И торопливо идя по аллее, влажной и мягкой, Зоя Александровна думает, что все, что было только что с ней, -- только приснилось ей.
Разве сердце знает арифметику? Разве любовь измеряют гарнцами?
Гарнцами... А что такое гарнцы? Она серьезно думает. Гарнцы были в институте. И что-то объяснял учитель. Но что, -- она не помнит. Что-то такое, чем меряют... Но почему пришло это ей на ум? Какой-то гарнец...
И жизнь разве кончается?
Правда, ей много лет. Но сохраняется она идеально. И никто не знает правды об ее возрасте... Даже муж...
А который он по счету? -- опять вспыхивает у нее в уме.
Который?
Двое мальчишек юркнули у нее из-под ног, как зайчата, и с хохотом пролетели вперед стрелами.
О, Боже, какие глупости у меня сегодня... хотя... надо же когда-нибудь подумать... Когда-нибудь... А разве я когда-нибудь думала?
Да, так жизнь проходит... Проходит... Ведь это страшно... И страшно сказать, но надо признаться, что скоро... что скоро ей сорок.
И Зоя Александровна вся сжалась, съежилась, уменьшилась... И холод пополз и заполз за шею, захватил спину... Прильнул к сердцу... И обвивается змеей ползучей...
Но вдруг отвага загорается в сердце. Яснеет в думах. Исчезают черные тени И быстро идет вперед Зоя Александровна, радостная и возбужденная, сбросив все тяжести с души, и впивая воздух крепким, длинным, долгим дыханием, впивая жизнь, которая вот здесь, везде и всюду, резвится и играет, суетится и волнуется, и бегает в потешных фигурках маленьких ребят...
Как хорошо... На площадке, далекой от входа, и от шума города, построился целый детский городок. Как в синематографе, мелькает детская радость. Вот пробежали более взрослые. Впереди один с флагом. За ним резвой стаей промчались, как молнии, его товарищи, -- и гулок воздух от их торжествующих криков...
Малыши собрались около старого дуба. Собрались и что-то обсуждают горячо и страстно. Крошечная девочка высоко подымает куклу в своих ручонках. И что-то пищит ее голосок. И вся детвора в большом движении, не стоит на месте, вертится, кричит, приплясывает и смеется.
А вдали сидят спокойно няни: по двое, по трое на скамейке. Всюду коляски. И что-то копошится в них. В маленьких колясках что-то маленькое копошится. Кой-где кричит. Кой-где издает странные, вспыхивающие радостью звуки.
Спокойно сидят няни и ведут разговор, медленный, тягучий, напевный. Легким дребезжаньем легких струн реет он в воздухе, и когда няни смеются, смеется вместе с ними воздух, и старый дуб, и стройный тополь...
И все смеется здесь... Музыкой смеется. Праздничной, тихо-красивой музыкой.
И Зоя Александровна садится на свободную скамью и слушает. Слушает остро и внимательно, лишь бы прогнать эти проклятые мысли, которые вдруг подстерегли ее здесь, в этом весеннем саду, на весеннем празднике.
И новой музыкой расстилается детский гомон. Там прокричал тонкий голосок какую-то, очевидно, команду. Здесь, поближе, рассыпались дробью детишки и прячутся за деревьями. Крошечная девчурка с рахитичными ножками, торопится куда-нибудь укрыться, но не находит для себя места, и искривив тонкие губы, мечется, готовая заплакать, около скамьи Зои Александровны. Но девочку подхватывает какой-то мальчишка, бойкий, злой, с горящими глазами, и увлекает подальше. Вот разлетелся отчаянный шалун прямо на Зою Александровну и, уткнувшись ей в колени, что-то кричит и плачет. И сейчас же подымает смеющееся личико, сверкает лукавыми глазенками и бросает быстрые слова:
-- Это я -- нарочно...
И исчезает, как пыль, поднятая шальным ветром.
А в колясках таится какая-то жизнь, и няни, смеясь, то подходят, то отходят от них...