При виде Шерлока Холмса сэр Генри был больше обрадован, чем удивлен, так как уже несколько дней он ожидал, что последние события вызовут Холмса из Лондона. Однако же, он с недоумением поднял брови, когда убедился, что у моего друга нет с собою никакого багажа и что такому обстоятельству он не дает никакого объяснения. Я снабдил Холмса всем необходимым, и за поздним ужином мы рассказали баронету о наших приключениях, насколько было желательно, чтобы он их знал. Но прежде всего мне выпала неприятная обязанность передать Барримору и его жене известие о смерти Сельдена. Ему оно должно было принести несомненное облегчение, но она горько плакала, закрыв лицо передником. Для всего мира Сельден был жестоким человеком, — полузверем, полудемоном, но для нее он всегда оставался маленьким своевольным мальчиком; каким она его помнила в своей собственной юности, цепляющимся за ее руку. Поистине злой должен быть тот человек, чью смерть ни одна женщина не будет оплакивать.
— Я сегодня с утра, с тех пор как ушел Ватсон, пропадал с тоски в этом доме, — сказал баронет. — Надеюсь, что это будет поставлено мне в заслугу, потому что я сдержал свое обещание. Если бы я поклялся не выходить один, то мог бы провести вечер более оживленно, так как Стапльтон прислал мне записку с приглашением придти к нему.
— Не сомневаюсь, что вы провели бы вечер более оживленно, — выразительно произнес Холмс. — Кстати, полагаю, что вы не оцените, как мы вас оплакивали, думая, что вы сломали себе шею.
Сэр Генри широко открыл глаза.
— Каким образом?
— Тот несчастный был одет в ваше платье. Я опасаюсь, как бы ваш слуга, подаривший ему это платье, не навлек на себя неприятности со стороны полиции.
— Вряд ли. Насколько мне помнится, ни на одной части этой одежды не было никакой метки.
— Это счастие для него и, в сущности, счастие для вас всех, так как вы все в этом деле поступили противозаконно. Я даже сомневаюсь, — не обязан ли я, как добросовестный сыщик, прежде всего арестовать всех живущих в этом доме. Донесения Ватсона — крайне уличающие документы.
— Но расскажите о нашем деле, — попросил баронет. — Разобрались ли вы сколько-нибудь в этой путанице? Что касается до Ватсона и меня, то мне кажется, что мы ничего не разузнали с тех пор, как приехали.
— Я думаю, что скоро буду в состоянии выяснить вам положение. Дело это было чрезвычайно трудное и крайне сложное. Остается еще несколько пунктов, на которые требуется пролить свет, но мы этого уже достигаем.
— Вероятно, Ватсон сообщил вам, что мы слыхали собаку на болоте, и я могу побожитъся, что тут дело не в одном пустом суеверии. Я имел дело с собаками, в свою бытность в Америке, и когда слышу лай, то узнаю, что это лай собаки. Если вам удастся надеть намордник на этого пса и посадить его на цепь, то я скажу, что вы величайший сыщик с сотворения мира.
— Полагаю, что я надену на него намордник и посажу его на цепь, если вы не откажете мне в своей помощи.
— Я сделаю все, что бы вы ни приказали мне.
— Прекрасно. Я вас также попрошу делать это слепо, не всегда допрашивая о причинах.
— Как вам будет угодно.
— Если вы будете так поступать, то я полагаю, что все шансы за то, чтобы наша маленькая задача скоро разрешилась. Я не сомневаюсь…
Он вдруг замолчал и стал пристально смотреть поверх моей головы. Свет лампы прямо падал на его лицо, и оно было так напряжено и неподвижно, что его можно было принять за классическое изваяние — олицетворение энергии и ожидания.
— В чем дело? — воскликнули мы оба.
Я видел, когда Холмс опустил глава, что он хотел подавить в себе взволновавшее его чувство. Лицо его было сериозно, но глаза сверкали радостным торжеством.
— Простите увлечение знатока, — сказал он, указывая рукою на линию портретов, покрывавших противоположную стену. — Ватсон не хочет допустить, чтобы я понимал толк в искусстве, но это просто зависть с его стороны, вследствие несходства наших взглядов на этот предмет. Ну, а эта коллекция портретов по истине великолепная.
— Я очень рад, что вы это находите, — сказал сэр Генри, смотря с некоторым удивлением на моего друга. — Я не имею претензии на должное понимание искусства и был бы лучшим судьею относительно лошади или бычка, чем относительно картины. Я не знал, что вы находите и на это время.
— Если я вижу что-нибудь хорошее, то и оцениваю его, а теперь вижу нечто хорошее. Держу пари, что та дама в голубом шелковом платье — работы Кнеллера, а толстый господин в парике — Рейнольдса. Это все, вероятно, фамильные портреты?
— Да, все без исключения.
— И вы знаете их имена?
— Барримор наставлял меня в них, и я думаю, что хорошо выучил свой урок.
— Кто этот господин с подзорною трубою?
— Это контр-адмирал Баскервиль, служивший при Роднэе в Вест-Индии. Человек в синем камзоле и со свертком бумаг — сэр Вильям Баскервиль, бывший председателем комитетов в палате общин при Питте.
— A этот всадник против меня, — в черном бархатном камзоле с кружевами?
— О, с этим вы имеете право познакомиться. Это виновник всего несчастия, злой Гюго, породивший собаку Баскервилей. Вряд ли мы все забудем его.
Я смотрел на портрет с интересом и некоторым удивлением.
— Боже мой! — воскликнул Холмс, — он кажется спокойным и довольно мягким человеком, но я уверен, что из глаз его проглядывал дьявол. Я представлял его себе человеком более дюжим и с более разбойническою наружностью.
— Не может быть никакого сомнения в подлинности портрета, потому что имя и год 1647 начертаны на обратной стороне полотна.
После этого Холмс очень мало говорил, но портрет старого злодея точно приковал его к себе, и в продолжение всего ужина он не отрывал от него глаз. Только позднее, когда сэр Генри удалился в свою спальню, я мог проследить за направлением мыслей своего друга. Он вернулся со мною в столовую со свечею в руке и стал держать ее у самого портрета, поблекшего от времени.
— Видите вы тут что-нибудь?
Я посмотрел на широкую шляпу с пером, на вьющиеся локоны, на обрамленное ими узкое строгое лицо. Наружность была вовсе не грубая, но натянутая, жесткая и суровая, с резко очерченным тонкими губами, ртом и холодными, непреклонными глазами.
— Похож он на кого-нибудь из ваших знакомых?
— Что-то около подбородка напоминает сэра Генри.
— Да, пожалуй, тут есть маленький намек. Но постойте!
Он встал на стул и, держа свечу в левой руке, закруглил правую так, чтобы закрыть ею широкую шляпу и длинные локоны.
— Царь небесный! — воскликнул я пораженный.
Из рамки выглянуло на меня лицо Стапльтона.
— Ага! Видите теперь. Глаза мои приучены рассматривать лица, а не их украшения. Первое качество расследователя преступлений — это умение узнать человека сквозь его маскарадный костюм.
— Но это поразительно. Этот портрет точно списан с него.
— Да, это интересный образчик атавизма, и тут он является как в физическом, так и в духовном отношении. Человек, изучающий фамильные портреты, может стать приверженцем доктрины переселения душ. Наш молодец — Баскервиль, это очевидно.
— С видами на наследство.
— Именно. Этот портрет дал нам одно из самых важных недостающих звеньев. Мы держим его в руках, Ватсон, мы держим его, и клянусь, что еще до завтрашнего вечера он будет так же беспомощно биться в наших сетях, как его бабочки. Булавка, пробка и карточка и вот новый экземпляр для нашей Бекер-стритской коллекции.
Сказав это и отходя от портрета, Холмс разразился хохотом. Не часто случалось мне слышать его смех, и всегда он предвещал недоброе кому-нибудь.
На другое утро я рано встал, но Холмс поднялся еще раньше и, одеваясь, я видел, как он шел по аллее к дому.
— Да, сегодня нам нужен весь день, — сказал он, потирая руки с радостным предвкушением деятельности. — Сети расставлены, и скоро начнется их стягивание. Не пройдет этот день, как мы узнаем — попалась ли в них наша большая остромордая щука или же проскользнула между петлями.
— Вы уже были на болоте?
— Я из Гримпена послал в Принцтаун донесение о смерти Сельдена. Кажется, могу обещать, что никого из вас не потревожат из-за этого дела. Я также свиделся с моим верным Картрайтом, который, без сомнения, истосковался бы у двери моей хижины, как собака на могиле своего хозяина, если бы я не успокоил его относительно своей безопасности.
— A теперь с чего мы начнем?
— Прежде всего надо повидать сэра Генри. A вот и он.
— Здравствуйте, Холмс, — сказал баронет. — Вы имеете вид генерала, составляющего со своим начальником штаба план сражения.
— Совершенно правильное сравнение. Ватсон спрашивал моих приказаний.
— И я явился за тем же.
— Прекрасно. Вы, насколько мне известно, приглашены сегодня вечером на обед к вашим друзьям Стапльтонам?
— Надеюсь, что и вы поедете с нами. Они очень гостеприимны, и я уверен, что будут очень рады вас видеть.
— Нам с Ватсоном придется, пожалуй, ехать в Лондон.
— В Лондон?
— Да, при настоящих обстоятельствах, я думаю, мы будем там полезнее.
Лицо баронета выразило заметное неудовольствие.
— Я надеялся, что вы не покинете меня в этом деле. Голль и болото — не веселые места для человека одинокого.
— Милый друг, вы должны слепо довериться мне и исполнять в точности то, что я говорю. Вы можете передать вашим друзьям, что мы были бы счастливы приехать к ним вместе с вами, но что неотложное дело вызвало нас в город. Мы надеемся скоро вернуться в Девоншир. Вы не забудете передать им все это?
— Если вы настаиваете.
— Уверяю вас, что выбора нет.
Я видел по лицу баронета, что он был глубоко обижен и, по-видимому, считал наш поступок дезертирством.
— Когда желаете вы ехать? — спросил он холодно.
— Тотчас после завтрака. Мы доедем на лошадях до Кумб-Трасея, но Ватсон оставит у вас свои вещи в залог того, что он вернется. A вы, Ватсон, пошлите Стапльтону записку и выразите сожаление, что не можете приехать к ним лично.
— Мне сильно хочется поехать в Лондон вместе с вами, — сказал баронет. — Для чего я тут останусь один?
— Потому что это ваш долг. Потому что вы дали мне слово, что будете поступать так, как я скажу, а я вам говорю, чтобы вы оставались.
Еще одно. Я хочу, чтобы вы поехали на лошадях в Меррипит-гауз. Но отошлите обратно экипаж и скажите Стапльтонам, что вы намерены вернуться домой пешком.
— Я должен идти пешком через болото?
— Да.
— Но ведь это как раз то, против чего вы меня так часто предостерегали.
— На этот раз вы безопасно можете идти, и это необходимо. Если бы я не питал полнейшего доверия к вашей силе воли и храбрости, то не дал бы вам такого совета.
— В таком случае я пойду пешком.
— И если вы дорожите своею жизнью, то идите непременно не по какому иному направлению, как по прямой тропинке, ведущей из Меррипит-гауза на Гримпенскую дорогу, по тропинке, которая и есть ваш естественный путь к дому.
— Я в точности исполню все, как вы приказываете.
— Прекрасно. Мне хотелось бы уехать как можно скорее после завтрака, чтобы добраться до Лондона раньше вечера.
Эта программа действий очень удивила меня, хотя я помнил, что Холмс накануне вечером говорил Стапльтону, что он на следующий день уедет. Однако же, мне не приходило в голову, чтобы он пожелал взять меня с собою, а также я не мог понять, как это мы оба можем быть в отсутствии в такой момент, который он сам же назвал критическим. Но ничего больше не оставалось делать, как слепо повиноваться. Итак мы простились с нашим опечаленным другом и часа через два были на станции Кумб-Трасей, откуда отослали экипаж обратно домой. На платформе ожидал нас мальчик.
— Какие будут ваши приказания, сэр?
— С ближайшим поездом, Картрайт, ты отправишься в город. Как только приедешь, тотчас же пошлешь сэру Генри Баскервилю телеграмму от моего имени, в которой ты напишешь, что если он найдет выроненную мною записную книжку, то я прошу послать ее заказною посылкою в Бекер-стрит.
— Слушаю-с, сэр.
— A теперь спроси в станционном телеграфе, нет ли для меня телеграммы.
Мальчик вернулся с телеграммой, которую Холмс передал мне. Она гласила: «Получил телеграмму. Везу полномочие. Прибуду пять сорок. Лестрэд».
— Это ответ на мою утреннюю телеграмму. Я считаю Лестрэда самым искусным в нашей профессии, и его помощь может понадобиться нам. Теперь, Ватсон, я думаю, что мы полезнее всего проведем наше время, если отправимся к вашей знакомой Лауре Ляйонс.
План кампании, составленный Холмсом, начал выясняться для меня. Он воспользовался баронетом, чтобы убедить Стапльтонов в том, что мы действительно уехали, а между тем мы вернемся к тому моменту, когда наше присутствие окажется необходимым. Телеграмма Картрайта, если сэр Генри упомянет о ней Стапльтонам, рассеет последние, могущие у них быть подозрения. Мне казалось, что я уже вижу, как наши сети затягивают эту остромордую щуку.
Миссис Лаура Ляйонс была в своей конторе, и Шерлок Холмс начал с нею беседу так откровенно и так прямо, что она была поражена.
— Мне поручено расследование обстоятельств, сопровождавших смерть сэра Чарльза Баскервиля, — сказал он. — Мой друг, доктор Ватсон, ознакомил меня с тем, что вы ему сообщили, а также и с тем, что вы скрыли относительно этого дела.
— Что я скрыла? — спросила она с недоверием.
— Вы признались, что просили сэра Чарльза быть у калитки в десять часов. Мы знаем, что он умер как раз на этом месте и в этот час. Вы скрыли, какая существует связь между этими двумя фактами.
— Тут нет никакой связи.
— В таком случае совпадение поистине необычайное. Но мне думается, что нам-таки удастся восстановить связь. Я желаю быть вполне искренним с вами, миссис Ляйонс. Мы считаем этот случай убийством, и очевидность его может запутать не только вашего друга — мистера Стапльтона, но и его жену.
Лаура вскочила с своего стула.
— Его жену! — воскликнула она.
— Факт этот не составляет уже больше тайны. Особа, слывшая за его сестру, в действительности его жена.
Миссис Ляйонс села опять. Пальцы ее сжимали ручки кресла с таким напряжением, что я видел, как розовые ногти стали белыми.
— Его жена! — повторила она. — Его жена! Он был неженат.
Шерлок Холмс пожал плечами.
— Докажите это мне! Докажите это мне! И если вы только в состоянии это сделать…
Свирепый блеск ее глаз говорил больше, чем могли выразить слова.
— Я пришел к вам с готовыми доказательствами, — сказал Холмс, вынимая из кармана несколько бумаг. — Вот фотография с супружеской четы, снятая четыре года тому назад в Йорке. На ней написано, что это мистер и миссис Ванделер, но вам не трудно будет его узнать, а также и ее, если только вам приходилось ее видеть. Вот три описания, сделанные достойными доверия свидетелями, мистера и миссис Ванделер, которые в то время содержали частную школу. Прочтите их, и вы убедитесь, что не может быть сомнения в подлинности этих личностей.
Она посмотрела на документы, затем на нас с неподвижным, остывшим лицом женщины в отчаянии.
— Мистер Холмс, — сказала она, — этот человек обещал жениться на мне, если я получу развод с мужем. Негодяй всячески лгал мне. Он не сказал мне ни одного слова правды. И почему — почему? Я воображала, что все делается ради меня. A теперь вижу, что я никогда не была для него ничем иным, как орудием в его руках. Ради чего мне сохранять ему верность, когда он всегда был вероломен со мною? Чего ради мне стараться ограждать его от последствий его собственных злых деяний? Спрашивайте у меня все, что вам угодно, и я ничего не скрою. В одном клянусь вам, что когда я писала письмо, то и во сне не желала причинить вред человеку, который был моим лучшим другом.
— Я вполне верю вам, сударыня, — сказал Шерлок Холмг. — Рассказывать эти события должно быть очень тяжело для вас, и, может быть, вам будет легче, если я буду рассказывать то, что случилось, а вы остановите меня, если я сделаю какую нибудь существенную ошибку. Отсылка вашего письма была сделана по совету Стапльтона?
— Он продиктовал мне это письмо.
— Полагаю, что выставленные им причины заключались в том, что сэр Чарльз может прийти вам на помощь при издержках, неизбежно связанных с делом о разводе?
— Совершенно верно.
— A затем, когда вы отправили письмо, он отговорил вас идти на свидание?
— Он сказал мне, что его самоуважению будет нанесен удар, если другой человек даст деньги на это дело и что, хотя он сам бедный человек, но отдаст свой последний грош ради уничтожения препятствий, разлучающих нас.
— Он, по-видимому, очень последователен. A затем вы ничего не знали, пока не прочитали в газете сообщение о смерти?
— Ничего.
— A он взял с вас клятву, что вы ничего не скажете о назначенном вами сэру Чарльзу свидании?
— Да. Он сказал, что кончина его произошла при очень таинственных обстоятельствах и что меня, конечно, заподозрят, если факты станут известными. Он напугал меня так, что я молчала.
— Совершенно верно. Но у вас были подозрения?
Она колебалась и опустила глаза.
— Я знала его, — сказала она. — Но если бы он оставался мне верен, то и я не выдала бы его.
— Полагаю, что в сущности вы счастливо отделались, — сказал Шерлок Холмс. — Он был в вашей власти и знал это, а между тем вы еще живы. В продолжение нескольких месяцев вы находились на краю пропасти. A теперь, миссис Ляйонс, мы должны с вами проститься, но вы очень скоро снова услышите о нас.
— Наше дело округляется, и затруднения одно за другим раздвигаются перед нами, — сказал Холмс в то время, как мы стояли в ожидании экспресса из города. — Люди, изучающие уголовные преступления, вспомнят аналогичные случаи, но это дело имеет некоторые ему одному присущие черты. Даже и теперь еще нет у нас ясной улики против этого крайне коварного человека. Но я буду очень удивлен, если до сегодняшней ночи мы не получим таковую.
Лондонский экспресс вошел, пыхтя, на станцию, и из вагона первого класса выскочил маленький, сухой, похожий на бульдога, человечек. Мы пожали ему руку, и я сразу увидел, по почтительности, с какою Лестрэд смотрел на моего товарища, что он многому научился с тех пор, как они впервые начали работать вместе. Я хорошо помнил пренебрежение, с каким практический человек относился к теориям логически мыслившего человека.
— Хорошее дело? — спросил он.
— Самое крупное, — ответил Холмс. — Мы имеем в своем распоряжении два часа, прежде чем нам придется двинуться в путь. Я думаю, что мы можем ими воспользоваться и пообедать, а затем, Лестрэд, мы прочистим ваше горло от лондонского тумана, дав вам возможность подышать чистым ночным воздухом Дартмура. Вы никогда не были там? О, в таком случае полагаю, что вы никогда не забудете своей первой прогулки в этой местности.