Зевсъ-громовержецъ не обнаруживалъ ни малѣйшей готовности способствовать изобличенію анонима, сочинившаго "Цирцею", такъ что гг. преподавателямъ приходилось дѣйствовать собственными средствами.
Въ продолженіе трехъ дней седьмой классъ продерживали въ гимназіи до шести часовъ вечера. Но эта мѣра ни къ чему не привела. Ученики съ большой охотой отсиживали сверхурочные три часа, въ теченіе которыхъ они болтали, пѣли, рыскали по залу совѣта, по учительской, шарили по запретнымъ ящикамъ, между тѣмъ какъ приставленный къ нимъ для надзора Степанъ Аверкьичъ либо ухаживалъ за горничной Петра Дмитрича, либо въ отдаленномъ классѣ угощался любимой своей ѣдой -- свинымъ саломъ. Гимназисты убійственнѣйшимъ образомъ шумѣли и безпокоили Варвару Ильинишну. Въ концѣ-концовъ Выходцевъ уговорилъ директора отпускать ихъ въ обычный часъ, въ виду того, что сверхурочная высидка ихъ не пройметъ, а они сами скорѣй всякаго доймутъ шумомъ и возней.
Тогда на совѣщаніи въ учительской намѣченъ былъ рядъ мѣръ, приведенныхъ въ исполненіе въ такомъ порядкѣ.
Въ старшихъ классахъ гимназіи посвятили по часу на extemporale, но не столько съ педагогическою цѣлью, сколько въ интересахъ слѣдствія по дѣлу о "Цирцеѣ". Суть въ томъ, что надо было снабдить соотвѣтственнымъ матеріаломъ учителя чистописанія, которому поручили изобличить автора "Цирцеи" по почерку, для чего ему и былъ врученъ полученный Болтогаевымъ экземпляръ. Гимназическій каллиграфъ, сличивъ массу почерковъ, къ положительнымъ выводамъ не пришелъ, заподозрѣнныхъ въ авторствѣ гимназистовъ не уличилъ.
Затѣмъ, родителямъ многихъ гимназистовъ были разосланы повѣстки, съ покорнѣйшею просьбою сообщить начальству гимназіи, не обращались ли къ нимъ за послѣднее время сыновья ихъ, съ требованіемъ городской марки, графленной почтовой бумаги и конверта средняго формата; и если да, то для какой цѣли. Но и эта мѣра успѣхомъ не ознаменовалась.
Далѣе, учениковъ седьмого класса навѣстилъ на дому Петръ Дмитричъ. Это тоже горю не помогло, и "дѣло о водвореніи надзирателя Болтогаева въ первобытное состояніе индѣйскаго пѣтуха", какъ окрестили этотъ случай мѣстные острословы, къ окончанію не подвигалось.
Наконецъ, Петръ Дмитричъ придумалъ такой способъ. Онъ воспользовался тѣмъ, что недавно снялся у фотографа съ учениками седьмого класса въ группѣ, по ихъ приглашенію -- этимъ они хотѣли ему выразить свою благодарность за его неизмѣнно мягкое и доброжелательное отношеніе къ нимъ. (Учитель словесности увѣковѣчилъ даже это событіе, задавъ ученикамъ сочиненіе на тему: "Съемка у фотографа благодарныхъ гимназистовъ съ инспекторомъ П. Д. Выходцевымъ"). Такъ вотъ, Выходцевъ явился въ седьмой классъ съ фотографическимъ снимкомъ и, положивъ его на столъ, съ чувствомъ произнесъ:
-- Господа! недавно я считалъ за честь обладать этой группой, на участниковъ которой смотрѣлъ какъ на друзей. Снимокъ висѣлъ у меня надъ письменнымъ столомъ. И не было для меня лучшаго удовольствія, какъ любоваться изображеніями моихъ милыхъ учениковъ и друзей. Теперь обстоятельства измѣнились. Очень можетъ быть, что одинъ изъ участниковъ группы прикосновененъ къ составленію или разсылкѣ "Цирцеи". И это подозрѣніе отравляетъ мнѣ теперь удовольствіе, когда я смотрю на группу. Я ее снялъ съ виднаго мѣста, на которомъ она у меня висѣла и спряталъ въ ящикъ. Сегодня я рѣшилъ возвратить вамъ ее. Пока вы не очиститесь отъ тяготѣющихъ надъ вами подозрѣній, я не могу держать ее у себя. И только, когда выяснится, что среди участниковъ группы нѣтъ ни автора "Цирцеи", ни его сообщника, тогда я съ великой радостью повѣшу нашу группу на прежнее почетное мѣсто... И если вы меня любите, если дорожите моимъ душевнымъ спокойствіемъ, постарайтесь ускорить наступленіе этой минуты!.. Если же, паче чаянія, виршеплетъ затесался таки среди васъ, исключите его поскорѣй изъ вашей семьи; изображеніе его мы выскоблимъ, и группа наша, если не немедленно, то со временемъ пріобрѣтетъ прежнее трогательное значеніе въ моихъ глазахъ... Итакъ, или оправдывайтесь скорѣй, или удалите изъ своей среды позорящаго ее члена!
Проповѣдь Выходцева пала на каменистую почву. Ученики по прежнему знать ничего не знали и вѣдать не вѣдали. Директоръ въ свою очередь тормошилъ гимназистовъ. Чуть ли не ежедневно онъ созывалъ старшіе классы въ залъ совѣта и громилъ, ихъ съ каѳедры, требуя повинной и выдачи стихоплета. Тормошилъ директоръ и несчастнаго Выходцева, выжимая изъ него новыя мѣропріятія, одно за другимъ. Жалко стало смотрѣть на Петра Дмитрича. Онъ пожелтѣлъ, запустилъ охоту, и, что всего невѣроятнѣе, внимательный глазъ обнаружилъ бы у него подъ ногтями "трауръ". Затормазился и спектакль. Выходцеву теперь не до спектаклей было. Пріунылъ и Болтогаевъ. Ему и не снилось, что затѣянная имъ кутерьма затянется на неопредѣленный срокъ. Бедняга Степанъ Аверкьичъ вынужденъ былъ даже проститься съ нѣкоторыми дорогими привычками. Вѣчно на побѣгушкахъ, перелетая изъ канцеляріи въ учительскую, изъ учительской въ классы, Степанъ Аверкьичъ не улучалъ и пяти минутъ, чтобы вдумчиво испытать въ корридорѣ шуршанье новыхъ брюкъ. Болтогаевъ тоже пожелтѣлъ и пуще прежняго грызъ ногти, ублажая тѣмъ свою потрясенную плоть. Встрѣтивъ какъ-то подлѣ гимназіи курившаго папиросу гимназиста, онъ, вмѣсто того, чтобы свести его къ директору на показъ, уныло пробормоталъ: "И у васъ хватаетъ духу курить въ столь горестное время!" -- вотъ до чего онъ былъ пришибленъ!
Ученье въ гимназіи шло вяло. Преподаватели хранили озабоченный видъ и поражали учениковъ разсѣянностью. Ученикамъ все мерещилось, что вотъ-вотъ явится Степанъ Аверкьичъ и потащитъ ихъ въ залъ совѣта, гдѣ Иванъ Францовичъ обрушится на нихъ новой рѣчью.
Вдругъ, все разъяснилось. Разъясненій послѣдовало два и притомъ съ двухъ различныхъ сторонъ.
Иванъ Францовичъ получилъ отъ бывшаго воспитанника гимназіи студента z-- скаго университета. Лавровскаго слѣдующее письмо.
"Милостивый государь, Иванъ Францовичъ! до меня дошли слухи, что по городу ходитъ стихотвореніе, подъ заглавіемъ "Цирцея", и что начальство гимназіи, ознакомившись съ нимъ, доискивается, кому оно принадлежитъ. Какъ мнѣ передаютъ, начальство ищетъ автора среди гимназистовъ. Не желая, чтобы пострадалъ невинный, спѣшу заявить, что начальство въ данномъ случаѣ идетъ по ложнымъ слѣдамъ. Единственный несомнѣнный авторъ "Цирцеи" -- я; сочинилъ я ее въ прошломъ году и держалъ подъ спудомъ. Недоумѣваю, въ чьи руки она могла попасть, и зачѣмъ эти неизвѣстныя мнѣ руки распространили ее по городу и прислали, какъ мнѣ пишутъ, экземпляръ г. Болтогаеву. Допускаю, что черничекъ "Цирцеи", котораго я, дѣйствительно, не досчитываюсь, у меня стащили; но возможно и то, что я затерялъ его, а чьи-то недобрыя или скорѣе легкомысленныя руки подобрали и воспользовались имъ. Какъ бы тамъ ни было, но, послѣ этого разъясненія, я имѣю, кажется, право выразить увѣренность, что невинно-пострадавшій (если таковой есть) немедленно возстановитъ свою репутацію. Въ заключеніе прошу васъ простить мнѣ шутку, сорвавшуюся съ моего пера въ веселую минуту -- шутку, въ которой на бочку безобиднаго смѣха не приходится и ложки злости"...
Чуть ли не черезъ полчаса послѣ того, какъ было получено это письмо, въ учительскую ворвался Болтогаевъ.
-- Иванъ Францовичъ и милостивые государи! воскликнулъ онъ; авторъ "Цирцеи" обнаруженъ!
-- Запоздали, Степанъ Аверкьичъ; запоздали, какъ всегда, укоризненно сказалъ директоръ. Мы уже знаемъ, кто -- Лавровскій. Но быть-можетъ, вы знаете, кто прислалъ вамъ "Цирцею" -- тогда другое дѣло.
-- И это знаю.
-- О, тогда говорите, говорите,-оживился директоръ.
-- Начну по порядку. На-дняхъ моему Петенькѣ, мальчику чрезвычайно способному и воспитанному въ правилахъ, удалось обнаружить, что подписи отца въ дневникѣ у ученика второго класса Семена Криницына подложныя. И поддѣланы онѣ до того искусно, что почти нельзя отличить настоящей подписи отъ фальшивой. У Семена Криницына, оказывается, дьявольскій талантъ -- любую руку поддѣлаетъ! Едва я все это черезъ Петеньку узналъ, какъ у меня мелькнула мысль: а не причастенъ ли этотъ артистъ къ перепискѣ или разсылкѣ "Цирцеи"? Сижу это я и думаю, что предпринять. Зазвать Криницына въ укромный уголокъ и... этакъ... приструнить? Нѣтъ, не годится. Запрется мальчикъ, и пиши пропало. Нѣтъ, тутъ безъ хитрости не обойдешься -- предметъ тонкій. Вдругъ, новая мысль. Чего, спрашивается, я себѣ голову ломаю! что это за затменіе такое на меня нашло! Вѣдь, чего проще: Петенька Криницына въ поддѣлкѣ подписей изобличилъ; онъ же его въ перепискѣ "Цирцеи" или въ чемъ другомъ по этому дѣлу изобличитъ!-- одноклассники, вѣдь, пріятели; онъ же мальчикъ тонкій, Петенька мой. Зову его. Такъ и такъ, вотъ тебѣ гривенникъ на расходы: попытай, молъ, пощупай. Сегодня на большой перемѣнѣ подходитъ ко мнѣ Петенька. "А я, говоритъ, папаша, все пронюхалъ; въ пятачекъ мнѣ, говоритъ, стало: Сеньку Криницына палочкой шоколада угостилъ"; и подаетъ мнѣ съ гривенника пятачекъ сдачи... благородный ребенокъ!
-- Благородный ребенокъ! согласился Иванъ Францовичъ.
-- И разсказываетъ мнѣ дипломатъ мой такую исторію. Лавровскій жилъ у Криницыныхъ на квартирѣ. Сочинивъ "Цирцею", онъ вскорѣ послѣ того уѣхалъ въ К. для поступленія въ университетъ. У Ивана Криницына -- изъ седьмого класса -- одинъ экземплярчикъ "Цирцеи" застрялъ. Подарилъ ли ему Лавровскій или онъ стащилъ у него -- неизвѣстно. До послѣдняго времени Иванъ Криницынъ экземпляръ свой отъ чужого глаза пряталъ. Но потомъ, видно, его чортъ попуталъ. Отдалъ онъ "Цирцею" Семену переписывать; одинъ экземпляръ послалъ мнѣ, другой Петру Николаичу и такъ далѣе. Узнавъ такимъ образомъ всю подноготную, я Семена Криницына пристукалъ и задалъ ему перцу!
Степанъ Аверкьичъ молодецки тряхнулъ головой; но, смекнувъ, что, въ присутствіи такого мастера, какъ Иванъ Францовичъ, нелѣпо кичиться своимъ умѣніемъ задавать перцу, покорно склонилъ туловище.
-- Кромѣ того, Иванъ Францовичъ, мнѣ удалось попутно узнать, что Семенъ Криницынъ, гуляя по бульвару...
-- Ну, это какая-нибудь мелкая кляуза; объ этомъ послѣ, волнуясь пролепеталъ директоръ. А теперь -- въ седьмой!
И вся учительская кинулась за нимъ въ седьмой.
-- Криницынъ, Иванъ Криницынъ! крикнулъ Иванъ Францовичъ, задыхаясь отъ гнѣва; забирайте свои пожитки и ступайте туда... къ чорту въ болото! Patet via! А вы всѣ... выпускные... вы у меня... я вамъ это попомню!
Народъ, столпившійся въ классѣ, ждалъ рѣчи. Тишина стояла необычайная. Слышно было только, какъ Криницынъ, блѣдный, съ перекошеннымъ ртомъ, запихивалъ въ ранецъ книги... Нарушилъ еще тишину Иванъ Францовичъ, котораго душилъ гнѣвъ; вмѣсто рѣчи, онъ бурно пыхтѣлъ, торопясь отдышаться.
На другой день директоръ созвалъ гимназію въ залъ совѣта и произнесъ длиннѣйшую рѣчь, въ составленіи коей принимали участіе Выходцевъ и преподаватель словесности Александровскій. Воспроизводимъ изъ этой рѣчи одно мѣстечко.
-- Лавровскій въ разное время получалъ пособія изъ гимназическихъ суммъ, сказалъ директоръ. Освобождался онъ также отъ платы за право ученья. И вотъ, въ благодарность за ласку, за милость, онъ бросаетъ грязью въ своихъ благодѣтелей! Мы охотно бы простили автору "Цирцеи", если бы о его творчествѣ можно было сказать словами поэта: "То кровь кипитъ, то силъ избытокъ!" Но подобный поступокъ нельзя объяснить избыткомъ силъ. Это не легкомысленная мальчишеская выходка. Авторъ сознательно бросаетъ грязью въ нашу корпорацію; а кто въ другихъ бросаетъ грязью, тотъ самъ по колѣни стоитъ въ ней!
Съ этими словами Иванъ Францовичъ сошелъ съ каѳедры.
Въ ближайшемъ засѣданіи педагогическій совѣтъ рѣшилъ: Ивана Криницына выключить изъ гимназіи; Семена Криницына заключить на трое сутокъ въ карцеръ; седьмому классу объявить отъ совѣта выговоръ.
Тѣмъ и кончилосъ "дѣло о водвореніи надзирателя Болтогаева въ первобытное состояніе индѣйскаго пѣтуха".
VI.
Выходцевъ стоялъ на своемъ посту въ корридорѣ и подпиливалъ ногти. Петръ Дмитрить снова отлично себя чувствуетъ. Послѣдняя охота сошла блестяще. Спектакль налаживается; оперетка уже толкомъ разучена. Гимназическіе пѣвчіе, они же и хористы, не привередничаютъ. Пастушескій костюмъ, перешитый изъ стараго шелковаго платья Варвары Ильинишны, сидитъ какъ вылитый -- какого же Выходцеву еще рожна! Подравнивая ногти, Петръ Дмитричъ мурлычетъ:
"Я мизинцу люблю,
Я люблю, люблю, люблю;
И ее не уступлю,
Никому не уступлю!
Ты думаешь, я струшу!
Пойду и ей скажу:
"Люблю тебя какъ душу"...
Ой, батюшки, дрожу"!
Болтогаевъ, подъ ручку съ однимъ изъ своихъ любимчиковъ-гимназистовъ, прогуливается по корридору и упивается шуршаньемъ новыхъ брюкъ, которые вышли на два пальца шире прежнихъ. Степанъ Аверкьичъ значительно повеселѣлъ и уже не въ одномъ лишь кусаніи ногтей находитъ утѣшеніе своему грѣшному тѣлу.
-- Степанъ Аверкьичъ! окликнулъ его Выходцевъ.
Болтогаевъ, ласково потрепавъ по щекѣ своего пріятеля, отпустилъ его и подошелъ къ Выходцеву.
-- Моя Даша уходитъ, сказалъ Петръ Дмитричъ; Розка-факторша привела къ намъ Матрену; можно ее взять?
Голова Степана Аверкьича заключала въ себѣ тьму свѣдѣній по части женской прислуги города.
-- Не ту ли Матрену, что у головы служила?
-- Ту самую.
-- Пожалуйста, Петръ Дмитричъ, не берите ее; вы себѣ представить не можете, что это за дрянь! Она разъ до того заглядѣлась на проѣзжавшаго козака, что выдавила колѣнкой стекло...
Болтогаевъ покусился еще что-то сказать, но не успѣлъ. Изъ шестого класса, гдѣ давалъ урокъ Иванъ Францовичъ, понесся громкій хохотъ. Надо ли пояснять, что Иванъ Францовичъ не всегда свирѣпствовалъ? И на него находили минуты благодушія. Распустится лицомъ, подаритъ классъ анекдотомъ, сорта нѣмецкихъ "видовъ", и первый покатится со смѣху; а за нимъ -- весь классъ; за этимъ классомъ -- другой, третій, четвертый... Учителя не въ силахъ справиться съ бѣснующимися ребятами и сами принимаются имъ вторить -- теноромъ, басомъ, кто во что гораздъ.
Такъ и нынче. Иванъ Францовичъ разошелся и разсказалъ два анекдота кряду. Въ первомъ нѣкій нѣмецъ производилъ слово "Fuchs" отъ греческаго "алопексъ" такимъ образомъ: алопексъ, гіиксъ, паксъ, поксъ, пуксъ, фуксъ. Во второмъ анекдотѣ другой нѣмецъ утверждалъ, что на любой вопросъ онъ берется отвѣтить стихомъ изъ "Энеиды"; и, когда кто-то усомнился въ этомъ и, чтобы поддѣть его, спросилъ, много ли пороли его въ дѣтствѣ -- нѣмецъ на этотъ предательскій вопросъ, на который, повидимому, невозможно отвѣтить цитатой изъ "Энеиды", не задумываясь, отрѣзалъ: "Infandum, regina, jubes renovare dolorem!" Классъ расхохотался вслѣдъ за Иваномъ Францовичемъ. Къ шестому классу присоединился седьмой; да еще какъ оглушительно загоготалъ онъ, точно желая загладить громовымъ хохотомъ свою недавнюю вину. Въ гремѣвшій хоръ вступилъ пятый классъ, потомъ четвертый... На дальнемъ концѣ корридора залились тоненькими голосами "приготовишки". Ухмыльнулись сторожа. Раскатился дробнымъ хохотомъ Петръ Дмитричъ; посильно захохоталъ и Степанъ Аверкьичъ (мы уже упоминали, что его смѣхъ сбивался скорѣй на харканье)...
Миръ и спокойствіе водворились въ гимназіи.