронет приветствовал меня как своего спутника.
— Я с удовольствием поеду, — сказал я, — и не могу себе представить, как бы я мог лучше употребить свое время.
— И вы будете очень тщательно доносить мне обо всем, — сказал Холмс. — Когда наступит какой-нибудь кризис, как я непременно ожидаю, я направлю ваши действия. Полагаю, что к субботе все будет готово?
— Удобно ли это будет доктору Ватсону?
— Вполне.
— Итак, в субботу, если ничего не произойдет нового, мы встретимся к отходу поезда 10 ч. 30 м. из Паддингтона.
Мы уже встали, чтобы проститься, как Баскервиль издал возглас торжества, вытаскивая из-под шкафика, стоявшего в одном из углов комнаты, коричневый сапог.
— Мой пропавший сапог! — воскликнул он.
— Дай Бог, чтобы все наши затруднения так же быстро уладились, — сказал Шерлок Холмс.
— Но это очень странно, — заметил доктор Мортимер. — Я перед завтраком обыскал крайне тщательно всю эту комнату.
— И я также, — сказал Баскервиль. — Я ни одного дюйма не оставил необысканным.
— И тогда наверное в ней не было этого сапога.
— В таком случае его поставил сюда лакей, пока мы завтракали.
Послали за немцем, но тот ответил, что ему ничего неизвестно об этом, и никакими расследованиями мы не добились разъяснения этого случая. Прибавился новый пункт к этой беспрерывной серии бесцельных, по-видимому, мелких тайн, являвшихся так быстро одна вслед за другою. Оставив в стороне мрачную историю смерти сэра. Чарльза, мы имели перед собою ряд необъяснимых инцидентов, имевших место в продолжение двух дней, а именно получение письма из печатных слов, встреча чернобородого шпиона в кэбе, пропажа нового коричневого сапога, пропажа старого черного и, наконец, находка нового коричневого сапога. Когда мы возвращались в Бекер-стрит, Холмс молча сидел в кэбе и по его сдвинутым бровям и выразительному лицу я видел, что его ум, так же, как и мой, был занят попыткою составить какой-нибудь план, в который могли бы быть помещены все эти странные эпизоды, не имеющие, по-видимому, никакой между собою связи. До позднего вечера сидел он, погруженный в табачный дым и в свои мысли.
Перед самым обедом подали две телеграммы. Первая гласила: «Только что узнал, что Барримор в Баскервиль-голле». Вторая: «Был в двадцати трех отелях, но, к сожалению, не напал на след изрезанного листа «Таймса». — Картрайт».
— Порвались две из моих нитей, Ватсон. Нет ничего более подстрекающего, как случай, в котором все направлено против вас.
— Нам нужно отыскать другой след.
— У нас остается еще кучер, который возил шпиона.
— Совершенно верно. Я телеграфировал, чтобы узнали из официального списка его имя и адрес. Я думаю, что вот и ответ на мой запрос.
Звон колокольчика оказался еще более удовлетворительным, чем ответ, так как отворилась дверь, и в комнату вошел грубый с виду человек, очевидно, кучер, о котором шла речь.
— Я получил извещение из главной конторы, — сказал он, — что господин, живущий здесь, требовал к себе № 2704. Я правлю своим кэбом уже семь лет и никогда не жаловались на меня. Я пришел сюда прямо из двора, чтобы спросить вас лично, что вы имеете против меня.
— Я ровно ничего не имею против вас, милый человек, — сказал Холмс. — Напротив, я имею для вас полсоверена, если вы дадите мне ясные ответы на мои вопросы.
— Ладно, это будет хороший день, — сказал кучер, улыбнувшись во весь рот. — Так что же вы желаете спросить, сэр?
— Прежде всего ваше имя и адрес на случай, если вы мне еще раз понадобитесь.
— Джон Клэйтон, 3, Терпэй-стрит. Мой кэб из двора Шинлей, около станции Ватерлоо.
Шерлок Холмс записал эти сведения.
— A теперь, Клэйтон, расскажите мне все, что касается вашего седока, который сегодня в десять часов утра караулил этот дом, а затем ехал следом за двумя джентльменами по Реджент-стрит.
Извозчик казался удивленным и несколько смущенным, но сказал:
— Что ж, мне нечего вам сообщать, так как, по-видимому, вы уже знаете столько же, сколько и я. Дело в том, что мой седок сказал мне, что он сыщик и что я не должен никому говорить о нем.
— Это, милый человек, очень сериозное дело, и вы можете оказаться в очень плохом положении, если вздумаете скрыть что бы то ни было от меня. Так вы говорите, что ваш седок выдал себя за сыщика?
— Да.
— Когда он вам сказал об этом?
— Уходя от меня.
— Не сказал ли он еще чего-нибудь?
— Он назвал свое имя.
Холмс бросил на меня торжествующий взгляд.
— А-а, он назвал свое имя? Это было неосторожностью. И какое же это было имя?
— Его имя, — ответил извозчик, — мистер Шерлок Холмс.
Никогда в жизни не видывал я, чтобы мой друг был так озадачен. Он молчал, пораженный удивлением, а затем разразился искренним смехом.
— Вот так шутник, Ватсон, несомненный шутник, — сказал он. — Я чувствую в нем столь же быструю и гибкую сообразительность, как моя собственная. Он изрядно прошелся на мой счет. Так его зовут Шерлоком Холмсом?
— Да, сэр.
— Превосходно! Расскажите мне, где вы его посадили, и все, что затем случилось.
— Он подозвал меня в половине десятого в Трафальгарском сквере. Он назвал себя сыщиком и предложил мне две гинеи, если я в продолжение всего дня буду делать все, что он потребует, не задавая ему никаких вопросов. Я охотно согласился. Сначала мы поехали в Нортумберландский отель и ждали там, пока не вышли оттуда два джентльмена и не взяли кэб. Мы последовали за их кэбом, пока он не остановился где-то тут.
— У этой самой двери, — сказал Холмс.
— Пожалуй, я не могу сказать ничего положительного, но моему седоку все было прекрасно известно. Мы отъехали на половину улицы и ждали там полтора часа. Тогда двое джентльменов прошли, гуляя, мимо нас и мы последовали за ними по Бекер-стрит и вдоль…
— Я знаю, — прервал его Холмс.
— Пока не проехали три квартала Реджент-стрита. Тогда мой седок откинул верхнее окошечко и крикнул мне, чтобы я ехал как можно быстрее прямо на Ватерлооскую станцию. Я стегнул свою кобылу, и через десять минут мы были на месте. Тогда он заплатил мне две гинеи, как порядочный человек, и вошел в станцию. Но, уходя, он обернулся и сказал: «Может быть, вам интересно будет узнать, что вы возили мистера Шерлока Холмса». Таким образом я узнал его имя.
— Понимаю. A затем вы больше не видали его?
— Нет, он вошел в станцию и скрылся.
— Ну, а как бы вы описали наружность мистера Шерлока Холмса?
Извозчик почесал голову.
— Не очень-то легко описать этого джентльмена. Я бы дал ему лет сорок, роста он среднего, дюйма на два, на три ниже вас, сэр. Одет он был мешковато, и борода у него черная, подстриженная четыреугольником, лицо бледное. Ничего больше не могу сказать о нем.
— Какого цвета у него глаза?
— Не могу этого сказать.
— И вы ничего больше не припомните?
— Нет, сэр, ничего.
— Ладно, так вот вам полусоверен. Другая половина ожидает вас, если вы доставите еще какие-нибудь сведения. Покойной ночи.
— Покойной ночи, сэр, и благодарю вас.
Джон Клэйтон удалился, смеясь, а Холмс обернулся ко мне, пожимая плечами и спокойно улыбаясь.
— Оборвалась и третья наша нить, и мы кончили тем, с чего начали, — сказал он. — Хитрый мерзавец! Он знал наш дом, знал, что сэр Генри Баскервиль советовался со мною, на Реджент-стрите узнал меня, предположил, что я заметил номер кэба и примусь за кучера, а потому сделал мне этот дерзкий вызов. Говорю вам, Ватсон, что мы за это время приобрели врага, который достоин нашего оружия. Я получил шах и мат в Лондоне и могу только пожелать вам большого счастия в Девоншире. Но я не спокоен насчет этого.
— Насчет чего?
— Насчет того, что отправлю вас туда. Скверное это дело, Ватсон, скверное, опасное дело, и чем больше я знакомлюсь с ним, тем менее оно нравится мне, Да, милый друг, смейтесь, но даю вам слово, что я буду очень рад, когда вы вернетесь здравым и невредимым на Бекер-стрит.