Дыхание сперлось у меня в груди, я не доверял своим ушам. Наконец, ко мне вернулись сознание и голос, и вместе с тем я почувствовал, как будто в одно мгновение с моей души снята подавляющая тяжесть. Этот холодный, внушительный, иронический голос мог принадлежать одному только человеку на свете.
— Холмс! — воскликнул я. — Холмс!
— Выходите, — сказал он, — и, пожалуйста, поосторожнее с револьвером.
Я переступил порог и увидел его сидящим на камне, между тем как его серые глаза забавно прыгали, видя мое удивление. Его умное лицо, загоревшее и обветренное, было худо и осунулось, но выглядело ясным и бодрым. В парусинном костюме и мягкой шляпе, он имел вид любого туриста на болоте и даже умудрился, благодаря своей характерной кошачьей любви к чистоплотности, иметь в совершенстве выстиранное белье и гладко выбритый подбородок, точно он не выезжал из Бекер-стрита.
— В жизни своей не бывал я никому более рад, — сказал я, крепко сжимая ему руку.
— Или более удивлен, а?
— Признаюсь и в этом.
— Не вы одни были удивлены, уверяю вас. Пока я не очутился шагах в двадцати от этой хижины, мне и в голову не приходило, чтобы вы отыскали мое случайное убежище, а еще менее, что вы сами сидите в нем.
— Вы узнали о моем присутствии по следам?
— Нет, Ватсон. Сомневаюсь, чтобы я мог отличить след вашей ноги от следов всех остальных людей на свете. Если вы сериозно пожелаете меня обмануть, то перемените своего поставщика папирос, потому что, когда я вижу окурок с этикеткой Брадлей, Оксфорд-стрит, то знаю, что мой друг Ватсон находится по близости. Он там лежит у тропинки. Вы его бросили в тот торжественный момент, когда пошли приступом на пустую хижину.
— Совершенно верно.
— Я так и думал, и, зная вашу удивительную настойчивость, был убежден, что вы устроились в засаде с оружием наготове, в ожидании постояльца. Итак, вы в самом деле думали, что я-то и есть злодей.
— Я не знал, кто вы такой, но твердо решил все узнать.
— Чудный Ватсон! A как вы выследили меня? Может быть, вы видели меня в ночь погони за беглым каторжником, когда я имел неосторожность допустить, чтобы луна взошла позади меня?
— Да, я видел вас тогда.
— И, без сомнения, обыскали все хижины, прежде чем добраться до этой?
— Нет, ваш мальчик был замечен, и это дало мне руководящую нить.
— Замечен, конечно, тем стариком с телескопом. Я узнал об этом только тогда, когда в первый раз увидел свет, отраженный от объектива.
Холмс встал и заглянул в хижину.
— А, я вижу, что Картрайт принес мне кое-какие запасы. Что это за бумага? Так, значит, вы были в Кумб-Трасей?
— Да.
— Чтобы повидаться с миссис Лаурой Ляйонс?
— Именно.
— Прекрасно сделали. Наши расследования шли, очевидно, параллельно, и когда мы подведем итоги достигнутых нами результатов, то, надеюсь, будем хорошо ознакомлены с обстоятельствами дела.
— Что касается меня, то я от души рад, что вы здесь, потому что, право, моим нервам больше не под силу выносить эту таинственность. Но скажите, Бога ради, как вы-то сюда попали и что вы делали? Я думал, что вы находитесь в Бекер-стрите, занятые тем шантажным делом.
— Я именно и хотел, чтобы вы это думали.
— Так вы даете мне ответственное поручение и вместе с тем не доверяете мне! — воскликнул я с оттенком горечи. — Я думал, Холмс, что заслужил лучшего.
— Милый друг, вы были неоценимы для меня как в этом, так и во многих других случаях, и прошу вас простить меня, если я как будто сыграл с вами штуку. В действительности же я поступил так отчасти ради вас самих и приехал сюда, чтобы лично разобраться в деле, потому что взвесил, в какой вы находитесь здесь опасности. Если бы я жил вместе с вами и сэром Генри, то, очевидно, что у меня была бы та же точка зрения, что у вас, и мое присутствие заставило бы наших крайне опасных врагов быть настороже. Теперь я могу свободно прохаживаться, чего не в состоянии был бы сделать, если бы жил в голле, и остаюсь неизвестным фактором в деле, готовый кинуться в него всею своею тяжестью в критический момент.
— Но зачем было оставлять меня в потемках?
— Если бы вы знали о моем приезде, это не принесло бы нам пользы, а между тем мое присутствие здесь могло бы быть открыто. Вы бы захотели сообщить мне что-нибудь или же, по своей доброте, доставить мне какое-нибудь облегчение, а это было бы совершенно бесполезным риском. Я привез с собою Картрайта, помните, — того мальчугана из конторы комиссионеров, и он заботился об удовлетворении моих несложных потребностей: ломте хлеба и чистом воротничке. Что еще нужно человеку? Он доставил мне лишнюю пару глаз и пару очень проворных ног, и обе эти пары были неоценимы.
— Так, значит, все мои донесения пропали даром!
Мой голос задрожал, когда я припомнил труд и гордость, с какими я их составлял.
Холмс вынул из кармана сверток бумаг.
— Вот ваши донесения, дорогой друг, и они старательно перечитаны, уверяю вас. Я прекрасно устроился относительно их получения, и они запаздывали всего на один день. Я должен отдать вам честь в крайнем рвении и разумности, какую вы выказали в этом необыкновенно трудном деле.
Я никак еще не мог переварить тот факт, что Холмс обманывал меня, но теплота его похвал угасила мой гнев. В глубине сердца я чувствовал, что он был прав и что для нашей цели было лучше мне не знать об его присутствии на болоте.
— Так-то лучше, — сказал он, видя, что тень сбежала с моего лица. — A теперь расскажите мне о результате вашего визита к миссис Лауре Ляйонс. Мне не трудно было догадаться, что вы направились именно к ней, так как мне уже известно, что она единственная в Кумб-Трасей личность, которая может быть нам полезна. Дело в том, что если бы вы не поехали туда сегодня, то весьма вероятно, что завтра я сам отправился бы к ней.
Солнце село, и сумерки спустились на болото. В воздухе почувствовалась свежесть, и мы вошли погреться в хижину. Тут я рассказал Холмсу о своем разговоре с Лаурой Ляйонс. Он им так заинтересовался, что некоторые его части я должен был повторить.
— Очень важное сообщение, — сказал он, когда я кончил. — Оно заполняет в этом крайне сложном деле пробел, который я никак не мог перешагнуть. Не убедились ли вы, что между этою дамою и Стапльтоном существуют тесные отношения?
— Я ничего о них не знаю.
— В них нельзя сомневаться. Они встречаются, переписываются, между ними полное согласие. Ну, а это даст нам в руки очень сильное оружие. Если бы я мог только употребить его на то, чтобы отвлечь его жену…
— Его жену?
— Теперь я сообщаю вам новости в ответ на полученные от вас сведения. Дама, слывущая здесь за мисс Стапльтон, в действительности его жена.
— Господи, Боже мой, Холмс! Уверены ли вы в этом? Как мог он допустить, чтобы сэр Генри влюбился в нее?
— То, что сэр Генри влюбился, не могло повредить никому, кроме как сэру Генри. Вы же сами заметили, что Стапльтон всячески старался, чтобы сэр Генри не ухаживал за нею. Говорю вам, что она его жена, а не сестра.
— Но для чего такой обман?
— Потому что он предвидел, что она будет гораздо полезнее для него в роли свободной женщины.
Все мои неясные предчувствия, мои смутные подозрения внезапно облеклись в форму и сосредоточились на натуралисте. В этом бесстрастном, бесцветном человеке, в соломенной шляпе и с сеткою для ловли бабочек, мне почудилось ужасное существо, одаренное бесконечным терпением и хитростью, существо с улыбающимся лицом и сердцем убийцы.
— Так, значит, это он наш враг, это он следил за нами в Лондоне?
— В этом смысле я читаю загадку.
— A предостережение исходило, вероятно, от нее.
— Именно.
Сквозь мрак, так долго окружавший меня, проглядывал полувидимый, полуотгадываемый образ какой-то чудовищной низости.
— Но уверены ли вы в этом, Холмс? Почему вы узнали, что эта женщина его жена?
— Потому, что он так увлекся, что передал вам правду об одной части своей автобиографии, когда в первый раз встретился с вами, и полагаю, что затем он не раз жалел об этом. Он действительно был однажды школьным учителем в Северной Англии. Ну, а нет ничего легче, как добыть сведения об учителе. Есть школьные агентуры, чрез которые можно удостовериться в личности любого человека, когда-либо занимавшегося этою профессиею. Благодаря небольшой справке, я узнал, что одна школа претерпела несчастие при ужасных обстоятельствах и что виновник их (имя было другое) исчез вместе со своею женою. Описания учителя и его жены вполне подходят к приметам Стапльтонов. Когда же я узнал, что исчезнувший человек — энтомолог, то уже не мог больше сомневаться.
Мрак рассеялся, но многое еще оставалось в тени.
— Если эта женщина его жена, то при чем тут Лаура Ляйонс? — спросил я.
— Это один из пунктов, на который ваши расследования пролили свет. Ваше свидание с дамою очень выяснило положение. Я ничего не знал о проектируемом разводе между Лаурой и ее мужем. Считая Стапльтона холостым, она, без сомнения, рассчитывает выйти за него замуж.
— A когда она узнает правду?..
— Тогда дама может оказаться полезною для нас. Первым делом нужно нам обоим завтра повидаться с нею. Не находите ли вы, Ватсон, что вы уже слишком давно покинули свои обязанности? Ваше место в Баскервиль-голле.
На западе исчез последний румянец заката, и ночь воцарилась на болоте. Несколько звездочек заблестело на фиолетовом небе.
— Еще один вопрос, Холмс, — сказал я, вставая. — Между нами не может быть, конечно, секретов. Что все это значит? Что ему нужно?
Холмс ответил пониженным голосом:
— Убийство, Ватсон. Утонченное, хладнокровно обдуманное убийство. Не спрашивайте у меня подробностей. Я затягиваю его в свои сети точно так же, как он затягивает сэра Генри, и, при вашей помощи, он уже почти в моей власти. Тут угрожает нам одна только опасность: опасность, что он нанесет удар прежде, чем мы будем готовы нанести ему удар. Еще день или два, не больше, и у меня в руках будет законченное дело, а до тех пор берегите вверенного вам человека так же неотступно, как мать бережет своего больного ребенка. Сегодняшняя ваша миссия сама себя оправдала, а между тем я почти жалею о том, что вы покинули его… Слышите!
Ужасающий крик. Среди тишины болота пронесся стон, долго не умолкавший стон предсмертного ужаса. От этого страшного крика кровь застыла в моих жилах.
— О Боже мой! Что это такое? Что это значит? — воскликнул я, задыхаясь.
Холмс вскочил на ноги, и я увидел в отверстие двери его темную, атлетическую фигуру с сгорбленными плечами и наклоненною вперед головою, как бы стремившейся проникнуть взором в темноту ночи.
— Шш! — шепнул он, — Шш!
Слышанный нами крик был громкий, благодаря его силе, но исходил он откуда-то издалека. Теперь же он доходил до наших ушей все ближе, громче, настоятельнее.
— Откуда это? — шептал Холмс. И я слышал по дрожанию его голоса, что он, — железный человек, был потрясен до глубины души. — Откуда это, Ватсон?
— Кажется, оттуда, — ответил я, указывая в темноту.
— Нет, с этой стороны.
Снова предсмертный крик огласил безмолвную ночь громче и гораздо ближе, чем прежде. К этому крику присоединился другой звук, — низкое, глухое ворчание, музыкальное и вместе с тем грозное, как низкий, неумолчный рокот моря.
— Собака! — воскликнул Холмс. — Идем, Ватсон, идем! Царь Небесный, неужели мы опоздали!
Он пустился бежать по болоту, и я следовал по его пятам. Но вдруг откуда-то из-за камней, как раз впереди нас, донесся последний отчаянный стон, а затем, глухой, тяжелый стук. Мы остановились, прислушиваясь. Ни один звук не нарушал больше тяжелой тишины безветренной ночи.
Холмс схватился с жестом отчаяния за голову и ударял ногами о землю.
— Он побил нас, Ватсон. Мы опоздали!
— Нет, нет, наверное, нет!
— Дурак я был, что сдерживал свой размах. A вы, Ватсон, смотрите, к чему привело то, что вы покинули свой пост! Но, клянусь небесами, если случилось худшее, мы отмстим.
Ничего не видя, бежали мы по темному болоту, спотыкаясь о камни, продираясь сквозь терновник, подымаясь и спускаясь по холмам, держась того направления, откуда донеслись до нас ужасные звуки. При каждом подъеме на возвышенность Холмс жадно осматривался, но густой мрак покрывал болото, и ничто не шевелилось на его угрюмой поверхности.
— Видите ли вы что-нибудь?
— Ничего.
— Но слушайте, это что такое?
До нашего слуха донесся тихий стон.
Вот опять слева от нас. В этой стороне ряд скал заканчивался крутым утесом, подымавшимся над усыпанным камнями склоном. На его неровной поверхности лежал какой-то темный, неправильной формы предмет. Когда мы подбежали к этому предмету, он принял определенную форму распростертого ничком человека; голова его была подогнута под ужасным углом, плечи закруглены, и тело собрано, точно оно хотело перекувыркнуться. Это положение было до того нелепым, что я сразу не мог себе представить, что слышанный нами стон был прощанием души с этим телом. Ни стона, ни жалобы не издавала больше темная фигура, над которою мы наклонились. Холмс опустил на нее руку и с возгласом ужаса отдернул ее. Свет чиркнутой им спички осветил окровавленные пальцы и отвратительную лужу крови, медленно стекавшей из раздробленного черепа жертвы. Свет спички осветил еще нечто, от чего у нас сердца похолодели и замерли, — он осветил… тело сэра Генри Баскервиля.
Ни Холмс, ни я не могли забыть совершенно особенный красноватый костюм, который был надет на нем в то первое утро, когда он был у нас в Бекер-стрите. Мы сразу узнали этот костюм, а затем спичка затлела и погасла, как погасла надежда, тлевшая в наших сердцах. Холмс застонал и так побледнел, что его лицо выделилось белым пятном в темноте.
— Зверь! Зверь! — воскликнул я, ломая руки. — Ах, Холмс, я никогда не прощу себе, что покинул его.
— Я более виноват, чем вы, Ватсон. Ради того, чтобы дело было полное и закругленное, я погубил своего клиента. Это самый страшный удар, какой я когда-либо получал в продолжение всей своей карьеры. Но как мог я знать… как мог я знать, что, вопреки всем моим предостережениям, он рискнет пойти один на болото!
— Господи! подумать, что мы слышали его крик… О Боже, эти крики! И мы не могли его спасти! Где это животное, эта собака, загнавшая его до смерти? Может быть, она и сейчас где-нибудь в засаде между скал. A Стапльтон, где он? Он ответит за это!
— О, да! Я позабочусь об этом! И дядя и племянник убиты; один был напуган до смерти одним только видом животного, которое считал сверхъестественным, другой нашел смерть в своем диком беге, спасаясь от него. Но теперь нам нужно доказать связь между человеком и животным. Если исключить то, что мы слышали, мы даже не можем ручаться за существование последнего, так как сэр Генри умер, очевидно, от падения. Но, клянусь небом, как ни хитер молодец, а не пройдет суток, и он будет в моей власти!
С болью в сердце стояли мы по обеим сторонам изувеченного тела, подавленные этим внезапным и непоправимым несчастием, которое положило столь печальный конец нашим долгим и тяжелым трудам. Когда взошла луна, мы вскарабкались на вершину скалы, с которой упал наш бедный друг, и оттуда смотрели на болото, на половину освещенное луною. Далеко, на много миль от нас, по направлению к Гримпену, виднелся одинокий желтый свет. Он мог исходить только из уединенного жилища Стапльтонов. С жутким проклятием погрозил я кулаком в этом направлении.
— Почему бы нам тотчас же не схватить его?
— Наше дело не закончено. Молодец этот осторожен и хитер до крайности. Важно не то, что мы знаем, а то, что мы можем доказать. Если мы сделаем один неверный шаг, мерзавец может ускользнуть из наших рук.
— Что мы можем сделать?
— Завтра у нас много будет дела. Сегодня же ночью мы можем только оказать последнюю услугу нашему другу.
Мы сошли с крутого склона и подошли к телу, ясно выделявшемуся на посеребренных луною камнях. При виде скорченных членов, я почувствовал, что мне сдавило горло, и слезы навернулись на глазах.
— Надо послать за помощью, Холмс. Мы не в состоянии донести его до голля. Боже мой, да вы с ума сошли!
Холмс вскрикнул и наклонился к телу. Затем принялся плясать, хохотать и трясти мою руку. Неужели это мой сериозный, сдержанный друг!
— Борода! борода! У человека борода!
— Борода?
— Это не баронет… Это… да это мой сосед, беглый каторжник.
Мы лихорадочно перевернули тело вверх лицом: окровавленная борода торчала вверх, освещенная холодным, ясным месяцем. Не могло быть никакого сомнения; тот же выдающийся лоб и впалые глаза. Это было то самое лицо, которое я видел при свечке высматривавшим из-за скалы, — лицо преступника Сельдена.
Тут сразу все стало для меня ясным. Я вспомнил, как баронет говорил мне, что он подарил свое старое платье Барримору. Барримор передал его Сельдену, чтобы помочь ему бежать. Сапоги, рубашка, шапка, — все было от сэра Генри. Трагедия оставалась на лицо, но по крайней мере этот человек заслужил смерть по законам своего отечества. Я рассказал обо всем этом Холмсу, и сердце мое трепетало от благодарности и радости.
— Значит, платье было причиною смерти бедного малого, — сказал он. — Ясно, что собака была пущена по следу после того, как ее ознакомили с какою-нибудь принадлежностью туалета сэра Генри, — по всей вероятности с сапогом, который был утащен в отеле, и таким образом человек этот был загнан. Однако же, тут есть одна очень странная вещь; каким образом Сельден узнал в темноте, что собака пущена по его следам?
— Он услыхал ее.
— Столь закаленный человек, как этот беглый, неспособен оттого только, что услыхал собаку на болоте, пасть в такой пароксизм страха, чтобы дико кричать о помощи и тем рисковать быть снова пойманным. Судя по его крикам, он, должно быть, очень долго бежал после того, как узнал, что собака напала на его след. Каким образом он это узнал?
— Для меня составляет большую тайну, — почему эта собака, предполагая, что все наши догадки правильны…
— Я ничего не предполагаю.
— Ну; так почему эта собака была спущена сегодня ночью. Полагаю, что она не всегда свободно бегает по болоту. Стапльтон не выпустил бы ее, если бы не имел причины думать, что сэр Генри придет сюда.
— Моя загадка страшнее вашей, потому, что я думаю, что мы очень скоро получим ответ на ваш вопрос, между тем как мой может на веки остаться тайною. A теперь вопрос в том, что нам делать с телом этого несчастного? Нельзя же его оставить здесь на съедение лисицам и воронам.
— Я бы посоветовал положить его в одну из хижин, пока мы не дадим знать полиции.
— Верно, Не сомневаюсь, что у нас хватит сил дотащить его. Эге, Ватсон, это что такое? Да это он сам. Какова дерзость! Ни слова, могущего обнаружить ваши подозрения, — ни слова, иначе все мои планы рухнут.
По болоту приближался к нам человек, и я видел тусклый красный огонь сигары. Месяц освещал его, и я мог рассмотреть ловкую фигуру и легкую быструю походку натуралиста. Он приостановился, когда увидел нас, а затем продолжал приближаться к нам.
— Доктор Ватсон, неужели это вы? Вы последний человек, которого бы я ожидал увидеть на болоте в этот час ночи. Но, Боже мой, это что такое? С кем-нибудь случилось несчастие? Нет… Не говорите мне, что это наш друг, сэр Генри!
Он пробежал мимо меня и нагнулся над мертвым телом. Я услыхал хрип в его груди, и сигара выпала из его пальцев.
— Кто… кто это? — пробормотал он.
— Это Сельден — человек, убежавший из Принцтаунской тюрьмы.
Стапльтон посмотрел на нас; лицо его было ужасное, но с невероятным усилием он овладел своим удивлением и разочарованием. Он зорко взглянул на Холмса, затем на меня.
— Боже мой! Как это ужасно! Как он умер?
— По-видимому — он сломал себе шею, упав с этих скал. Мой друг и я бродили по болоту, когда услыхали крик.
— Я тоже слышал крик. Вот почему и вышел. Я беспокоился о сэре Генри.
— Почему именно о сэре Генри? — не мог я не спросить.
— Потому что я приглашал его прийти к нам. Когда он не пришел, меня это удивило, а затем я естественно встревожился за него, услыхав крики на болоте. Кстати, — он снова пристально посмотрел на Холмса, — вы ничего больше не слыхали?
— Нет, — ответил Холмс, — а вы?
— И я ничего.
— Так почему же вы спросили?
— Ах, вам известны истории, которые рассказывают мужики о привидении в виде собаки и т. д. Говорят, что слышен по ночам ее вой на болоте. Вот мне и хотелось знать, не слышали ли вы чего-нибудь в этом роде сегодня ночью?
— Мы ничего подобного не слыхали, — сказал я.
— A что вы думаете о смерти этого несчастного?
— Я не сомневаюсь, что жизнь в вечном страхе и в такой обстановке помутила его рассудок. Он в припадке сумасшествия бежал по болоту, случайно тут упал и переломил себе шею.
— Такое объяснение, кажется, вполне разумным, — сказал Стапльтон и при этом вздохнул, как мне показалось, с облегчением. — Что вы об этом думаете, мистер Шерлок Холмс?
Мой друг поклонился и сказал:
— Вы быстро узнаете людей.
— Мы ожидали вас в наши края с тех пор, как приехал сюда доктор Ватсон. Вы попали как раз на трагедию.
— Да, действительно. Я не сомневаюсь, что объяснение, данное моим другом, окажется верным. Я увезу завтра с собою в Лондон неприятное воспоминание.
— Как, вы завтра уезжаете?
— Да, таково мое намерение.
— Надеюсь, что ваш приезд пролил некоторый свет на происшествия, поставившие нас в тупик?
Холмс пожал плечами.
— Не всегда достигаешь успеха, на который надеешься. Расследователю нужны факты, а не легенды и слухи. Это неудачное для меня дело.
Мой друг говорил самым искренним и спокойным тоном. Стапльтон продолжал пристально смотреть на него. Затем он обратился ко мне:
— Я бы предложил перенести ко мне этого бедного малого, но это может так напугать мою сестру, что я считаю себя не в праве это сделать. Я думаю, что если мы накроем его лицо, то он благополучно пролежит здесь до утра.
Мы так и сделали. Отклонив гостеприимные предложения Стальптона, Холмс и я двинулись в Баскервиль-голль, предоставив натуралисту возвращаться домой в одиночестве. Оглянувшись, мы видели его фигуру, медленно удалявшуюся по обширному болоту, а за нею — единственное темное пятно на освещенном луною склоне, указывавшее место, на котором лежал так ужасно погибший человек.
— Наконец-то мы близки к рукопашной схватке, — сказал Холмс, пока мы шли по болоту. — Что за нервы у этого человека! Как он овладел собою, когда увидел, что жертвою его пал не тот, кого он наметил, а это должно было быть для него ошеломляющим ударом. Я говорил вам в Лондоне, Ватсон, и повторяю теперь, что никогда не было у нас врага, столь достойного нашего оружия.
— Мне досадно, что он видел вас.
— И мне также сначала было досадно. Но этого нельзя было избегнуть.
— Как вы думаете, какое будет иметь влияние на его планы то, что он знает о вашем присутствии здесь?
— Это может заставить его быть более осторожным или же побудить его сразу к принятию отчаянных мер. Подобно большинству смышленых преступников, он может слишком надеяться на собственный ум и воображать, что вполне провел нас.
— Почему бы нам не арестовать его тотчас же?
— Милый Ватсон, вы родились человеком действия. Вас вечно тянет совершить энергический поступок. Но предположим, что мы арестуем его сегодня ночью, к чему это подвинет нас? Мы не можем представить никаких доказательств против него. В этом-то и заключается чертовская хитрость. Имей он соучастником человека, мы могли бы добыть улики, теперь же, если бы нам и удалось вытащить собаку на дневной свет, это все-таки не помогло бы затянуть петлю на шее ее хозяина.
— Но ведь у нас в руках уголовное дело.
— Ни малейшей тени его, — одни только подозрения и предположения. На суде нас бы осмеяли, если бы мы явились с такою сказкою и такими доказательствами.
— A смерть сэра Чарльза?
— Он найден мертвым без малейших знаков насилия. Вы и я знаем, что он умер от ужасного страха, а также знаем, что напугало его; но как нам заставить двенадцать глупых присяжных поверить этому? Где доказательства в том, что тут действовала собака? Где знаки ее клыков? Конечно, мы знаем, что собака не кусает мертвое тело и что сэр Чарльз умер прежде, чем животное нагнало его. Но мы должны все это доказать, а между тем пока не в состоянии это сделать.
— Ну, а сегодняшняя ночь?
— Сегодня ночью мы не сделали ни одного шага вперед. Все-таки не было никакой прямой связи между собакою и смертью человека. Мы не видели собаки. Мы слышали ее, но не можем доказать, что она бежала по следам этого человека. Тут полное отсутствие мотивировки. Нет, милый друг, нам приходится примириться с фактом, что в настоящую минуту у нас нет в руках никакого уголовного дела, но нам стоит идти на какой угодно риск, лишь бы установить таковое.
— A как вы предполагаете этого достигнуть?
— Я возлагаю большие надежды на то, что может сделать для нас миссис Лаура Ляйонс, когда она будет ознакомлена с положением дел. У меня также есть и свой план. Однако, каждому дню своя забота, но не пройдет суток, как я, надеюсь, возьму верх.
Ничего больше не мог я добиться от Холмса, и он, углубившись в думы, дошел вместе со мною до ворот Баскервиль-голля.
— Войдете вы со мною?
— Да. Я не вижу причин скрываться дольше. Но еще одно слово, Ватсон. Не говорите ничего сэру Генри о собаке. Пусть он верит, что смерть Сельдена произошла так, как Стапльтон хочет, чтобы мы думали. Нервы его будут крепче для испытания, которое ему придется перенести завтра, если я верно помню ваше донесение, и он отправится обедать к этим господам.
— Я тоже приглашен.
— Вы должны извиниться, и он должен идти один. Это легко устроить. Ну, а теперь, если мы опоздали к обеду, то думаю, что заслужили ужин.