Въ дверь учительской, распахнувшуюся ровно настолько, чтобы пропустить человѣка съ комплекціей Степана Аверкьича, всунулась сперва голова, потомъ корпусъ, потомъ ноги Болтогаева.
Подкативъ мелкими шажками къ Ивану Францовичу, Болтогаевъ, виляя спиной, въ немногихъ, но сильныхъ выраженіяхъ сообщилъ ему, что, не далѣе какъ сорокъ пять минутъ тому назадъ, имъ получено письмо, неизвѣстный авторъ коего поноситъ весь учительскій персоналъ гимназіи -- каковое письмо онъ и представляетъ на благоусмотрѣніе начальства.
Иванъ Францовичъ подошелъ съ письмомъ къ окну.
-- Отвратительный почеркъ! какія-то неестественныя буквы -- ничего не могу разобрать. Прочитайте вслухъ, Степанъ Аверкьичъ, тѣмъ болѣе, что это всѣхъ касается.
Господа преподаватели выразили живѣйшее любопытство передвиженіемъ стульевъ, учащеннымъ покашливаніемъ и сморканьемъ -- точно они готовились замирать вмѣстѣ съ какимъ-нибудь тамъ пѣвцомъ на уму непостижимыхъ нотахъ.
Болтогаеву вздумалось покуражиться.
-- Осмѣлюсь спросить васъ, Иванъ Францовичъ, не оскорбитъ ли слухъ гг. преподавателей настоящій документъ?
-- Читайте! оборвалъ его директоръ.
Болтогаевъ покорно склонилъ голову и принялся читать присланные ему стихи.
Стихотвореніе называлось "Цирцея". Анонимный поэтъ разсказываетъ приснившійся ему сонъ. Снится ему престолъ и "не простой, а изумрудный". На немъ возсѣдаетъ Цирцея, та самая, что нехорошо поступила со спутниками Улисса. У ногъ волшебницы -- толпа согбенныхъ, трепещущихъ отъ страха, преподавателей гимназіи. Не успѣлъ поэтъ надивиться этой картинѣ, какъ Цирцея обращается къ нему съ предложеніемъ поразсказать о педагогахъ, что ему извѣстно, подчеркнуть ихъ грѣшки и слабости -- словомъ, воздать каждому по его дѣламъ. Поэтъ поблагодарилъ Цирцею за честь, и полилась громовая и ядовитая рѣчь. Промывъ педагогу косточки, поэтъ требовалъ для него у Цирцеи кары -- превращенья въ пѣтуха, кота, воробья, глядя по тому, пѣтушиныя или воробьиныя качества были ему свойственны. Цирцея изрекала приговоръ, вслѣдъ за которымъ немедленно слѣдовала кара.
"И свершилось превращенье
Подъ цирцеинымъ жезломъ --
Болтогаевъ во мгновенье
Сталъ индѣйскимъ пѣтухомъ!"
говоритъ поэтъ. Или еще:
"Я умолкъ; и во мгновенье
Подъ цирцеинымъ жезломъ
Совершилось превращенье --
Сталъ нашъ Выходцевъ котомъ!"
Болтогаевъ кончилъ. Читалъ онъ, надо отдать ему справедливость, недурно. Излюбленныя имъ необычайно мощныя ударенія, рѣзавшія слухъ въ обыкновенной рѣчи, скрадывались въ стихотворной. Особенно ему удалась послѣдняя строфа "Цирцеи", въ которой поэтъ признается, что, пробудившись, онъ съ досадой воскликнулъ: "Ахъ, все это былъ лишь сонъ!" Степанъ Аверкьичъ обвелъ горделивымъ взоромъ учительскую, какъ бы домогаясь хлопковъ, но насупленныя брови Ивана Францовича мгновенно разогнали зашевелившіяся въ немъ неумѣстныя чувства.
Директоръ и учителя безмолствовали. Всѣ были поражены. Казусъ, подобный настоящему, не случался еще на ихъ памяти въ гимназіи. Иванъ Францовичъ хотѣлъ было что-то сказать, но языкъ у него безпомощно поболтался и легъ на свое мѣсто, не поспособствовавъ созданію ни единаго членораздѣльнаго звука. Первый заговорилъ учитель математики и поэтъ Алексѣй Прокофьичъ Цыбульскій, господинъ со многими странностями.
-- А стишки недурны, замѣтилъ онъ. И размѣръ, и риѳма есть; только до моихъ имъ все-таки далеко. Мнѣ четвертакъ за стихъ платятъ. Кто, господа, читаетъ "Современное Обозрѣніе"?
Цыбульскому никто ничего не отвѣтилъ, и онъ съ равнодушнѣйшимъ видомъ отошелъ къ окну, громко зѣвнулъ и въ заключеніе, неизвѣстно зачѣмъ, натеръ себѣ бородою щеки до красноты.
-- Позвать Петра Дмитрича! крикнулъ директоръ. Я не допущу, чтобы надо мной колпаки хохотали!
Иванъ Франдовичъ съ сердцемъ хватилъ кулакомъ по столу. Внѣшность у него была очень картинная. Рѣзкія черты лица, орлиный носъ, густыя брови, пушистыя сѣдыя кудри, расположившіяся облакомъ надъ высокимъ лбомъ -- всѣ эти принадлежности, при достаточной дородности и крупномъ ростѣ, сообщали ему немалую внушительность.
Явился Выходцевъ.
-- Читали вы, Петръ Дмитричъ, письмо, которое получилъ Болтогаевъ?
-- Пятьдесятъ пять минутъ тому назадъ, Иванъ Францовичъ.
-- Да, да, пятьдесятъ пять минутъ тому назадъ, механически повторилъ за Болтогаевымъ директоръ, блеснувъ на мгновенье своимъ хронометромъ.
-- Читалъ. Невѣроятная вещь! твердо промолвилъ Выходцевъ, понимая что теперь уже поздно длить прежнюю игру. По моему крайнему мнѣнію, авторъ "Цирцеи" во что бы то ни стало долженъ быть разоблаченъ и наказанъ по буквѣ нашихъ правилъ, такъ чтобы и другимъ неповадно было.
Болтогаевъ, который готовился уже пощеголять своею фразою о "строгости нашихъ правилъ", фыркнулъ въ сторону Выходцева (онъ не одобрялъ позаимствованій такого рода) и подошелъ къ Цыбульскому. Но ему и здѣсь не повезло. Цыбульскій его терпѣть не могъ. Заткнувъ носъ пальцами и скорчивъ жалостную гримасу, Алексѣй Прокофьичъ сказалъ:
-- Отойдите, пожалуйста, прочь Болтогаевъ. Отъ васъ такъ и разитъ табачищемъ; вы точно насквозь прокурены. Я васъ не люблю. Зачѣмъ вы ставите моему братишкѣ-приготовишкѣ четверки? Если потому, что онъ мой братъ, такъ это мало; а если за успѣхи, такъ это много.
-- Господа Болтогаевъ и Цыбульскій, прошу васъ не ссориться, особенно въ такое время, прикрикнулъ на нихъ директоръ. Давайте лучше потолкуемъ, какъ намъ быть, что предпринять.
-- Раньше всего, заговорилъ на починъ Петръ Дмитричъ, разберемъ, на кого намъ приналечь, кого взять подъ сомнѣніе.
-- Конечно, разумѣется, подхватилъ кто-то; огульнымъ заподазриваніемъ мы только испортимъ все дѣло.
-- Я даже думаю, сказалъ Иванъ Францовичъ, не лучше ли держать отъ маленькихъ въ секретѣ эту исторію, а то узнаютъ, достанутъ стишки и разнесутъ по домамъ.
-- Поздно, Иванъ Францовичъ, зарюмилъ Болтогаевъ. Вчера вечеромъ на Дворянской улицѣ моя супруга, дочь полковника, подверглась со стороны неизвѣстнаго лица словесному оскорбленію, которое ясно свидѣтельствуетъ о знакомствѣ нахала съ гнуснымъ манускриптомъ.
Иванъ Францовичъ только руками развелъ.
-- Что-жъ, давайте, господа, разберемъ, въ которомъ классѣ объявился стихотворецъ, предложилъ онъ. Не въ седьмомъ ли? Отовсюду я слышу, что выпускные чортъ знаетъ какъ себя ведутъ!
-- Невозможный классъ, подтвердилъ Болтогаевъ.
-- Захаровъ сегодня свиснулъ на весь классъ, сказалъ преподаватель латинскаго языка Герцикъ. Я конечно сдѣлалъ ему замѣченіе, а онъ -- нахальство этакое!-- ворвался ко мнѣ на каѳедру -- "смотрите, говоритъ, у меня зуба одного не хватаетъ -- оттого я и свищу!"
-- Дерзость! вспыхнулъ Иванъ Францовичъ; записать его въ штрафной журналъ. О, этотъ седьмой классъ! И особенно, кажется, Захаровъ. Скажите, изъ какой гимназіи онъ къ намъ перевелся, Захаровъ? Откуда-то издалека... ууу... Симбирскъ?... Уфа?... Оренбургъ?..
-- Изъ астраханской, услужливо подсказалъ Болтогаевъ.
-- Да, да, изъ астраханской... Въ тѣхъ мѣстахъ, кажется, арбузы хорошіе?
-- Отмѣнно хорошіе.
-- Осмѣлюсь вамъ доложить, Иванъ Францовичъ, что Павловъ и Браунъ подговаривали моего Петеньку...
-- Гимназистъ?
-- Онъ у меня единственный. Подговаривали моего Петеньку, который вхожъ ко многимъ преподавателямъ въ домъ, похищать у нихъ экзаменаціонныя темы, за что сулили ему денежное вознагражденіе. Негодяи ссылались на сына нашего почтеннѣйшаго Семена Васильича (Семенъ Васильичъ -- преподаватель математики), который будто бы торгуетъ экзаменаціонными темами. Петенька, разумѣется, отклонилъ ихъ гнусное предложеніе.
-- Молодецъ! назначить его дежурнымъ на цѣлую недѣлю. При его неподкупности, это будетъ ему наградой, а не наказаніемъ.
-- Затѣмъ, осмѣлюсь довести до вашего свѣдѣнія, продолжалъ Болтогаевъ, что, какъ я провѣдалъ, сынъ нашего достойнаго Семена Васильича... Его къ счастью нѣтъ сейчасъ среди насъ, Семена Васильича, и потому я смѣло могу говорить, не опасаясь задѣть его родительскія чувства... Сынъ Семена Васильича, подъ видомъ свѣженькаго, сбываетъ темы, уже вышедшія, такъ сказать, въ тиражъ. Потомъ это будто бы обнаруживается; его бьютъ, и тѣмъ дѣло и кончается.
-- Хорошо, хорошо -- это мы разберемъ, сказалъ директоръ. Но не будемъ уклоняться въ сторону. Скажите, господа, у кого изъ выпускныхъ, по вашему мнѣнію, не дрогнула бы рука настрочить эти стишки?
Задребезжалъ звонокъ, такъ называемый, учительскій (ученикамъ звонили пятью минутами раньше, а учителя и не думали расходиться.
-- Золотниковъ тоже хорошъ! выпалилъ вдругъ Герцикъ. Гуляю я разъ на бульварѣ. Смотрю -- дымитъ что-то, точно пароходъ. Подхожу ближе -- Золотниковъ куритъ о-огромную папиросу.
-- Зискиндъ -- нахалъ! пробормоталъ Цыбульскій. На бульварѣ садится непремѣнно противъ меня и смотритъ мнѣ прямехонько въ глаза! Вы знаете, я не выношу этого: у меня нѣжные, нѣжные нервы!
-- Груздевъ шаритъ по учительской, доложилъ Герцикъ. Стащилъ у меня одно учебное пособіе, списалъ кое-что и потомъ давай щеголять въ классѣ.
-- Степанъ Аверкьичъ, слышите, что говоритъ Ѳедоръ Ѳедорычъ! ужаснулся директоръ; ученики забираются въ учительскую! Да какъ вы смѣете пускать ихъ сюда!
-- Но, Иванъ Францовичъ... мѣлъ... они за мѣломъ...
-- Какой тамъ мѣлъ! Гнать отсюда всякаго гимназиста, который переступитъ этотъ порогъ, а коробку съ дурацкимъ мѣломъ, за которымъ они сюда таскаются, прикажите убрать.
Иванъ Францовичъ задумался. Затѣмъ, всплеснувъ руками, продолжалъ:
-- Но какъ я могу требовать отъ учениковъ послушанія! Вы первый, Степанъ Аверкьичъ, нарушаете мои приказанія -- разваливаетесь въ моемъ креслѣ! Кто позволилъ вамъ сидѣть въ учительской въ моемъ креслѣ, кто!
-- Удрученный трудами, я осмѣлился... пролепеталъ Болтогаевъ.
-- Больше не смѣть!
Пріотворилась дверь. Проюркнулъ гимназистъ, будто бы за мѣломъ, на самомъ же дѣлѣ -- послушать, о чемъ толкуютъ засидѣвшіеся учителя.
-- Вонъ! крикнулъ ему Петръ Дмитричъ.
Совершивъ этотъ безразсудный поступокъ, онъ сейчасъ же осѣкся, сообразивъ, что этакъ еще голосъ сядетъ, и нечѣмъ будетъ пѣть въ "Кэтли".
-- Браунъ штаны съ лампасами носитъ! проворчалъ онъ съ досады.
-- Всѣ хороши, всѣхъ подтяну! закричалъ директоръ. Голову даю на-отрѣзъ, что авторъ "Цирцеи" сидитъ въ седьмомъ классѣ! Кстати, кто тамъ классный наставникъ?
-- Я, отвѣчалъ Цыбульскій.
-- На-дняхъ я былъ у васъ на урокѣ. Половины класса нѣтъ на лицо. Наконецъ, является одинъ. "Гдѣ вы были?" Молчитъ. "Гдѣ вы были?" Молчитъ. "Гдѣ вы были, я васъ спрашиваю?" "За нуждой ходилъ." Чортъ знаетъ что за отвѣтъ! Цивилизація, очевидно, производитъ на этого господина такое же дѣйствіе, какъ и на эту стѣну!
Цыбульскій хихикнулъ въ кулакъ
-- Однако пора по классамъ, объявилъ директоръ. На сегодняшній вечеръ я назначаю засѣданіе педагогическаго совѣта -- тамъ мы и потолкуемъ.
Иванъ Францовичъ вышелъ. Учителя, разобравъ журналы, гуськомъ потянулись въ корридоръ.
Болтогаева поманилъ къ себѣ пальцемъ отставшій отъ вереницы одинъ изъ преподавателей, балагуръ большой руки, неизмѣнно пьяненькій, вѣчно пересыпавшій рѣчь скоромными анекдотами.
-- Любезнѣйшій Степанъ Аверкьичъ, сказалъ преподаватель; дайте мнѣ, пожалуйста, стихотвореньице переписать, ради курьеза... У васъ, вѣрно, есть копійка... Все-таки оно, какъ хотите, курьезно... хе-хе-хе! Къ тому-жъ, жену хочется позабавить...
Степанъ Аверкьичъ, поломавшись, подарилъ преподавателю списочекъ.