И это было вчера?

Не может быть! Не может быть!

После яркой ночи, полной ярких снов, таких жгучих и сладостных, снов, среди которых Наташа, вся нагая, как Ева, ласкала его, Петю, дрожа сама и заставляя дрожать и его, -- вдруг такой ужас серого, скверного дня.

Наташа больна...

Что с ней? У нее был доктор... Значит, смотрел ее. Заставил снять лиф... Слушал грудь... Ту -- молодую, снежно-белую, с темной впадиной...

Нет, нет...

В злобной ревности Петя кусает ручку, ломает ее в мелкие кусочки и выбрасывает за окно... Бросается на кровать ничком и плачет в подушку детскими слезами...

А за доктором на память пришел жених...

Кто он?

Петя его не знает. О нем он слышал только один раз, тогда в саду... под липами... в светлом сумраке весеннего вечера.

Острый след оставило это слово в душе. И болел всегда этот след, как гнилой зуб. Но не было ничего реального в этой боли, не стояло за ней реального образа.

А теперь рядом с доктором мучит и призрак, уже реальный, жениха.

Кто он?

Любит ли он Наташу?

Любит ли Наташа его?

Если любит, зачем целовала, дразнила, магнитом привлекала, тешилась?

Если нет, зачем этот жених?

И Петя улыбается и тихий покой касается его сердца.

Жених -- это пустяки. Когда у сестры Сони был жених, то мама позволяла им оставаться вдвоем очень редко, и то на балконе. А все сидели тут же рядом в комнате, и все было видно. Они даже и целоваться не смели бы...

И радостно от этой мысли у него на душе. Жених не смел прикоснуться к Наташе. Не смел он расстегнуть шелкового лифа... видеть грудь... целовать...

А он видел, видел... Как чудо видел, и это чудо -- у него в живой памяти сохранилось чеканно и стоит пред глазами в строго-отлитых формах.

В дверь стучат.

-- Иди обедать, Петечка...

Голос мамы звучит почему-то насмешливо. И почему-то сейчас же раздался веселый смех сестер.

Почему они смеются?

Петя неловко входит в столовую, и его встречает вторичный взрыв хохота.

-- Садись, садись, Петя...

Сестры шалят и шутя забрасывают его салфетками.

Вдруг обозлившись, весь красный, Петя вскакивает и кричит надрывным голосом:

-- Бросьте ваши глупые шутки!

И снова, и еще сильнее звенят смехом молодые женские голоса, и легкокрылый хохот весело замирает в комнате.

И сразу все замолчали и сделались серьезными. И молча обедали, но глазами, переглядываясь, смеялись. И смеялись молча их губы и лица, и брови. Смеялся, молча, казалось, и воздух.

И старшая Тоня вдруг рассеянно обронила:

-- Ну, теперь гречаночке нашей не выйти замуж...

Опять брызнули струи хохота. А Петя немного растерялся, а затем, подумав, залился ярким румянцем... Наташа не выйдет замуж! Прогонит жениха! Какое счастье!

Пашута вытянула свою остренькую мордочку вперед, блеснула маленькими, лукавыми глазенками и прибавила:

-- Зато Петя радуется. Может сделаться женихом.

И все опять засмеялись звонко и радостно. А Петя, оглядев всех сестер злогорящим взором, решил немедленно и твердо, что он их всех ненавидит.

-- Отчего женихом, -- возразила Тоня, -- может быть, Петю пригласят крестным отцом.

И все опять засмеялись.

Долго молчавшая мать, наконец, прервала их смех резким замечанием.

Подавленный, ничего не понимая, вышел Петя из-за стола.