Обѣщаніе сдержалъ смертію.
Маленькій черный человѣкъ опустился на колѣна, разстегнулъ платье графа, положилъ его на спину, потомъ на животъ, внимательно осмотрѣлъ раны и затѣмъ сказалъ:
-- Все это -- пустяки, графъ; у меня есть секретъ кое-какихъ мазей, и все бы уладилось; но, къ несчастью, у васъ на лѣвомъ боку, между третьимъ и четвертымъ ребромъ, есть кинжальная рана дюйма въ четыре или въ пять, прошедшая насквозь черезъ благородныя части...
-- Значитъ, смертельная? спросилъ графъ.
-- Да, кажется по всему, что дѣло тутъ плохо; еслибъ мой ученый другъ, профессоръ дон-Игнаціо Каррубіо, преподающій въ саламанкскомъ университетѣ, былъ здѣсь съ нами, онъ бы вамъ тоже сказалъ, что кинжальная рана, проникшая насквозь черезъ...
-- Къ чорту твоего друга дон-Игнаціо! Ему говорить тутъ нечего! говори самъ: сколько времени я проживу?
-- Съ помощію Божьею и съ моими заботами о вашей милости, до...
Черный человѣкъ подумалъ.
-- Да ну-же! я вѣдь солдатъ. И такъ, по твоему, я проживу до?...
-- До вечера, графъ.
-- Успѣю-ли я; по крайней мѣрѣ, исповѣдаться и принять причастіе?
-- Да, если у вашей милости не слишкомъ много разсказывать попу.
-- Только то, въ чемъ порядочный дворянинъ можетъ сознаться... Эй! Францъ!
Францъ подошелъ. У бѣднаго рейтара были крупныя слезы на глазахъ.
-- Садись на лошадь и скачи въ Жимонское аббатство; аббатъ мнѣ пріятель. Скажи ему, что пріѣхалъ отъ меня, и пусть онъ пришлетъ мнѣ священника... Только поторопись: смерть никакъ не можетъ заставлять дожидаться.
Честный солдатъ, не говоря ни слова, поймалъ свѣжую лошадь, бродившую безъ сѣдока, и попросилъ Джузеппе приложить ему къ ранамъ, которыми онъ весь былъ покрытъ, намоченные водкой компрессы и потуже ихъ притянуть.
-- Весь вопросъ въ томъ, чтобъ мнѣ только туда доѣхать, сказалъ онъ, взбираясь на коня.
-- Что-жъ?ты попридержи дыханіе!
-- Именно, попридержу...
Онъ далъ поводья лошади, пришпорилъ ее и поскакалъ.
Между тѣмъ, пока Францъ скакалъ въ Жимонское аббатство за священникомъ, черный человѣкъ, учившійся въ Испаніи, давалъ графу изъ стклялки крѣпительныя лекарства и прикладывалъ къ ранамъ разныя мази, которыхъ у него было множество. Джузеппе смотрѣлъ.
-- Если у васъ останется, сказалъ наконецъ бѣдный солдатъ, мнѣ бы тоже нужно было хоть немножко.
Графъ обернулся къ итальянцу и, взглянувъ на него, сказалъ:
-- А что, развѣ намъ прійдется вмѣстѣ отправляться въ далекій путь?
-- А вы какъ думаете? Я не изъ тѣхъ, что бѣгутъ въ послѣдній часъ.
По приказанію графа Гедеона, бѣдняка положили возлѣ него, и они принялись толковать о старыхъ походахъ, лежа оба рядомъ на соломѣ.
Черный человѣкъ расхаживалъ туда и сюда, поворачивалъ мертвыхъ и останавливался возлѣ тѣхъ, въ комъ были еще признаки жизни.
Жители деревни, не заботясь о несчастныхъ умирающихъ, занимались очищеніемъ ихъ кармановъ и дѣйствовали удивительно ловко. Услышавъ, что есть чѣмъ поживиться въ трактирѣ Золотого Карпа, прочіе тоже прибѣжали, какъ стая голодныхъ собакъ, и принялись тащить платье съ мертвыхъ, споря между собой съ шумомъ и криками.
-- Звѣрь убитъ, а вотъ и мухи налетѣли! сказалъ Джузеппе глубокомысленнымъ тономъ.
Онъ хотѣлъ опять начать толки съ господиномъ о военныхъ похожденіяхъ, какъ вдругъ графъ Гедеонъ положилъ ему руку на плечо и сказалъ:
-- Смотри, не вздумай умереть первымъ! вѣдь нужно же будетъ кому-нибудь привезти меня домой, въ Монтестрюкъ; я на тебя разсчитываю.
-- Ну, еще бы! вѣдь господинъ всегда долженъ идти впереди!... Я могу и подождать.
Вдругъ раздался шумъ на улицѣ и набившаяся въ воротахъ толпа разступилась: это Францъ возвращался во всю прыть, одной рукой держась за сѣдло, а другой нахлестывая лошадь запыхавшагося святаго отца, который едва держался на-сѣдлѣ и уже считалъ себя погибшимъ.
Францъ раздвинулъ толпу, подошелъ прямо къ графу Гедеону и сказалъ:
-- Вотъ и священникъ!
Едва онъ это выговорилъ, какъ покатился на-земь и растянулся во всю длину. Его охватила дрожь, ротъ судорожно сжался, онъ раскрылъ глаза и ужь не двинулся.
Джузеппе, приподнявшись, перекрестилъ бѣднаго товарища.
-- Вотъ и первый, прошепталъ онъ.
Священникъ подошелъ къ графу, котораго зналъ давно, и, сложивъ руки на груди, сказалъ:
-- Ахъ, графъ! что это съ вами сдѣлали?
-- Вотъ потому-то и надо торопиться... Я хорошій дворянинъ и не могу умереть, какъ какой-нибудь нечестивецъ... но только -- поскорѣй.
Онъ приподнялся и сѣлъ, а священникъ возлѣ него.
-- Святой отецъ! я дѣлалъ не много добра, и рѣдко; много зла, и часто; но никогда и ничего противъ чести... Я умираю съ вѣрой христіанина и добрымъ католикомъ. Вотъ сейчасъ только я избавилъ свѣтъ отъ гнуснѣйшаго мошенника.
-- Знаю... знаю, сказалъ священникъ.
-- Надѣюсь, что это мнѣ зачтется тамъ, на небесахъ.
Священникъ покачалъ головой нерѣшительно; потомъ, наклонясь къ умирающему, сказалъ:
-- Раскаеваетесь-ли вы въ грѣхахъ своихъ, сынъ мой?
-- Горько раскаеваюсь.
Священникъ поднесъ распятіе къ губамъ графа, который набожно его поцѣловалъ; потомъ перекрестилъ большимъ пальцемъ его лобъ, уже покрывшійся липкимъ потомъ.
-- Рах vobiseum!
-- Amen! отвѣчалъ Джузеппе.
Окончивъ исповѣдь, графъ попросилъ вѣрнаго Джузеппе достать ему листъ бумаги, перо и чернильницу. Черный человѣкъ, не сводившій съ него глазъ, досталъ все это изъ кожанаго футляра, висѣвшаго у него на поясѣ, и, положивъ бумагу на колѣна раненому, сказалъ боязливо:
-- Не нужно однакожь писать слишкомъ долго.
-- А! вы полагаете?
-- Я говорю это изѣ предосторожности. Я только что щупалъ вамъ пульсь: если вы вздумаете писать красивыя фразы, то не успѣете подписать.
-- Очень благодаренъ!
Джузеппе, собравшій послѣднія силы въ эту торжественную минуту, приподнялъ графа, который взялъ перо и, призвавъ на помощь всю силу воли, довольно твердой рукой написалъ три строчки, подписалъ, свернулъ листъ вчетверо и приложилъ на горячій воскъ, накапанный на бумагу чернымъ человѣкомъ, большой золотой перстень съ гербомъ.
-- Еще есть у меня время? спросилъ онъ, взглянувъ на чернаго человѣка.
-- Да, немного... не столько, какъ въ первый разъ.
-- Гм! смерть однако поспѣшаетъ !
Онъ взялъ еще листъ бумаги и тѣмъ же перомъ написалъ: Графиня, я умираю христіаниномъ, хоть и прожилъ хвастуномъ; простите мнѣ все зло, которое я вамъ сдѣлалъ... Ввѣряю вамъ сына.
Онъ вздрогнулъ.
-- Э! э! сказалъ онъ, вы правы: я чувствую, что смерть приходитъ!
И обратясь къ Джузеппе:
-- Эти два письма отдай графинѣ де Монтестрюкъ, женѣ моей, а этотъ перстень -- моему сыну.
Онъ опустился на солому, закрылъ глаза, сложилъ руки; губы его слабо шевелились. Джузеппе сталъ на колѣна и положилъ подлѣ графа его обнаженную шпагу. Всѣ молчали на дворѣ. Священникъ читалъ отходную.
Вдругъ графъ открылъ глаза и, взглянувъ на Джузеппе, сказалъ твердымъ голосомъ:
-- До свиданья!
Дрожь пробѣжала по всему тѣлу съ головы до ногъ, и онъ окоченѣлъ.
-- Пріими, Господи, душу его! произнесъ священникъ.
-- Вотъ и второй! прошепталъ итальянецъ.
Джузеппе обернулъ тѣло господина въ плащъ и, положивъ его на носилки, направился къ замку Монтестрюкъ.
Шествіе двигалось медленно; Джузеппе ѣхалъ за нимъ верхомъ, держа лошадь графа въ поводу. Онъ спряталъ оба письма на груди, подъ полукафтанье, а перстень въ поясѣ. По временамъ у него кружилась голова, но онъ не поддавался:
-- Все равно, доѣду.
Къ концу ночи онъ увидѣлъ стѣны Монтестрюка, выступающія изъ мрака.
-- Кто идетъ? крикнулъ часовой, замѣтивъ толпу людей, подходившихъ къ воротамъ.
-- Благородный графъ де Шаржполь, сиръ де Монтестрюкъ, мой господинъ, возвращается мертвымъ въ свой замокъ.
Подъемный мостъ опустился и процессія перешла ровъ и опускную рѣшетку.
Если бы Джузеппе, вмѣсто того, чтобъ войдти черезъ ворота, взялъ по тропинкѣ, шедшей подъ скалой, на которой возвышалась стѣна замка, онъ, можетъ быть, различилъ бы двѣ обнявшихся тѣни, смутно рисовавшіяся въ черной рамѣ окна, на верху большой башни. Графиня обнимала графа де Колиньи и не могла съ нимъ разстаться.
-- Итакъ, насталъ часъ проститься, говорила она, и навсегда!
-- Не навсегда, Луиза; я ворочусь.
Она качала головой и слезы текли по ея лицу.
-- Вы отложили отъѣздъ на одинъ день... вы подарили мнѣ этотъ день, но и онъ прошелъ, какъ прочіе... теперь все кончено!
Онъ говорилъ ей о будущемъ.
-- Нѣтъ, нѣтъ! вы не вернетесь... Арманьякъ такъ далеко... а въ Парижѣ такъ хорошо!
Ее душили рыданія; сердце билось въ груди; ничто не могло успокоить ея отчаянья, ни клятвы, ни обѣщанія.
-- Я чувствую, говорила она, что никогда ужъ васъ не увижу!
Блѣдный свѣтъ, предвѣстникъ утра, начиналъ показываться на горизонтѣ.
-- Вотъ ужъ и день! сказала она, вздрогнувъ. И, обнявъ его въ послѣдній разъ, произнесла:
-- Прощай!
Она прильнула губами къ его лбу и безмолвно указала на веревку, повѣшенную у окна. Графъ де Колиньи повисъ на ней.
-- О! нѣтъ, нѣтъ! не сейчасъ! вскричала она.
Со стороны воротъ послышался шумъ, потомъ завизжали цѣпи подъемнаго моста въ пазахъ и раздался стукъ упавшаго помоста.
-- Боже! сказала графиня, графъ де Монтестрюкъ, можетъ быть!... Ступайте! ступайте!
Графиня простояла, задыхаясь въ страхѣ, у окна, пока графъ де Колиньи спустился по веревкѣ и убѣжалъ въ лѣсъ. Дрожащей рукой она схватила веревку и, притянувъ ее наверхъ, спрятала въ сундукъ. Едва успѣла она затворить окно, какъ къ ней постучали въ дверь. Кровь бросилась ей въ голову.
-- Что тамъ? спросила она глухимъ голосомъ.
-- Это я -- Джузеппе, вашъ слуга, съ порученіемъ къ графинѣ отъ графа де Монстрюкъ, моего господина.
Луиза пошла медленно къ двери, прислушиваясь. Галопъ лошади раздался вдали.
-- Уѣхалъ! прошептала она.
Она отперла дверь -- и Джузеппе, со шляпой въ рукѣ, блѣдный, разстроенный, вошелъ въ комнату.
-- Графиня, сказалъ онъ, кланяясь:-- вотъ письма, которыя графъ приказалъ мнѣ вручить вамъ. Кромѣ того, онъ передалъ мнѣ свой перстень для своего сына.
Графиня взяла у него изъ рукъ письма и перстень. Она смотрѣла на него съ ужасомъ и боялась спросить.
-- Но самъ графъ? спросила она наконецъ.
-- Графъ слѣдуетъ за мною. Извольте взглянуть.
Онъ раздвинулъ складки портьеры и показалъ графинѣ на носилкахъ тѣло графа, поставленное двумя служителями посрединѣ комнаты и окруженное четырьмя горящими свѣчами.
Изъ груди Луизы вырвался крикъ.
-- Умеръ!
-- Умеръ со шпагой въ рукѣ, какъ дворянинъ и какъ солдатъ. Вы видите, графиня, послѣдняя мысль его была объ васъ,
-- Гдѣ, когда, какимъ образомъ? спросила она.
Въ нѣсколькихъ словахъ Джузеппе разсказалъ ей, какъ, проведя ночь за картами въ Лектурѣ, графъ отправился на разсвѣтѣ искать барона де Саккаро, и какъ, заставши его въ Сенъ-Жанъ-ле-Конталье, онъ напалъ на него и убилъ.
-- Тогда графъ и написалъ письма, которыя я обѣщалъ доставить вамъ. Потомъ онъ скончался отъ ранъ, получивъ отпущеніе нашей святой церкви.
Луиза упала на колѣна, закрывъ лицо руками.
-- Теперь, графиня, мое порученіе исполнено и я могу идти.
И Джузеппе тяжело опустился на полъ возлѣ своего господина.
-- Вотъ наконецъ и третій! сказалъ онъ.
Служители, принесшіе носилки, тогда же ушли. Графиня осталась одна съ двумя трупами; кое-какъ она дотащилась до окна, ухватилась за него и съ трудомъ выпрямились. Вдали, по дорогѣ, при первыхъ лучахъ свѣта, неслось облако пыли, будто уносимое вѣтромъ.
-- Ахъ! сказала она, вдова и одна!
Она подошла къ столу.
-- Но я могу написать, продолжала она, послать къ нему верховаго, вернуть его...
Она уже готова была опустить перо въ чернила, но бросила его.
-- Какъ! сказала она себѣ, я предложу ему руку и вмѣстѣ съ ней заботу о раззоренной женщинѣ!... Если графъ де Монтестрюкъ искалъ смерти, то я, зная давно его дѣла, могу догадаться, что у него ничего не осталось... Сдѣлаться бременемъ для него, послѣ того какъ была его счастьемъ, мнѣ!... ни за что. И кто знаетъ? можетъ быть еще онъ и откажется... О, нѣтъ! Я сохраню имя, которое ношу, и добьюсь, чтобы сынъ того, кого ужь нѣтъ больше въ живыхъ, носилъ это имя съ честью.
Она затворила окно и ужъ не смотрѣла на бѣлое облако, исчезавшее вдали.
-- Теперь прошедшее умерло; надо думать только о будущемъ, продолжала она.
Графиня позвонила. Вошелъ слуга.
-- Доложите графу Гуго де-Монтестрюку, что мать желаетъ его видѣть, сказала она.
Черезъ минуту вошелъ ребенокъ повидимому, лѣтъ семи или осьми; она взяла его за руку, подвела къ тѣлу графа Гедеона и сказала:
-- Отецъ твой умеръ, сынъ мой; мы остались одни... Помолитесь за вашего отца, графъ.
Скоро зазвонили колокола капеллы и церкви и возвѣстили вассаламъ графа де Шаржполя о смерти господина. Со всѣхъ сторонъ сбѣжались они преклонить колѣна вокругъ гроба, покрытаго большимъ покровомъ изъ чернаго бархата съ фамильнымъ гербомъ, и окруженнаго сотнями свѣчей, горѣвшихъ въ дымѣ ладона. Но за толпою слугъ показались и жиды съ кривыми лицами, и жадные какъ волки ростовщики.
Графиня приняла ихъ сама и, указывая на длинные столы, поставленные на дворѣ, сказала имъ:
-- Идите и ждите; завтра замокъ будетъ вашъ; сегодня онъ принадлежитъ смерти.
Черные значки развѣвались на верху башень и черные драпировки висѣли изъ оконъ. Похоронное пѣніе раздавалось подъ сводами капеллы, наполненной дымомъ ладона. Графиня пробыла въ ней цѣлые сутки, преклонивъ колѣна на голыхъ плитахъ, опустивъ покрытую вуалью голову, сложивъ руки въ молитвѣ, окруженная слугами замка, въ слезахъ.
Когда она вышла изъ капеллы, она была ужъ не та женщина, которая вошла туда. Лицо ея было блѣдно, какъ мраморъ, и въ заплаканныхъ глазахъ свѣтилась твердая рѣшимость. Кротость и мягкость выраженія исчезла и замѣнилась суровостью; вмѣсто огня молодости, появилась грустная покорность судьбѣ и взглядъ ея ручался, что у нея достанетъ силы воли, чтобы такою остаться уже на вѣки. Прежде она была изящной, теперь стала величественною.
Послѣ великолѣпныхъ похоронъ, на которые графиня отдала свои послѣднія деньги, желая, чтобъ они были приличны ея положенію и имени, она велѣла отворить настежь двери замка и позвать тѣхъ, кого удалила наканунѣ.
-- Изъ всего, что здѣсь есть, мнѣ ничего больше не принадлежитъ, сказала она имъ, можете войдти; мой сынъ и я -- мы уходимъ.
Взявъ съ собой стараго конюшаго и двухъ служителей, которые поклялись никогда не оставлять ее, вся въ черномъ и держа сына за руку, графиня прошла твердымъ и спокойнымъ шагомъ черезъ подъемный мостъ и, не оглядываясь на эти старыя стѣны, въ которыхъ оставляла столько воспоминаній, пошла по дорогѣ изгнанія.
Ребенокъ шелъ возлѣ матери, поглядывая на нее украдкой въ безпокойствѣ и смутно понимая, что случилось нѣчто необыкновенное. Въ первый разъ онъ почувствовалъ тяжесть смерти, вспоминая образъ отца, неподвижнаго и блѣднаго на парадномъ ложѣ. Когда исчезли изъ виду башни замка, онъ заплакалъ потихоньку.
Агриппа -- такъ звали стараго конюшаго -- не смѣлъ разспрашивать графиню, но говорилъ про себя, что не оставитъ ее, куда бы она ни пошла.
На поворотѣ торной дороги, которая вела изъ замка Монтестрюка въ окрестныя поля, ихъ ожидала запряженная сильной рабочей лошадью телѣга, приготовленная Агриппой по приказанію графини. Она сѣла въ нее съ сыномъ.
-- Какъ, графиня! въ этой телѣгѣ, вы? сказалъ Агриппа въ негодованіи. Позвольте, я побѣгу въ замокъ и приведу...
-- Не надо! сказала она, протягивая свою бѣлую руку... Развѣ я тебѣ не сказала, что все остающееся тамъ теперь ужь не мое? Слушайся же меня, какъ ты слушался своего господина.
Не возражая болѣе и подавивъ вздохъ, Агриппа взялъ лошадь за узду и спросилъ:
-- Теперь же, куда прикажете везти васъ, графиня?
-- Въ Лектуръ, къ герцогу де Мирпуа.