-- Почему, madame, не хочет взять корзиночку с провизией? Корзиночка маленькая, не затруднит; а сестра приехала, рассказывает, до Парижа сорок часов и нигде ни кусочка, ни глотка достать невозможно. Это ужасное путешествие, ужасное. Как madame решается! -- Madame Вернье молитвенно складывает руки, и умоляюще смотрит на Раису Александровну.
Видимо, странный и внезапный отъезд сначала мужа, теперь жены, волнует и смущает madame Вернье, хотя за комнату заплачено за неделю вперед, и, кроме того, багаж остается залогом.
-- Нет, нет, я должна ехать, -- почти с испугом говорит Раиса Александровна, и крепко прижимает к себе крошечный саквояж, в котором паспорт, деньги и еще несколько вещиц, случайно собранных, как самые необходимые. Все же взять плетеную корзиночку с надписью "Пансион Вернье", madame не столько убеждает, сколько заставляет Раису Александровну.
Жак бежит за извозчиком. В последнюю минуту Раиса Александровна на старом конверте пишет совершенно спокойно:
-- Уехала в Париж искать Андрея.
-- Это вы отдадите моему мужу, -- говорит она хозяйке.
В коридоре ее ждет проститься madame Тулье. Она в халате. Седые реденькие волоса в папильотках, нос в пудре. Обнимая Раису Александровну, она говорит:
-- В Париж. Вы едете в Париж. Счастливая! Вы увидите этот город, хотя сейчас, что там делается! В газетах пишут, что все кафе закрыты. О, мой Бог! Что сделали! Что сделали! -- Она утирает уже слезы, и потом, оправившись, улыбается:
-- Хорошего путешествия! Хорошего путешествия! А вот я вам записала адрес отеля около самого вокзала. Очень удобно.
Она сует бумажку с адресом, и, когда Раиса Александровна уже спускается с лестницы, француженка, свешиваясь через перила, кричит ей последние приветствия.
Раиса Александровна проехала по этим таким знакомым улицам, по широкому мосту. Было солнечно, озеро отливало синим шелком. Около маленького островка белые плавали лебеди, низко выгибая свои шеи. На набережной в кафе уже играла музыка, зеленые холмы за городом с белыми дачами манили тихим уютом, но Раиса Александровна ничего не видела, ничего не вспоминала.
Она даже как-то не думала о Плетневе, будто забыла так упорно звеневшие в ушах, такие неожиданные, такие страшные слова Змигульского:
-- А, знаете, Плетнев-то, никому не сказал, записался волонтером во французскую армию и утром уехал в Париж.
Да, никому ничего не сказал Андрей Плетнев, даже ей. Так же, как всегда, проводил со всей компанией Стремницыных, поцеловал руку, и ушел, громко о чем-то разговаривая с Асей и Змигульским (Раиса вышла на балкон и слушала). А на другой день прибежал Змигульский и сообщил неожиданную новость об отъезде Андрея. Лев Иосифович как-раз в то утро уехал в Берн на два дня, а Раиса Александровна, выслушав Змигульского, не побледнела, не вздрогнула, а только спросила, когда идет поезд в Париж. Оказалось, что поезд ходит раз в сутки. Пришлось ждать следующего утра.
И вот сейчас она ехала на вокзал и даже не думала ни об Андрее, ни о муже. Все мысли были заняты только одной заботой, попасть в поезд, ехать, скорее ехать, ведь она не могла не исполнять чьего-то строгого и твердого приказа.
Раиса Александровна никогда в жизни не путешествовала одна, и потому даже представить было бы невозможно, как она может справиться со всеми дорожными сложностями.
Но в это необычайное время все переменилось, и потому без всяких затруднений взяла Раиса Александровна билет, и потом, крепко прижимая чемоданчик и корзиночку с провизией, довольно даже ловко протиснулась к двери на платформу, охраняемой десятком дюжих синих швейцарских жандармов в треуголках.
Несмотря на то, что до отхода поезда оставалось еще более двух часов, толпа уже стояла огромная. Проходили англичане с особыми листками на шляпах. Для них был приготовлен специальный прямой поезд. В толпе смеялись, ссорились, кто-то даже плакал, а Раиса Александровна с мокрым от нота лицом старательно протискивалась вперед, покорно принимая замечания и даже толчки локтем.
Наконец, стали пускать на платформу. На минуту Раисе Александровне показалось, что ее сомнут, затопчут, такая поднялась лавина. Но даже, стиснутая со всех сторон, почти теряя сознание, она, как бы повинуясь чьей-то воле биться до конца, все же делала усилия пробраться к желанной двери, и не потерять билета, который она держала наготове.
Наконец, она у веревки, при помощи которой жандармы сдерживают жестокий напор.
Раиса Александровна нагнулась, и с какой-то неожиданной ловкостью проскользнула под руками жандармов. Шляпа съехала на бок, кто-то одобрительно засмеялся ловкости ее маневра, а она уже бежала вниз но подземному туннелю и потом по лестнице на платформу. Но все вагоны были не то, что заняты, а забиты людьми, багажом, детьми. Раиса Александровна пробовала вскарабкиваться на высокие ступеньки, но ее сталкивали на платформу с грубыми окриками: "Все занято, разве не видите"?"
Она метались по платформе и к третьему, и к первому классу, но нигде не было ни одной свободной щелки.
Вдруг энергия оставила ее. Мысль остаться, не уехать показалась ей ужасной. Она выронила беспомощно чемоданчик и корзиночку с провизией, и поднесла руки к лицу, чтобы остановить подступающую к горлу судорогу.
-- Что с вами, madame? Вам дурно?
Перед Раисой Александровной стоял железнодорожный служащий в синей блузе и форменной фуражке. В его глазах Раиса Александровна прочла участие и умоляюще заговорила:
-- Я не имею места... Остаться невозможно. Я должна ехать, должна разыскать...
-- В Париже у вас близкие, понимаю. Успокойтесь, сударыня, я устрою вам место. Ждите здесь.
Он пошел, насвистывая, а она, подобрав свой багаж, покорно осталась ждать.
Прошло не менее получаса, Раиса Александровна уже начинала терять надежду, как вдруг на запасных рельсах показался паровоз с двумя вагонами. На ступеньках стоял знакомый ей служащий и делал знак рукой.
Раиса Александровна бросилась к вагону, и еще на ходу первая вскочила в этот добавочный вагон. Она дала пятифранковую бумажку неожиданному своему спасителю, и как-то даже не верила, что она сидит уже в купе у окна и теперь уж наверное попадет в Париж.
Вагон быстро наполнялся. Раиса Александровна сидела в углу, откинув голову на боковую подушечку и закрыв глаза. В эту минуту она чуть ли не в первый раз подумала о том, как она разыщет Плетнева и что может изменить ее приезд. Ведь он у ехал, уехал не простившись, не сказав ни слова надежды, уехал навсегда. Но эти мысли успели только мелькнуть в голове, как Раисе Александровне пришлось открыть глаза. Полная дама энергично запихивала бесконечные чемоданы и ридикюли, девочку посадила почти на колени Раисе Александровне, а худенького маленького господина напротив. Господин только покорно повторял "Воn, bon", а девочка пугливо жалась к Раисе Александровне.
Купе было заполнено даже сверх комплекта. Наконец кондуктор захлопнул дверцы и поезд тронулся. В последний раз блеснуло между домами озеро и далеко на горизонте снежная вершина горы. Соседи говорили громко и весело. Невольно прислушалась к их словам Раиса Александровна. Конечно, говорили о войне. Молодой человек из другого угла купе нараспев декламировал из вечерней газеты звучные торжественные слова воззвания французского генерала к освобождаемым эльзасцам. Потом читали телеграммы об удачных сражениях.
Вдруг маленький старичок напротив, воскликнул:
-- О, эти тюркосы -- молодцы! Я-то их знаю, ведь сам... -- от его кротости, с которой он повторял свое "bon", не осталось и следа, а жена его с торжеством поспешила добавить:
-- Он был капитаном тюркосов еще при императоре. Он делал все походы и эти собаки -- пруссаки ранили его в четырех местах. А эту ленточку дал ему сам Мак Магон.
Старичок сидел, выпрямившись, и на борту его старенького пальто алела ленточка почетного легиона.
-- Вот, сударыня, -- протянул он Раисе сморщенный кулачок, с искалеченными пальцами; -- вот моя память о них. Если бы не это, я бы пошел, о, я бы пошел!
Все смотрели на него с восхищением, а Раисе Александровне странным сном казались и эти слова, и эти взволнованные лица, и то, что она ехала, и то, зачем она ехала. Какая-то легкая дремота, сбросить которую не было сил, охватила ее, как тогда, когда шла она без колебаний, не сбиваясь с пути, в далекую незнакомую улицу к домику в грушевом саду.
В этой дремоте переехала она французскую границу, где чиновники в трехцветных шарфах осматривали паспорта и багаж; потом замелькали горы, поля, цветущие долины, быстрые речки, и все казалось было спокойно и мирно в этой стране, в которую уже вошел неприятель. Только вдоль полотна прохаживались в белых полотняных кителях запасные солдаты с винтовками на плечах. Кое-где около палаток уже виднелись синие шинели и красные штаны зуавов. На одной станции в открытые двери и окна станционного помещения были видны кровати и сестры в белых халатах.
В сумерках разразилась гроза. Пассажиры в купе закусывали, читали газеты, спорили, замолкали, выскакивали на остановках, любовались видами, махали солдатам, а Раиса Александровна сидела неподвижно в своем углу, не дотрагиваясь до провизии, почти не шевелясь, изнемогая в каком-то странном томлении. На одну минуту тревога вывела ее из этого полусна. Это было вечером, когда в Лионе неожиданно объявили о пересадке.
Опять пришлось бежать по подземному туннелю, метаться по темной платформе перед переполненным поездом. В одном из вагонов, куда сунулась Раиса Александровна во всех купе сидели чинные желтолицые, все, как один, маленькие японцы. Раиса Александровна, пробегая по коридору, заглядывала в каждое купе, и в каждом видела плотно сидящих, будто одинаковых с раскосыми глазами, каких-то игрушечных человечков, и на минуту ей показалось, что тяжелый кошмар душит ее.
-- Ах, да Япония объявила вчера войну! -- вдруг вспомнила она, и, выпрыгнув на платформу, побежала в другой конец поезда.
В конце концов, нашлось место в третьем классе.
Запыхавшаяся, с сильно бьющимся сердцем Раиса Александровна сидела, испытывая минутную радость, что она все же устроилась.
Ночью в вагон входили, выходили. Крестьянки в больших соломенных шляпах, аббат, читавший молитвенник, нарядные старые англичанки, огненная борода какого-то господина, призванного из запаса и ехавшего в родной Лилль, который уже осаждают немцы, -- все это мешалось в отуманенных глазах Раисы Александровны.
Иногда что-то пронзительно кричал кондуктор, и она, вздрагивая, вскакивала, боясь новой неожиданной пересадки.
Долго плакал мальчик, повторяя: "спать, спать хочу"!
Наконец, стало рассветать.
Рыжебородый господин открыл окно и предрассветный ветер обдал остро-холодной струей.
Стояли на какой-то станции. На другом пути стоял воинский поезд. Все вагоны были украшены цветами.
Солдаты высовывались из широких дверей товарного вагона. Смеялись, посылали приветствия. Один смуглый, маленький вскарабкался на крышу вагона и оттуда держал шуточную речь. Ветром доносило только отдельные слова: "Этот бандит Гильом... узнает... все кишки ему выпустим... не убежит, не улетит от нас"...
На открытой площадке стояли пушки в чехлах.
-- Завтра вот и я буду так! -- сказал рыжебородый господин и засмеялся как-то простодушно весело.
Раиса Александровна смотрела на него, на солдата, энергично жестикулирующего под дружные взрывы смеха товарищей, и думала: "Может быть, завтра они уже будут убиты. И Андрей будет убит тоже, и я не увижу его, не увижу"...
Странное спокойствие, даже какое-то успокоение овладевало душой, хотелось только после этой томительной ночи лечь, протянуться, заснуть.
-- Вот так вам будет удобнее, сударыня, -- рыжебородый нагнулся к Раисе Александровне и подложил ей сбоку мягкую свою сумку. Правда, стало теплее, мягче и удобнее.
Поезд шел, тусклая занималась заря сумрачного дня, и Раиса Александровна, закрывая глаза, видела веселое смуглое лицо солдата, произносящего речь с крыши вагона, и лицо было это такое и знакомое и чужое, то приближалось, то уплывало.
"Андрей!" шептала Раиса Александровна и открывала глаза.
Напротив сидела девочка-подросток, заплетала тоненькую косичку и тихонько напевала: "Франция, милая Франция, за нее мы сражаться идем..."
Еще вчера на вокзале сказали, что в Париж поезд придет в шесть часов вечера, поэтому Раиса Александровна готовилась провести в вагоне еще целый день. Налила из флакончика на платок одеколону, вытерла им лицо, потом вспомнила, что не ела со вчерашнего завтрака и расстегнула корзинку madame Вернье.
-- Вы проголодались, сударыня, вы так были бледны. Вероятно, чем-нибудь расстроены... -- говорил рыжебородый господин все с той же простодушной улыбкой, с какой он сообщал, что завтра будет сражаться.
Чтобы что-нибудь ответить, Раиса Александровна спросила:
-- Вы не знаете, когда мы приедем в Париж?
-- Да через четверть часа, как раз к утреннему кофе, -- сказал господин.
Неожиданно ранний приезд радостно взволновал Раису Александровну. Она засуетилась, сунула недоеденную тартинку обратно в корзину и страшно торопилась собрать вещи, хотя их было и немного.
На площади, выйдя из вокзала, она раскланялась с рыжебородым спутником, который торопился на Северный вокзал, чтобы утром же уехать в Лилль.
Она вспомнила адрес отеля, сунутый ей при прощании госпожой Тулье, нашла отель, наскоро выпила кофе, и побежала в русское посольство.
Улицы были пустынны, но довольно обычны. Многие лавки открывались, ходили трамваи, управляемые женщинами, на домах висели флаги союзных держав. Казалось, что это раннее утро праздничного дня.
В посольстве ее любезно принял молодой секретарь, но справок о Плетневе дать никаких не мог, посоветовав обратиться в бюро волонтеров.
Раиса Александровна проехала по бульварам, через площадь Революции; где-то в разрезе улиц мелькнула такая знакомая с детства по открыткам Вандомская колонна. Потом роскошный цветник в сквере своими осенними яркими цветами привлек на минуту внимание, и показалось странным, что старик в фартуке спокойно поливал из лейки зеленый газон, будто и не было этих страшных событий.
Около бюро стояла длинная очередь. Главным образом это были молодые люди, почти мальчики. Они говорили возбужденно-весело и опять Раиса Александровна подумала, что, может быть, вчера здесь стоял Андрей.
Ее принял седенький бритый старичок в ермолке на голове. Выслушав Раису Александровну, он покачал головой, и кисточка ермолки смешно запрыгала по сторонам.
-- Нет, нет, сударыня, к сожалению, я не могу помочь вам. Общие списки поступят к нам через две недели. Ваш знакомый, вероятно, записался у консула, и от него же получил назначение прямо в полк. Он наверное уже не в Париже, а где-нибудь там, где сражаются, у Вердена, Лилля, Нанси... Да разве сейчас можно найти! Каждый день такая масса идет и идет. Где тут найти! Люди теряются в этом потоке, да, может, так и лучше. У меня три сына в армии, и я тоже не знаю, где они, что с ними. Простите, сударыня, я очень жалею, но ничего не могу сделать. Надо ждать терпеливо и бодро, вот и все.
Раиса Александровна шла по улицам, и какая-то странная пустота мыслей и чувств охватила ее.
"Андрей потерялся, да, да, навсегда"... повторяла она про себя, и не было ни больно, ни тяжело, будто говорила она про кого-то совсем чужого.
-- Смотрите, смотрите, эта грязная птица опять хочет нагадить! -- кричали мальчишки.
Какая-то старуха грозила дождевым зонтиком и повторяла:
-- Не боюсь тебя, проклятый! Тьфу!
Раиса Александровна подняла голову и высоко, выше царившей над городом Эйфелевой башни, увидела едва черневшую, поблескивающую лакированными крыльями на пасмурном небе "Таубе".
"Вот сейчас бросит бомбу и все кончится", думала Раиса Александровна, и не страх, не смятение, а какая-то радостная легкость охватывала душу,
Но "Таубе", покружившись, удалилась на север, туда, откуда уже приближалось к этому прекрасному городу жадное полчище врагов.
Раиса Александровна вернулась в отель; она не успела еще снять шляпки, когда в дверь постучали.
На пороге стоял Лев Иосифович.
-- Как удачно. Я попал на экстренный поезд. Почти догнал тебя. Madame Тулье дала мне адрес отеля... -- говорил он.
Раиса Александровна с удивлением глядела на мужа, и потом медленно, будто с трудом собирая мысли, заговорила:
-- Ты приехал... Но ведь я писала, я поехала за Плетневым... как же ты?
-- Нет, нет, -- перебил Стремницын, -- не время сейчас говорить об этом. Я не хочу ничего знать, решать сейчас. Зачем? Здесь не время, а потом, когда все кончится, все так изменится, все мысли, чувства, отношения. Ведь столько еще предстоит пережить... Все, все будет иное, иное, и тогда будем решать наше, свое, а сейчас -- завтра мы уедем в Лондон, потом в Россию. Нельзя оставаться бездейственными...
-- Я хотела бы поехать в Лондоне на могилку нашей Олечки, -- тихо промолвила Раиса Александровна.
Лев Иосифович пристально взглянул на нее.
-- Конечно, мы съездим. Мы пробудим в Лондоне дня три. Последнее время ты не вспоминала о нашей Оле. Это было больно. Ну, вот, мы проедем через Швецию...
Он не договорил. Музыка и гул донеслись с улицы. Они подошли к открытому окну. Из-за угла шел отряд синих солдат. Толпа народа запружала панели. Над головами солдат развевалось тяжелое белое с черным крестом и орлом знамя, отбитое у врага. Из всех окон махали, кричали, в толпе бросали шапки.
Бодрые волнующе-торжественные звуки марсельезы покрывали все.
Раиса Александровна смотрела все шире и шире развертывающуюся процессию, и вдруг почувствовала, будто радостно проснулась она после долгого тяжелого сна.
Свесившись на подоконнике так низко, что Лев Иосифович должен был придерживать ее, она как бы забыв такой привычный французский язык, кричала синим солдатам какие-то восторженные слова приветствия по-русски.
Впервые: Сборник "Лукоморье" т.2, 1917 г.