Алексѣй Прокофьичъ Цыбульскій шелъ по корридору въ седьмой классъ на урокъ. Судя по тому, что онъ едва влачилъ ноги, а журналъ придерживалъ за уголъ кончиками пальцевъ, несомнѣнно можно было заключить, что онъ находится въ угнетенномъ состояніи духа. Дѣйствительно, взобравшись на каѳедру и защемивъ голову руками, Цыбульскій чуть слышно произнесъ:
-- Сегодня я добръ; никому не поставлю ни единицы, ни двойки. Я много писалъ, утомленъ донельзя.
Алексѣй Прокофьичъ улыбнулся. Или нѣтъ, та была не улыбка. Его сонное лицо удлинилось, и зазіяло отверстіе рта: такъ тѣсто подъ скалкой прорывается круглыми дырками.
Въ классѣ кто-то хихикнулъ.
-- Канальство! вспылилъ Алексѣй Прокофьичъ; приходишь въ классъ съ самыми лучшими намѣреніями, и вдругъ -- чортъ знаетъ, что такое -- смѣются! Ужъ мнѣ эта седьмая классъ! вотъ она гдѣ у меня сидитъ!
Цыбульскій помолчалъ.
-- Однако, какъ я разбитъ! Кто сегодня дежурный? продолжалъ онъ прежнимъ разслабленнымъ голосомъ.
-- Криницынъ, отвѣчали ему.
-- Криницынъ, отчего въ классѣ нѣтъ... какъ это... какъ это... ну, какъ же это, право?.. бѣлое такое, маркое?
-- Мѣлъ?
-- Да, да, мѣлъ.
-- Мѣлъ у доски.
-- Хорошо. Ну, а желтое... пористое?
-- Губка?
-- Пускай -- губка.
-- Тоже у доски.
-- Тоже у доски. Ну, хорошо, хорошо. Садитесь на мѣсто. Пишите, господа; мы начнемъ повторять ариѳметику. Я буду вамъ диктовать, но только тихимъ, тихимъ голосомъ. Готово? Кстати, у кого вы проходили ариѳметику?
-- У Андреевскаго.
-- Это еще что за птица! не изъ сморгонской ли медвѣжьей академіи! Вопросъ еще, кандидатъ ли онъ! Воображаю, чему онъ васъ училъ! Да знаете ли вы таблицу умноженія! Пишите.
Онъ началъ диктовать. Захаровъ, не дослышавъ, перебилъ его на полусловѣ, прося повторить. Цыбульскій взбѣленился.
-- Чортъ возьми, сто разъ приказывалъ я вамъ не перебивать меня глупыми вопросами! Я вамъ не нянька, слышите -- не нянька! Теперь у меня все перемѣшалось въ головѣ, все какъ есть. Я не могу больше диктовать -- кончено! Захаровъ, пожалуйте къ доскѣ. Что на сегодня задано?
-- О непрерывныхъ дробяхъ.
-- Начинайте, я слушаю.
-- Непрерывными дробями называются такія дроби...
Захаровъ бойко застучалъ мѣломъ.
-- Прелестно, прелестно! восхищался Цибульскій, растрепывая себѣ бороду; пять съ крестомъ. А? что вы сказали? Ерунда, чушь -- больше четырехъ не поставлю. Фу-ти, глупость какая! берегитесь, тройку влѣплю! Впрочемъ, не отчаивайтесь -- у меня легко поправиться. Нѣтъ, вы несете убійственную дичь!-- двойка. Присядьте -- единица.
Вдругъ, Цыбульскій взвизгнулъ, точно ошпаренный.
-- О! о! о!.. о, я несчастный! о, я жалкій человѣкъ!
-- Что съ вами, Алексѣй Прокофьичъ? полюбопытствовали ученики.
-- Нѣтъ, вы скажите, есть ли что на свѣтѣ гнуснѣе учительства! Живешь по звонку, какъ какой-нибудь школьникъ. Вдохновеніе осѣнитъ, писать захочется до зарѣзу, рука, какъ въ чесоткѣ, зазудитъ, а ты торчи здѣсь, въ этой дырѣ и сгорай на медленномъ огнѣ! Надъ вдохновеніемъ я не властенъ; ему не накажешь часомъ позже слетѣть -- теперь, молъ, занятъ. Перекипитъ оно, и ты съ нимъ перекипишь до полнаго изнеможенія... не жизнь, а каторта! Но къ чему я мечу бисеръ: вы все равно меня не поймете! Э, нѣтъ, погодите, одинъ изъ васъ способенъ меня понять. Пусть встанетъ тотъ, кто способенъ меня понять.
Никто изъ гимназистовъ не отозвался.
-- Павловъ, встаньте; теперь садитесь. Вы, Павловъ, меня понимаете. У васъ стишокъ недуренъ.
-- Я, Алексѣй Прокофьичъ, не пишу стиховъ, обидѣлся Павловъ.
-- Полно, меня не обморочите. Положимъ, вы меня мономаномъ обозвали, но не думайте, что я на васъ сержусь -- нисколько. Всѣ математики на чемъ-нибудь да помѣшаны: это наша общая участь. Одинъ мой товарищъ, кандидатъ, помѣшался на томъ, что двумя пальцами свернетъ въ кольцо стальной стержень. И представьте, по цѣлымъ днямъ онъ крутилъ шарики изъ хлѣбнаго мякиша, чтобъ развить мышцы.
-- Я васъ не называлъ мономаномъ.
-- А "Цирцея"?
-- "Цирцею" не я сочинилъ.
-- А впрочемъ, какой я мономанъ! Вотъ вамъ ужо пропишутъ, погодите.
-- Да право же, Алексѣй Прокофьичъ, никакой "Цирцеи" я не сочинялъ.
-- Тамъ разберутъ! Знаете ли, что, Павловъ; приходите ко мнѣ сегодня вечеркомъ; я вамъ прочту свою послѣднюю вещицу. Мнѣ желательно слышать ваше, именно ваше, мнѣніе: у васъ поэтическая жилка есть, серьезно.
Павловъ усмѣхнулся. Цыбульскій изъ подлобья взглянулъ на него.
-- Или нѣтъ, не приходите, не надо. Чего, добраго, присвоите себѣ мою вещь; съ васъ всего станется. Слышите, меня по вечерамъ дома не бываетъ; я хожу пить чай къ Криницинымъ. Правда, Криницынъ?
-- Правда, Алексѣй Прокофьичъ.
-- У нихъ большой самоваръ; я люблю пить чай изъ большого самовара.
Въ классѣ межъ тѣмъ кипѣла работа. Ученики готовились къ ближайшему уроку, перекидываясь время отъ времени черезъ скамейки тетрадками и книжками. Цыбульскій не возбранялъ ученикамъ въ его часы заниматься посторонними предметами. Онъ сползъ съ каѳедры, подошелъ къ Золотникову, взялъ лежавшую передъ нимъ книгу -- "Сборникъ статей для перевода съ русскаго на латинскій", вернулся на свое мѣсто и погрузился въ чтеніе. Классическія статейки, видимо, забавляли его. Перелистывая "Сборникъ", онъ ухмылялся; и совершенно не замѣчалъ яростныхъ жестовъ Золотникова, оторваннаго отъ спѣшной работы.
Прошло десять минутъ. Въ дверномъ окошечкѣ вырисовался профиль Степана Аверкьича. Гимназисты сообразили, что сейчасъ нагрянетъ директоръ. Всѣ неотносящіяся къ уроку книги мгновенно полетѣли въ ящики. Цыбульскій, захлопнувъ "Сборникъ", лѣниво промолвилъ:
-- Ступайте вы, Криницынъ, къ доскѣ.
Когда въ распахнувшихся дверяхъ показались Иванъ Францовичъ и Выходцевъ, въ классѣ все было очень чинно. Криницынъ уже успѣлъ испачкать руки мѣломъ и, молча, стукалъ имъ по доскѣ. Ученики встали. Войдя въ классъ и окинувъ комнату всюду забирающимся взглядомъ, директоръ, какъ ужаленный, попятился назадъ къ дверямъ; и Выходцевъ попятился за нимъ.
-- Donnerwetter! закричалъ Иванъ Францовичъ уже изъ корридора, уходя съ головой въ воротникъ.
Тогда случившійся по близости Болтогаевъ отважно ринулся въ классъ и притворилъ форточку.
-- Васистдасъ закрытъ, Иванъ Францовичъ, почти по-нѣмецки доложилъ онъ.
Слегка пожуривъ Цибульскаго за небрежность,
Иванъ Францовичъ -- человѣкъ, не столько зябкій, сколько причудливый и притомъ возводящій свои причуды въ законъ -- сказалъ:
-- Господа, слушайте. Вчера на засѣданіи педагогическаго совѣта было заявлено, что Захаровъ позволилъ себѣ свистать у Ѳедора Ѳедорыча на урокѣ. Педагогическій совѣтъ опредѣлилъ: за столь дерзостный поступокъ выдерживать Захарова въ теченіе мѣсяца по воскресеньямъ въ карцерѣ отъ 10-ти до 2-хъ часовъ дня.
-- Я, Иванъ Францовичъ, пять лѣтъ въ астраханской гимназіи пробылъ, вздумалъ оправдываться Захаровъ; тамъ всѣ знали, что у меня зубъ со свистомъ; и съ меня за это не взыскивали.
-- Что-съ! гаркнулъ Иванъ Францовичъ; вы смѣете... вы тычете мнѣ какую-то астраханскую гимназію! Астрахань... Астрахань... уууу... далеко... далеко... Уфа, Оренбургъ, Астрахань!..
Директоръ брезгливо перекосилъ ротъ и уставился глазами и пальцемъ въ пространство, какъ бы зрѣя въ немъ далекую Астрахань.
-- Право, Иванъ Францовичъ, я нечаянно свиснулъ, настаивалъ Захаровъ; у меня верхняго рѣзца не хватаетъ.
-- По мнѣ выньте себѣ всѣ зубы -- только чтобъ не свистать.
Иванъ Францовичъ осклабился, одобряя собственную остроту.
-- Не лучше ли вставить новый? пристойно вмѣшался Выходцевъ.
-- Или новый вставьте -- мнѣ все равно... Продолжаю: на совѣтѣ было доложено, что ученики Павловъ и Браунъ подговаривали ученика второго класса Петра Болтогаева... Эээ, чернильное пятно на полу! Кто постарался? молодцы! И какое странное пятно: этакъ на аршинъ слишкомъ отъ скамьи Золотникова!..
-- Дѣйствительно странное, съ ужимкой молвилъ Выходцевъ.
-- Непостижимое! Золотниковъ, это вы накапали?
-- Нѣтъ, Иванъ Францовичъ, не я.
-- Петръ Дмитричъ, я не знаю кого оштрафовать! заволновался директоръ; пятно за цѣлую версту отъ скамейки!
-- А вотъ, я сейчасъ посмотрю, могъ ли Золотниковъ капнуть сюда со своего мѣста, засуетился Выходцевъ, присаживаясь къ Золотникову на скамью.
Сдѣлавъ нѣсколько примѣрныхъ движеній ручкой, Петръ Дмитричъ объявилъ, что Золотниковъ могъ капнуть.
-- Но пятно отъ меня по правую руку, а я -- лѣвша! возразилъ Золотниковъ.
Иванъ Францовичъ выворотилъ нижнюю губу, приставилъ къ ней палецъ и задумался.
-- Хорошо, рѣшилъ директоръ; виновникъ не разоблаченъ -- примиримся съ этимъ; но пускай за него по круговой порукѣ отвѣчаетъ весь классъ. Оштрафуйте, Петръ Дмитричъ, седьмой классъ за пятно... пятно... средней или большой величины, Петръ Дмитричъ?
-- Скорѣе, средней...
-- За пятно средней величины оштрафуйте выпускныхъ рублемъ. Теперь я приступлю къ самому главному, зачѣмъ собственно сюда и явился. Степанъ Аверкьичъ получилъ вчера по городской почтѣ стихотвореніе, подъ заглавіемъ "Цирцея". Я убѣжденъ, что произведеніе это сочинено и послано г. Болтогаеву кѣмъ-либо изъ учениковъ гимназіи. Пусть тотъ, кто знаетъ, чьихъ это рукъ дѣло, назоветъ автора; или пусть авторъ самъ признается, пока его не изобличили.
Иванъ Францовичъ выжидательно замолкъ. Ученики тоже молчали.
-- Я жду, господа. Кто написалъ или кто распространилъ "Цирцею"? Признавайтесь. Не для мебели вы тутъ сидите! Пускай скамейки пустыя стоятъ, а я раскассирую классъ! Patet via!.. Говорите же; я жду.
-- Да мы не знаемъ, раздалось среди гимназистовъ.
-- Колпаки! не знаютъ! Обида нанесена ихъ наставникамъ, а они не знаютъ!
-- По моему мнѣнію, Иванъ Францовичъ, выставился Золотниковъ, "Цирцею" не гимназистъ писалъ, а такъ, кто-нибудь съ воли.
-- Что такое? Петръ Дмитричъ, слышите, что говоритъ Золотниковъ? Онъ говоритъ, что "Цирцею" сочинилъ кто-то съ воли.
-- Не думаю; но если Золотниковъ знаетъ лучше меня, тогда конечно... возразилъ Петръ Дмитричъ, вздѣвъ на короткое время личину оскорбленнаго достоинства.
-- По-моему -- не гимназистъ, твердилъ Золотниковъ.
-- Вы опять свое! вознегодовалъ директоръ. Петръ Дмитричъ, уведите его, уведите его -- онъ умнѣе меня!
Иванъ Францовичъ обѣими руками указалъ на дверь. Золотникова увели.
-- Ну-съ, господа, кто сочинилъ "Цирцею"? допытывался Иванъ Францовичъ.
Звонокъ. Урокъ окончился; гимназисты младшихъ классовъ высыпали въ корридоръ и подняли страшный шумъ. Директоръ возвысилъ голосъ.
-- Съ завтрашняго дня вы будете просиживать въ классѣ вплоть до шести часовъ вечера, пока не выдадите нахала. Пойдемте, господа, отнесся Иванъ Францовичъ къ Выходцеву и Цыбульскому; намъ больше нечего здѣсь дѣлать.
Учителя потянулись къ выходу. Взявшись за дверную ручку, директоръ обернулся къ ученикамъ.
-- Въ послѣдній разъ спрашиваю: кто сочинилъ "Цирцею"? сказалъ онъ.
Ученики безмолвствовали. Тогда Иванъ Францовичъ замахнулся головой, какъ мячомъ, и произнесъ языческую формулу, къ которой прибѣгалъ въ самыхъ крайнихъ, кричащихъ случаяхъ.
-- О, Зевсъ-громовержецъ! да порази же негодяя молніей! воскликнулъ онъ.
Съ этими словами директоръ ринулся вонъ изъ класса.
-- А я пойду писать, безпечно молвилъ Цыбульскій. Счастливо оставаться, господа!