Это был очень красивый полумальчик, полуюноша. Высокий и статный, с гордой походкой, подвижной и веселый, всегда с радостной улыбкой на устах, он умел нравиться всем сразу и сразу завоевывать к себе симпатии.

В особенности он нравился женщинам. Смуглый, с ярким румянцем, с живыми, бойкими, карими глазами и алыми губами, вызывающе-сладострастными, остроумный и болтливый, он пленял сердца еще тогда, когда ему не было и 12 лет.

Преждевременно развитой физически и духовно, он начал жить полной жизнью слишком рано... Впрочем, в Одессе -- это обычное явление.

Теперь Косте пятнадцать лет. Он -- в 4 классе Р-ской гимназии. Учится отвратительно. Ведет себя -- еще хуже. Во второй четверти, несмотря на сильнейшую протекцию, педагогический совет с трудом поставил ему "4" в поведении. И принял определенное решение предупредить родителей, что, если Костя не исправится в следующую четверть, то исключение -- неизбежно.

Больше всех возмущался на педагогическом совете директор гимназии, чех Милош.

Он говорил отвратительно по-русски, как и все "навозные" чехи. Но ругался изумительно. Со всеми нюансами и тонкостями. Если бы вместо бездарного учебника по греческому языку, он написал трактат о русской ругани с точек зрения исторической, бытовой, правовой и лингвистической, то, несомненно, ему присудили бы самую высшую ученую степень.

Поэтому Милош из всех мер педагогического воздействия на души вверенных ему учеников признавал только ругань. И ругань вообще сделалась его природным языком в России...

Милош волновался...

-- Такой молодой. Такой красивый. Умный, как молодой бик. А, чертова перечница. Чтобы его бабк у дьявола в любовницах быть...

-- Да вы не ругайтесь, Станислав Карлович, -- почтительно прерывал его инспектор Ленивец, тоже из чехов, хитрый, самоуверенный, змеею подползавший к ученикам и шпионивший в их душах.

Он один, в качестве сородича, имел право возражать всесильному директору, любимцу и попечителя, и самого министра, которого он пленил своими переводами Пушкина на латинский и греческий языки.

-- Я не ругаюсь, а только говорю. Скот он, Пронин, проклятый. Жеребец Зевеса. Евнух Аполлона.

-- Нельзя, нельзя...

Ленивец поднял вопросительно брови и изумленно, как всегда, смотрел на директора.

Директор спохватился и пробормотал:

-- Впрочем, пусть этот Пронин идет ко всем адовым силам на подстилку. Чтобы ему, стерв и сволочи, не нюхать праздника и чтобы...

Тут пошли уж совсем неприличные слова в духе исключительно русском и национальном и без всякого влияния классической литературы.

-- По-моему, -- спокойно и как всегда ехидно вымолвил Ленивец, -- по-моему, Пронина надо поместить в какую-нибудь хорошую семью... Чтобы на него было положительное влияние. Эти русские требуют всегда особой заботы, не то, что у нас в Чехии. Я полагаю, что надо предложить родителям Пронина, таким почтенным и глубокоуважаемым в городе, поместить Пронина в какой-нибудь тоже почтенной семье...