ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ И ПОСЛѢДНЯЯ.

I.

Наступилъ великій постъ. Изрѣдка появлялись оттепели; въ мягкомъ воздухѣ по временамъ слышался уже, хотя еще тонко и неопредѣленно, тотъ неизъяснимый, отрадный и оживляющій не то запахъ, не то измѣненный составъ (что мы называемъ "весной пахнуло"), который нигдѣ такъ не чувствуется, какъ въ Россіи, и дѣлаетъ русскую весну вмѣстѣ съ ея быстрымъ переходомъ ни съ чѣмъ несравненной. Пятимѣсячная зима дрогнула, какъ мощный организмъ, вдругъ пораженный острой болѣзнью, и быстро начало таять. Въ это милое время кровь быстрѣе начинаетъ бить въ жилахъ и не хочется сидѣть дома; птица и свободный человѣкъ подымаются съ мѣста и каторжный сибирякъ задумываетъ побѣгъ.

Камышлинцевъ очень любилъ встрѣчать весну въ деревнѣ. Нигдѣ такъ не замѣчается, какъ кровѣетъ снѣгъ и показываются первыя проталины на припекѣ, нигдѣ такъ не слышится журчаніе пробудившихся водъ, или задорный крикъ пролетающей птицы, нигдѣ такъ не видно, какъ бурѣетъ лѣсъ, и вдругъ послѣ перваго дождя, въ теплый и пропитанный запахомъ талой зеили день, весело распустится молодая зелень.

Камыпілинцевъ года два уже, сперва по отсутствію за границей, а потомъ по крестьянскому дѣлу, не могъ себѣ доставить любимаго наслажденія. Нынче онъ хотѣлъ имъ воспользоваться. Этому-же, устройство отношеній съ своими крестьянами требовало его присутствія. Со времени открытія губернскаго присутствія онъ былъ одинъ изъ членовъ, который ни разу не отлучался по своимъ дѣламъ, что тоже сердило старыя дрожжи; поэтому онъ вполнѣ имѣлъ право дать себѣ отдыхъ, а можетъ, къ тому-же не весело было встрѣчаться ему и съ Ольгой, и съ ея поклонникомъ. Итакъ Камышлинцевъ заявилъ губернатору, что онъ на весну уѣдетъ въ деревню, пригласилъ съ собой, чтобы не было скучно, Благомыслова и по почернѣвшей и тающей дорогѣ, по брызгамъ, какъ говорятъ охотники, поскакалъ въ свою Камышлиновку.

Пріѣхавъ въ деревню, Камышлинцевъ началъ толковать съ крестьянами о выкупѣ. При этомъ онъ имѣлъ пріятный случай убѣдиться, что хотя крестьяне и считаютъ его помѣщикомъ добрымъ и справедливымъ, но полагаютъ, что онъ ихъ хочетъ все-таки понадуть, и, слушая его убѣжденія, все-таки больше вѣрили первому, безсрочно-отпускному солдату, нежели ему.

-- Я очень хорошо понимаю, -- говорилъ Камышлинцевъ сосѣду и пріятелю своему, Ильѣ Игнатьичу Еремѣеву, котораго онъ тотчасъ же посѣтилъ,-- я понимаю, что я для нихъ все-таки помѣщикъ: что же дѣлать, нужно платиться за это; но за что же они мошенникомъ-то меня считаютъ? Я имъ даю по лишней десятинѣ на душу, чтобы только полюбовно разойтись, и обязательство въ этомъ даю, -- а они отъ меня бумаги-то не берутъ! "Нѣтъ, говорятъ, на что намъ, мы и такъ вамъ, батюшка, вѣримъ". А врутъ все: просто боятся взять, думаютъ -- тутъ какой-нибудь подвохъ, мошенническая штука!

-- Да вы бы имъ сказали, что хоть для спасенія души дарите, такъ они бы поняли и вамъ повѣрили; а то какъ ни съ сего, ни съ того дарить. Это же это пойметъ?

-- Напротивъ, я имъ объяснилъ, что я дружелюбной сдѣлки хочу, а не изъ принужденія; а они мнѣ говорятъ: "нѣтъ, ужь лучше, какъ по закону!" Боятся какой-то царской милости рѣшиться, коль на сдѣлку пойдутъ. Еще какой-то воли ждутъ!

-- А что жъ, можетъ и будетъ! Вы почемъ знаете, что не будетъ?-- спросилъ Еремѣевъ.

Камышлинцевъ былъ нѣсколько озадаченъ.

-- Какъ почему знаю, Илья Игнатьичъ?-- сказалъ онъ, вопросительно глядя на пріятеля,-- да по ходу дѣла, по положенію вещей знаю.

-- Ну вотъ, по ходу дѣла и положенію вещей! А представьте себѣ, что вы бы никакого хода вещей и положенія дѣлъ не знали и при слухахъ о волѣ пытались бы ихъ узнать, а васъ бы за это сажали въ кутузку и посѣкали! И вдругъ воля, о которой вы не смѣли и заикнуться, вамъ съ неба упала! Хорошо, только воля вышла разумѣется не такая, о какой человѣкъ, не знающій положенія вещей и разныхъ затрудненій, могъ мечтать. Что же? Развѣ они не вправѣ ожидать, что если эта воля оказалась неудовлетворительной и испорчена злыми людьми, то съ неба можетъ упасть другая, гораздо лучшая, полная воля? Нѣтъ, ужь вы лучше въ самомъ дѣлѣ по закону!-- прибавилъ Еремѣевъ: -- и для васъ, и для нихъ лучше будетъ. А то они о троянской-то войнѣ не слыхали, а "дары приносящихъ" остерегаются. Ну, а послѣ, для душеспасенія, дарите, что хотите.

-- Да принужденія-то не хотѣлось бы!-- говорилъ Камышлинцевъ, еще не отвыкшій, какъ русскій человѣкъ, поблагодушествовать, сдѣлать все по душѣ. Однако, подумавъ и видя, что толки безполезны, онъ, слушая опытнаго пріятеля, потребовалъ обязательнаго выкупа.

Камышлинцевъ болѣе мѣсяца прожилъ въ деревнѣ и, разъ въ нее заѣхавъ на весну, не могъ изъ нея выѣхать до окончанія весны, не подвергаясь риску выкупаться въ рѣкѣ или оврагѣ. И вотъ начали входить въ берега рѣки, стали осушаться дороги, осадное положеніе, въ которомъ весна держитъ всѣхъ нашихъ деревенскихъ жителей, мало по малу снималось. Камышлинцевъ отдохнулъ, поохотился, освѣжился. Его опять потянуло къ дѣлу. Но прежде нежели уѣхать изъ деревни, ему хотѣлось повидаться съ старикомъ Васильемъ Сергѣевичемъ Мытищевымъ. Камышлинцевъ слышалъ, что онъ очень боленъ.

Мытищевъ жилъ безъ брата въ своемъ отдѣльномъ имѣніи, которое отдѣлялось рѣкой отъ имѣнія Камышлинцева. Узнавъ, что на ней установилась переправа, Камышлинцевъ собрался и взялъ съ собой Благомыслова.

-- Я васъ познакомлю съ нигилистомъ, -- сказалъ онъ Благомыслову (тогда это названіе начало входить въ употребленіе),-- только нигилистомъ прошлаго столѣтія: ему теперь 79 лѣтъ.

Они застали старика дѣйствительно въ очень плохомъ положеніи: у него образовалась водянка въ груди. Въ покойномъ вольтеровскомъ креслѣ сидѣлъ онъ въ своемъ кабинетѣ, протянувъ ноги въ бархатныхъ полусапожкахъ на низенькую и мягкую скамейку. Все въ домѣ носило характеръ стариннаго барскаго житья, вмѣстѣ, съ привычками человѣка, свободнаго отъ предразсудковъ. Большой, почти пустой домъ съ старинной угловатой мебелью, столиками, съ шашечницей изъ мозаики, такими же мраморными, не-вѣсть для чего стоящими на столѣ и каминѣ обелисками, англійскіе четыреугольные столовые часы въ углахъ, украшеннѣе рѣзьбой изъ бронзы и шишечками на футлярахъ, бьющіе чисто и звонко всѣ четверти, и одни сверхъ того выбивающіе курантами "God save the king", большей частью старая прислуга, незапуганная, свободная и даже фамильярная -- и въ кабинетѣ старикъ-хозяинъ, окруженный книгами и новѣйшей журналистикой, слѣдящій за всѣмъ ходомъ вещей и потухающими глазами скептика взирающій сквозь свои высокія черепаховыя очки на всѣ молодыя мечтанія и надежды.

Камышлинцевъ нашелъ въ Васильѣ Сергѣевичѣ печальную перемѣну: грудь и животъ у него вздулись, лицо отекло, говорилъ онъ прерывисто и задыхаясь, потухающіе глаза смотрѣли изъ-подъ нависшихъ сѣдыхъ бровей безотрадно, но съ презрительной и неуступчивой непреклонностью. Узнавъ Камышлинцева, старикъ видимо оправился и обрадовался.

-- А! спасибо, спасибо, что заѣхали, радъ на послѣдахъ поболтать съ вами, -- говорилъ онъ, пожимая руку.

-- Давно хотѣлось, раньше бы пріѣхалъ, да сами знаете, рѣка не пускала,-- сказалъ Камышлинцевъ. Онъ представилъ Благомыслова.

-- Привезъ къ вамъ молодаго человѣка, который мнѣ сопутствуетъ и помогаетъ,-- сказалъ онъ.

-- А, слышалъ про васъ, -- сказалъ Мытищевъ,-- это васъ называютъ нигилистами?-- спросилъ онъ, поднимая голову и безцеремонно осматривая Благомыслова черезъ свой съ большими стеклами pince-nez.

Благомыслову этотъ осмотръ не понравился.

-- Насъ!-- отвѣчалъ онъ пасмурно, хотя, по правдѣ сказать, Мытищевъ, какъ баринъ, смущалъ его нѣсколько.

-- Да вы не сердитесь,-- сказалъ Мытищевъ,-- что я васъ такъ осматриваю, намъ нужно посмотрѣть хорошенько другъ на друга: вы входящій, я выходящій.... Ну, а вы что, трудящійся гуманистъ?-- спросилъ онъ Камышлинцева.

-- Да живу, какъ живется,-- отвѣчалъ тотъ,-- а вы какъ?

-- Видите!-- съ горькой усмѣшкой сказалъ старикъ,-- къ чертямъ на жаркое скоро отправлюсь.

-- Э, полноте!-- возразилъ Камышлинцевъ.-- Да и давно ли вы въ чертей-то начали вѣрить?-- прибавилъ онъ, чтобы отвлечь его.

-- Ну къ червямъ въ сыромъ видѣ: что же это, лучше что ли?-- спросилъ онъ сердито.

-- Нѣтъ, тоже непривлекательно!-- замѣтилъ Камышлинцевъ.-- Но надѣюсь, что не скоро еще дойдетъ до того.

-- Чего не скоро! душитъ уже,-- сказалъ онъ, указывая на грудь.-- Лежа спать не могу, скоро и совсѣмъ задушитъ.

Онъ остановился.

-- Да и печали-то мало,-- передохнувъ, продолжалъ онъ:-- вѣдь изъ любопытства только живешь. Ну, на послѣдахъ занимательную штуку пришлось видѣть, а новой не скоро дождешься, такъ хоть и домой! Скверно только, что тамъ-то ничего не ждешь.

Утѣшать было нечѣмъ, и они тяжело замолчали.

-- Съ вамъ, я слышалъ, сынъ пріѣхалъ?-- сказалъ Камышлинцевъ, знавшій очень хорошо, что дѣйствительно нѣсколько дней назадъ къ старику пріѣхалъ изъ полка его единственный сынъ.

-- Да,-- сказалъ онъ,-- выписалъ его: пусть теперь хозяйничаетъ!... Мои на выкупъ пошли.

-- Какъ это вы ихъ уговорили?-- спросилъ Канышлинцевъ,-- я и своимъ предлагалъ, да нейдутъ: потребовалъ обязательнаго.

-- Призвалъ стариковъ да обругалъ,-- сказалъ Мытищевъ.-- Дополнительный-то платежъ я имъ простилъ разумѣется. Смотрите, говорю, мнѣ жить не долго. Чтобъ послѣ хуже не было! Ну, они поняли и поторопились.

Мытищевъ, кажется, находилъ болѣзненное удовольствіе безпрестанно упоминать о своей близкой смерти. А можетъ быть онъ ждалъ, -- какъ знать! не увѣрятъ ли его, что еще опасность не такъ близка. Сердито-насмѣшливымъ тономъ онъ сдѣлалъ нѣсколько вопросовъ Благомыслову. Умирающій скептикъ смотрѣлъ на молодаго съ безпощаднымъ юморомъ знанія и безнадежности.

-- Вы вотъ отъ общины много надѣетесь,-- сказалъ онъ,-- а знаете, чѣмъ она держиться?

-- Практическимъ смысломъ народа,-- сказалъ Благомысловъ.

Мытищевъ усмѣхнулся.

-- Скажите своимъ-то учителямъ, что на лошадиномъ хвостѣ она держится! Мужикъ еще не придумалъ, какъ ему безъ нея на пару скотину пасти.

Благомыслову совѣстно было сознаться, что онъ самъ не разъ слышалъ отъ крестьянъ тоже самое.

-- И за что васъ нигилистами считаютъ!-- раздражительно говорилъ Мытищевъ: -- такіе же идеалисты, какъ и другіе! Мы съ-молоду вѣрили въ болтовню Руссо. У васъ свои пророки, только пожиже.

-- Наша задача опредѣлительнѣе, -- сказалъ Благомысловъ: -- защита бѣдняка и труженика.

-- Мечты, вздоръ!-- проворчалъ старикъ:-- такъ вы ихъ и защитите утопіями-то своими! Подождите, вотъ какъ и васъ такъ же душить будетъ, какъ меня теперь, тогда будете нигилистомъ.

Въ это время вошелъ высокій, здоровый и, можно бы сказать, красивый молодой человѣкъ, еслибъ въ выраженіи его лица не было чего-то пошловатаго.

-- Вотъ это не нигилистъ, -- сказалъ Мытищевъ, кивнувъ на вошедшаго:-- сынъ мой.

И старикъ посмотрѣлъ на сына съ какой-то странно ласковой злобой и насмѣшкой. Въ этомъ взглядѣ было то невольное, завистливое презрѣніе, которое хилый больной питаетъ ко всякому здоровяку, презрѣніе развитаго ума въ животной натурѣ и вмѣстѣ снисходительная любовь отца въ сыну.

-- За Матрешками бѣгалъ?-- спросилъ старикъ.

-- Нѣтъ,-- добродушно улыбаясь, сказалъ сынъ: -- воронаго объѣзжалъ. Чего! у кучеровъ совсѣмъ отбился. Да и мнѣ всѣ руки оборвалъ, -- продолжалъ онъ и въ подтвержденіе словъ показалъ здоровенныя руки, исполосованныя багровыми рубцами.

-- Однакоже таки сломалъ его. Шелковый воротился!-- съ торжествомъ заключилъ онъ.

Старикъ посмотрѣлъ на него съ состраданіемъ.

-- Усталъ я,-- сказалъ онъ,-- говорить трудно. Покажи оранжерею,-- сказалъ онъ сыну, кивнувъ ему на Благомыслова.

Камышлинцевъ тоже хотѣлъ идти, но старикъ кивнулъ ему головой, чтобы онъ остался.

-- Наслѣдники!-- сказалъ онъ вслѣдъ уходящимъ.-- Мой-то лучше! хоть счастливѣе насъ проживетъ.

-- Молодыя силы ломятся!-- сказалъ Камышлинцевъ, защищая Благомыслова:-- жить, дѣлать хотятъ, а дѣла-то нѣтъ, да еще бѣдность одолѣваетъ: въ томъ и бѣда!

Мытищевъ посмотрѣлъ на него и не сказалъ ни слова.

-- Ну, разсказывайте, что Ольга?-- спросилъ онъ.

Камышлинцевъ разсказалъ ему, что зналъ, и не могъ утаить о своемъ разногласіи во взглядахъ и происшедшемъ отъ этого охлажденіи.

-- Разошлисъ?-- спросилъ старикъ.

Камышлинцевъ молча наклонилъ голову.

-- Пошалили!-- сказалъ онъ.

Камышлинцевъ объяснилъ ему свой взглядъ на подобныя отношенія, но старикъ не возражалъ, а только насмѣшливо улыбался.

Камышлинцевъ разсказалъ ему еще о столкновеніи съ дворянствомъ, о новомъ губернаторѣ, но видя, что утомляетъ старика, собрался ѣхать, и подумалъ, что надо бы дать знать Ивану Сергѣичу о положеніи брата. Чтобы приготовить старика къ этому, онъ сказалъ: -- Иванъ Сергѣичъ, можетъ быть, скоро пріѣдетъ: хотѣлъ побывать по спадѣ водъ.

-- Это хорошо,-- отвѣчалъ старикъ,-- я хотѣлъ послать за нимъ, когда плохо будетъ.

"Пора!" подумалъ Камышлинцевъ, и сталъ прощаться.

-- Ну, до свиданія!-- сказалъ онъ.

-- Прощай!-- отвѣтилъ старикъ (онъ ему никогда не говорилъ прежде "ты"). Живи, да не заботься много: не стоитъ!-- Онъ пожалъ ему руку и печально посмотрѣлъ на него.

-- Ну, мы еще не разъ, надѣюсь, увидимся и поспоримъ,-- сказалъ Камышлинцевъ.

-- У червей въ брюхѣ!-- угрюмо сказалъ старикъ.-- Скоро уѣзжаешь?

-- На дняхъ, но заверну еще къ вамъ.

Кажется, понявъ, что онъ обманываетъ его, старикъ кивнулъ ему головой и сердито отвернулся, а Камышлинцевъ вышелъ съ грустнымъ чувствомъ.

На дворѣ онъ встрѣтилъ молодаго Мытищева и сказалъ ему, что надо бы послать за дядей.

-- Хотѣлъ спросить старика, да разсердится. Самъ все про смерть говоритъ, а когда спросишь его, какъ онъ думаетъ распорядиться тѣмъ или другимъ,-- злится. "Что, говорятъ, хоронить меня, что ли, спѣшишь?" Не нравятся видно умирать-то!-- равнодушно замѣтилъ онъ.

Камышлинцевъ замѣтилъ, что можно пріѣзду дяди дать видъ случайности, и посовѣтовалъ сейчасъ же послать нарочнаго. Онъ самъ написалъ нѣсколько строкъ Ивану Сергѣичу, и нарочный уѣхалъ. Уѣхалъ и Камышлинцевъ съ Благомысловымъ.

Дня черезъ два Иванъ Сергѣичъ, печальный и огорченный, сидѣлъ передъ братомъ. Старикъ былъ слабъ и дѣлалъ только короткіе отвѣты и вопросы.

-- Что Ольга?-- спросилъ онъ.

-- Она очень встревожена, и поручила тебѣ много кляняться. Очень жалѣла, что сама не можетъ пріѣхать.

-- Не то!-- сердито прервалъ старикъ.-- Съ тобой какъ?

Иванъ Сергѣичъ печально улыбнулся.

-- Очень хороша!-- сказалъ онъ.-- Скоро родитъ мнѣ Камышлинцева, а тамъ, кажется, графы уже пойдутъ! (онъ, кажется, замѣтилъ происшедшій разрывъ).-- Весьма пріятно оставлять послѣ себя чужихъ дѣтей.

-- Вздоръ! не все-ли равно! ну я своего оставляю: пріятно?

-- Моя драма кончается мѣщанской комедіей съ обманутымъ мужемъ!-- съ горькой усмѣшкой продолжалъ Иванъ Мытищевъ, умышленно не отвѣчая на замѣчаніе брата.

-- Все фарсъ! всѣ мы обмануты!-- угрюмо сказалъ старикъ.

Эти слова Василія Мытищева напомнили религіозному брату о предметѣ, котораго онъ боялся коснуться, хотя онъ составлялъ его самое горячее желаніе, и, ѣхавши къ брату, онъ только и думалъ о томъ. Онъ рѣшился приступить къ нему.

-- Послушай, братъ,-- сказалъ онъ,-- ты знаешь мои мысли.... на этотъ счетъ. Теперь спорить объ этомъ не время. Положимъ, ты сомнѣваешься, не вѣришь, но ошибки сродны людямъ! Неужели тебѣ не приходитъ никогда на мысль "а если?" Еще не поздно: примирись! Для меня!-- сказалъ, умоляя, Иванъ и взялъ старика за руку.

Но онъ сердито вырвалъ ее.

-- Оставь! я не сомнѣваюсь!-- хрипло сказалъ онъ, сверкнувъ глазами.-- На болѣзнь надѣешься? Голова еще цѣла!-- Онъ замолчалъ и сталъ тяжело и коротко дышать. Волненіе душило его.

Иванъ Мытищевъ печально опустилъ голову. Слезы бѣжали по его лицу.

Старикъ закрылъ глаза и долго не могъ успокоиться. Наконецъ его короткое дыханіе стало ровнѣе и онъ открылъ глаза.

Иванъ ничего не заговаривалъ.

-- Александра!-- сказалъ старикъ.-- Сынъ сейчасъ же явился; онъ кивнулъ ему на стулъ, и тотъ сѣлъ.

-- Деньги, по тысячѣ старикамъ!-- началъ отрывисто Василій, разумѣя подъ стариками ключницу и слугу, которые ходили за нимъ.-- Гробъ изъ простыхъ досокъ. Покрыть -- этимъ!-- онъ указалъ на одѣяло, которымъ одѣты были его ноги. Онъ помолчалъ.

-- Да не читать!-- сказалъ онъ сердито, какъ-бы вспомнивъ что-то.-- А тамъ, какъ хотите!... Послѣ смерти не зачѣмъ тянуться жить...

Онъ опять закрылъ глаза и замолчалъ.

-- Сжечь бы!-- тихо проговорилъ онъ, не открывая глазъ.

Иванъ Сергѣичъ не понялъ, и, думая, что братъ начинаетъ бредить, переглянулся значительно съ племянникомъ.

Тотъ пожалъ плечами, какъ-бы говоря: "не понимаю, или завирается!"

-- Что сжечь?-- спросилъ Иванъ Сергѣичъ?

Василій открылъ глаза.

-- Это сжечь!-- громко и сердито сказалъ онъ, и пальцемъ ткнулъ въ свое тѣло.

Вдругъ онъ повернулъ голову къ сыну, посмотрѣлъ на него какъ-бы съ надеждой.

-- А?-- сказалъ онъ, какъ-бы спрашивая его согласія.

-- Да, это хорошо!-- сказалъ сынъ, вѣроятно, чтобы успокоить старика. Онъ не разъ слышалъ отъ него и прежде желаніе быть сожженнымъ. Но старикъ понялъ его, кажется, иначе. Онъ съ ласковой усмѣшкой взглянулъ на него. Казалось, ему въ первый разъ пришла мысль, что сынъ его можетъ быть на что-нибудь пригоденъ и если что захочетъ, то надъ препятствіями не задумается.

Иванъ Сергѣичъ ничего не отвѣчалъ. Онъ былъ глубоко возмущенъ и опечаленъ.

Старикъ былъ утомленъ и задремалъ. Было уже поздно. Иванъ Мытищевъ тихо вышелъ, велѣлъ себѣ сдѣлать въ сосѣдней комнатѣ постель и, въ ожиданіи ея, тихо бесѣдовалъ съ старой ключницей и старымъ слугой, распрашивая ихъ про болѣзнь брата. Онъ не выдержалъ, чтобы опять не заговорить о предметѣ, его болѣе всего заботившемъ.

-- Пробовалъ поговорить о причастіи: и слышать не хочетъ, -- сказалъ онъ грустно.

Ключница отчаянно махнула рукой.

-- И не говорите!-- сказала она, -- ужь я давно пробовала, такъ куда тебѣ! Вѣдь всѣмъ бы человѣкъ: вѣдь ворчалъ только, а сердце доброе! золотой человѣкъ! ну, а грѣхъ этотъ, грѣхъ...-- она не договорила и заплакала.

-- Тверды въ этомъ очень!-- сказалъ положительно старикъ-слуга.

-- Не послать ли завтра за отцомъ Никандромъ?-- сказалъ Мытищевъ, желая во что бы то ни стало, хоть обманомъ примирить брата съ церковью.-- Скажемъ ему сначала, что онъ просто провѣдать его зашелъ.

-- Врядъ-ли!-- сказала печально ключница.-- Развѣ попробовать, можетъ Господь вразумитъ?

-- Нѣтъ, оставьте, сударь!-- сказалъ слуга.-- Огорчатся они! Что же, если у нихъ вѣра такая была?

Но сомнѣнія ихъ были нечаянно разрѣшены. Вошелъ Александръ Мытищевъ, нѣсколько встревоженный, и сказалъ: "отецъ умеръ!" Всѣ встревожились, вошли въ комнату и увѣрились въ печальной истинѣ. Всклокоченная голова старика была опущена, и онъ былъ мертвъ: вода задушила его.

На другой день все было сдѣлано, какъ завѣщалъ старикъ. Гробъ сколоченъ изъ простыхъ досокъ, покровомъ служило простое одѣяло. Иванъ Мытищевъ хотѣлъ было сдѣлать все "какъ слѣдуетъ", но сынъ равнодушно, но настойчиво замѣчалъ: "вѣдь отецъ такъ велѣлъ", и сдѣлалъ, какъ было завѣщано. Иванъ Сергѣичъ удовольствовался тѣмъ, что рѣшилъ на свои деньги купить парчи на ризы, и успокоилъ этимъ приходскаго священника. Сынъ воспротивился и тому, чтобы надъ покойникомъ читали Псалтырь.

-- Нельзя же этого; этого требуетъ законъ церкви!-- сказалъ дядя.

-- Вѣдь надъ крестьянами же рѣдко читаютъ?-- замѣтилъ сынъ. И когда дядя началъ настаивать, онъ остановилъ его неожиданнымъ возраженіемъ:

-- Ну, а какъ отецъ-то слышитъ еще?-- замѣтилъ онъ.

Нѣсколько мистическій дядя былъ смущенъ этимъ замѣчаніемъ.

-- Ну, я самъ буду читать въ сосѣдней комнатѣ!-- сказалъ онъ.

-- Тамъ какъ хотите, -- сказалъ онъ, -- хоть и дьячковъ призовите.

Такъ и было сдѣлано. Въ комнатѣ, сосѣдней съ залой, въ которой стоялъ покойникъ, самъ Иванъ Мытищевъ передъ образомъ читалъ Псалтырь, но онъ уставалъ, и по предложенію племянника его смѣнили дьячки.

Все шло обычнымъ порядкомъ, но наканунѣ похоронъ случилось странное происшествіе.

Былъ дождь. Крестьяне толпой приходили прощаться съ старымъ бариномъ. Ихъ не удивляла необыкновенно простая обстановка похоронъ, они давно привыкли въ странностямъ своего "старика" и думали, какъ его старый слуга: "что жъ, если онъ такой вѣры: можетъ но своимъ книгамъ дошелъ!" Вообще русскаго человѣка, видавшаго скопцовъ, бѣгуновъ, прыгуновъ и разные нелѣпѣйшіе толки, эксцентричностями въ дѣлѣ религіи не удивишь.

Прощались они съ своимъ бариномъ, тихо проходя по соломѣ, обильно настланнной на старый паркетъ, чтобы не загрязнить его. Свѣчи горѣли вокругъ досчатаго гроба; подъ своимъ одѣяломъ лежалъ старикъ съ всклокоченными волосами. Густыя сѣдыя брови нависли сердито, какъ будто онъ и въ гробѣ готовъ былъ ворчать. Но умное лицо отекло и было безстрастно и безсмысленно. Въ боковую комнату дверь была полуоткрыта, и тамъ слышалось мѣрное жужжаніе чтеца, изрѣдка вытягивающаго какое-нибудь неразобранное дремлющими глазами слово.

Вдругъ ночью крикъ "пожаръ" огласилъ домъ. Когда люди, большей частью не ложившіеся и кое-гдѣ прикурнувшіе, сбѣжались, зала, гдѣ стоялъ покойникъ, была въ огнѣ. Дымъ и пламя отъ горѣвшей соломы были такъ велики, что въ комнату нельзя было и войти. Полагали, что одна изъ свѣчей, горящихъ у гроба, упала и зажгла солому.

Однако большаго несчастья не послѣдовало. Дождь, сбѣжавшійся народъ, исправные пожарные инструменты не дали распространиться огню. Молодой помѣщикъ оказался молодцомъ и дѣйствовалъ ловко. Онъ вообще былъ человѣкъ наружнаго порядка и механической исправности. Инструменты, въ безпорядкѣ стоявшіе въ сараѣ, вскорѣ по пріѣздѣ, какъ только попались ему на глаза, были исправлены, и онъ имъ, въ великому удовольствію дворни и мальчишекъ, сдѣлалъ смотръ. Во время пожара онъ тотчасъ велѣлъ затворить двери и окна горящей комнаты и, заперевъ въ ней дымъ, дѣйствовалъ только на стѣны... Тѣмъ не менѣе, вся часть дома, уголъ котораго составляла зала, прогорѣла и была испорчена, особенно сильно горѣлъ сухой паркетъ: полы прогорѣли насквозь, и когда огонь былъ потушенъ, между обгорѣвшими балками нашли обугленныя кости старика.

Такимъ образомъ, случайно или нѣтъ, но исполнилось желаніе старика, и тѣло его не досталось червямъ, къ которымъ онъ чувствовалъ такое отвращеніе; впрочемъ, кости его были собраны и въ новомъ гробу прилично отпѣты и схоронены.

Молодой хозяинъ не былъ огорченъ пожаромъ: -- Эдакъ лучше еще!-- говорилъ онъ про домъ, -- а то великъ больно былъ сарай-то: не по нынѣшнимъ порядкамъ!

Иванъ Сергѣичъ пытливо и подозрительно посматривалъ на племянника и наединѣ спросилъ:

-- А отъ чего произошелъ пожаръ, Александръ?

-- Отъ огня вѣроятно!-- наивно отвѣчалъ, нѣсколько грустный, но спокойный племянникъ.

Иванъ Сергѣичъ не продолжалъ распросовъ; похоронивъ брата, онъ уѣхалъ, а молодой помѣщикъ вступилъ въ свои права, и непрерывно работающая машина природы, поглотивъ одну ничтожную мошку, продолжала свой безстрастный ходъ вѣчной жизни и вѣчной смерти.

II.

Когда Иванъ Сергѣичъ Мытищевъ далъ знать Камышлинцеву о смерти брата, посланный не засталъ его уже въ имѣніи. Возвратясь отъ больнаго старика, Камышлинцевъ собрался въ городъ, но онъ заѣхалъ проститься и переговорить о своемъ хозяйствѣ съ Еремѣевымъ.

-- Какъ вы поѣдете?-- спросилъ Еремѣевъ: -- въ горахъ, говорятъ, дожди были, съ Юнгуша паромъ сорвало, а вамъ придется два раза переѣзжать его.

Камышлинцевъ былъ въ нерѣшимости.

-- Развѣ ѣхать въ объѣздъ, на Темрюково?-- сказалъ онъ; -- да туда надо ѣхать на своихъ: лошадей тамъ не сыщешь теперь.

-- Ну такъ что жъ?.. А кстати и мнѣ нужно бы въ ту сторону, въ лѣсную дачу,-- замѣтилъ Еремѣевъ.

-- Ну, такъ вотъ и поѣдемте вмѣстѣ!-- сказалъ Камышлинцевъ.

-- И отлично!-- замѣтилъ Еремѣевъ.

Такъ и было рѣшено. Рано утромъ Еремѣевъ заѣхалъ за Камышлинцевымъ и они отправились.

Часу въ 9-мъ пріѣхали они на первый привалъ. Это была большая и зажиточная деревня вѣдомства государственныхъ имуществъ. У Еремѣева по всей дорогѣ были знакомые.

-- Есть у меня я здѣсь одинъ мужикъ знакомый,-- сказалъ Еремѣевъ, -- да таракановъ у него много, и къ тому-же раскольникъ: табаку не любитъ! такъ мы на станцію; смотрительша -- баба знатная!

И они подъѣхали къ трехъ-оконному домику, на выѣздѣ, съ садикомъ передъ окнами и классическимъ пестрымъ столбомъ, на которомъ сохранилось еще старинное названіе верстъ "вдовъ до Москвы" столько-то.

Это была маленькая станція на уѣздномъ трактѣ, всего съ двумя парами лошадей. Старый смотритель, большой пьяница и мистикъ, былъ переведенъ сюда за совершенной непригодностью на большомъ трактѣ. Но жена его, здоровая и хлопотливая баба, была женщина бойкая: она и станціей завѣдывала, и хозяйство у ней шло споро.

Нашихъ пріѣзжихъ прежде всего озадачила надпись надъ дверью. На косякѣ было надписано мѣломъ: "рабовъ Божіихъ Никанора и Степаниды дома нѣтъ".

-- Куда это рабы божіи Никаноръ и Степанида отправились?-- спросилъ Камышлинцевъ.

-- А вотъ мы узнаемъ,-- отвѣчалъ Еремѣевъ.

Они вошли въ большую комнату съ извѣстной обстановкой: обитые кожей стулья, десятки почтовыхъ предписаній въ рамкахъ по стѣнамъ, часы въ футлярѣ, вѣчно врущіе, и прикованная въ стѣнѣ, какъ Прометей, тетрадка для записки жалобъ. Въ комнатѣ не было признака жизни, но надъ дверью опять красовалась надпись: "рабовъ Божіихъ Никанора и Степаниды дома нѣтъ".

-- Эй, рабъ Божій, Никаноръ, дома, что ли?-- закричалъ Еремѣевъ.

-- Дома!-- отвѣчалъ заспанный голосъ; затѣмъ кто-то завозился, всталъ съ кровати, и вскорѣ явилась заспанная, растрепанная и мрачная фигура въ форменномъ сюртукѣ, на которомъ оставалось всего двѣ свѣтлыя пуговицы.

-- А, это вы, Илья Игнатьичъ!-- сказалъ онъ фамильярно, но, увидѣвъ Камышлинцева, нѣсколько воздержался.

-- Я! А раба Божія Степанида -- тоже дома?-- спросилъ Еремѣевъ.

-- Дома, въ огородѣ что-то копается,-- отвѣчалъ смотритель.

-- Для чего же это ты вездѣ сдѣлалъ надпись, что васъ дома нѣтъ? (Надписи потомъ оказались не только надъ дверями, но и надъ окнами).

Смотритель сначала не сообразилъ.

-- А, это-то?-- сказалъ онъ, догадавшись,-- это отъ нея.

-- Отъ кого отъ нея? спросилъ Камышлинцевъ.

-- Извѣстно, отъ кого! отъ нея...

-- Да отъ лихорадки, что ли?-- спросилъ Еремѣевъ.

-- А то отъ кого же? назвать что-ли ее, чтобы привязалась? Это вѣдь вы не вѣрите ни во что!-- сказалъ онъ съ сердитымъ упрекомъ.

Показалась и раба Божія Степанида, маленькая, толстенькая и проворная баба. Она поздоровалась, затараторила, мигомъ поставила самоваръ, собрала приборъ и пошла готовить яичницу, успѣвая изъ кухни переговаривать съ гостями.

-- Кто это на васъ жалобу настрочилъ?-- спросилъ Камышлинцевъ, заглянувъ отъ нечего дѣлать въ Прометея и прочитавъ въ немъ жалобу какого-то подпоручика, который на двухъ страницахъ расписывалъ, какъ смотритель не давалъ ему лошадей и бранился съ нимъ.

-- Да вотъ какой-то молокососъ написалъ, давай, говоритъ, лошадей; а передъ этимъ управляющій пятерикъ взялъ. Мой-то убогій толкуетъ, толкуетъ съ нимъ, да еще и языкъ-то у него плохо шевелится, а тотъ, такъ и налетаетъ, такъ и налетаетъ. Досадно мнѣ стало. Я ему говорю: да что вы на него нападаете? Какихъ вамъ лошадей, коль управляющій взялъ? "Да нѣтъ, говоритъ, ему тройка прописана".-- Ну, а уѣхалъ на пятеркѣ... "Мнѣ, говоритъ, до этого дѣла нѣтъ, да съ тобой я и говорить не хочу, ты не смотритель!" -- Да вѣдь, я говорю, онъ мнѣ мужъ, чего же вы на него нападаете? гдѣ ему съ вами сговорить? А онъ опять свое:-- "не твое, говоритъ, дѣло!" -- А я ему опять: да какъ же не мое, воль онъ мой законный мужъ? Спорили, спорили, чай цѣлый часъ, и онъ какъ ракъ покраснѣлъ. Даже у меня въ горлѣ пересохло, надоѣло мнѣ, плюнула я, -- ну, говорю, баринъ, здоровая у тебя глотка! да и велѣла запасныхъ ему дать. А онъ возьми, подлецъ, да и настрочи.

-- Самое подлое житье!.-- заговорилъ изъ-за перегородки смотритель.-- Лошадей мало, проѣзжающіе бранятся, а народъ кругомъ -- одинъ грѣхъ!..

-- Какой грѣхъ съ народомъ?-- спросилъ Еремѣевъ, входя къ нему за перегородку. Камышлинцевъ тоже заглянулъ и, увидѣвъ оригинальность обстановки, тоже вошелъ.

Это была обыкновенная маленькая комната съ сундукомъ, столомъ, грязной кроватью и нѣсколькими образами, передъ которыми висѣлъ вырѣзанный изъ дерева голубь съ распущенными крыльями и пасхальное яйцо въ длинной сѣткѣ, вырѣзанной изъ бумаги. Но особенность комнаты составляли стѣны ея. Кромѣ прибитыхъ гвоздочками лубочныхъ картинъ, изображающихъ большею частью чудеса или бесѣды святыхъ людей въ грѣшными, гдѣ вопросы, и отвѣты излетали изъ устъ печатными буквами, всѣ свободныя мѣста стѣнъ были исписаны углемъ и мѣломъ, и очевидно исполняли должность памятной книжки. Записывались тутъ сны, видѣнія, замѣчанія и прочее, и видно было, что во всемъ доискивался таинственный смыслъ. Такъ въ одномъ мѣстѣ были нарисованы какіе-то круги и столбы, а внизу надпись: "небесное знаменіе февраля 3-го дня 1857 года", и потомъ прибавлено: "слышно, былъ въ Царьградѣ пожаръ". Но большей частью записывались сны, такъ напримѣръ: "7-е іюня. Видѣлъ голубицу; несѣтъ во рту яко бы златый горшокъ. И вопроша ее: "что несѣшь?" и отвѣща: "сметану". Спросилъ "кому?" но разбуженъ разгономъ".-- "Губернскій почтмейстеръ получилъ орденъ Святыя Анны 3-й степени". Или: "на утріе читалъ въ псалмѣ: "наступиши на василиска и змія". Вечеромъ идя въ баню наступилъ на ужа, но укушенъ онымъ не былъ".

-- Ну говори про народъ-то!-- сказалъ Еремѣевъ.

-- А народъ-то бѣда! кромѣ того, что раскольникъ, да еще и съ ними знается.

-- Да съ кѣмъ, съ ними?-- спросилъ Еремѣевъ.

-- Ну, все вамъ назови! хорошо развѣ по имени-то ихъ называть? и вспоминать-то грѣхъ! тьфу!-- онъ отплюнулся.

-- Что жъ они дѣлаютъ?-- спросилъ Еремѣевъ.

-- А вотъ-что! этто выхожу на свѣту, на крыльцо: почту проводилъ. Стою и смотрю на младый мѣсяцъ; а старуха одна -- вѣдьма такая тутъ у насъ есть -- вышла на улицу, да рюриковъ и пускаетъ.

-- Кого?-- спросилъ Камышлинцевъ.

-- Рюриковъ!-- повторилъ смотритель.

-- Это что еще за звѣрь?-- спросилъ Еремѣевъ.

Смотритель посмотрѣлъ на него съ недовольной миной.

-- Тебѣ бы только зубаскалить,-- отвѣчалъ онъ укоризненно.

-- Да нѣтъ же, говорятъ тебѣ, не знаю. Птицы, что ли, это?

Старикъ всталъ, медленно надѣлъ сюртукъ и, ни слова не сказавъ, ушелъ. Такъ они и не могли допытаться, что это были за новые рюрики.

Въ комнатѣ было душно и пахло чѣмъ-то затхлымъ, а на дворѣ теплое и весеннее утро было ясно.

-- Знаете, что,-- сказалъ Камышлинцевъ, -- устроимъ-ка чай на воздухѣ?

-- И отлично,-- отвѣтилъ Еремѣевъ.-- Раба Божія Степанида, давай намъ самоваръ на крыльцо, скомандовалъ онъ.

-- Хорошо, голубчикъ, хорошо, -- отвѣчала она, и немедленно командировала ямщиковъ переносить, что нужно.

Проѣзжающіе наши устроились у крыльца, въ ожиданіи чая, и вскорѣ около нихъ началъ собираться народъ. Сначала подошелъ невысокій коренастый мужикъ.

-- Еще здравствуйте!-- сказалъ онъ, подходя и снимая шапку.-- Гораздо ли живешь, Илья Игнатьичъ?-- продолжалъ онъ, подавая Еремѣеву руку.-- Что нынче спѣсивъ сталъ -- не заѣхалъ?

-- Да не одинъ вотъ ѣду, съ гостями!-- отвѣчалъ тотъ.

-- А кто они будутъ?-- сказалъ старикъ, указывая на Камышлинцева.

Еремѣевъ назвалъ сосѣда помѣщика и его товарища.

-- Нешто!-- подтвердительно сказалъ старикъ:-- ну что жъ, всѣмъ бы мѣстечко было, -- прибавилъ онъ.

-- Да курятъ они больно, такъ, пожалуй, тебѣ бы не понравилось,-- замѣтилъ Еремѣевъ.

-- Э, ничего! нынче ужь и наши парни этой дрянью заниматься стали.

Онъ подсѣлъ бъ нимъ и начались разговоры про житье.

-- Ну, а что, про насъ не слышно, когда освободятъ?-- спросилъ старикъ.

-- Да васъ отъ кого же освободить-то, кто у васъ помѣщикъ?-- спросилъ Камышлинцевъ.

-- У насъ-то? и-и, пропасть! у твоихъ-то крестьянъ, какой ни на есть ты, да одинъ былъ, тебя и знали, а у насъ управляющій этотъ, да окружной, да помощникъ, да волостной, да писарь, да левизоры разные, и... и... и... не сочтешь! Опять же угодья, оброчныя статьи! ты помѣщикъ, ты знаешь въ нихъ толкъ; а онъ изъ Питера или отколѣ тамъ пріѣхалъ -- не знаетъ, что такое и сабаномъ называется, чего онъ знаетъ въ землѣ? Этто отдали мельницу съ потнымъ лужковъ задаромъ!

-- Развѣ упустилъ? вѣдь ты давно о ней думалъ,-- сказалъ Еремѣевъ.

-- Да какъ ее укараулить, -- сердито сказалъ старикъ;-- развѣ мы газеты читаемъ? Сдѣлали въ губерніи торги, ну, разъ мы провѣдали, пріѣхали, проторились, а торги отложили.. Проходитъ время, слышимъ, другіе были и отдали мельницу мѣщанину городскому за 30 рублей! А мельница и лужокъ, я тебѣ скажу...-- и онъ началъ расписывать выгоду ихъ и прелести. Видно было, что это его задѣло за живое, и онъ началъ перебирать всѣ за безцѣнокъ отданныя статьи.

Шелъ другой крестьянинъ, сталъ присматриваться къ проѣзжимъ и, увидавъ Еремѣева, подошелъ къ нему, и приподнявъ шапку сказалъ:

-- Ильѣ Игнатьичу -- наше!

-- А, Безпалый, здравствуй.-- Дѣйствительно у мужика не доставало а одной рукѣ двухъ порубленныхъ пальцевъ, кто говоритъ -- отъ неосторожности, а кто -- отъ рекрутчины.-- Ты какъ здѣсь?...

-- Да вотъ, кормлюсь! ѣздилъ въ горы дегтику закупить.

И этотъ подошелъ; опять пошли распросы.

Крестьянинъ былъ удѣльный.

-- Ну, что у васъ?-- спросилъ Еремѣевъ,-- какъ?

-- Ничего,-- отвѣчалъ мужикъ:-- управляющій прежній, Петръ Степановичъ (но фамиліи ни одного онъ не зналъ), больно садомъ донималъ, разводи ему садъ возлѣ каждаго двора, а на что мужику садъ и когда имъ заниматься? Ну, а нынѣшній толковитѣе будетъ, про сады ничего, мы ихъ и порѣшили. За то запашкой больно донимаетъ. И не приведи Богъ, какъ дрожитъ надъ ней, хуже помѣщика дрожитъ!

-- Ну, а новаго что?-- спрашивалъ Еремѣевъ.

-- Новаго ничего, слава Богу. А вотъ въ Андреховой такъ была секуція.

-- За что? кто дѣлалъ?-- спросили Камышлинцевъ и Еремѣевъ.

-- Проѣзжалъ ихъ этто въ Темрюково цѣлый синклитъ, -- говорилъ крестьянинъ, -- да узнали, что туда еще команда не пришла, такъ Андреховой занялись. Слышали, чай, про Андрехову?

Камышлинцеву дѣйствительно извѣстно было это дѣло. Оброчные крестьяне, недовольные надѣломъ, не пахали его. Они своевременно вносили оброкъ, нанимали у сосѣдей землю, но до своего надѣла не дотрогивались.

-- Ну, что же?-- спросилъ Камышлинцевъ.

-- А такую комедію тамъ разъиграли -- бѣда! Это сначала доказывать имъ началъ, убѣждать -- они свое. "Мы, говорятъ, отъ оброка не отказываемся, а земли не возьмемъ". Онъ опять имъ, а они свое... Видитъ -- не сговорить; кто болѣе супротивъ его говорилъ, "это говоритъ, зачинщикъ, взять его!" -- Они и говорить перестали. Ну, человѣкъ пять посѣкли. "Ты, говоритъ исправнику, не умѣешь ихъ заставить пахать! Завтра, говоритъ, всѣмъ съ сохами выѣхать, кто не выѣдетъ -- высѣчь".-- Исправнику говоритъ: "Смотри!" -- Ну тотъ: "Слушаю!" -- А ты слушай,-- сказалъ крестьянинъ, ухмыляясь:-- поутру ни одного не собралось. Одначе началъ исправникъ съ становыми да съ сотниками бѣгать по дворамъ, сгонялъ, сгонялъ, собрались! Вышелъ самъ. "А, собрались, говоритъ. Ѣдемъ въ поле!.." -- Поѣхали, а за ними точно антилерія... Пріѣхали. Увидалъ поле, "ваше?" говоритъ.-- Наше, ваше сіятельство!-- "Паши!" -- Шепчутся наши крестьяне.-- "Чего, говоритъ, еще? паши", говоритъ.-- Только староста молвитъ: "Осмѣлюсь доложить, тутъ, говоритъ, яровище было".-- А онъ и не знаетъ, что за яровище. "Чего же, говоритъ, вамъ надо?" -- Ржанище надо.-- "Ну, веди на ржанище".-- Пріѣхали.-- А ты слушай!-- вновь прибавилъ разсказчикъ, хотя всѣ и безъ того слушали.-- Ну, опять: "паши!" -- Да у насъ, говорятъ, поле не дѣлено!-- Не вытерпѣлъ, выругалъ ихъ. "Я, говоритъ, раздѣлю! Становись первый на первую десятину, второй на вторую; полиція, разведи!" -- Полиція развела. Крестьяне смѣются. Потѣха! "Вотъ-то, говорятъ, раздѣлилъ, и по тягламъ, и по дворамъ".-- Ну, развели; онъ ко всѣмъ полицію приставилъ, а самъ подошелъ къ первому, говоритъ: "паши!" -- Земля, говоритъ, жестка, ваше сіятельство, соха не возьметъ, надо сабономъ.-- " Врешь, говоритъ, паши! " -- Тотъ уперъ въ землю, рвавулъ, лемехъ пополамъ! Онъ ко второму: "паши!" -- Тотъ говоритъ: нельзя, соха не беретъ.-- "Врешь, говоритъ", -- да не выдержалъ, самъ-то его въ шею-то пихаетъ; тотъ какъ пустилъ соху-то поверхъ земли, да рысью, да рысью!.. Бился онъ, бился, и плюнулъ. Обѣщалъ обжорную команду поставить и держать -- покелева пахать не станутъ.

Въ продолженіе этого разговора, время отъ времени издали началъ долетать до разговаривающихъ звонъ колокольчика; мало по малу онъ сталъ слышнѣе, и вдругъ звякнулъ громко вблизи, и въ тоже время тройка лошадей и тарантасъ показались изъ-за угла станціи, и остановились у крыльца, въ нѣсколькихъ шагахъ отъ собравшагося общества.

-- Разгонъ какой-то пришелъ,-- замѣтилъ старикъ раскольникъ.

Между тѣмъ изъ стараго, дорожнаго тарантаса, кузовъ котораго сзади болѣе походилъ на арбузъ, чѣмъ на коляску, вышла сначала небольшая полненькая женщина, въ тѣхъ неописанныхъ одеждахъ, въ которыхъ ѣздятъ по дорогамъ засидѣвшіяся въ деревняхъ небогатыя провинціалки барыни, а за ней выпрыгнула молоденькая, высокая дѣвушка, съ башлыкомъ на головѣ. Пріѣхавшіе хотѣли войти уже въ домъ, когда молоденькая оглянулась на сидѣвшихъ и вдругъ три голоса вскрикнули: "Анна Ивановна!"

-- Ба, знакомыя все лица!-- сказала она, подходя къ группѣ,-- и пошли здорованья и распросы.

-- Откуда вы!-- спросила она.

Еремѣевъ и Камышлинцевъ отвѣтили.

-- А вы какъ сюда попали!-- спросила она Благомыслова.

-- Съ хозяиномъ,-- отвѣчалъ онъ.

-- А я съ теткой въ городъ ѣду, -- сказала она, отвѣчая на вопросы.-- Мы съ Дарьей Степановной, съ недѣлю, какъ пріѣхали, прямо въ свою деревню. Теперь спѣшу устроиваться. Съ первымъ пароходомъ товаръ свой жду.

При словѣ товаръ она невольно улыбнулась.

-- Къ вамъ письма есть отъ вашихъ знакомыхъ, -- сказала она Камышлинцеву,-- только онѣ у меня спрятаны далеко. Я вамъ очень благодарна за рекомендацію: она мнѣ много была полезна.

-- Ну и отлично. Такъ мы вмѣстѣ пустимся!-- сказалъ Еремѣевъ.--Вы на своихъ!

-- На своихъ.

-- И отлично! а теперь подсаживайтесь къ намъ чай пить. Вы съ Ариной Степановной! Гдѣ же она, невѣста моя!-- Еремѣевъ въ шутку называлъ такъ тетку Анюты, пятидесятилѣтнюю дѣву, отъ чего она всегда конфузилась.

-- А вотъ я сейчасъ ее вытащу. Тетя! тетя! женихъ здѣсь!-- кричала она, и отправилась въ комнату.

Компанія крестьянъ, видя, что не до нихъ, начала откланиваться.

-- Прощенія просимъ! къ намъ напредки! не забывайте!-- говорили они, удаляясь.

Черезъ минуту вмѣстѣ съ Анютой вышла невысокая полненькая и румяная дѣва, лѣтъ подъ пятьдесятъ, съ добродушнымъ круглымъ лицомъ, вообще весьма похожая на брата своего Ивана Степановича. Она была въ какомъ-то шерстяномъ на ватѣ, узенькомъ, не то платьѣ, не то капотѣ, завязанномъ въ таліи поясками изъ той же матеріи, сзади пришитыми; на шеѣ у нея былъ платочекъ, а сверхъ всего еще большой пуховый платокъ, концы котораго, перекрещенные на груди, были завязаны на спинѣ, а на головѣ черный шелковый на ватѣ капоръ.

-- Невѣста, такъ-то вы спѣшите къ жениху!-- говорилъ Еремѣевъ. Онъ взялъ ея руку и сдѣлалъ видъ, что хочетъ обнять.

-- Полно! полно! безстыдникъ! хоть бы чужихъ людей посовѣстился!-- сказала она, покраснѣвъ.

-- Какіе чужіе?.. все свои!-- сказалъ Еремѣевъ.-- Развѣ Дмитрія-то Петровича не знаете?

-- Имѣла удовольствіе встрѣчать ихъ, но очень давно!-- говорила она, церемонно раскланиваясь съ нимъ.

-- Да, можетъ, лѣтъ тридцать назадъ, когда онъ былъ у кормилицы?-- замѣтилъ Еремѣевъ.-- Садитесь-ка,-- сказалъ онъ, отодвигаясь на скамейкѣ,-- Ну, куда вы поднялись отъ своего гнѣзда?

-- Охъ, не говорите, Илья Игнатьичъ,-- начала она, усаживаясь.-- Да вотъ проказница!.. слышали, чай, что магазинъ вздумала открывать? въ торговлю пускаемся,-- сказала она съ насмѣшливымъ неудовольствіемъ.

-- Тетя,-- строго замѣтила Анюта,-- а условіе -- не сердиться?

-- Ну, прекрасно, -- сказалъ Еремѣевъ, -- она магазинъ открываетъ, а вы-то зачѣмъ туда? продавать, что ли, будете, или на выставку?

-- Ахъ, батюшки!-- заговорила тетка, вспыхнувъ и дѣйствительно начиная сердиться, что всегда доставляло особенное удовольствіе и чего имѣлъ талантъ добиваться Еремѣевъ, -- что жъ ее, одну, что ли отпустить?

-- Резонъ! а кто жъ у васъ за кѣмъ будетъ присматривать?-- приставалъ Еремѣевъ.

-- Я думаю, кто постарше! у добрыхъ людей такъ водилось встарину, -- отвѣчала старая дѣвица.

-- Не вижу никакой цѣли,-- продолжалъ Еремѣевъ.

Старуха, кажется, боялась, чтобы Камышлинцевъ не принялъ всего этого за чистую монету и не заподозрилъ ее въ легкости поведенія. Она совершенно сконфузилась и готова была заплакать.

-- Что это, Илья Игнатьичъ, вы говорите! Что они могутъ подумать обо мнѣ!-- съ глубокимъ укоромъ говорила она.

-- Подумаю, что вы очень добры и избаловали этого болтуна,-- сказалъ Камышлинцевъ, чтобъ ее успокоить, и тѣмъ доставилъ большое удовольствіе Аринѣ Степановнѣ. Въ это время хозяйка принесла самоваръ.

-- А яичницу-то? послѣ что ли?-- спросила она.

-- Все давай, тетка, вмѣстѣ, -- командовалъ Еремѣевъ,-- все въ одинъ мѣшокъ пойдетъ! Барышня, нуте-за принимайтесь, -- говорилъ онъ Анютѣ и очистилъ ей мѣсто противъ самовара.

Анюта ловко принялась за дѣло, всѣ стали весело завтракать и въ разговорѣ не видали, какъ шло время, Когда завтракъ кончился и тетка ушла побесѣдовать съ своей знакомой -- хозяйкой, Анюта таинственно разсказала петербургскія новости. А разсказывать было что: это было памятное время броженія молодыхъ силъ. Извѣстія заставили призадуматься Камышлинцева и произвели большое впечатлѣніе на Благомыслова. Только Еремѣевъ, выслушавъ ихъ, сказалъ многозначительно:

-- Эге!-- но, подумавъ, прибавилъ: -- все вздоръ! все это только поверхность рябитъ.

Часа черезъ три лошади были выкормлены и общество веселой гурьбой собралось вмѣстѣ въ дорогу. На проводы явился и мрачный мистикъ -- смотритель.

-- Ну, полно дуться-то,-- сказалъ Еремѣевъ,-- выпьемъ-ка на прощанье.

Онъ налилъ изъ дорожной фляги стаканчикъ и подалъ смотрителю, тотъ молча выпилъ и нѣсколько прояснился, но былъ, казалось, занятъ какой-то мыслью.

Они хотѣли уже садиться, какъ смотритель остановилъ ихъ.

-- Позвольте!-- сказалъ онъ вдругъ, какъ будто пробудившись. Всѣ остановились.-- Вотъ вы ученый народъ; ну, а какъ вы полагаете, что теперь идетъ,-- спросилъ онъ глубокомысленно: -- года, или времена?

Слушатели были совершенно озадачены.

-- Я полагаю, года!-- сказалъ серьезно Еремѣевъ.

Смотритель поглядѣлъ на него съ сожалѣніемъ.-- Вы вотъ только смѣяться умѣете, -- сказалъ онъ, -- а ничего не знаете: года прошли, теперь идутъ времена.

-- Отчего же времена?-- спросилъ Камышлинцевъ.

-- Да оттого же, -- спокойно отвѣчалъ нелюбящій объясненій смотритель и замолчалъ.

-- Полно тебѣ вздоръ-то молоть, чего ты господъ-то держишь!-- закричала на него жена.-- Что вы слушаете его, господа!-- обратясь въ проѣзжающихъ, сказала она: -- вѣдь его-то вздору не переслушать.

Смотритель посмотрѣлъ на жену, покачалъ съ состраданіемъ и презрѣніемъ головою, задумчиво повернулся и ушелъ.

Общество весело разсѣлось въ свои экипажи и тронулось.

III.

Въ вечеру путники пріѣхали въ большое селеніе, принадлежащее уже къ Темрюковскимъ заводамъ. Заводскіе жители обыкновенно раздѣляются на два класса: одинъ -- весьма зажиточный, другой -- уже бѣдный, чуть не до гола; первый составляютъ обыкновенно бывшіе или настоящіе заводскіе чиновники, т. е. безчисленные конторщики, повѣренные, или ихъ потомки и пр., а также главные мастеровые; вторые -- просто чернорабочіе. Почти всѣ они раскольники, а какой секты, и сами опредѣлить не съумѣютъ, и кромѣ того, рѣзво отличаются нравами и образомъ жизни отъ обыкновенныхъ пахотниковъ. Всѣ одѣваются гораздо лучше и щеголеватѣе, живутъ безпорядочнѣе и беззаботнѣе. У бѣднаго крестьянина есть лошаденка, есть скотинка, онъ отказываетъ себѣ во всемъ, кромѣ грѣшнаго винда, но не смотря на бѣдность -- онъ домовитъ; заводскій бѣднякъ голъ, какъ соколъ, а между тѣмъ у него копѣйка ребромъ; зажиточные же занимаются торговлей и образомъ жизни болѣе подходятъ въ мѣщанству, нежели въ крестьянству.

У Еремѣева и тутъ были знакомые. По его указанію, компанія остановилась у большой просторной избы, съ тесовыми воротами, вверху которыхъ былъ врѣзанъ мѣдный образовъ.

-- Дома Евстигнѣй?-- опросилъ онъ.

Большая, въ сѣдыхъ кудряхъ голова высунулась изъ окошка.

-- Дома, Илья Игнатьичъ, дома, милости просимъ!-- всмотрясь, сказала она, и вслѣдъ за тѣмъ тесовыя ворота широко отворились.

-- Будетъ ли мѣсто всѣмъ-то гостямъ? я съ пріятелями ѣду, -- сказалъ Еремѣевъ.

-- Всѣмъ будетъ мѣсто, всѣмъ найдется,-- отвѣчалъ старикъ, здороваясь съ Еремѣевымъ.

Дѣйствительно, всѣмъ было мѣсто. Хозяинъ ввелъ гостей въ большую чистую избу съ перегородкой, и пріѣзжіе расположились въ ней.

-- Вамъ самоварчикъ, что ли?-- спросила хозяйка, худощавая высокая женщина, какъ бываютъ обыкновенно русскія бабы лѣтъ за сорокъ.

-- Да, самоварчикъ, матушка, -- отвѣчала Арина Степановна.

Здѣсь предположено было ночевать.

Вскорѣ на столѣ начали появляться подносъ, весь разрисованный малиновыми цвѣтами за красномъ фонѣ, стаканы, чашки и чайникъ съ разбитымъ, какъ водится, рыльцемъ и крышкой на веревочкѣ. Хозяйка устанавливала все это съ молитвой, перетирая сѣренькой тряпицей.

-- Благодарствуй, матушка, мы и сами перемоемъ, да и посуда-то есть у насъ, только мало для всѣхъ,-- говорила любившая чистоплотность Арина Степановна.

-- Ничего, матушка, тряпочка-то чистенькая, чистенькая тряпочка-то. Господи, Іисусе Христе!-- говорила хозяйка, продолжая перетирать чашки своей сѣрой тряпицей.

Вскорѣ высокая, здоровая и красивая дѣвка поставила самоваръ на столъ и начала помогать матери. Видно было бойкую, работящую, но грубоватую въ обращеніи дѣвку.

Всѣ усѣлись за столъ, и пошло единственное по нашимъ дорогамъ насыщеніе -- чаепитіе, къ которому запасливая Арина Степановна выложила изъ плетенаго пещура цѣлый ворохъ сдобныхъ булокъ и лепешечекъ.

-- А что же мы хозяина-то не позвали?-- сказалъ Еремѣевъ и, высунувшись въ окно, кликнулъ:

-- Евстигнѣй Кузьмичъ, иди китайскаго-то зелья пить.

-- Благодаримъ покорно,-- сказалъ хозяинъ, разговаривавшій съ сыномъ и еще съ кѣмъ-то.

-- Ну иди, чего тутъ церемониться!-- сказалъ Еремѣевъ.

Хозяинъ медленно приподнялся.

-- Можно ли курить-то здѣсь?-- спросилъ Камышлинцевъ.

-- Можно. Это у него взъѣзжая изба, тутъ все можно, а онъ съ семьей-то особенно живетъ, туда вотъ не любитъ пускать нашу братію,-- замѣтилъ Еремѣевъ.

Вскорѣ вошелъ хозяинъ. Это былъ средняго роста, коренастый и еще не старый мужикъ, съ сѣдой, курчавой, умной головой и крутымъ, суровымъ лбомъ, напоминавшими голову Юпитера олимпійскаго; за нимъ, держась за подолъ рубашки, вошли двое ребятишекъ, одинъ лѣтъ четырехъ, другой двухъ, оба бѣловолосые и курчавые.

-- Садись, хозяинъ, садись, -- говорила привѣтливо Арина Степановна, подавая ему чашку и сахаръ.-- Это внучки твои?-- спросила она, заводя по обычаю домовитыхъ и ничего не читающихъ старосвѣтскихъ помѣщицъ и купчихъ разговоръ про семью и родство.

-- Нешто, матушка, внучки мои, -- говорилъ хозяинъ, принявъ чашку и усаживаясь.-- Внучки,-- повторилъ онъ, ласково улыбаясь и приглаживая рукой волосы ребятишкамъ.-- Юпитеровское чело хозяина разгладилось, и все его лицо приняло расплывшееся выраженіе благодушествующаго русскаго человѣка.

-- А велика семья-то у тебя?-- продолжала разговаривать Арина Степановна.

-- Сынъ женатый да двѣ дочери, одна-то замужняя, а другая-то въ дѣвкахъ.

-- Это сыновнія?-- спрашивала она про дѣтей.

-- Нѣтъ, дочуркины, дочурка натаскала,-- отвѣчалъ хозяинъ, попивая чай съ прикуской.

-- Развѣ она у тебя живетъ, а не въ мужниной семьѣ?-- продолжала любознательная на семейныя отношенія Арина Степановна.

-- Нѣтъ -- какой мужняя! это незамужней: вотъ эта дѣвка натаскала, -- отвѣтилъ онъ спокойно добродушнымъ тономъ, указывая на дочь, которая принесла углей въ самоваръ.-- Она у меня молодецъ: все парней носитъ,-- прибавилъ онъ, самодовольно поглядя на дочь.

Бѣдная Арина Степановна вся покраснѣла, какъ обожженная, и смолкла.

Дочь слышала предметъ разговора; всѣ, за исключеніемъ потупившейся Арины Степановны, съ любопытствомъ взглянули на нее, но у ней и бровь не шевельнулась. Сдѣлала она свое дѣло, наложила углей и сурово и молча вышла.

Хозяинъ замѣтилъ смущеніе старой дѣвы.

-- Да вы, матушка, что думаете? это у насъ вѣдь ничего! продолжалъ онъ успокоительно.-- У насъ заведенье такое: коль дѣтей у дѣвки нѣтъ, такъ ее пожалуй и замужъ никто не возьметъ,-- сказалъ старикъ, -- для того, что мужу надо жена плодящая,-- а то что въ ней, неплодящей?.. да пусть ихъ и погуляютъ, пока на дѣвичей-то волѣ, лучше: перебѣсятся, замужемъ лучше живутъ.

И хозяинъ, увѣренный, что онъ вполнѣ успокоилъ нравственное чувство Арины Степановны, спокойно продолжалъ пить чай.

-- Однакожъ, я думаю, вашъ-то священникъ не очень одобряетъ это,-- рѣшилась замѣтить Арина Степановна нѣсколько обиженно.

Какъ предметъ разговора ни скандализировалъ ее, но она не могла не заявить своего протеста.

-- Да какіе у насъ священники-то, матушка,-- продолжалъ усмѣхнувшись старикъ.-- Нѣтъ ихъ у насъ, священниковъ-то. Вѣдь мы вашихъ-то не признаемъ, не подобаетъ ихъ, по нашей вѣрѣ, чтить; а свой когда еще зайдетъ, да и то тайкомъ.

-- Такъ какъ же у васъ, значитъ, и брака нѣтъ?-- спросилъ Благомысловъ.

-- Нѣтъ, есть, какъ не быть браку. Только онъ у насъ по родительскому благословенію совершается.

-- И прочно блюдется? разводовъ нѣтъ?-- продолжалъ спрашивать Благомысловъ, котораго это видимо интересовало.

-- Прочно... какъ не прочно! и никакого разводу нѣтъ, ибо сказано: "Господь соединяетъ, человѣкъ да не разлучаетъ".

-- Арина Степановна, вотъ, коль мы съ вами оженимся, такъ родительскимъ благословеніемъ, -- сказалъ Еремѣевъ.

-- Полноте вздоръ-то городить,-- отвѣчала недовольная Арина Степановна. Этотъ разговоръ, нечаянно самой же ею поднятый, сильно возмущалъ ее. Пускаться въ споръ съ раскольникомъ хозяиномъ она не хотѣла, да можетъ и боялась: онъ забросалъ бы ее текстами, въ которыхъ она была совсѣмъ не сильна, а слушать равнодушно она не могла. Поэтому, съ женской хитростью, она начала заминать разговоръ, спрашивая, не хочетъ ли кто чаю, да заводя рѣчь о томъ, что вода у нихъ мягка, и гдѣ берутъ, и какая рѣка и пр.

-- Душно здѣсь,-- замѣтила Анюта.

-- Въ самомъ дѣлѣ, пойдемте на завалинку курить. Арина Степановна, вы намъ туда дадите по стаканчику?-- спросилъ Еремѣевъ.

Разумѣется, отказа не было, всѣ вышли; хозяинъ, перевернувъ чашку верхъ дномъ и положивъ на него обгрызки сахара, поблагодарилъ и вышелъ, отвѣтивъ на предложеніе Арины Степановны "еще чашечку:" -- много довольны, и безъ того шибко потъ прошибъ...

Тогда Арина Степановна попросила его прислать хозяйку и дочь.

Хозяйка явилась, а дочь нѣтъ, и Арина Степановна начала угощать ее, распрашивая про хозяйство.

Былъ тихій, розовый вешній вечеръ, съ влажнымъ и пропитаннымъ исцареніями воздухомъ. Мягко рисовались въ немъ избы, клѣтушки, бродячій на улицѣ людъ и домашняя скотина. Молодой мѣсяцъ блѣднымъ серпомъ стоялъ въ чисто голубомъ небѣ. День и трудовая рабочая жизнь готовились заснуть вмѣстѣ. Только молодежь, пользуясь весеннимъ правомъ, бойко шныряла по улицѣ и вдоль заборовъ, и собиралась гдѣ-то на концѣ въ хороводъ. Наши проѣзжающіе усѣлись на завалинѣ. Арина Степановна подала въ окно чай; мужчины стали курить.

Черезъ нѣсколько времени хозяинъ, который о чемъ-то таинственно переговаривалъ съ двумя крестьянами, отдѣлился отъ.нихъ и подошелъ къ Еремѣеву.

-- А что,-- спросилъ онъ Еремѣева!-- это Дмитрій Петровичъ будетъ?-- онъ указалъ головою на Камышлинцева, который сидѣлъ тутъ же рядомъ.

-- Дмитрій Петровичъ, -- отвѣчалъ утвердительно Еремѣевъ.

-- Тотъ самый, что въ крестьянскомъ присутствіи царскій выборный?-- продолжалъ раскрашивать хозяинъ, поглядывая на Камышлинцева, какъ будто онъ былъ деревянный.

-- Тотъ самый, -- отвѣчалъ Еремѣевъ.

-- Такъ!-- протянулъ хозяинъ.

-- А что тебѣ?-- спросилъ Камышлинцевъ, слушая переговоры.-- Дѣльце развѣ есть?

-- Нѣтъ, такъ, -- отвѣчалъ хозяинъ.-- Много мы слышали о вашей милости. Много за васъ народъ Бога молитъ, -- выразительно сказалъ онъ.

-- Очень радъ, -- сказалъ Камышлинцевъ, чтобы сказать что-нибудь.

Они помолчали.

Хозяинъ прокашлялся, какъ будто у него засѣло что въ горлѣ.

-- А что, -- рѣшился спросить онъ наконецъ Камышлинцева, тихо и таинственно, -- можно вамъ слова два сказать?

-- Сколько хочешь, любезный!... да говори смѣло: здѣсь все свои.

-- Это точно, оно такъ. А все какъ-бы это до васъ однихъ касается, -- замѣтилъ хозяинъ.

Камышлинцевъ всталъ и пошелъ за хозяиномъ, который повелъ его въ стоявшимъ поодаль мужикамъ. Хозяинъ безцеремонно кивнулъ головой Еремѣеву, чтобы и онъ тоже шелъ за ними.

-- Да что у тебя за секреты? говори прямо,-- сказалъ Еремѣевъ.

-- Да вотъ темрюковскіе пришли, сказалъ хозяинъ.-- Узнали они это Митрій Петровича, такъ съ нимъ покалякать хотѣли. Неладно у нихъ,-- таинственно прибавилъ онъ.

Они подошли къ крестьянамъ.

-- Что вамъ ребята?-- спросилъ Камышлинцевъ.

Тѣ хотѣли поклониться въ ноги, но увидѣвъ, что много зрителей, остановились.

-- До милости вашей, -- сказали они.

-- Въ чемъ дѣло?-- спросилъ Камышлинцевъ.

-- Ребятъ нашихъ въ острогъ везутъ,-- сказали они.

-- За что?

-- Да пріѣзжалъ вчера генералъ съ командой въ смиренію насъ приводить. Такъ по его приказу.

-- Что же я могу сдѣлать?-- печально пожавъ плечами, сказалъ Камышлинцевъ.

-- Да узнали они случаемъ, что вы здѣсь, такъ просили слезно: не придетъ ли, говорятъ, къ намъ Митрій Петровичъ на нашу бѣдность взглянуть. Ума, говорятъ, мы рѣшились. А они васъ знаютъ, бывали у васъ.

-- А гдѣ они?-- спросилъ Камышлинцевъ.

-- Здѣсь, Митрій Петровичъ, лошадей мѣняютъ. Ну да мы позадерживаемъ ихъ и ужиномъ пока провожатыхъ кормимъ.

-- А много ихъ?

-- На пяти парахъ веземъ съ солдатами, и самъ становой провожаетъ. Его-то мы въ избѣ угощаемъ.

Камышлинцевъ зналъ свое полное безсиліе помочь чѣмъ-нибудь, зналъ, что его вмѣшательство будетъ узнано и можетъ быть перетолковано, пожалуй сплетутъ цѣлую исторію; но ему хотѣлось узнать истину, и если не помочь, то по крайней мѣрѣ исполнить желаніе арестантовъ и дать имъ дѣльный совѣтъ. Онъ не колебался ни минуты, хотя, и не желалъ, чтобы его вмѣшательству было придано какое-нибудь оффиціальное значеніе, на которое онъ не имѣлъ никакого права.

А мужики смотрѣли на него безмолвно просящимъ и тревожнымъ взглядомъ.

-- Хорошо, -- сказалъ Камышлинцевъ, -- ступайте. Мы придемъ. Хозяинъ проводитъ насъ. Ты знаешь?-- спросилъ онъ его.

-- Знаю,-- отвѣчалъ онъ таинственно.

Крестьяне быстро отправились впередъ вдоль заборовъ, а Камышлинцевъ и Еремѣевъ, сопровождаемые хозяиномъ, пошли улицей.

-- Утрось это у нихъ погромъ, говорятъ, былъ,-- сказалъ хозяинъ.-- Вышло изъ того, что провіанта требовали, а контора не даетъ. Что народу, баютъ пересѣкли -- бѣда! А десятерыхъ въ острогъ взяли, "въ Сибирь -- говоритъ -- сошлю". Ну, между ними, конечно, человѣка три и горлопаи есть, а остальныхъ жалко: всѣ что ни на есть самый радѣльный къ міру народъ. Особливо одново -- Онуфрія Семенова жалко.

-- Какъ, Онуфрія Семенова взяли?-- спросилъ Еремѣевъ.

-- Ево самово,-- вздохнувъ, выразительно подтвердилъ хозяинъ.

-- Да чего онъ надѣлалъ? Самый смирный и разсудительный мужикъ, -- сказалъ Еремѣевъ.

-- Ну поди-ты!-- говорилъ хозяинъ.

Между тѣмъ они повернули въ другую улицу и въ концѣ ея увидали нѣсколько телѣгъ и собравшуюся около нихъ толпу народа.

-- Вотъ они, -- указалъ хозяинъ.

Они подошли къ толпѣ и увидали печальное зрѣлище.

Въ полусвѣтѣ начинающихся сумерекъ, на нѣсколькихъ телѣгахъ, сидѣли и лежали по двое крестьянъ съ связанными назади локтями. Ихъ помятыя блѣдныя лица носили слѣды тупаго горя, а у иныхъ мрачнаго озлобленія. Нѣсколько женщинъ стояло около нихъ: это были ихъ жены и матери, поѣхавшія вслѣдъ за ними; иныя плакали, другія стояли молча, пригорюнясь, съ безмолвной и безпредѣльной скорбью въ лицѣ. Одна изъ нихъ голосила и причитала -- точно обрядъ какой совершала; но, увидавъ подходящихъ господъ, кто-то изъ крестьянъ дернулъ ее за рукавъ, и она церестала. Стояло еще нѣсколько подводчиковъ и односельцевъ, пріѣхавшихъ проводить арестантовъ и переговорить съ ними, да толпа тутошныхъ крестьянъ, хотя и состоящихъ на другомъ положеніи, но принадлежащихъ тому же владѣльцу, родная имъ и сочувствующая и тоже по своему недовольная.

Вдали, составивъ ружья въ козлы, конвойные солдаты отдыхали на землѣ и ужинали хлѣбомъ.

Народъ почтительно и съ любовью разступился передъ пришедшими: видно было, что въ нихъ онъ видѣлъ своихъ и готовъ былъ внимать имъ, какъ оракуламъ.

Наши пріѣзжіе подошли къ телѣгѣ, около которой было больше всего народу. Стоявшая около нея, подперевъ рукой голову, пожилая женщина поклонилась и молча отодвинулась; по лицу у нея бѣжали слезы и она ихъ по временамъ отирала концомъ повязаннаго на головѣ платка. Въ телѣгѣ сидѣлъ высокій темноволосый пожилой мужикъ съ умнымъ, добрымъ и спокойно-грустнымъ лицомъ.

-- Онуфрій Семеновъ! ты какъ попался?-- сказалъ Еремѣевъ, подходя къ нему.

-- Какъ видите, Илья Игнатьичъ. Господь видно наказуетъ,-- сказалъ онъ.

-- Да за что?-- спросилъ Еремѣевъ.

-- За то, что міру служилъ,-- отвѣчалъ крестьянинъ.

Камышлинцевъ вглядѣлся въ него и лицо его показалось ему знакомымъ.

-- Ты, кажется, бывалъ у меня?-- спросилъ онъ у него.

-- Точно такъ, Митрій Петровичъ, былъ у васъ съ народомъ; и въ присутствіи были съ управляющимъ.

-- Да за что же теперь-то попался?

-- Контора на насъ указала. Они, говоритъ, народъ бунтуютъ. А мы дѣйствительно вездѣ за народъ стояли и по начальству просили для того! насъ міръ выбралъ: какой же такой бунтъ? А что народъ недоволенъ и провіанту требовалъ, что же намъ дѣлать! Сами знаете, намъ жить нельзя -- ѣсть нечего.-- Камышлинцеву было глубоко жаль крестьянъ. Онъ хорошо зналъ Темрюковское дѣло. Это было одно изъ многихъ заводскихъ дѣлъ, гдѣ примѣненіе общаго закона встрѣтило наибольшія трудности. Заводское правленіе было юридически право: оно сдѣлало все, что требовалось отъ него закономъ; а крестьяне были правы фактически: они просто не могли питаться при настоящемъ порядкѣ... Дѣло въ томъ, что крестьяне, заселенные барской волей въ лѣса и горы, пропитывались только скуднымъ пайкомъ, выдаваемымъ владѣльцемъ, и ничтожной задѣльной платой. Съ прекращеніемъ обязательныхъ отношеній, плата была повышена, но заводъ уменьшилъ производство и, вмѣстѣ съ введеніемъ уставной грамоты, пересталъ выдавать паекъ на нерабочихъ и дѣтей. Вслѣдствіе этого много рукъ оставалось безъ дѣла, питаться ничего неродящей землей было не возможно, а уйти крестьяне не имѣли права. Губернское присутствіе ходатайствовало у правительства о льготахъ, а между тѣмъ, вслѣдствіе отказа въ уступкахъ и нѣкоторыхъ неловкихъ мѣръ заводоуправленія, между нимъ и крестьянами возникла непримиримая вражда и рядъ безпрерывныхъ столкновеній. Неповиновеніе называлось бунтомъ, а затѣмъ являлось усмиреніе и непремѣнное отъисканіе зачинщиковъ и возмутителей между крестьянствомъ, тогда какъ причины были въ самомъ положеніи вещей. Разумѣется, контора указывала на главныхъ ходатаевъ и за нихъ принимались прежде всего.

Когда производятся реформы, глубоко переработывающія общественный строй, примѣненіе ихъ въ частныхъ случаяхъ не можетъ не встрѣтить неудобствъ. А между тѣмъ машина идетъ и должна идти своимъ мѣрнымъ строгимъ ходомъ. Тогда нѣсколько болѣе смѣлыхъ и честныхъ людей: выходятъ впередъ и на свой страхъ пытаются остановить то колесо, которое нажимаетъ семью ихъ собратовъ. Иногда ихъ голосъ и бываетъ услышанъ, колесо отодвигается или передѣлывается, по часто этотъ голосъ, иногда грубый и неловкій, принимается за голосъ темнаго и тупаго сопротивленія, машина двигается -- и они падаютъ мучительной жертвой и живымъ указаніемъ непримѣнимости закона...

И вотъ Камышлинцевъ стоялъ въ кругу тѣхъ радѣльниковъ, которые хлопотали за міръ, выясняли его нужды, ходили и кланялись по начальству, но вмѣстѣ съ тѣмъ были стойки и, можетъ быть, рѣзки съ своимъ заводоначальствомъ. И вотъ они -- эти темные, но лучшіе и излюбленные люди въ міру были связаны и какъ преступники препровождались въ острогъ. Ихъ ждали мѣсяцы, а можетъ и годы тюрьмы, потомъ держащійся строго буквы и формальности судъ и затѣмъ Сибирь, изъ которой для нихъ, бѣдныхъ мужиковъ, нѣтъ возврата. Жены шли за ними, пока острожная дверь не отдѣляла ихъ, и маленькій міръ, на бѣдствіе котораго они обращали вниманіе начальства цѣной собственной свободы, безмолвно глядѣлъ на нихъ... Камышлинцева за сердце хватало, а между тѣмъ онъ не могъ ничего сдѣлать для нихъ. Таково должно быть положеніе врача у постели больнаго, который и знаетъ вѣрное лекарство, да не можетъ его дать: нѣтъ у него этого лекарства и не въ силахъ онъ достать его.

-- Постараюсь за васъ, братцы, сколько смогу, -- сказалъ онъ,-- но тутъ я могу только просить за васъ. Эхъ, вамъ бы не шумѣть, а просить слѣдовало,-- сказалъ онъ, сознавая всю праздность своихъ замѣчаній.

-- Да мы развѣ мало просили! самъ я знаю, что горломъ не возьмешь,-- сказалъ Онуфрій.-- Да развѣ съ голоднымъ-то народомъ совладаешь: нужда кричитъ, а мы отвѣтчики.

-- Да ну, Богъ дастъ, перемелется, мука выйдетъ, -- сказалъ Еремѣевъ.-- Посидите немного на казенной порціи, а на свѣтѣ не безъ добрыхъ людей: похлопочутъ и выпустятъ; да что ты сидишь сиднемъ-то,-- прибавилъ онъ:-- еще успѣешь насидѣться!

-- Совѣстно встать-то, Илья Игнатьичъ,-- тихо отвѣчалъ Онуфрій: -- видите, въ чемъ.-- Онъ показалъ ноги: на нихъ вмѣсто кандаловъ были лошадиные путы.

Еремѣевъ только прокашлялся, словно въ горлѣ что засѣло.

-- Съ твоей лошади что ли сняли?-- съ угрюмой усмѣшкой спросилъ онъ.

-- Ужъ и не помню,-- отвѣтилъ Онуфрій, мотнувъ головой.

Они замолчали и весь окружный людъ стоялъ молча, слушалъ и ожидалъ.

-- Вотъ что, Митрій Петровичъ, ужъ тамъ съ нами что хочешь дѣлай, а намъ жить не при чемъ у этой земли. Пусть дадутъ намъ землю да спрашиваютъ, какіе хотятъ тамъ оброки: мы не супротивники. Мы не прочь платить. Да вѣдь у земли-то этой кормиться нечѣмъ, не кормитъ она, сказалъ Онуфрій.

Обо всемъ этомъ было представляемо, но на это ходатайство отъ начальства, не имѣвшаго въ виду факта уменьшенія работъ и желавшаго, въ видахъ развитія заводскаго дѣла, чтобы рабочіе не уходили съ заводовъ, былъ полученъ отвѣтъ, что такъ какъ крестьянами не выкуплены ихъ усадьбы и владѣльцемъ оныя имъ не подарены, то переходъ ихъ въ другія общества, по силѣ положенія, невозможенъ, а надѣленіе казенною землею подало бы поводъ и другимъ къ подобнымъ ходатайствамъ {Заводскимъ крестьянамъ даны были впослѣдствіи правительствомъ разныя льготы, которыя много облегчили ихъ положеніе.}.

-- Знаю, знаю. И представлялось обо всемъ этомъ,-- сказалъ Камышлинцевъ, -- да вѣдь вы знаете отвѣтъ?

-- Знаемъ,-- отвѣчалъ мрачно Онуфрій,-- объявляли его. Да чѣмъ мы усадьбу-то выкупимъ, коль ѣсть нечего? Куда пойдешь на заработки-то? А нашъ управляющій-то говоритъ: "выпишу мастеровыхъ со стороны, вдвое имъ дамъ, а васъ не возьму, съ голоду будете околѣвать, за пять копѣекъ въ день придете, говоритъ, проситься во мнѣ". Изъ этого вся и заварюха вышла. Теперь не знаешь, что и дѣлать! просто сухая бѣда! ума рѣшились! Провьянтъ перестали давать: "вольные, говоритъ, вы теперь". Приставать -- бунтуемъ, говорятъ. Научите вы насъ, дайте намъ ума!-- просилъ онъ, -- ужь мы совсѣмъ безъ головы.

-- Да что дѣлать-то? просить да ждать,-- сказалъ Камышлинцевъ, грустно пожавъ плечами.-- А я даю вамъ слово еще разъ поднять объ этомъ рѣчь. Все сдѣлаю, что могу, -- прибавилъ онъ, -- а тамъ, что Богъ дастъ.

-- Да мы знаемъ, что вы-то за насъ, да другіе насъ не слышатъ; напишите вы имъ, что голодъ нудитъ, ѣсть нечего: вѣдь брюхо-то не ждетъ.

-- Все напишу, даю вамъ слово; а теперь, чѣмъ можно пособить, пособимъ, и о васъ похлопочу, сколько могу,-- сказалъ Камышлинцевъ; -- а пока что дѣлать, терпите.

Камышлинцевъ видѣлъ всю ничтожность утѣшенія, ему тяжело было оставаться зрителемъ, тѣмъ болѣе, что кромѣ словъ и обѣщаній онъ не могъ ничего имъ дать.

Поднявъ фуражку, "ну, прощайте", -- сказалъ Камышлинцевъ, и, поклонившись, хотѣлъ идти; но женщины, сначала одна, потомъ другая, какъ по сигналу, бросились ему въ ноги.

-- Батюшка! за нашихъ-то заступись! Кормилецъ! вѣдь сгніютъ они въ острогѣ-то, угонютъ ихъ отъ насъ, кормильцевъ нашихъ! на кого сироты-то покинутся?..

-- Заступись, Митрій Петровичъ!-- загудѣла толпа, кланяясь; нѣсколько темрюковцевъ встали на колѣни, и вдругъ вся толпа, какъ подкошенная, повалилась за ними.

-- Полноте, встаньте,-- говорилъ Камышлинцевъ.-- Все, все, что могу, друзья мои, все, что въ силахъ моихъ, слово даю!-- говорилъ онъ и, блѣдный и смущенный, спѣшилъ вырваться изъ толпы: судорога точно крѣпкая рука сдавила ему горло, онъ стиснулъ зубы, что есть мочи, и готовъ былъ заплакать отъ жалости, злобы и безсилія.

Быстро вышелъ онъ изъ круга и, почти не узнавъ, прошелъ мимо Анюты Барсуковой, которая стояла съ Благомысловымъ и, вся потрясенная, смотрѣла на эту сцену.

-- Постойте, куда вы бѣжите?-- сказалъ Еремѣевъ, догоняя Камышлинцева.

-- Видѣть я этого не могу, -- сказалъ съ озлобленіемъ Камышлинцевъ,-- а ничѣмъ не въ состояніи помочь.

Они молча и быстро пошли дальше.

-- Что?.. что такое? что тамъ такое?-- раздался голосъ около нихъ.

Они оглянулись и увидѣли высунувшееся изъ окна взъѣзжей избы раскраснѣвшееся и испуганное лицо становаго пристава.

-- Что это такое?-- кричалъ онъ.

Въ поднявшейся на ноги.толпѣ пробѣжалъ неясный гулъ... и точно рычаніе льва послышалось въ немъ. Камышлинцевъ воротился.

-- Ничего, народъ узналъ меня, ну и, вы знаете, сейчасъ просить,-- сказалъ онъ.

-- Ахъ-съ, Дмитрій Петровичъ! извините-съ. И вы изволили пріѣхать!-- говорилъ становой, застегивая сюртукъ.

-- Нѣтъ, я мимоѣздомъ изъ имѣнія,-- сказалъ Камышлинцевъ.-- Послушайте,-- прибавилъ онъ тихо,-- не можете ли вы ихъ развязать?

-- Не смѣю-съ!.. Его превосходительство приказали!

-- Ну, генералъ, вѣроятно, сказалъ это сгоряча, или для острастки,-- замѣтилъ Камышлинцевъ;-- а впрочемъ, я не смѣю настаивать, какъ знаете.

-- Народъ-то бѣдовый здѣсь, Дмитрій Петровичъ! Оно, впрочемъ, конечно, можно! Эй, Ефремовъ.

Изъ избы выскочилъ, разжевывая кусокъ отставной унтеръ-офицеръ, служащій разсыльнымъ, вытянулся и глядѣлъ въ глаза становаго съ такой выдрессированной готовностью, словно хотѣлъ ему вскочить въ ротъ.

-- Развяжи имъ руки-то, а то ѣсть имъ нельзя!-- сказалъ становой.

-- Слушаю-съ, ваше благородіе!-- сказалъ Ефремовъ, и бросился исполнять приказаніе.

Камышлинцевъ пожалъ руку становому и ушелъ.

IV.

Когда хозяинъ отозвалъ Камышлинцева съ Еремѣевымъ и они ушли въ крестьянамъ, Анюта Барсукова осталась одна съ Благомысловымъ.

-- Куда же они?-- спросила она.

-- Вѣрно что-нибудь по крестьянскому дѣлу,-- отвѣчалъ Благомысловъ.

Благомысловъ былъ неразговорчивъ.

-- Пройдемтесь-ка!-- сказала Анюта. Вечеръ былъ отличный. Они встали и, по чувству скромности, отправились въ противоположную ушедшимъ сторону.

Анюта разговаривала съ Благомысловымъ о разныхъ вещахъ, но онъ отвѣчалъ коротко и неохотно. Она замѣчала, что въ немъ работаетъ какая-то мысль; по прежнимъ къ нему отношеніямъ она догадывалась о предметѣ этой мысли, и пыталась свести разговоръ на иныя колеи, но, когда увидѣла, что ея усилія плохо успѣвали, она оставила ихъ, и гуляющіе шли молча.

-- Слышали вы, -- спросилъ онъ наконецъ, -- что говорилъ хозяинъ?

-- Слышала, -- отвѣчала Анюта.

-- Вѣдь вотъ живутъ же люди, и русскіе люди.-- У насъ на глазахъ дѣвушка отдается тому, кого любитъ, не дожидаясь брака, и женятся по родительскому благословенію.

-- Что же изъ этого?-- спросила Анюта.-- Мало-ли вѣрованій и обычаевъ на бѣломъ свѣтѣ!

-- Да отчего же это не дѣлается у насъ?-- спросилъ Благомысловъ.

-- А вѣроятно оттого, что не находятъ этого согласнымъ съ своими понятіями о нравственности,-- отвѣчала Анюта.

-- Понятія о нравственности!-- усмѣхнувшись, сказалъ Благомысловъ.-- Да вѣдь это все условно! вѣдь это хорошо для толпы! но люди мыслящіе не должны стѣсняться пеленками, а дѣлать, какъ находятъ удобнѣе и полезнѣе...

-- Я думаю, что и понятія о нравственности выработались вездѣ стремленіемъ въ удобству, къ пользѣ,-- замѣтила Анюта.

-- Можетъ быть, -- отвѣчалъ Благомысловъ, -- но условія, при которыхъ они выработались, давно измѣнились, а толпа все валитъ по старой колеѣ... Ну пусть толпа, а людямъ-то поумнѣе можно бы и своей дорогой идти.

-- Я думаю, они и идутъ,-- сказала Анюта.-- Вотъ вамъ хоть бы отношенія Камышлинцева къ Мытищевымъ.

-- Ну, что жъ?.. полумѣры! маскарадъ! характера и смѣлости не достаетъ идти прямо: все поближе къ старой дорожкѣ!-- отвѣчалъ Благомысловъ.

-- Почемъ вы знаете, что они это дѣлаютъ по безхарактерности, а не по другимъ побужденіямъ?-- возразила Анюта.-- Наконецъ, какъ же это теперь, когда почти все молодое поколѣніе, къ которому принадлежатъ Камышлинцевъ съ Мытищевой, хочетъ новой дорожкой идти, и вы укоряете ихъ въ рутинѣ?

Благомысловъ нѣсколько смѣшался.

-- Идутъ, да плохо!-- сказалъ онъ.-- Только мы, молодежь, и то больше мужчины, и пробиваемъ новую дорогу.

-- Есть и женщины,-- сказала Анюта:-- я въ Петербургѣ видала.

-- Однако на васъ, кажется, примѣръ не подѣйствовалъ? Вообще, я замѣчаю, вы во многомъ измѣнили свои взгляды,-- сказалъ Благомысловъ, смотря на Анюту.

-- Вы сами же упрекаете тѣхъ, кто по колеѣ идетъ, а хотите, чтобы я дѣйствовала по примѣру другихъ, а не по своему соображенію?-- сказала Анюта.-- Вотъ именно мнѣ въ Петербургѣ-то и показалось, что тамъ молодежь идетъ по колеѣ, только не по старой колеѣ, а по новой, которая помоднѣе: та же мода и рутина, а не свое убѣжденіе, только другая крайность:

-- Крайности! вы, кажется, это поете съ голоса Камышлинцева?-- сказалъ съ нѣкоторой горечью Благомысловъ: -- онъ середины придерживается, старое съ новымъ примирить хочетъ. Это общее желаніе слабохарактерной посредственности.

Лицо Анюты вспыхнуло.

-- Это вы изъ крестьянскаго дѣла замѣтили, что у Камышлинцева характера нѣтъ?-- спросила она.

-- Что же? и въ крестьянскомъ дѣлѣ! Конечно, онъ человѣкъ развитый и не безчестный, а все дѣйствуетъ не радикально. Подобные люди, но моему, даже вредны, оттягиваютъ развязку, тогда какъ нужно напротивъ подготовлять и ускорять ее.

Анюта въ свою очередь пристально посмотрѣла на Благомыслова.

-- У насъ у всѣхъ, кажется, все, что не по васъ, такъ либо подлецъ, либо дрянь: вы не убѣдить хотите, а навязать ваши мнѣнія. А я желаю, чтобы у васъ было столько же характера и стойкости, какъ у Камышлинцева. Мало ему достается отъ старыхъ -- надо, чтобы доставалось и отъ молодыхъ?

-- Это общій удѣлъ тѣхъ, которые не пристаютъ ни къ тѣмъ, ни къ другимъ,-- сказалъ Благомысловъ.-- Однако вы горячо защищаете его?-- замѣтилъ онъ, улыбнувшись подозрительной и недоброй улыбкой.

-- Защищаю, потому что не люблю, когда грязью бросаютъ въ хорошаго человѣка, да еще тѣ, которые болѣе другихъ толкуютъ о хорошихъ людяхъ да о меньшей братіи. Еслибы каждый изъ васъ дѣлалъ столько же для меньшей братіи, какъ онъ, такъ этого было бы достаточно съ нихъ!

Благомысловъ опять усмѣхнулся съ снисходительнымъ превосходствомъ.

-- Не много будетъ толку, если всѣ меньшую-то братью только по губамъ будутъ мазать!-- сказалъ онъ.

-- Ну, я думаю, онъ многимъ кое-что и побольше сдѣлалъ,-- замѣтила Анюта.

Они прошли нѣсколько времени молча. Благомысловъ въ душѣ сердился; сердился и на себя, и на Анюту, и на Камышлинцева, за то, что разговоръ противъ его желанія какъ-то вышелъ совсѣмъ не на ту дорогу, на которую онъ хотѣлъ его вывести, и нѣкоторымъ образомъ заставилъ Анюту стать на сторону Камышлинцева. Не умѣя владѣть собою и нисколько не обладая ловкостью лавированія, или даже просто мягкостью обращенія,-- да Благомысловъ и не желалъ этихъ свойствъ, а напротивъ, считалъ ихъ вредными и затемняющими дѣло,-- Благомысловъ вдругъ круто повернулъ разговоръ.

-- А ну его, Камышлинцева, и его образъ дѣйствій!-- сказалъ онъ.-- Меня вовсе не то занимаетъ и не о томъ хотѣлъ я съ вами говорить. Мнѣ досадна примиримость и нерѣшительность, съ которой вы начинаете смотрѣть на вещи. Вотъ, передъ вами въ глазахъ люди живутъ раціонально. Любятъ, какъ любится, женятся безъ всякихъ обрядовъ, а впрочемъ и то еще глупы,-- замѣтилъ онъ, -- не знаю, зачѣмъ и женятся! Ну да какъ бы то ни было, все-таки гораздо раціональнѣе нашего, такъ-называемаго свѣта и вообще массы! Вѣдь выработали же они себѣ такое положеніе. Вѣдь, чтобы дойти до него, сколько дѣвокъ было избито до полусмерти, сколько у нихъ косъ обрѣзано, сколько въ хомутахъ по улицамъ вожено! А мы смотримъ на это равнодушно, намъ палецъ объ палецъ лѣнь ударить, чтобы измѣнить наши порядки. Если у насъ какой-нибудь Мытищевъ, чтобы жену не оконфузить, принялъ на себя роль рогоносца, такъ мы его чуть не въ герои ставимъ. А я бы за такую пустую бабенку, какъ эта Мытищева, кусочкомъ ногтя отъ мизинца не пожертвовалъ... да и выборъ вашего-то героя!-- сказалъ съ усмѣшкой Благомысловъ.-- И всѣ-то у насъ таковы, и все это намъ не противно! Давно сказано, а правда, что

"И ненавидимъ мы, и любимъ мы случайно,

Ничѣмъ не жертвуя ни злобѣ, ни любви"...

Анютѣ стало досадно на него.

-- Ну, нѣтъ!-- сказала Анюта -- мы видимъ, что и жертвуютъ...

-- Какъ же! особенно въ любовныхъ-то отношеніяхъ! У насъ коль кто изъ вашей братьи и полюбитъ, такъ и тогда признанье-то зубами надо вытащить. А ужъ если коими судьбами иная отдается, да не женятся на ней, такъ послѣ всю жизнь на весь свѣтъ реветъ, что ее обманули, какъ малаго ребенка.

Анюта промолчала.

-- Даже и въ лучшихъ-то изъ васъ нѣтъ свободнаго и прямаго отношенія къ своему чувству,-- продолжалъ онъ.-- Все-то вы, какъ подкупленная крѣпость, ждете нападенія, чтобы капитулировать и сдаться на выгодныхъ условіяхъ, хотя сами денно и нощно только и думаете, только и возносите не то что теплыя, а самыя горячія мольбы, чтобы на васъ нападатель явился. А ни у одной не хватитъ смѣлости, коль полюбитъ, такъ придти да и сказать прямо: я люблю тебя.

Благомысловъ говорилъ горячо и искренно, но у него, неловкаго и застѣнчиваго, не могло сойти съ языка то слово, которое такъ и вертѣло его, и вся эта тирада была напускной храбростью ребенка, который кричитъ, чтобы не сознаться въ трусости. Не замѣчалъ онъ, что и до стиховъ договорился и что вся его злоба на женщинъ была болѣе всего злобой на себя.

-- Коль полюбишь, такъ безъ словъ скажется,-- задумчиво отвѣчала Анюта.-- А распахнуть вдругъ глубь душевную развѣ легко? И у мужчинъ развѣ всѣ слова легко говорятся?-- спросила она, и такъ посмотрѣла на Благомыслова, что ему стало стыдно.

-- Глупая же привычка, привитая съ дѣтства,-- сквозь зубы проговорилъ онъ и вдругъ, какъ будто съ отчаянія, собравъ всю свою храбрость, сказалъ:-- вотъ я напримѣръ? Говорите вы... безъ словъ скажется: видно я безъ словъ говорить не умѣю!

Онъ замолчалъ. Анюта не отвѣчала. Такъ прошли они нѣсколько шаговъ.

-- Что же, вы не видите, или не хотите видѣть, что я люблю васъ?-- хрипло проговорилъ онъ, глядя въ землю.

Анюта и ждала, и предчувствовала, что разговоръ придетъ къ этому концу; но все-таки покраснѣла, смутилась и молчала.

-- Такъ что же!-- спросилъ Благомысловъ, -- да, или нѣтъ?...

-- Нѣтъ!-- тихо сказала Анюта и потупилась въ землю.

Благомысловъ поблѣднѣлъ.

-- То есть, не суйся съ неумытымъ рыломъ да въ калачный рядъ!-- сказалъ онъ съ напускной развязностью, и постарался улыбнуться, а голосъ у него подрывался, и духъ захватывало отъ волненія, и сознавалъ онъ всю неловкость своего положенія, и не зналъ, какъ выйти изъ него, и, какъ водится въ этихъ случаяхъ, дѣлалъ еще болѣе промаховъ.

Анюту покоробило отъ этой грубой шутки, но она промолчала.

-- Дѣйствительно,-- началъ опять, идя на проломъ съ горькой усмѣшкой, Благомысловъ:-- вѣдь нашъ братъ изъ кутейниковъ и грубъ, и не ловокъ, и одѣтъ-то такъ, что лакей у иного франта за поясъ заткнетъ, такъ за что же насъ и любить!.. ну а все-таки, хоть вы теперь и другихъ идей придерживаетесь,-- онъ иронически улыбнулся,-- а все-же мы толковали и, такъ сказать, старались о развитіи!

Онъ пріостановился отъ волненія, и въ оскорбленному самолюбію прибавилось новое чувство: ревность.

-- Ну, такъ въ память старой дружбы, можно бы хоть довѣренности удостоить и сказать напримѣръ... вѣдь не можетъ же быть, чтобъ въ ваши года да вы не любили кого-нибудь!..-- что есть, молъ, другой?

Анюта, выслушавшая это молча, вдругъ прервала его...

-- Постойте!-- сказала она -- не говорите: это не хорошо! Я вамъ много обязана и уважаю васъ, какъ честнаго молодаго человѣка, ну такъ будьте же тверды и не роняйте себя... Насильно милъ не будешь!-- прибавила она тихо.-- Я избѣгала объясненія потому, что не хотѣла огорчать васъ, но теперь, когда слово высказано, не напускайте на себя роли, которая вамъ не идетъ: уважайте и себя, и меня!.. Останемся друзьями,-- сказала она, и протянула Благомыслову руку. Онъ, молча и не поднимая головы, пожалъ ее. Онъ былъ смущенъ.

Анюта, высказавъ твердо все, что хотѣла, замолчала. Такъ прошли они нѣсколько времени, и Анютѣ стало жаль Благомыслова. Женщина никогда не остается равнодушной къ первому признанію и для человѣка, сдѣлавшаго его, у нея всегда найдется немного любви и много сожалѣнія.

-- Вы еще молоды!-- сказала Анюта,-- у васъ еще впереди много и дѣла, и любви. Вамъ есть чѣмъ, да и надо заняться серьезнѣе, а тогда все скоро пройдетъ.

-- Довольно объ этомъ!-- сказалъ Благомысловъ, взявшись за лобъ и какъ-бы стирая съ него всѣ старыя мысли.-- Я теперь знаю свое дѣло. Лучше не отвлекусь отъ него... Ну, и баста!

Анюта не поднимала разговора. Она шла молча. Благомысловъ пристально глядѣлъ впередъ, нѣсколько прищурясь: онъ хотѣлъ скрыть навертывающіяся у него слезы. Анюта старалась не глядѣть на Благомыслова, но не смотря на то, замѣтила эти слезы.

Между тѣмъ, занятые разговоромъ, они раза два повернули изъ улицы въ улицу и вдругъ, не вдалекѣ передъ собою, увидѣли толпу съ стоящими посреди ея телѣгами арестантовъ.

-- Что это такое?-- спросила Анюта.-- Посмотримъ! Я думаю, можно?

-- Разумѣется можно!-- сказалъ Благомысловъ.

Они оба были рады, что нашелся предметъ, которымъ можно было заняться или сдѣлать видъ, что занимаешься. Они подошли къ толпѣ, и были зрителями и слушателями сцены, которую мы разсказали.

Когда Камышлинцевъ, переговоривъ съ становымъ, присоединился къ остальнымъ, всѣ пошли молча и подъ разными впечатлѣніями. Камышлинцевъ былъ смущенъ и глубоко взволнованъ, Еремѣевъ угрюмъ и золъ; Анюта была тоже взволнована, но вниманіе ея дѣлилось между положеніемъ крестьянъ и положеніемъ, которое занималъ Камышлинцевъ. Благомыслозъ былъ въ возбужденномъ состояніи; глаза его блистали, и въ немъ виднѣлась какая-то горькая иронія.

-- Ужасное положеніе!-- сказалъ Камышлинцевъ.-- При прежнемъ губернаторѣ нужды не такъ еще выяснились, но мы представляли и хлопотали, а этотъ на букву закона смотритъ и требуетъ одного ея выполненія... Будемъ съ Мытищевымъ воевать и ссориться, да что подѣлаешь! большинство всегда на сторонѣ губернатора.

-- Однакоже, славный вы рецептъ-то дали отъ голоду: терпѣть, пока вы будете ссориться да представлять, а можетъ быть и не представите еще!

Анюта встрепенулась и глядѣла на Камышлинцева съ ожиданіемъ. Она и сочувствовала ему, и зла была на него за недостойную, какъ ей казалось, любовь къ Мытищевой, про которую ей напомнилъ Благомысловъ. Притомъ она довольна была, что упрекъ Благомыслова, прямо обращенный въ Камышлинцеву, вызоветъ оправданіе его самого и лучше ей выяснитъ, чей образъ мыслей справедливѣе.

Камышлинцевъ нахмурился. Ему и безъ того было горько и досадно за свое малосиліе, а тутъ еще упрекаютъ въ немъ.

-- Каждый дѣлаетъ и долженъ дѣлать, что можетъ,-- сказалъ онъ.-- А вы на моемъ мѣстѣ какой бы рецептъ прописали?

-- А я бы имъ посовѣтовалъ требовать, пока дадутъ, -- угрюмо сказалъ Благомысловъ: -- потому что факты говорятъ гораздо краснорѣчивѣе бумаги, и, конечно, настоящее происшествіе поможетъ этимъ людямъ гораздо болѣе, нежели всѣ ваши представленія.

-- Да,-- сказалъ Камышлинцевъ.-- Это сильное доказательство. Только надо, чтобы начальству выяснены были коренныя причины происшествія, а если оно будетъ представлено, какъ одно неповиновеніе его волѣ, такъ толку будетъ мало.

-- Ну еще, вы выясните, либо нѣтъ, а настойчивость выяснитъ гораздо лучше и яснѣе,-- сказалъ Благомысловъ.

-- Можетъ быть, только по вашей-то методѣ это пожалуй случится въ то время, какъ всѣ будутъ разорены, да половина сослана, -- сказалъ Камышлинцевъ.-- Я вотъ думаю попробовать, не довольно ли и этихъ фактовъ, что вотъ теперь въ телѣгахъ везутъ. А вы полагаете надбавлять ихъ, пока переписка идетъ?

-- Я думаю, что если нужна операція, такъ пусть и будетъ операція, а всѣ эти переписки и посредничества -- палліативы, замазыванія, отъ которыхъ только усиливается болѣзнь. А жертвъ жалѣть нечего: одна во-время спасаетъ тысячи послѣдующихъ.

-- Ну, а по моему и этихъ слишкомъ достаточно.-- Вы, какъ видно, вѣрите въ одну хирургію, а я кромѣ того и въ терапію, да ею и занимаюсь, -- сказалъ раздраженно Камышлинцевъ.-- Такъ я и совѣтую, что могу и во что вѣрю. А когда они спросятъ вашего совѣта, такъ вы имъ дайте свой.

-- И дамъ!-- сказалъ угрюмо Благомысловъ.

Еремѣевъ искоса посмотрѣлъ на Благожыслова.

-- Однако просто вы лечите!-- сказалъ онъ ему.-- Около насъ полковой лекарь есть: тотъ вотъ такъ же, какъ вы...

Благомысловъ не отвѣчалъ и всѣ возвратились сумрачные и молчаливые.

Они нашли Арину Степановну уже безпокоившуюся ихъ отсутствіемъ: она всегда безпокоилась объ отсутствующихъ если они отлучились даже не далѣе огорода. Подумала она и на счетъ ужина, но всѣ отказались отъ него и разошлись спать, мужчины въ отведенную имъ свѣтелку, а женщины въ большую избу. На другой день всѣ поднялись и выѣхали рано, сдѣлали еще одинъ перегонъ, выбрались на большую дорогу и разстались.,

Еремѣевъ поѣхалъ къ себѣ на лѣсную дачу. Камышлинцевъ, вспомнивъ, что въ этотъ же день будетъ засѣданіе губернскаго присутствія, на которомъ, можетъ быть, пойдетъ рѣчь о темрюковцахъ, оставилъ своихъ лошадей и взялъ почтовыхъ, а Барсуковы и Еремѣевъ простились съ нимъ и, выкормивъ лошадей, поѣхали не торопясь вслѣдъ за Камышлинцевымъ въ Велико-Ѳедорскъ.

V.

Какъ ни горячо спорилъ Камышлинцевъ и отстаивалъ свой взглядъ на Темрюковское дѣло, но онъ успѣлъ только въ томъ, что по немъ не было принято никакихъ рѣшительныхъ мѣръ, пока не пріѣхалъ Мытищевъ. Съ поддержкой его и при самомъ энергическонъ протестѣ, имъ удалось убѣдить Нобелькнебеля, что буквальное исполненіе положенія не отвратитъ печальнаго положенія темрюковцевъ и что дѣло это требуетъ обстоятельнаго разъясненія, предъ высшими учрежденіями, тѣхъ неблагопріятныхъ условій, въ которыя поставлены названные крестьяне уменьшеніемъ заводскаго производства и невозможностью имѣть заработокъ на сторонѣ. Пробовалъ было Камышлинцевъ замолвить слово и за арестованныхъ, но встрѣтилъ непреклонный отпоръ.

-- Ну ужь, извините!-- отвѣчалъ ему Нобелькнебель,-- я бунтовщикамъ потакать не намѣренъ.

Напрасно Камышлинцевъ доказывалъ, что они вовсе не бунтовщики, что они, какъ ходатаи, избирали самый законный путь для заявленія своихъ нуждъ, что это -- лучшіе излюбленные и самые толковые люди завода и что гораздо выгоднѣе дѣйствовать на народъ черезъ нихъ, а не репрессивными мѣрами. Нобелькнебель оставался при своемъ.

-- Нѣтъ-съ,-- говорилъ онъ,-- тутъ нужна энергія, а не мягкія мѣры; мягкія мѣры довели уже до безпорядковъ! Когда у бунтовщиковъ отнимутъ голову, то тѣло будетъ парализовано.

-- Да вы лучше желудокъ отнимите у нихъ, это будетъ раціональнѣе!-- не выдержавъ, сказалъ Камышлинцевъ.

Нобелькнебель отвѣтилъ ему съ тонкой вѣжливостью, что каждый дѣйствуетъ въ своей сферѣ по своему усмотрѣнію и что за дѣло объ арестованіи отвѣчаетъ онъ, и разсмотрѣніе этихъ дѣлъ не подлежитъ членамъ губернскаго присутствія. Послѣ чего Камышлинцевъ, замѣтивъ, что онъ и говорилъ въ этомъ случаѣ, какъ частный человѣкъ, разумѣется, долженъ былъ замолчать.

-- Ты, почитатель Англіи, -- сказалъ бывшій при этомъ Мытищевъ, -- не придерживаешься видно идей Борка. Онъ говоритъ, что не понимаетъ тѣхъ, которые хотятъ только тишины и возстаютъ противъ всякихъ нарушителей спокойствія, а напротивъ, желалъ бы, чтобы былъ вездѣ крикъ, гдѣ только есть злоупотребленіе.

-- Тутъ нѣтъ злоупотребленія -- возразилъ Нобелькнебель,-- а есть только строгое исполненіе владѣльцемъ своихъ обязанностей. И притомъ мы не въ Англіи-съ!-- прибавилъ онъ, выразительно кивнувъ головой.

Чутьемъ истинно ловкаго человѣка онъ уже понималъ, что въ воздухѣ носятся презрѣніе къ Англіи и всѣмъ западнымъ тонкостямъ и предпочтеніе взглядовъ, выросшихъ на родной почвѣ, что въ непродолжительномъ времени и обнаружилось въ общественномъ мнѣніи.

Но наединѣ съ сестрой Нобелькнебель былъ откровеннѣе.

-- Пристаютъ они все съ Темрюковекимъ дѣломъ,-- сказалъ онъ, повѣряя ей свои заботы, -- а не знаютъ того, что изъ-за этого дѣла, можетъ быть, слетѣлъ мой предмѣстникъ. Тутъ надо дѣйствовать осторожнѣе!

-- Что ихъ слушать!-- рѣшила Ольга: -- вѣдь извѣстно, что они фантазеры; дѣлай, какъ самъ знаешь, да посовѣтуйся лучше съ графомъ Гогенфельдомъ.

Графъ Гогенфельдъ, хотя и находилъ владѣльца совершенно правымъ, а крестьянъ бунтовщиками, но нашелъ, что и крестьяне отчасти правы и нужно сдѣлать нѣчто и для нихъ. Вслѣдствіе всего этого Нобелькнебель, хотя въ самыхъ нѣжнѣйшихъ формахъ, рѣшился высказаться о безвыходномъ положеніи крестьянъ. Впрочемъ, рѣзкія и вполнѣ обрисовывающія положеніе крестьянъ заявленія Камышлинцева и согласившагося съ нимъ Мытищева были помѣщены въ журналахъ присутствія и потому дошли до свѣдѣнія и высшихъ учрежденій.

VI.

Чтобы привести въ исполненіе свою мысль -- оставить домъ Мытищевыхъ и вмѣстѣ избавиться отъ городской пыли, Камышлинцевъ придумалъ нанять домикъ гдѣ-нибудь около города. Онъ нашелъ его въ одномъ имѣніи, принадлежащемъ двумъ братьямъ Вахрамѣевымъ, изъ которыхъ одинъ холостой уѣзжалъ года на два за границу. Узнавъ желаніе Камышлинцева, тотъ предложилъ ему свой домъ. Они сошлись въ условіяхъ и переѣздъ былъ рѣшенъ.

Дня черезъ два послѣ пріѣзда, Камышлинцевъ получилъ письма изъ Петербурга, привезенныя Барсуковой, которая была сама у Ольги и оставила ихъ. Новости, которыя онъ узналъ изъ писемъ, были гораздо хуже, нежели онъ ожидалъ; ему описывались петербургскія волненія и между прочимъ говорили, что нѣкоторые изъ его пріятелей компрометированы въ нихъ. Онъ былъ очень огорченъ этимъ, тѣмъ болѣе, что видѣлъ всю ложность пути, на который они вступили, а между тѣмъ любилъ ихъ и жалѣлъ не только, какъ людей ему близкихъ, но какъ людей честныхъ и желающихъ пользы, которую при другихъ, болѣе правильныхъ взглядахъ они бы безъ сомнѣнія и принесли. Намекалось и о томъ, что эти пріятели недовольны образомъ дѣйствій Камышлинцева и считаютъ ихъ слишкомъ мелкими.

Камышлинцевъ хотѣлъ распросить нѣкоторыя подробности у Барсуковой и вскорѣ собрался къ ней.

-- Не знаете ли вы, гдѣ устроивается Барсукова?-- спросилъ онъ у Ольги,-- мнѣ нужно побывать у нея.

Ольга разсказала ему.

-- Кстати,-- прибавила она,-- мнѣ тоже хочется съ ней кое о чемъ потолковать; зовите ее къ намъ завтра обѣдать.

Камышлинцевъ отправился.

Онъ нашелъ Анюту въ хлопотахъ за устройствомъ своего помѣщенія и раскладкой полученныхъ товаровъ.

-- Не помѣшалъ я вамъ?-- спросилъ Камышлинцевъ.

-- О, нѣтъ,-- отвѣтила Анюта.-- Напротивъ вы мнѣ поможете совѣтомъ: ваша репутація, какъ человѣка со вкусомъ, сдѣлана.

Не знаю, сказала ли это она безъ скрытной мысли, или хотѣла намекнуть на его склонность къ Мытищевой. Но вообще Анюта была въ духѣ и оживлена: приходъ Камышлинцева, кажется, доставилъ ей удовольствіе.

-- Особенно въ дѣлѣ модъ!-- смѣясь, прибавилъ Камышлинцевъ.-- Ну, а какъ вы устроиваетесь? пріобрѣли мастерицъ и сотрудницъ?

-- Пріобрѣла, -- отвѣчала Анюта,-- и вообразите, самымъ обыденнымъ образомъ: просто наняла! Въ сотрудничество никто нейдетъ; говорила имъ о долѣ изъ барыша: "это, говорятъ, какъ вамъ будетъ угодно сдѣлать намъ награду или нѣтъ, а мы условимся въ жалованьи"; такъ и сдѣлала,-- вотъ вамъ и кооперативное предпріятіе!

Они потолковали о петербургскихъ новостяхъ.

Камышлинцевъ сталъ прощаться.

-- Я вамъ забылъ передать приглашеніе Ольги Ѳедоровны, -- сказалъ Камышлинцевъ: она васъ проситъ обѣдать завтра.

-- Не знаю,-- сказала нерѣшительно Анюта.-- Дѣла много; если освобожусь, то съ удовольствіемъ.

-- Мнѣ очень жаль будетъ, если вы не придете,-- сказалъ Камышлинцевъ: потому что теперь рѣдко буду имѣть удовольствіе видѣть васъ... Я переѣзжаю на лѣто въ деревню Вахрамѣева: я нанялъ домъ у старшаго брата.

-- Какъ, совсѣмъ переѣзжаете?-- спросила Анюта.

-- Да, совсѣмъ,-- отвѣчалъ Камышлинцевъ.

-- А теперешняя квартира?

-- Будетъ свободна! Не хотите ли осмотрѣть ее?-- сказалъ Камышлибцевъ, улыбаясь; онъ повторялъ слова, сказанныя Анютой въ маскарадѣ.

Анюта, вѣроятно, вспомнила ихъ и вся вспыхнула.

-- Ну, это только до осени, вѣроятно?-- замѣтила она, насмѣшливо улыбаясь.

-- Напротивъ,-- положительно отвѣчалъ Камышлинцевъ.-- Семейство Ольги Ѳедоровны, вѣроятно, скоро увеличится и мое сожительство стѣснитъ ихъ. Да и меня тоже,-- прибавилъ онъ.

Анюта посмотрѣла на него большими неудомѣвающими глазами, какъ-бы ожидая разъясненія. Но Камышлинцевъ любезно улыбнулся, пожалъ ей руку и ушелъ.

Анюта осталась, вся радостно возбужденная.

Вещь, на которую намекнулъ Камышлинцевъ, была совершенно неожиданна. Анюта не была еще увѣрена въ разрывѣ Камышлинцева съ Ольгой; но имѣла волную надежду предполагать его. И потомъ, съ какою цѣлью Камышлинцевъ напомнилъ ей ея слова въ маскарадѣ? Все это подѣйствовало на нее неопредѣленно, радостно и отрадно, точно праздникъ какой сталъ у нея на душѣ.

Самъ Камышлинцевъ словно нарочно ронялъ преграды, которыя стояли между ними, и какъ будто звалъ ее въ себѣ.

Она не была влюблена въ Камѣшлинцева, по крайней мѣрѣ не допускала въ себѣ этой любви, но сердце ея весело трепетало и рвалось куда-то.

На другой день, въ обычный часъ обѣда, Анюта была у Мытищевыхъ, и я полагаю, много надо было сломить препятствій, чтобы помѣшать ей придти къ нимъ. Кромѣ своей семьи и Камышлинцева, обѣдалъ еще графъ Гогенфельдъ. За обѣдомъ Мытищевъ былъ молчаливъ и печаленъ, недавняя смерть брата иного прибавила грусти къ его обыкновенно невеселому настроенію; графъ Гогенфельдъ разсказывалъ о своей поѣздкѣ на заводъ.

-- Я не знаю, какъ вы толкуете съ крестьянами, -- сказалъ онъ, обращаясь въ Мытищеву и Камышлинцеву;-- но меня они ставили въ презатруднительное положеніе. Напримѣръ, на другой день послѣ усмиренія, я остался еще въ заводѣ и поутру вздумалъ съ ними поболтать. Разумѣется, они смотрѣли еще какъ волки. Только одинъ беретъ меня вдругъ за аксельбантъ...-- я, знаете, нарочно съ ними запросто, amicalement...-- беретъ за аксельбантъ и спрашиваетъ: "Это тебѣ за что царь далъ?" -- Я говорю, за службу.-- "А это за что? Тоже за службу?" -- показываетъ на ордена.-- За службу!.. "И это тоже?" -- вензель на эполетахъ.-- И это. Я думалъ, что все это онъ такъ, изъ любопытства спрашиваетъ. "А много, говоритъ, ты лѣтъ ему служишь?" -- Я отвѣчаю: лѣтъ 10. "Ну, а вотъ не только мы, говоритъ, а и отцы, и предки наши сотни лѣтъ служили помѣщику, что же, говоритъ, мы у него выслужили?" Представьте же себѣ, что я могъ имъ отвѣтить! А?

-- Опять, жалуются они на свое положеніе. Я имъ объясняю, что царь сдѣлалъ все, что могъ: освободилъ ихъ, предоставилъ имъ выкупать землю и даетъ на это средства; но что сама казна выкупить не можетъ, потому что нѣтъ на это денегъ. Что же они? "Какъ, говорятъ, у батюшки-царя да деньгамъ не быть? ну, велитъ напечатать, и только! Вѣдь она, говорятъ, бумага-то чай полушку стоитъ, а ходитъ за десятки и сотни рублей!" Я было имъ сталъ объяснять паденіе бумажныхъ цѣнностей отъ чрезмѣрнаго выпуска, а они мнѣ: "какъ, говорятъ, упадутъ? да велѣли бы принимать за сколько хотятъ, и баста!" Вотъ извольте имъ тутъ объяснять, почему нельзя велѣть,-- каково мое-то положеніе?

Камышлинцеву и Мытищеву сотни разъ приходилось толковать подобныя вещи, и эти разговоры были для нихъ не новость; они только посмѣялись надъ смущеніемъ, въ которое былъ поставленъ графъ Гогенфельдъ.

-- Или опять... сказалъ было Гогенфельдъ, но хозяйка перебила его.

-- Нѣтъ, графъ, это ужъ черезчуръ,-- строго сказала Ольга.-- Вы точно такъ же портитесь, какъ и эти господа. Не говорите о крестьянахъ, если не хотите мнѣ надоѣсть! Что это за заразительное дѣло,-- воскликнула она съ искреннимъ недоумѣніемъ, -- къ которому никто не можетъ прикоснуться, чтобы не толковать о немъ съ утра до вечера и не забыть о существованіи другихъ вещей на свѣтѣ!?

Вслѣдствіе этого энергическаго протеста, разговоръ перемѣнился. Стали толковать о переѣздѣ Камышлинцева.

-- Послушайте, Камышлинцевъ!-- сказала Ольга;-- знаете, что, вотъ бы вамъ жениться на Вахрамѣевой. Она -- миленькая и состояніе порядочное.

Анюта съ любопытствомъ посмотрѣла на Камышлинцева, но онъ только улыбнулся.

-- А что же, мудренаго нѣтъ, что этимъ и кончится, -- замѣтилъ Гогенфельдъ.-- Деревенское знакомство, ежедневныя встрѣчи, прогулки, -- а бѣсъ силенъ!

-- Нѣтъ, -- отвѣчалъ Камышлинцевъ, -- къ этой штукѣ я вообще влеченія не имѣю. Да я еще и хочу поработать обществу, а женившись, человѣкъ связанъ и дѣлается уклончивѣе, и притомъ...-- прибавилъ онъ съ комической серьезностью.

"Кому завистливой судьбою

Въ сей жизни бури суждены,

Тотъ стой одинъ передъ грозою,

Не призывай къ себѣ жены!"

Никто не придалъ этимъ стихамъ особаго значенія, кромѣ Мытищева.

-- Нѣтъ,-- сказалъ онъ печально и нѣсколько торжественно,-- еслибы авторъ этихъ стиховъ {Рылѣевъ.} прожилъ подолѣе и раздѣлилъ участь большинства его соучастниковъ, онъ не сказалъ бы этого. Онъ увидѣлъ бы, какое великое утѣшеніе во время грозы могутъ подать иныя жены.

И онъ сталъ еще печальнѣе.

Слова и, главное, тонъ ихъ навели на слушателей нѣкоторое почтительное безмолвіе: такъ бываетъ, когда дотронутся до чьего-нибудь горькаго воспоминанія.

-- Ну, я совсѣмъ не принадлежу въ подобнымъ женамъ, -- сказала Ольга, но сказала вполголоса и какъ-бы только сидящимъ около нея.-- Я ужасно боюсь грозы; да и вообще неспособна переносить никакихъ грозъ.

Мытищевъ печально улыбнулся.

-- Вы вообще растеніе тепличное,-- сказалъ съ пріятностью графъ Гогенфельдъ, -- растеніе, которое любитъ ухаживанье за собой.

-- Графъ,-- сказала, Ольга,-- что это вы говорите? Какъ ухаживанье? Уходъ!.. Вы, надѣюсь, не хотѣли острить на мой счетъ!

-- Виноватъ!-- сказалъ онъ, нѣсколько смѣшавшись,-- я совсѣмъ не хотѣлъ сказать того! Я хотѣлъ сказать: une plante qni aime à être soignée.

-- Любитъ ухаживанье! слышите!-- сказала Ольга:-- это было бы очень мило!

Графъ извинялся и оправдывался непривычкой говорить въ обществѣ по-русски. Всѣ смѣялись и разговоръ пошелъ весело и игриво, какъ это было почти всегда, когда руководила имъ Ольга Ѳедоровна.

Анюта пробыла до вечера, когда Камышлинцевъ по обыкновенію ушелъ въ клубъ. Она воротилась веселая; ей какъ-то было необъяснимо легко. Ничего провидимому не измѣнилось въ обращеніи Мытищевой и Камышлинцева, по Анюта чуяла своимъ женскимъ чутьемъ, что уже что-то не то. Даже въ самомъ предложеніи о женитьбѣ, не смотря на его шутливость, показалось ей гораздо болѣе искренности и правды, чѣмъ бы это могло быть при другихъ отношеніяхъ. И Анюта еще больше убѣдилась въ разрывѣ между Камышлинцевымъ и Ольгой.

Арина Степановна сидѣла и что-то шила, когда воротилась Анюта; одно въ садикъ было открыто и оттуда вносился теплый и душистый отъ цвѣтущей сиреня воздухъ.

Анюта сбросила шляпку, но не сѣла. Ей не сидѣлось. Она прошла еще нѣсколько разъ по комнатѣ, что-то весело напѣвая, и вдругъ подошла къ теткѣ и весело ее поцѣловала.

Арина Степановна почему-то смутилась и покраснѣла отъ этого поцѣлуя, и подозрительно посмотрѣла на Анюту.

-- Что съ тобой?-- спросила она.

-- Ничего, тетя! Вечеръ славный, такъ хорошо дышется!.. весело какъ-то!

VII.

Камышлинцевъ переѣхалъ въ деревню и устроился очень хорошо. У него былъ небольшой, но совершенно отдѣльный и комфортный домикъ. Прислугу Вахрамѣевъ всю распустилъ: и въ домѣ, и въ комнаткѣ на верху оставалась только его пожилая ключница, которую Камышлинцевъ пригласилъ у себя хозяйничать. За домомъ начинался огромный, запущенный за недостаткомъ прислуги садъ, и этимъ садомъ домикъ Камышлинцева отдѣлялся отъ другаго барскаго дома, принадлежавшаго брату Вахрамѣева.

Но, не смотря на удобность устройства, не спокойно жилось Камышлинцеву. Началось памятное лѣто 1862 года. Подъ вліяніемъ духа жизни, который коснулся Россіи, подъ вліяніемъ всеобщаго пробужденія и стремленія къ дѣятельности, кровь быстрѣе двигалась въ жилахъ; молодыя силы, жаждущія участія въ политическомъ развитіи страны, не находя выхода, ничѣмъ не регулированныя, приняли печальное направленіе; начались извѣстныя волненія между молодежью, появились прокламаціи.

Дошли нѣкоторые изъ этихъ листовъ и до Велико-Ѳедорска и произвели въ немъ величайшій переполохъ. Общественное мнѣніе, темное, не руководимое печатью, даже не извѣщаемое ею объ истинномъ ходѣ происшествій, было смущено и запугано. Люди такъ называемыхъ старыхъ дрожжей, недовольные либеральной реформой правительства, на которую роптать не смѣли, подняли теперь голову.

"А, что, мы говорили?.. а? до чего дожили?" -- кричали они, и безголовая масса начала на нихъ поглядывать какъ на удачныхъ пророковъ, а мелкіе либералы поджали хвостъ, воображая, что они повинны въ этомъ явленіи, что они, какъ крыловскія мухи, невѣдомо для себя пахали это запретное поле.

Положеніе Камышлинцева было вдвойнѣ не радостно. Онъ былъ глубоко опечаленъ этимъ явленіемъ, потому что, вслѣдствіе извѣстнаго склада своихъ убѣжденій, видѣлъ въ немъ только задержку правильному развитію политической жизни, орудіе, дающееся въ руки людямъ, враждебнымъ этому развитію; а между тѣмъ всѣ старыя дрожжи, въ числѣ которыхъ, увы! находилось и много молодыхъ еще силъ, смотрѣли на Камышлинцева, какъ на участника, какъ на проводника крайнихъ идей, распространителя прокламацій.

-- Не угодно ли полюбоваться?-- говорилъ одинъ изъ нихъ, показывая Камышлинцеву запретный листокъ.-- Полюбуйтесь-ка! Позвольте узнать, что бы вы думали сдѣлать съ этими молодцами?

-- А я бы напечаталъ ихъ произведеніе во всѣхъ газетахъ!-- сказалъ Камышлинцевъ.

-- Гм!..-- съ злобной усмѣшкой сказалъ господинъ.-- Отъ васъ бы это сталось. А я бы, милостивый государь,-- сказалъ онъ, перемѣнивъ тонъ и входя въ азартъ,-- я бы всѣхъ ихъ и имъ подобныхъ -- повѣсилъ, повѣсилъ бы всѣхъ до одного, да еще за ноги!

-- Мѣра радикальная!-- сказалъ Камышлинцевъ, усмѣхнувшись.-- къ счастью, управляете-то нами грѣшными не вы!

-- Да, къ счастію!-- сказалъ тотъ, энергически кивнувъ головой.

Но Камышлинцевъ и безъ этого былъ увѣренъ, что для него, болѣе чѣмъ для другихъ, управленіе подобныхъ собесѣднику господъ было бы весьма невыгодно.

Но были у Камышлинцева и другаго рода споры, споры съ молодежью, которая часто стала навѣщать его. Являлась она къ. нему возбужденною и чего-то какъ-бы ожидала отъ Камышлинцева, а уходила въ раздумьи.

Разъ пришелъ къ Камышлинцеву Благомысловъ. Онъ былъ особенно мраченъ и возбужденъ. Въ этотъ день почта принесла извѣстіе о пожарѣ толкучаго рынка и намеки газетъ на участіе въ немъ студентовъ.

-- Читали?-- спросилъ Благомысловъ.

Камышлинцевъ молча указалъ ему на разбросанныя газеты. Онъ былъ возмущенъ до глубины души.

-- Среди груды деревянныхъ и холщевыхъ балагановъ, всякаго тряпья, сора и рухляди, жгутъ на открытомъ воздухѣ свѣчи, когда нѣтъ никого кромѣ пьяныхъ сторожей,-- и недоумѣваютъ о причинѣ пожара!-- говорилъ Благомысловъ, ходя по комнатѣ.-- Въ пожарахъ нашихъ деревянныхъ и соломенныхъ деревень, которыя горятъ огуломъ, въ городахъ, въ какой-нибудь Казани или Самарѣ, съ періодическими пожарами, съ нашимъ разсердившимся мужикомъ или бабой, или воромъ и мошенниками, которые разумѣется прибѣгаютъ къ самой сподручной мести, или наконецъ съ ребячьей пироманіей,-- они ищутъ политическихъ поджоговъ да винятъ студентовъ! Эта самая-то просвѣщенная и либеральная молодежь, по ихнему, пойдетъ поджигать избу мужика, разорять народъ, за который она готова бы сама въ огонь идти!

-- Конечно, масса глупа,-- продолжалъ онъ.-- Гораздо легче думать, что лекаря отравляютъ народъ и студенты поджигаютъ избы, чѣмъ смотрѣть за собой и принимать предосторожности,-- а газеты-то, эти руководители общественнаго мнѣнія, поддерживаютъ ее въ этомъ.

-- И замѣтьте,-- сказалъ Камышлинцевъ,-- что это черта нынѣшняго времени: прежняя литература не такъ говорила.

-- Всѣ хороши!-- сказалъ Благомысловъ, не задумываясь подвести всѣхъ подъ одну рубрику.

Онъ долго ходилъ, потомъ сѣлъ, посмотрѣлъ на Камышлинцева какъ-то пытливо и вдругъ спросилъ:

-- А что же мы-то?

-- А мы будемъ дѣлать каждый свое обыденное дѣло,-- отвѣчалъ Камышлинцевъ.-- Да постараемся не доставлять легкихъ средствъ въ отличію господину Милашкину.

Благомысловъ еще посмотрѣлъ на Камышлинцева, потомъ всталъ и холодно сказалъ ему:

-- Ну, такъ прощайте!

-- Куда же вы?-- спросилъ удивленный Камышлинцевъ, подавая руку.

-- Да дѣлать свое дѣло, -- сказалъ онъ.-- Вѣдь ваше дѣло не мое? вы знаете, всякій лечитъ по своему; ну вы здѣсь и оставайтесь, а я пойду.

Онъ кивнулъ головой и вышелъ.

Камышлинцевъ догналъ его въ слѣдующей комнатѣ.

-- Послушайте, Благомысловъ!-- сказалъ онъ.-- Подумайте прежде, чѣмъ рѣшаться на что-нибудь, и не играйте легко ни собой, ни другими: довольно безполезныхъ жертвъ.

Благомысловъ выслушавъ Камышлинцева холодно и не глядя ему въ глаза.

-- Довольно думано!-- сказалъ онъ глухо.-- Да и не для кого мнѣ очень себя беречь. А теперь не то время, чтобы за перепиской бумагъ сидѣть.

Онъ рѣшительно кивнулъ головой, какъ-бы желая сказать: "довольно объ этомъ!" и вышелъ.

Камышлинцеву было жаль Благомыслова, а между тѣмъ онъ былъ увѣренъ, что его совѣты и настоянія, еслибы онъ и повторилъ ихъ, ни къ чему не поведутъ.

Не смотря на несогласіе воззрѣній, горячіе, до враждебности доходящіе споры, Камышлинцевъ любилъ Благомыслова. "Все это молодо, не выработано, самоувѣренно, -- думалъ, онъ, -- но въ немъ есть стойкость, жажда честнаго труда; его сочувствіе къ бѣдному -- не исполненіе долга: онъ самъ бѣднякъ, онъ не нашъ братъ бѣлоручка и способенъ на суровую работу, а остальное можетъ придти современемъ..." -- и ему хотѣлось употребить всѣ силы, чтобы остановить Благомыслова. Думалъ онъ, какъ бы это сдѣлать, и нашелъ, что всего лучше обратиться въ Анютѣ Барсуковой, которая, какъ ему казалось, одна имѣетъ на него вліяніе: женщина, которая нравится, убѣждаетъ средствами ей одной доступными: логикой взглядовъ, улыбкой, звукомъ словъ, а что говорится этими словами, то дѣло неважное, ибо мужчина можетъ говорить въ десять разъ послѣдовательнѣе и убѣдительнѣе, а все-таки безуспѣшнѣе, чѣмъ любимая женщина. Камышлинцевъ велѣлъ заложить лошадь и поѣхалъ въ Анютѣ.

Жаркій ясный день начиналъ вечерѣть и въ воздухѣ почуялась отрадная душистая свѣжесть. Камышлинцевъ дорогой не обогналъ Благомыслова: тотъ вѣроятно пошелъ прямо пѣшеходной тропой, которая была гораздо короче, или пріѣзжалъ на бѣговыхъ дрожкахъ, на лошадкѣ хозяина, который часто снабжалъ ею Благомыслова.

Камышлинцевъ засталъ Анюту въ магазинѣ, но она позвала его въ свою комнату.

Дѣла Анюты шли весьма хорошо. Барыни, какъ мухи на медъ, накинулись на свѣжіе и со вкусомъ выбранные петербургскіе товары. Притомъ закройщица, которую Барсукова привезла съ собой, оказалась мастерицей своего дѣла и сразу затмила мѣстныхъ швей. Швейная машина, также привезенная на пробу, работала скоро и отчетливо.

Въ магазинъ являлись и мужчины, покровители женскаго труда вообще и хорошенькихъ трудящихся въ особенности. И Анюта, не смотря на лѣтнюю пору, была завалена работой. Въ провинціи этотъ успѣхъ бываетъ сначала: тамъ вообще и люди, и клопы съ жадностью нападаютъ на свѣжаго человѣка.

Комната, въ которую Камышлинцевъ зашелъ съ Анютой, была и контора ея, и ея гостиная. Налѣво отъ входа, у окна на улицу былъ столъ со счетными книгами и бумагами, направо у стѣны широкій диванъ, а противъ него, у оконъ, выходящихъ въ садикъ, стояли покойное кресло и маленькій рабочій столикъ. На окнахъ зелень, по стѣнкамъ полки съ книгами и нѣсколько фотографическихъ портретовъ. А спальная и комната тетки были въ другой сторонѣ магазина. Арина Степановна постоянно сидѣла у себя. Съ начала открытія магазина, заслышавъ мужской голосъ, она пробовала было выходить въ магазинъ, считая все-таки неприличнымъ оставлять Анюту безъ своего покровительства, но когда нѣкоторые покупщики стали обращаться съ ней довольно безцеремонно, спрашивая, чтобы она показала тѣ или другія вещи, она обидѣлась и покинула Анюту на свои силы; и Анюта была очень довольна: она терпѣть не могла надзора.

-- Я васъ не спросила,-- сказала. Анюта, вводя Камышлинцева:-- вы во мнѣ, можетъ быть, покупщикомъ, и не хотите быть гостемъ?

-- Я къ вамъ просителемъ, -- вы ихъ гдѣ принимаете?

-- Такихъ, какъ вы, здѣсь,-- отвѣчала она, садясь въ садовому окну и указывая ему мѣсто напротивъ.

Она ему предложила курить, и Камышлинцевъ закурилъ папироску.

Онъ разсказалъ Анютѣ, въ чемъ дѣло.

-- Вы на него имѣете вліяніе, -- сказалъ Камышлинцевъ,-- уговорите его не дѣлать глупостей и остаться.

-- Къ сожалѣнію, вліянія-то я не имѣю никакого -- зарумянясь, сказала Анюта: -- если и было оно, такъ утрачено.

-- Да?-- спросилъ Камышлинцевъ, посмотрѣвъ на нее.-- Вы, можетъ быть, говорите это изъ скромности?

-- О, нѣтъ,-- сказала, она.-- Тетушка находитъ напротивъ, что я совсѣмъ не скромна. Но я боюсь даже, что если Благомысловъ зайдетъ ко мнѣ то мое вмѣшательство испортитъ дѣло.

Камышлинцевъ посмотрѣлъ на Анюту, улыбаясь.

-- Я не думаю, чтобы вы были не скромны,-- сказалъ онъ; -- но что вы не умѣете быть скрытной, это замѣтно!-- Значитъ, онъ вамъ признался и былъ дурно принятъ,-- прибавилъ онъ.-- За что же вы были жестоки?

Анюта вся вспыхнула. Ей было досадно, что Камышлинцевъ такъ хладнокровно и свободно игралъ ею и какъ будто смотрѣлъ на нее свысока.

-- Хорошо. Если вы дѣлаете подобный вопросъ и высказываете такую проницательность,-- сказала она,-- то я вамъ отвѣчу, но съ тѣмъ, чтобы и вы мнѣ сказали: вы были жестоки къ Мытищевой, или она къ вамъ?

Очередь нѣсколько смутиться была теперь за Камышлинцевымъ.

-- Вы насъ обвиняете напрасно!-- сказалъ онъ: -- ни она, ни я этимъ порокомъ, кажется не страдаемъ.-- Онъ постарался произнести эти слова сколь возможно просто, но довольство удовлетвореннаго самолюбія невольно проглянуло въ нихъ.

Можетъ быть, намекъ на снисходительность Ольги вышелъ у Камышлинцева невольно, но онъ имъ не былъ недоволенъ. Всякій мужчина, когда рѣчь коснется о его любовныхъ побѣдахъ, становится нѣсколько самохваломъ, и это самохвальство, надо замѣтить, никогда не вредитъ ему въ глазахъ женщины.

-- Если не страдали сначала, такъ можетъ быть въ концѣ,-- сказала Анюта.-- Изъ чего-нибудь вѣдь разрывъ вышелъ?-- Она увлеклась желаньемъ не остаться въ долгу у Камышлинцева, а между тѣмъ невольно, какъ къ больному мѣсту, наводила разговоръ на отношенія Камышлинцева къ Мытищевой.

-- А вамъ очень хочется знать?-- спросилъ Камышлинцевъ.

-- Я нескромнаго вопроса не сдѣлала бы, еслибы вы не подали примѣра,-- сказала Анюта.

-- Очень хорошо! такъ я вамъ подамъ примѣръ откровенности: видите ли, если при любви нѣтъ согласія во взглядахъ, нѣтъ общаго стремленія, то она сгоритъ, какъ свѣтильня безъ масла.

-- Ну, а когда нѣтъ огня, -- отвѣтила краснѣя и скороговоркой Анюта, намекая на свои отношенія къ Благомыслову, -- такъ она вовсе не загорится, это просто.

-- Значитъ, если нѣтъ умѣнья зажечь?-- началъ снова Камышлинцевъ.

Но въ это самое время въ двери магазина зазвенѣлъ колокольчикъ и раздался голосъ Благомыслова.

-- Анна Ивановна?

-- Она въ конторѣ,-- отвѣтила дѣвушка:-- я доложу.

Но Благомысловъ, не дожидаясь ея, подошелъ въ полуотворенной двери.

-- Можно?-- спросилъ онъ, и прежде нежели Анюта успѣла отвѣтить: "разумѣется, можно", онъ уже вошелъ.

Увидѣвъ Камышлинцева, Благомысловъ остановился, и все выраженіе его лица вдругъ перемѣнилось, какъ перевернутая декорація. Онъ никакъ не ожидалъ встрѣтить Камышлинцева. И по разнымъ причинамъ Камышлинцевъ и Анюта тоже были смущены, точно они врасплохъ были пойманы.

-- Извините,-- сказалъ Благомысловъ,-- я не зналъ, что вы не однѣ!-- Онъ хотѣлъ насмѣшливо улыбнуться, но въ его смущенномъ лицѣ это вишло какъ-то странно, и самъ онъ чувствовалъ, что вишло совсѣмъ не то.

-- Это все равно.-- отвѣчала Анюта.-- У насъ съ Дмитріемъ Петровичемъ секретовъ нѣтъ. Садитесь,-- и она указала ему стулъ возлѣ себя.

-- Да и къ тому же я долженъ оставить Анну Ивановну,-- сказалъ Камышлинцевъ, вставая.-- Онъ желалъ дать ей случай переговорить наединѣ съ Благомысловымъ,

-- Нѣтъ, зачѣмъ-же, -- сказалъ Благомысловъ,-- я не помѣшаю. Я на минутку только -- проститься. Прощайте!-- сказалъ онъ, протягивая руку Анютѣ.

Въ смущенномъ и опущенномъ взглядѣ, въ краскѣ и выраженіи лица, болѣе чѣмъ въ словахъ видны были чувства, волновавшія Благомыслова. Онъ ревновалъ Анюту и подозрѣвалъ прерванное свиданіе. И Анюта, и Камышлинцевъ оба ясно поняли это.

-- Я заѣзжалъ къ Аннѣ Ивановнѣ,-- сказалъ Камышлинцевъ съ нѣкоторымъ оттѣнкомъ оскорбленной невинности, снисходящей до оправданія (она обыкновенно заключается въ басовыхъ и горловыхъ звукахъ голоса),-- чтобъ сказать ей о вашихъ намѣреніяхъ. Я надѣюсь, что вы болѣе послушаетесь ея, чѣмъ меня.-- Высказавъ это, Камышлинцевъ, не спѣшилъ уйти, такъ какъ секретъ былъ уже открытъ.

-- Что за заботы!-- съ усмѣшкой сказалъ Благомысловъ.-- Не все ли равно, уйду я, или нѣтъ, и что со мной станется! Кому и для чего я здѣсь нуженъ?-- прибавилъ онъ, пожавъ плечами.

-- Что же вы думаете, что намъ все равно, что бы съ вами ни сталось?-- горячо спросила Анюта, глядя ему въ глаза.-- Вы это по себѣ, что ли судите?

-- Я полагаю, -- хмуро, хотя нѣсколько осѣвшись, сказалъ Благомысловъ, -- что надо дѣло дѣлать, а о себѣ думать нечего, особенно такимъ счастливымъ господамъ, какъ я,-- добавилъ онъ.

-- Да въ томъ-то и вопросъ,-- сказалъ Камышлинцевъ,-- такъ ли вы дѣло-то понимаете? Будетъ ли прокъ въ этомъ дѣлѣ? Можно не думать о себѣ, когда увѣренъ, что несомнѣнно принесешь пользу, что по вѣрной дорогѣ идешь.

-- Ну, я въ этомъ не сомнѣваюсь, -- твердо сказалъ Благомысловъ.-- Конечно, пріятнѣе и безопаснѣе здѣсь заниматься протестами противъ Енебелей да бесѣдовать съ такими прекрасными дѣвицами, -- онъ съ усмѣшкой взглянулъ на Анюту,-- но это не наше дѣло; да меня, слава Богу, ничего и не держитъ здѣсь, прощайте!-- онъ протянулъ руку Анютѣ и крѣпко пожалъ ее.

-- Да постойте, -- сказала она, -- переговоримъ по крайней мѣрѣ.

-- Все переговорено.-- сказалъ онъ угрюмо, повернулся и быстро вышелъ. Анютѣ показалось, что она вновь услыхала въ его словѣ тѣ подавленныя слезы, которыя она слышала при памятномъ объясненіи.

Анюта и Камышлинцевъ остались, молчаливые, другъ противъ друга.

-- Жаль его,-- сказалъ Камышлинцевъ,-- да не воротите. Въ его лѣта безъ дѣла и безъ любви бросишься въ омутъ, чтобы уйти отъ скуки, а гдѣ жъ усидѣть въ такое горячее время. Молодыя силы рвутся, а средствъ къ выходу мало, и вотъ какъ онѣ гибнутъ!

Анюта слушала молча и печально. Вообще эта сцена навѣяла на нихъ грусть.

-- До свиданія,-- сказалъ Камышлинцевъ,-- подавая руку Анютѣ.

-- Какъ, вы уходите?-- сказала она.-- Боже мой, какая тоска, душно, пыльно,-- выйти некуда, хоть бы гроза прошла!..-- И она сама готова была заплакать.

А дѣло въ томъ, что въ ней самой собиралась и чуялась ей гроза, что въ ней кипѣла молодая кровь, скоплялись, какъ электричество въ воздухѣ, тѣ томящія и волнующія силы, которыя гнетутъ, какъ лѣтній зной, и вся она, замирая, ждала, когда блеснетъ огненная искра, и по всей по ней, потрясенной и счастливой, пронесется благодѣтельная или гибельная буря.

Камышлинцевъ, оставшись съ Анютой, по уходѣ Благомыслова, самъ почувствовалъ, что остается съ ней въ какихъ-то иныхъ отношеніяхъ. Бываютъ такія минуты, что человѣкъ, съ которымъ видишься годы, вдругъ, казалось бы, отъ совершенно посторонняго обстоятельства, дѣлается для васъ совершенно другимъ. Какъ будто подозрѣнія Благомыслова пали на нихъ тѣмъ лучемъ, подъ которымъ дремлющее въ землѣ зерно пробуждается къ жизни, какъ будто уходомъ своимъ Благомысловъ оставилъ Анюту на рукахъ и попеченіи Камышлинцева. Случай, доселѣ, сталкивавшій его съ Анютой, какъ посторонняго, теперь дѣлалъ ихъ близкими; и Камышлинцевъ почувствовалъ и желаніе, и обязанность придти на помощь этой скучающей, молодой и красивой дѣвушкѣ.

-- Знаете, что?-- сказалъ онъ.-- Поѣдемте въ Вахрамѣевку. Тамъ отличный пустой садъ въ моемъ распораженіи, дорога славная, и нагуляетесь тамъ досыта, и воздухъ, какъ медъ, хоть ней его. Липа цвѣтетъ теперь. Да мы, кромѣ воздуха, и чаю напьемся.

Анюта вспыхнула отъ радости.

-- Отлично,-- сказала она, -- только... поѣдетъ ли тетка? или безъ нея?-- спросила она, посмотрѣвъ съ улыбкой на Камышлинцева.-- Нѣтъ, на первый разъ нельзя,-- рѣшила она сама, нѣсколько покраснѣвъ.

-- Ну, зовите тетю! поднимайте ее!-- сказалъ Камышлинцевъ.

-- Сейчасъ,-- отвѣтила Анюта, и скрылась.

Камышлинцевъ, оставшись одинъ, смотрѣлъ въ маленькій, находящійся подъ окнами садикъ, а самъ чувствовалъ что-то пріятное, точно онъ дѣло покончилъ трудное, или пріобрѣлъ вещь, которую ему давно хотѣлось имѣть.

-- Ѣдемъ!-- вбѣжавъ, сказала Анюта.-- Я Росинанта велѣла заложить.

Росинантъ была одна изъ пары почтенныхъ и пожилыхъ лошадей, которыхъ ей прислалъ отецъ изъ деревни: Анюта для разъѣздовъ должна была завести свой экипажъ, да въ провинціи кто же и не держитъ его!

Черезъ нѣсколько минутъ вошла Арина Степановна, румяная, пріодѣтая. Она радушно, но не безъ церемоніи обращалась съ Камышлинцевымъ и благодарила его за приглашеніе. Впрочемъ, Камышлинцевъ ей нравился. "Учтивый и прекраснѣйшій молодой человѣкъ", говорила она про него. Образа мыслей его она не знала, но она судила по наружности.

Черезъ четверть часа они выѣхали. Садъ имъ понравился. Это былъ, какъ мы сказали, большой, за недостаткомъ ухода запущенный барскій садъ. Его перекрещивали подъ прямымъ угломъ четыре главныя аллеи, шириною -- хоть катайся четверней, съ старыми высокими и вѣтвистыми деревьями, и множествомъ аллей побочныхъ, густо заросшихъ и почти закрытыхъ листомъ, аллей, по которымъ двое въ рядъ едва могли проходить межъ разросшихся вѣтвей. Были въ немъ и бесѣдки, и бельведеры съ поломанными ступенями, съ потертыми надписями на стѣнахъ: стихи -- мечты и мысли людей, можетъ быть сгнившихъ уже или разваливающихся, какъ и ступени бесѣдокъ! Съ одного бельведера былъ видъ на деревню, поля и перелѣски, -- небольшой русскій видъ, и мягкій, и грустный. Но хорошо было въ эту пору гулять подъ широкимъ навѣсомъ этихъ высокихъ деревьевъ, смотрѣть, какъ косые лучи заходящаго солнца золотыми стрѣлами пронизывали, а разгорѣвшійся закатъ обливалъ горячимъ малиновымъ свѣтомъ -- стволы, зелень и тихо трепетавшіе какъ отъ нѣги листья! Хорошо было дышать этимъ пахучимъ, сладкимъ и освѣжающимъ воздухомъ, который, словно засыпая, не шелохнувшись стоялъ между деревьями и сбирался уже прилечь на ночь къ землѣ влажной и освѣжительной росой.

Пока хозяинъ и гостьи гуляли, на широкомъ округленномъ перекресткѣ главныхъ аллей, что въ старину называлось rond-point и было необходимой принадлежностью всякаго порядочнаго сада,-- собранъ былъ столъ съ самоваромъ; Арину Степановну заставили хозяйничать и всѣ втроемъ весело принялись за чай. Т. е. веселились и смѣялись Камышлинцевъ и Анюта, но Арина Степановна со свойственной ей церемонностью позволяла себѣ только благодушно улыбаться.

По правдѣ сказать, присутствіе этой милой и благодушной дѣвы было, по мнѣнію молодыхъ людей, совершенно лишнее и стѣсняло отчасти ихъ разговоры, хотя и сами они не знали, что и имъ хотѣлось сказать и услышать другъ отъ друга. Но и эта сдержанность при безцѣльности и неопредѣленности желаній имѣла свою прелесть -- прелесть легкаго раздражающаго препятствія, которое гораздо лучше сближаетъ, чѣмъ разъединяетъ, и дѣлаетъ молодежь соучастниками общаго заговора, какъ обойти и обмануть скучнаго стража.

Но, сидя мирно за столомъ, Камышлинцевъ иногда нападалъ на мысль: "вотъ такъ бы онъ сидѣлъ съ молодой женою, еслибы..."; но онъ не доканчивалъ, онъ зналъ, что за этой пріятной декораціей семейной жизни валяются картонныя бутафорныя принадлежности, снуютъ грязные ламповщики и ссорятся герои, жрецы и весталки.

Однако пріятная бесѣда была прервана маленькимъ эпизодомъ. Во время чаепитія и веселаго разговора, Анюта, сидѣвшая лицомъ къ длинной аллеѣ, вдругъ смолкла.

-- Кто это?-- спросила она.

Камышлинцевъ оглянулся и увидалъ два женскія молоденькія существа въ одинаковыхъ, весьма кокетливыхъ для деревни платьяхъ, -- которыя приближались къ нимъ.

-- А, это мои сосѣдки, Вахрамѣевы, -- сказалъ онъ,-- онѣ иногда ходятъ сюда.

-- Что онѣ, каковы?-- спросила Анюта.

-- Да вѣдь вы ихъ знаете?

-- Такъ мимоходомъ, только но наружности,-- замѣтила Анюта.

-- Ничего! такъ себѣ -- знаете, русское тѣсто, которымъ любятъ хвастаться маменьки, говоря, что умный мужъ можетъ изъ него сдѣлать, что хочетъ; а въ сущности не правда: ужь тѣсто заквашено, только не извѣстно еще, что при печеньи выйдетъ, эфирная булка, калачъ или лепешка.

Но русское тѣсто уже было близко и разговоръ долженъ былъ прекратиться.

-- Здравствуйте, m-r Камышлинцевъ!-- сказала старшая, здороваясь съ Камышлинцевымъ, который всталъ имъ на встрѣчу; она въ то же время успѣла вонзить взоръ въ гостей.-- Извините, что мы безъ позволенія приходимъ въ ваши владѣнія.

-- Ахъ, это вы!-- сказала она, узнавъ Анюту Барсукову и подавая ей кончики пальцевъ.

Въ этомъ восклицаніи и самомъ рукопожатіи было все выражено, вершокъ въ вершокъ было вымѣрено то разстояніе, на которомъ должна бы стоять небогатая дворянка и на которое должна отодвинуться модистка. Благовоспитанныя барышни въ провинціи не хуже столичныхъ,-- въ совершенствѣ умѣютъ разсчитать это разстояніе.

-- Да, мы съ тетей заѣхали подышать сюда, -- отвѣчала Анюта.

И на поклонъ тети было какъ слѣдъ отвѣчено преувеличенно-вѣжливымъ поклономъ. А меньшая въ унисонъ слѣдовала за старшей, точно онѣ были вымуштрованы, какъ танцовщицы въ кордебалетѣ.

Онѣ бы, можетъ, и не подали совсѣмъ руки Анютѣ, еслибы въ самой ихъ крови не жила уже та русская наклонность подлаживаться, которая заставляетъ иногда большаго чиновника заигрывать и фамильярничать съ столоначальникомъ другаго вѣдомства, у котораго производится дѣло по его тяжбѣ.

"Все-же она лучшая здѣсь модистка" -- думали смѣтливыя барышни.

-- Что это вамъ вздумалось извиняться, -- сказалъ Камышлинцевъ на ихъ слова,-- тогда какъ вы ходите сюда каждое утро?

Дѣвицы нѣсколько смутились.

-- Да! но мы не знали, что у васъ, гости, -- сказала старшая.

Это была очень миленькая и стройная блондинка, лѣтъ осьмнадцати, съ круглымъ бѣленькимъ и розовенькимъ лицомъ, мягкими и неопредѣленными, но пріятными чертами и глазами безцвѣтнаго русскаго неба, но хорошенькими; только свѣтлые волосы были жидковаты и какого-то полинялаго и затрапезнаго оттѣнка, точно платья, въ которыхъ ходятъ по страстнымъ пятницамъ, когда гости не пріѣзжаютъ и пыль и уборка идетъ по всему дому; но за то эти волоса были взбиты, какъ сливки на пирожное. Меньшая была тоже не дурна, но еще жиденькая и не совсѣмъ сложившаяся дѣвочка.

-- Не хотите ли чаю?-- спросилъ Камышлинцевъ, подвигая старшей свой стулъ, но другаго не было и онъ хотѣлъ пойти за нимъ.

-- Нѣтъ, merci, не безпокойтесь, мы пили.-- А самой ужасно хотѣлось присѣсть и сдѣлать свои наблюденія.-- Я хотѣла васъ спросить: нѣтъ ли у васъ "Revue Etrangère" за прошедшій годъ? тамъ есть одна повѣсть, которую бы мнѣ хотѣлось прочесть.

-- Нѣтъ, я подобныхъ журналовъ не выписываю -- сказалъ онъ.-- А вотъ изъ русскихъ, если хотите.

-- Нѣтъ! Русскіе maman не позволяетъ намъ читать. Они, говорятъ... ils sont sales -- и она сдѣлала гримаску, какъ будто увидала таракана въ чаю.

-- Ну, а я только сальные-то и читаю,-- сказалъ смѣясь, Камышлинцевъ.

-- До свиданья, -- сказала старшая и опять тѣмъ же порядкомъ простилась.

-- Vous viendrez demain nous voir!-- сказала она Камышлинцеву нарочно по французски, какъ любятъ поговорить даже и скверно говорящіе на немъ русскіе бары гдѣ-нибудь на гуляньи между писарями и маленькими чиновниками. Барышни знали, что Анюта или не говоритъ, или плохо владѣетъ симъ языкомъ салоновъ.

-- Не знаю, можетъ быть, -- отвѣчалъ Камышлинцевъ по-русски.

-- Venez,-- сказала меньшая, обертываясь и кивая ему головой.

-- Можетъ быть, барышни. Можетъ быть!-- повторялъ вслѣдъ имъ Камышлинцевъ, зная, что онѣ ужасно оскорбляются, когда ихъ называютъ барышнями.

-- А старшее-то тѣсто не дурно,-- замѣтила Анюта.-- Часто онѣ васъ навѣщаютъ?-- И у ней скользнула насмѣшливая и ревнивая улыбка.

-- По утрамъ иногда встрѣчаемся въ саду, а вечеромъ онѣ пришли вѣроятно узнавъ, что есть посѣтительницы. Вы знаете, дѣло женское!-- прибавилъ Камышлинцевъ.

Послѣ чаю они еще прошлись. Стало совсѣмъ поздно, но не было еще темно, когда Анюта съ теткой садились въ экипажъ и прощались съ Камышлинцевымъ: съ одной стороны догорала заря, съ другой поднимался мѣсяцъ, становилась свѣтлая теплая ночь: такъ-бы и не ушелъ до утра съ воздуха.

-- Отлично у васъ здѣсь!-- сказала Анюта, прощаясь.

-- Пріѣзжайте чаще, кто же вамъ мѣшаетъ! отвѣчалъ Камышлинцевъ.-- Садъ всегда къ вашимъ услугамъ; а коли дадите знать, такъ и я явлюсь.

-- Хорошо,-- сказала Анюта.-- Смотрите, я поймаю васъ на словѣ.

-- Чѣмъ скорѣе, тѣмъ лучше,-- заключилъ Камышлинцевъ.

-- Постараемся при случаѣ, -- сочла обязанностью добавить съ своей стороны добрѣйшая Арина Степановна, о которой если и думала молодежь, то какъ о лишнемъ грузѣ. Но она своей сдержанностью и церемонностью нашла нужнымъ умѣрить излишнюю, какъ ей казалось, короткость обращенія Анюты.

Росинантъ двинулся -- они уѣхали, а Камышлинцевъ ушелъ въ себѣ. Онъ свѣжѣе и бодрѣе принялся за работу.

VIII.

Прошло нѣсколько дней; такая же духота и жара стояли на дворѣ, такъ же тянуло Анюту подышать свѣжимъ воздухомъ Вахрамѣевскаго сада, но еще сильнѣе другое разгоравшееся чувство влекло ее къ Камышлинцеву: она не выдержала и собралась къ нему.

-- Куда ты?-- спросила тетка.

-- Прокатиться,-- отвѣчала Анюта,-- да за работой заѣду.

Еслибы Анюта и не прибавила послѣдняго обстоятельства (она дѣйствительно по пути заѣзжала въ кому-то за работой), то и безъ того Арина Степановна не двинулась бы съ мѣста; она принадлежала въ тѣмъ домовитымъ русскимъ женщинамъ, которыя потребность подышать свѣжимъ воздухомъ считаютъ праздной забавой и довольствуются движеніемъ по хозяйству въ четырехъ стѣнахъ двухъ-саженной комнаты.

Анюта не безъ смущенія сказала кучеру "въ Вахрамѣевку" и съ біющимся сердцемъ вошла въ садъ.

Надобно замѣтить впрочемъ, что садъ этотъ былъ почти публичнымъ. Холостой помѣщикъ рѣдко жилъ въ этой деревнѣ, а когда и жилъ, то не мѣшалъ городскимъ посѣтителямъ иногда пріѣзжать въ его садъ, хотя за отдаленностью и вообще сидячестью нашего славянскаго племени этимъ дозволеніемъ пользовались довольно рѣдко. Поэтому пріѣздъ Анюты не заключалъ въ себѣ, ничего особеннаго, непривычнаго.

-- Что, можно въ садъ?-- спросила она больше для обрядности, чѣмъ изъ нужды, проходившую въ это время по двору ключницу и ласково ей поклонилась.

-- Можно, сударыня, милости просимъ! отвѣчала та съ вѣжливостью старинной пррслуги хорошаго барскаго дома.

-- А Дмитрій Петровичъ дома?-- нерѣшительно проговорила она.

-- Дома; доложить прикажете?

-- Нѣтъ,-- не безпокойтесь,-- я такъ только...

Но Дмитрій Петровичъ и видѣлъ проѣхавшій мимо экипажъ, и слышалъ разговоръ: въ деревнѣ все видится и слышится. Не прошло минуты, какъ Анюта заслышала за собой шаги и, оглянувшись, увидала стройную и красивую фигуру Камышлинцева.

Опять была долгая и веселая прогулка (отъ чаю Анюта отказалась), опять какъ зарево разгорался закатъ, когда она простилась съ Камышлинцевымъ, хотя мѣсяцъ еще не вставалъ и вообще было еще не поздно. Анюта опять обѣщала Камышлинцеву пріѣхать и нѣ вопросъ его: "скоро навѣстите?" назначила "дня черезъ два;" но въ этотъ разъ она уѣзжала не столь довольная, не съ тѣми сладкими ожиданіями въ будущемъ. Что-то тревожное, что-то словно задѣвающее и раздражающее прибавилось къ ея чувству: она не совсѣмъ была довольна Камышлинцевымъ и начинала не совсѣмъ понимать его.

А разгадка была въ томъ, что Камышлинцевъ велъ живой, игривый, порой дѣльный разговоръ съ Анютой, но не позволялъ себѣ перейти грань обыкновеннаго знакомства и былъ вообще сдержаннѣе. Онъ уже былъ не мальчикъ и не незнающій, что дѣлать съ своею особою, молодой дармоѣдъ. Онъ видѣлъ, что ему дается легкая и пріятная побѣда. Анюта ему самому очень нравилась, нравился ему ея стройный станъ, красивое и оживленное лицо съ черными блистающими глазами, нравился ему и живой, дѣятельный и рѣшительный складъ ея ума; но... по его ясному уму не могъ не явиться вопросъ: "что же изъ этого выйдетъ", или лучше сказать, "что сдѣлать изъ этого", потому что онъ зналъ, что отъ него зависитъ это "что сдѣлать".

Камышлинцевъ не хотѣлъ лгать передъ собою, не отворачивался отъ этого вопроса и не затемнялъ его себѣ. Страсть не мѣшала ему пока вполнѣ владѣть собою и отдавать ясный отчетъ въ поступкахъ. Раздумывая часто о взаимныхъ отношеніяхъ половъ, Камышлинцевъ не былъ противъ брака, какъ основы семьи; хотя и желалъ для него большой свободы въ разрывѣ, но въ дѣлѣ любви (любовь и бракъ были для него двѣ вещи разныя), въ принципѣ, стоялъ вполнѣ за свободный союзъ любящихся: только уже примѣненіе этого принципа, по его мнѣнію, требовало много условій и не всѣ изъ нихъ удовлетворялись въ настоящемъ случаѣ. Независимый и самостоятельный характеръ Анюты какъ разъ подходилъ къ его требованіямъ: она имѣла свое дѣло, дающее ей хлѣбъ и ее занимающее; у нея достало бы вѣроятно смѣлости и силъ нести свое положеніе въ свѣтѣ, но отецъ, семья, тетка, всѣ любимые, для которыхъ острымъ ножомъ станутъ отношенія Анюты къ Камышлинцеву, что съ ними подѣлаешь? Можетъ быть, Анюта въ молодомъ порывѣ, въ горячкѣ страсти и рѣшилась бы нанести имъ этотъ тяжелый ударъ. Конечно, Камышлинцевъ могъ сказать: "какое мнѣ дѣло до ихъ понятій и до страданій, которыя они сами себѣ устраиваютъ". Но -- было ли то несовершенное отреченіе отъ старыхъ, издѣтства усвоенныхъ понятій, или просто то была сердечная доброта -- только Камышлинцевъ чувствовалъ совѣстливость и нерѣшительность нанести этотъ ударъ старикамъ. Ему жаль было также поставить и Анюту въ положеніе, въ разрѣзъ идущее съ общепринятыми понятіями, въ ту непрестанную борьбу, которая могла бы быть легка въ массѣ, тогда какъ въ-одиночку, при малѣйшей слабости, легко быть втоптанной въ грязь. Добросовѣстность подсказывала Камышлинцеву еще и другое сомнѣніе: не скрывается ли здѣсь подъ его инстинктивною совѣстливостью, кромѣ уваженія къ старымъ преданіямъ, какая-нибудь неоткрытая имъ ложь его соображенія? Онъ вѣрилъ въ какую-то врожденную правоту этого безотчетнаго чувства, которое мы называемъ совѣстливостью, вѣрилъ въ чутье ея, которое не разъ вѣрнѣе разсудка угадывало заблужденіе и останавливало его. Онъ вообще осторожно и съ строгой повѣркой относился въ тѣмъ общественнымъ привычкамъ и обычаямъ, которые часто кажутся безосновательными предразсудками. Онъ помнилъ мѣткое замѣчаніе поэта-мыслителя: "предразсудокъ -- онъ обломокъ старой правды". И теперь, къ этой разборчивости прибавилось еще сомнѣніе, -- правъ ли будетъ онъ, попирая въ силу своего принципа убѣжденія стариковъ. Та боль, которой поразитъ онъ ихъ, этотъ стонъ, который у нихъ вырвется, не будутъ ли вызваны дѣйствительной опасностью, которую они видятъ для своей любимой дочери, а не только страхомъ общественнаго укора, страхомъ передъ грязью и камнями, которыми будетъ кидать въ нее полное прикрытой грязи общество.

Какъ бы то ни было, но Камышлинцевъ не поддался пріятному влеченію и его сдержанность породила сомнѣніе на счетъ его чувствъ въ Анютѣ.

"Можетъ, онъ меня не любитъ?-- думалось ей,-- или нѣтъ ли тутъ сближенія съ Вахрамѣевой: они видятся вѣроятно каждый день!.." Припоминались ей и слова Благомыслова: "А крѣпость только и ждетъ, когда сдѣлаютъ на нее нападеніе". Черезъ два дни Анюта повторила посѣщеніе и опять выходилъ къ ней Камышлинцевъ: они гуляли и пили чай -- только не Анюта его дѣлала, а приносили его изъ дома. Камышлинцевъ былъ съ ней проще, какъ будто короче,-- иногда пристальный взглядъ его останавливался на ней и вся ея непослушная кровь кидалась ей въ голову,-- но вообще опять та же сдержанность. Попробовала она заговорить о "русскомъ тѣстѣ", какъ называла Вахрамѣевыхъ, и ничего не открыла. Камышлинцевъ отзывался такъ же непринужденно и равнодушно. И опять Анюта уѣхала съ тѣми же чувствами, и крѣпость еще нетерпѣливѣе ждала нападенія... И нападеніе послѣдовало, но совсѣмъ не съ той стороны, съ которой она ожидала его.

Тетки не было дома, когда возвратилась Анюта. Арина Степановна имѣла своихъ знакомыхъ и обзавелась новыми; большею частью это были пожилыя чиновницы, вдовицы, купчихи, живущія по близости: въ знать и въ даль Арина Степановна пускаться не любила. По вечерамъ хаживали они другъ въ другу, подчивались чаемъ и вели разговоры "по душѣ"; было въ нихъ и о божественности, и житейскаго зацѣпляли.

Анюта переодѣлась, надѣла блузу и высунулась въ окошко, выходящее въ садикъ. На дворѣ спускалась темная душная ночь. Напрасно Анюта выставляла открытую шею и обнаженныя по локоть руки: неподвижный воздухъ не освѣжалъ ихъ, а ей было душно, кровь била въ голову, мысли, какъ, бредъ, неясно, но порывисто бродили въ разгоряченной головѣ, тѣло горѣло и по временамъ пробѣгала по немъ нервная дрожь. То ей хотѣлось плакать, то безотчетная досада я зло брало ее.

Она очнулась только тогда, когда услыхала за собой голосъ Арины Степановны.

-- Засидѣлась я у Анфисы Михайловны, -- сказала Арина Степановна,-- зажигая свѣчу;-- ужь меня сынокъ ея проводилъ: старецъ у нихъ одинъ остановился и все разсказывалъ про Іерусалимъ да гробъ Господень. Заслушалась! Ну, а ты гдѣ была?

-- Гуляла,-- отвѣчала Анюта.

-- Гдѣ, на бульварѣ, что ли?

Анютѣ было противно лгать.

-- Нѣтъ,-- въ Вахрамѣевку ѣздила, отвѣчала она.

-- Одна?-- спросила тетка.

-- Одна,-- отвѣчала Анюта:-- вѣдь тамъ разбойниковъ нѣтъ!-- Ей были досадны эти распросы тетки, да и все не по ней было сегодня.

Тетка помолчала.

-- Дмитрія Петровича видѣла?-- спросила тетка нѣсколько минутъ спустя, роясь въ комодѣ и не глядя на Анюту.

-- Видѣла,-- отвѣчала та отрывисто, по прежнему глядя въ окно.

-- А Вахрамѣевыхъ не встрѣчала? И никого не было?

-- Нѣтъ, не было ихъ тутъ и никого не было.

Разговоръ опять прервался.

Нечего и говорить, какъ не нравилась теткѣ свобода, которою завладѣла Анюта, и беззастѣнчивость, съ которой она пользовалась ею. Скрѣпя сердце, смотрѣла она на все это и, любя Анюту, оправдывала иногда ее тѣмъ же, чѣмъ и отецъ: "видно время ныньче такое", вздыхая, говорила она себѣ. Иногда ей приходило на мысль, что не было ли какого таинственнаго и правдиваго смысла въ словахъ мистика-станціоннаго смотрителя? не прошли ли въ самомъ дѣлѣ года, и не наступили ли времена? Она не догадывалась, что для нея, почти не жившей и уже отжившей, дѣйствительно прошли года съ ихъ перемѣнами, счетомъ, надеждами, ожиданіями и наступаетъ одно безразличное время...

Арина Степановна была и недовольна, что Анюта оставалась наединѣ съ "молодымъ человѣкомъ", и довольна, что ее никто не встрѣтилъ съ нимъ. Наружность и говоръ были для нея главное. Тревожило ее и то, что Анюта начала учащать посѣщеніе Вахрамѣевскаго сада, потому что ей кухарка, какъ-бы ненарокомъ, по отъѣздѣ Анюты и на вопросъ ея, куда она уѣхала отвѣчала: "можетъ, въ Вахрамѣевку; она и этто тамъ, слышно, была". Арину Степановну еще глубже огорчало не то собственно обстоятельство, что Анюта туда стала ѣздить, но что объ этомъ ей уже сказали другіе, "что всѣ добрые люди значитъ замѣчаютъ и говорятъ," -- разумѣя въ этихъ словахъ подъ добрыми людьми всѣхъ, кому только вздумается на чужой счетъ языкъ точить.

И потомъ, былъ еще у ней замыселъ, который она въ заботахъ своихъ объ Анютѣ начала лелѣять. Разумѣется, первой мечтой и самой священной, хотя и тайной, заботой ея съ самаго пріѣзда было -- "пристроить" Анюточку. Самой ей хотя и не было "судьбы", но все-таки она считала назначеніемъ каждой дѣвушки, не посвящавшей себя Богу, соединиться въ бракѣ съ хорошимъ человѣкомъ. Вотъ этого-то хорошаго человѣка съ самаго пріѣзда и начала разъискивать Арина Степановна. На уловленіе его она, какъ предусмотрительный паукъ, и начала немедленно по возвращеніи раскидывать паутину. Одной изъ самыхъ надежныхъ нитей этой паутины оказалась нѣкая Перепетуя. Перепетуя эта была сваха, бродячая проживалка, торговка и все, что угодно. Полюбилась она Аринѣ Степановнѣ тѣмъ, что дѣйствовала и разсуждала обстоятельно, умно, не безъ хитрости, но вмѣстѣ съ тѣмъ набожно и богобоязненно, хотя эта богобоязненность не мѣшала ей при случаѣ и молодымъ людямъ услужить. Молодежь Перепетуя любила и вообще гуманно относилась къ житейскимъ слабостямъ. Вотъ эта-то Перепетуя и сообщила ей, что "объявился" хорошій человѣкъ, который бы не прочь былъ жениться на Анютѣ.

Объявившійся человѣкъ, надворный совѣтникъ Кондаковъ, былъ дѣйствительно человѣкъ не дурной. Это былъ обстоятельный среднихъ лѣтъ чиновникъ, изъ породы тѣхъ благоразумныхъ Ѳедей, которыхъ выставляютъ въ примѣръ въ дѣтскихъ повѣстяхъ. Рано остался онъ полусиротой съ вдовой матерью, хорошо учился въ гимназіи, но въ университетъ не пошелъ, потому что средствъ не было да и крайности въ томъ, не видѣлъ; поступилъ на службу и былъ исправнымъ и ловкимъ чиновникомъ, жениться же онъ по благоразумію не спѣшилъ. "Надо, маменька, сначала гнѣздо устроить", говорилъ онъ пристававшей къ нему матери, и когда гнѣздо въ видѣ мѣста совѣтника было дано ему за усердіе, услужливость и почтительность, то онъ сталъ подумывать и о женитьбѣ. И тутъ онъ выказалъ себя человѣкомъ хорошимъ и благоразумнымъ. На купчихъ съ приданымъ онъ не зарился: "была бы хорошая да приличная дѣвушка:-- говорилъ онъ,-- а съ голоду не умремъ". И вотъ, когда Анюта переѣхала въ городъ и онъ увидалъ ее, она ему понравилась. Понравилась и лицомъ, и развитостью, и дѣятельностью. Какъ смѣтливый человѣкъ, онъ замѣчалъ, что вѣтеръ не въ ту сторону дуетъ, чтобы чиновницы только о свѣтскихъ приличіяхъ думали и въ аристократію лѣзли (по провинціальнымъ понятіямъ, къ аристократіи принадлежали всѣ предсѣдатели присутственныхъ мѣстъ и выше), а что запросъ усиливается на женщинъ дѣятельныхъ и трудолюбивыхъ, и онъ остановилъ свой выборъ на Анютѣ.

Вотъ объ этомъ-то объявившемся человѣкѣ и лелѣяла сокровенную мечту Арина Степановна, хотя она знала, какой отпоръ встрѣтитъ въ своей "характерной племянницѣ".

Она уже не разъ слегка и какъ-бы шутками заводила рѣчь, и намекала, что вѣдь вотъ женихъ хорошій, а потомъ объявила, что и сватается; но получила рѣшительный короткій отказъ.,

Объ этомъ же предметѣ, но уже болѣе серьезно, рѣшилась, въ виду опасности отъ Вахрамѣевскаго сада, переговорить теперь Арина Степановна.

-- А ко мнѣ Перепетуя Ивановна сегодня заходила послѣ обѣда,-- сказала она, кончая ужинъ, который ей собрала кухарка Арина Степановна, не поужинавъ, не ложилась: у ней сна не было безъ ужина.

-- Ну, что жъ она вамъ наговорила?-- спросила Анюта.

-- Что наговорила?.. она женщина не вѣтреная, по пустякамъ не любитъ болтать!-- возразила, нѣсколько обидѣвшись, Арина Степановна.

Анюта промолчала.

-- Опять она объ этомъ человѣкѣ, о Кондаковѣ рѣчь заводила.-- сказала немного погодя Арина Степановна.

Анюта снова не отвѣчала.

-- Отвѣта, говоритъ, онъ рѣшительнаго ожидаетъ.

-- Какой же ему еще отвѣтъ?-- спросила Анюта холодно.-- Я, кажется, довольно опредѣленно сказала, что не думаю замужъ выходить!

-- Да какой же это отвѣтъ, Анюта:-- вытирая ротъ салфеткой и складывая ее, сказала Арина Степановна.-- Вѣдь въ такомъ дѣлѣ надо обстоятельно говорить. Вѣдь хорошіе женихи на улицѣ не валяются. Какъ же отказывать человѣку, не зная его?

-- Да поэтому и отказываю, что не знаю его,-- отвѣчала Анюта.

-- Ну, посмотри, коли не знаешь, ознакомься. И Перепетуя Ивановна справедливо говоритъ: какъ же браковать человѣка, почти не видавши его! какой же, говоритъ, она въ немъ недостатокъ видитъ? нельзя же, говоритъ, такую мараль на человѣка безъ причины власть?

-- Ахъ, тетя! да никакой марали я на него власть не хочу!-- сказала Анюта съ лѣнивымъ упрекомъ.-- Сказали бы вы ей просто, что не хочу я за него замужъ выходить и знакомиться съ нимъ не хочу, потому что пойду за того только, кого полюблю, а его я не люблю и не полюблю никогда.

Арина Степановна вмѣсто отвѣта прокашлялась.

-- Аксинья, убери ужинъ, -- сказала она, какъ-бы приготовляясь къ чему-то важному. Бѣдная Арина Степановна и не замѣтила, что не съѣла половины своего обычнаго ужина.

Пока кухарка убирала со стола, тетка молчала.

Отпустивъ и давъ ей время удалиться, Арина Степановна снова начала:

-- Ты думаешь, я не умѣла передать ей твоихъ словъ?-- сказала она, нѣсколько обидѣвшись.-- Говорила всѣ твои резоны. А знаешь, -- прибавила она таинственно,-- что мнѣ отвѣтила Перепетуя Ивановна? "Что же, -- говоритъ, -- значитъ она любитъ кого-нибудь? значитъ уже есть у нея человѣкъ на примѣтѣ, коль она моего такъ, не видавъ, бракуетъ и напередъ говоритъ, что не полюбитъ!" Она меня такъ и срѣзала,-- прибавила Арина Степановна, и такимъ убитымъ голосомъ, что легко было повѣрить, что она дѣйствительно срѣзана.

-- Чѣмъ же это она васъ срѣзала, тетя?-- спросила Анюта, оставляя окно и обратившись къ теткѣ.-- А вы бы ей и сказали: "Да, молъ, можетъ, и любитъ!.. Камышлинцева, Дмитрія Петровича, кажется, любитъ!"

Этотъ отвѣтъ Анюты срѣзалъ Арину Степановну еще больше, чѣмъ замѣчаніе Перепетуи, и тѣмъ сильнѣе, что не знала она, явился ли тутъ Камышлинцевъ для примѣра, или въ самомъ дѣлѣ племянница любитъ его? Подозрѣнія объ этомъ уже шевелились въ головѣ Арины Степановны.

-- Что ты, Анюта? въ своемъ ли умѣ?-- спросила она съ ужасомъ.-- Какъ же это я-то, я, твоя тетка, что на рукахъ своихъ тебя выняньчила, да такія вещи про тебя разсказывать буду?.. Господь съ тобой!.. что ты это говоришь?.. Что же послѣ этого о насъ подумаютъ!

-- Да какое же мнѣ дѣло до того, что эта шленда обо мнѣ подумаетъ?-- сказала Анюта горячо.-- Ну, пусть она будетъ говорить, что я люблю: какое и мнѣ, и вамъ горе отъ этого? Какое намъ горе оттого, что какая-нибудь Перепетуя будетъ думать, что я влюблена?

-- Ахъ, Анюточка, да вѣдь ей языкъ не завяжешь!. Она вездѣ слоняется и вездѣ будетъ разсказывать.

-- Ну, и пускай будетъ разсказывать!

-- Да вѣдь ей повѣрятъ!

-- Ну, и пусть повѣрятъ! что же тутъ страшнаго? Вѣдь это вы сами себѣ, тетя, пугало-то устроиваете!-- Арина Степановна была совершенно поражена подобной логикой.

-- Какъ, что же, Анюточка?.. Господь съ тобой! Да развѣ хорошо, когда про дѣвушку будутъ говорить, что она влюблена?.. Да кто же послѣ этого за нее присватается? Неужто въ дѣвкахъ сидѣть, пока любимый-то не возьметъ за себя. Будто безъ любви нельзя вѣкъ прожить? Не любовь нужна для семейнаго счастія, а миръ и согласіе.

-- Хорошо, тетя, -- сказала Анюта, -- выйду и отдамся я безъ любви, ну и проживу, да чѣмъ же я жизнь-то вспомяну? Вѣдь это значитъ продать себя!.. Развѣ это хорошо? честно? Да и изъ-за чего мнѣ себя-то продавать? вѣдь кусокъ хлѣба есть у меня, слава Богу!

Но Арину Степановну не сбили эти возгласы. У нея самой былъ сильный аргументъ, къ которому не охотно, но рѣшилась она прибѣгнуть.

-- Эхъ, Анюточка! не знаешь ты, что значитъ въ дѣвкахъ вѣкъ скоротать, -- сказала она, вздохнувъ.-- Развѣ у меня искушенья-то не было? Вѣдь и я была молода и такъ же, какъ ты, думала! Изъ себя въ свое время тоже была не дурна! и около меня женихи ухаживали и присватывались, да тотъ не милъ, другой не хорошъ; а тятенька любили меня и не неволили. Я все и не выходила, ждала милаго да хорошаго, вотъ какъ ты, ну, и дождалась!

Голосъ задрожалъ при этомъ у Арины Степановны, и она пріостановилась, а Анюта сквозь тѣнь полусвѣта замѣтила, какъ легкая краска облила и безъ того румяное и круглое лицо тетки.

-- Ну, что жъ, тетя?-- приподнявъ голову, спросила Анюта.

Въ Аринѣ Степановнѣ совершалась, кажется, какая-то борьба. Она встала, потолкалась по комнатѣ, попоправила лежавшія совершенно у мѣста вещи и потомъ сѣла къ другому открытому окну, какъ будто для свѣжаго воздуха, предварительно такъ переставивъ свѣчу, что вся оставалась въ тѣни.

-- Ну, ужъ видно приходится разсказать тебѣ, Анюточка, въ чемъ я отроду никому не сознавалась, да и теперь совѣстно какъ-то разсказывать, -- точно грудь постороннему человѣку открывать! Никому я не жаловалась на свое житье, кромѣ царицы небесной, и никто про него не знаетъ, а тебѣ теперь въ назиданье разсказать должна.

Арина Степановна высморкалась и, вынувъ маленькую табакерочку, понюхала табаку: она начала пристращаться къ нему, хотя еще скрывала отъ постороннихъ сію послѣднюю отраду и признакъ старыхъ дѣвъ.

-- Тятенька жилъ тогда въ управляющихъ у генерала одного,-- начала Арина Степановна,-- а возлѣ насъ жилъ графъ, и жилъ какъ царекъ; пышностью-то говорятъ, онъ гордость свою хотѣлъ удовлетворить, потому что жилъ при дворѣ въ большомъ званіи, а потомъ въ опалу попалъ. Сынъ у него былъ, учился гдѣ-то за границей и въ Петербургѣ по иностранной части служить опредѣлился. Старикъ-то и умеръ. Молодой графъ пріѣхалъ, сталъ дѣла въ порядокъ приводить, и видитъ, что просто чуть не разоренъ. Онъ тятеньку и пригласилъ въ управляющіе, такъ какъ они въ славѣ были, что хорошо управляютъ. Выгодныя условія предложилъ, а генералъ что-то зазнался. Тятенька и поступили къ графу и самъ онъ остался въ имѣніи: "Надо говоритъ, съ годъ поэкономничатъ да отдохнуть". Вотъ живемъ мы въ одномъ дворѣ, ну и стали встрѣчаться то въ саду, то гдѣ... Скучно графу-то стало? вотъ онъ катанья завелъ да прогулки, всегда насъ зоветъ, вмѣстѣ мы да вмѣстѣ... и понравился онъ мнѣ! Да и какъ было не понравиться, не только мнѣ, деревенской дѣвочкѣ, а хоть кому: изъ себя красивый, брюнетъ этакой былъ и ловкій, усики маленькіе, чуть пробивались, одѣтъ всегда, какъ на картинкѣ, и какъ я себя ни останавливала, какъ ни разувѣряла, что не пара онъ мнѣ, а не сладила таки съ сердцемъ! Ну, тоже молодость, кровь-то играла тоже!..-- Арина Степановна вздохнула и нѣсколько смутилась.

-- Скрывала я свою любовь, сколько могла,--продолжала она,-- виду старалась не подать, только замѣчаю, что и я графу начинаю нравиться... Дальше да дальше... повелъ онъ меня разъ въ оранжерею, -- чудесныя были такія оранжереи,-- да и объяснился. Весна начиналась и левкои тогда тамъ цвѣли, -- и до сихъ поръ я ихъ запаха равнодушно слышать не могу!.. прибавила она и замолчала.

-- Ну, тетя?-- сказала Анюта.

-- Ну, что!-- вздохнувъ, снова продолжала Арина Степановна; -- какъ изъяснился онъ мнѣ, такъ у меня сердце за сердце зашло! Однако оправилась я и говорю ему: "Какая же, говорю, я, графъ, вамъ пара? Я ли вамъ чета?" -- Ну ужъ, объ этомъ мнѣ разсуждать,-- говоритъ.-- Я гляжу на него и ушамъ своимъ не вѣрю, и точно свѣтъ мнѣ какой новый открывается. Только, говоритъ, я теперь разумѣется не могу жениться, потому что мнѣ еще, говоритъ, въ посольство съѣздить надо, да говоритъ, времени еще много у насъ впереди: и я, и вы еще молоды.-- Я это выслушала. Только и сталъ онъ меня къ любви склонять.-- Арина Степановна выговорила это потупясь, хрипло и потомъ прокашлялась.-- Однако, какъ я ни любила графа, а въ такихъ строгихъ правилахъ была воспитана, что и думать. о томъ не смѣла, и какъ онъ ко мнѣ не приставалъ, однако я себя соблюла. И длилось это вплоть до осени.-- "Мучительница, говоритъ, Ирина, ты моя!" Онъ меня Ириной звалъ. Да такъ и слѣдуетъ правильно!-- замѣтила она какъ-то обиженно: -- ужь это мы у мужиковъ переняли Ариной-то звать!

-- Зоветъ онъ меня мучительницей, -- продолжала Арина Степановна, -- а самъ не знаетъ, чего стоила мнѣ жестокость моя. Иной разъ убѣжишь отъ него, да и не знаешь: въ воду ли броситься, къ нему ли воротиться! а ночью -- вотъ тоже грѣхъ!-- схватишь себя за голову, да и думаешь:-- Господи, что же это я дѣлаю: спасаю, или гублю себя. Вотъ до какихъ мыслей доводила любовь-то, а онъ же попрекаетъ! И этакъ-то мѣсяца три мучилась я!.. И вотъ она, жизнь-то безсемейная, безрадостная, что это время мученій-то моихъ было мое самое лучшее время, и я... до сихъ поръ!.. вспомнить его не могу...

Голосъ у Арины Степановны перервался, она вдругъ смолкла и стала пристально глядѣть въ садъ. Анюта встала, тихо подошла къ теткѣ и молча обняла ее.

Когда та обернулась, Анюта увидала, что все ея лицо было въ слезахъ.

-- Глупость какая!-- сказала Арина Степановна, засмѣясь и отирая слезы.-- А оттого все, что никогда я не говорила никому этого!

Когда она оправилась, Анюта припала къ ея плечу, какъ въ дѣтствѣ привыкла она припадать, когда слушала, какъ тетя разсказывала сказки или пѣла тихія пѣсенки (Арина Степановна очень любила пѣсни, и теперь, сидя одна за работой, пѣвала ихъ), и, заглядывая ей въ лицо, сказала:

-- Ну, тетя?

-- Да что, голубчикъ!-- печально продолжала тетка.-- Прошло лѣто, собрался мой графъ и уѣхалъ: "Ну, говоритъ, Ирина, Богъ съ тобой!" недоволенъ онъ мною остался. Такъ уѣхалъ, да съ тѣхъ поръ какъ въ воду и канулъ! Тятенька купили здѣсь имѣньице и переѣхали сюда, а съ графомъ и сношенія всѣ прекратилъ. Слышала я послѣ, что женился онъ на какой-то танцоркѣ!-- съ горечью прибавила Арина Степановна.

-- Вотъ и началось для меня тяжелое дѣвичье житье, -- помолчавъ, продолжала она.-- Сперва-то и навертывались женихи, да у меня все графъ еще изъ ума не выходилъ (ну скоро ли послѣ него чиновникъ какой или дворянчикъ мелкій понравится!), а потомъ, какъ угаръ-то прошелъ, и жениховъ-то нѣтъ! Развѣ много охотниковъ найдется на безприданную-то нашу братью, а тятенька кромѣ носильнаго ничего не давалъ, да и не могъ дать; у него насъ-то было пятеро! Я-то старшая, года-то уходили, коль и навернется кто, все около молоденькихъ. Вотъ тутъ-то, голубчикъ, -- вздохнувъ и понизивъ голосъ, продолжала Арина Степановна,-- тутъ-то глупость-то нашу дѣвичью и узнала я. Жили жы безбѣдно и послѣ смерти батюшки; братецъ и жена его, твоя покойница мать.... вспышка была, какъ ты же, а меня любила.... ну и вторая его жена, какъ ты видишь, тоже -- всѣ, дай Богъ имъ здоровья, а твоей матушкѣ царствія небеснаго! (Арина Степановна перекрестилась), всѣ успокоивали меня, а все жизнь не въ жизнь! Ни у меня впереди, ни у меня позади: день-то тянется, тянется, ночью-то ворочаешься, ворочаешься, да мысли это разныя; ну, ужъ теперь разумѣется отжила я мою-то молодость, а тогда -- ахъ тяжело было! И этакъ-то недѣли да мѣсяцы, да годы, и все ждешь чего-то, ждешь -- и все нѣтъ ничего. да нѣтъ, и не приведи Богъ! И не вѣрь ты, Анюточка, коль тебѣ какая-нибудь изъ нашей братьи будетъ говорить, что ей все равно, что де безъ мужа-то покойнѣе: покой-то этотъ, голубчикъ, хуже смерти! Ну, развѣ тамъ какая болѣзненная или Богомъ пришибенная -- такъ можетъ и точно покойнѣе, а здоровой-то все думается, все думается, что же де это, жила я на бѣломъ свѣтѣ и жизни не вѣдала, божескій законъ не исполнила, не знаю, что значитъ милаго приласкать, что значитъ дѣтей возростить!-- Вотъ до чего дурь-то доходитъ, голубчикъ!-- замѣтила Арина Степановна, церемѣнивъ тонъ:-- что, лѣтъ восемь назадъ, ты чай помнишь, ужь мнѣ подъ сорокъ было, становой за меня присватался: старый, рябой, бочка бочкой, а ужъ пьяница -- не носи ты, мать сыра земля! Такъ я за него было пошла! Да; ужъ и братецъ меня отговаривалъ, такъ нѣтъ, совсѣмъ было рѣшилась!-- Подлинно ужь говорятъ: крѣпилась кума, да рехнулась ума!-- прибавила подсмѣиваясь Арина Степановна.-- Да на мое счастье опился, спасибо. Такъ вотъ, голубчикъ, дѣвичьето житье да разборчивость, да какъ не на свою-то ровню заглядишься!-- Арина Степановна вздохнула и смолкла.

Анюта по прежнему лежала головой на ея плечѣ.

-- Тетя, -- сказала она, немного погодя, тихо и мягко,-- а не жалѣете ли вы иногда, что были... жестоки къ графу?-- и она ласково и пытливо заглянула въ глаза тетки.

Арина Степановна быстро отсторонила ея голову и встала, словно она боялась пытливаго взгляда племянницы.

-- Что это ты говоришь, Анюточка, Богъ съ тобой, какъ же это можно!-- сказала она нѣсколько обиженно.-- Конечно, иной разъ чего въ голову не взбредетъ, но все-же грѣшно допускать въ себѣ такіе помыслы!

Анюта помолчала.

-- Ну, что же, тетя, выходитъ изъ всего этого?-- сказала она, тоже вставая.-- За нелюбимаго выдти -- себя продать, выдти потому только, что нестерпимо въ дѣвкахъ оставаться, еще хуже, а любимый-то иногда не хочетъ жениться... что же дѣлать-то?

Арина Степановна обернулась въ Анютѣ, посмотрѣла на нее, какъ-бы что-то соображая, и вдругъ, догадавшись, что она своей исповѣдью, которая такъ ей дорого стоила, ничего не доказала или доказала совсѣмъ не то, что хотѣла, съ досадой сказала:

-- Что это, Анюта, на все у тебя распросы да затрудненія? И все у тебя выходитъ не такъ да не по людски! все умнѣе людей хочешь быть! А надо дѣлать такъ, какъ на свѣтѣ дѣлается. Коль дѣвка въ порѣ да сватается за нее хорошій человѣкъ, такъ и выходить за него.

-- Ну, хорошо, тетя, не сердись!-- сказала Анюта, улыбаясь; поцаловала еще хмурящуюся тетку и пошла въ свою комнату.

-- Анюта! Анюточка!-- сказала Арина Степановна, подходя къ ея двери и вкрадчиво понизивъ голосъ.-- А что ты давича мнѣ о Дмитріи-то Петровичѣ, такъ что ли это, для примѣра упомянула, или ужь въ самомъ дѣлѣ нѣтъ ли у васъ чего?..

Анюта обернулась въ теткѣ головой.

-- Нѣтъ, тетя, успокойся, нѣтъ ничего у насъ!-- сказала она; и Аринѣ Степановнѣ показалось, что въ этомъ отвѣтѣ было больше жалобы на то, что ничего нѣтъ, чѣмъ успокоенія.

-- То-то, мой другъ, то-то, -- сказала тетка ласково.-- Слова нѣтъ, прекрасный онъ человѣкъ, Дмитрій Петровичъ, да не женихъ тебѣ, Анюточка, не женится вѣдь онъ! А дѣвичье-то сердце вѣдь какъ порохъ... Ну, Господь съ тобой, спи! Я это такъ только...-- прибавила она въ видѣ извиненія, замѣтивъ, что Анюта, не оборачиваясь, начала раздѣваться и была какъ будто недовольна ея предостереженіями. Она знала, что Анюта до нихъ не охотница.-- Охъ молодость! молодость!-- притворяя двери, вздохнувъ проговорила Арина Степановна.

И задумчивая, безпокойная, опустила она окно, обернулась къ образу и усерднѣе обыкновеннаго начала свою молитву на сонъ грядущихъ.

IX.

У Мытищевой родился сынъ. Это обстоятельство сблизило на время -- если не любовью, то чувствомъ дружбы и общей связи -- Камышлинцева съ Ольгой. Онъ почти цѣлые дни проводилъ у выздоравливающей и Анюта не видала его. А между тѣмъ Велико-Ѳедорскъ не былъ обойденъ эпидеміей пожаровъ. Въ городѣ было два пожара, одинъ вскорѣ послѣ другаго; распространился слухъ о поджогахъ и были подкидываемы безграмотныя письма съ угрозами. Въ назначенный ими день, дѣйствительно нашли тлѣющія тряпки, позади одного каретника; тогда мѣстная общественная дѣятельность встрепенулась, начались совѣщанія, приняты были мѣры осторожности, заведены обходы и строгіе караулы. Проницательные умы связали эти пожары съ политическимъ броженіемъ, и въ средѣ русскаго, такъ называемаго просвѣщеннаго класса, преимущественно у здоровенныхъ и подвизавшихся дотолѣ въ клубахъ и трактирахъ тридцатилѣтнихъ дѣятелей съ неудержимой силой -- началъ проявляться тотъ сортъ извѣстнаго намъ патріотизма, который въ благородномъ порывѣ любитъ заушить какого-нибудь пришибеннаго судьбой жида, а иногда и беззащитную женщину, вывести изъ собранія особу недворянскаго званія, отправить въ полицію гуляющую безъ кринолина дѣвицу или науськать толпу на поляка, студента или вообще на какую угодно не понравившуюся личность.

Дремавшее озлобленіе противъ Камышлинцева, въ помѣщичьемъ классѣ, огорченномъ равнодушіемъ начальства къ его жалобамъ, почерпнуло въ настоящихъ обстоятельствахъ новую пищу. Про Камышлинцева стали ходить намеки, что онъ глава мѣстной шайки политическихъ злоумышленниковъ и, какъ неопровержимое тому доказательство, приводили переѣздъ его въ уединенное и безопасное отъ наблюденія и городскихъ пожаровъ мѣсто; были въ ходу и другія подобныя доказательства. Хотя ни купечество, ни мѣщанство, знавшіе Камышлинцева, подобнымъ вещамъ не вѣрило, да и само начальство, въ лицѣ начальника губерніи, было увѣрено, что все это вздоръ, но какъ нѣтъ такой клеветы, отъ которой бы не осталось какихъ-либо послѣдствій, то, отвергая съ благороднымъ негодованіемъ возможность участія Камышлинцева въ такихъ преступленіяхъ, какъ поджоги, Нобелькнебель, зная мнѣнія и петербургскія знакомства Камышлинцева,-- подумывалъ, что, можетъ, онъ и не безъ грѣха въ политическомъ отношеніи, и что, во всякомъ случаѣ, пользуется опасною популярностью между молодежью и вообще человѣкъ не совсѣмъ благонадежный. Ему было не извѣстно, что нѣкоторые изъ этой молодежи считали Камышлинцева отсталымъ и устарѣвшимъ.

Около этого времени оффиціальный міръ города Велико-Ѳедорска, кромѣ своихъ обыкновенныхъ и необыкновенныхъ, по тому времени, заботъ, былъ нѣсколько взволнованъ пріѣздомъ въ городъ значительнаго сановника Темрюкова.

Дѣйствительный тайный совѣтникъ и кавалеръ многочисленныхъ орденовъ, Темрюковъ принадлежалъ къ тѣмъ государственнымъ, дѣятелямъ, о великихъ заслугахъ и даже существованіи которыхъ удивленное отечество узнаетъ впервые изъ некролога. Темрюковъ занималъ весьма почетное и съ большимъ жалованьемъ мѣсто (наши аристократы, оставаясь вѣрными наслѣдственнымъ преданіямъ, не прочь отъ хлѣбныхъ или съ большимъ жалованьемъ мѣстъ). Онъ обладалъ огромнымъ и сильно разстроеннымъ состояніемъ и хотя тонулъ въ массѣ петербургскихъ сановниковъ (въ Москвѣ онъ былъ бы непремѣнно звѣздой первой величины, и къ нему по праздникамъ независимые люди считали бы обязанностью пріѣзжать съ поздравленіями), но все-таки, благодаря связямъ, имени и состоянію, имѣлъ, если не въ дѣлахъ, то между собратіями, своего рода значеніе. Таковъ былъ сановникъ, своимъ появленіемъ всколыхавшій чиновничью и -- какъ богатый аристократъ -- дворянскую волну.

Извѣстно, что правительство, озабоченное волненіями, почти повсемѣстно возникшими съ введеніемъ преобразованій въ заводскомъ населеніи, приглашало въ это время владѣльцевъ самихъ побывать на своихъ отдаленныхъ и мало посѣщаемыхъ ими заводахъ. Мѣра эта оказалась весьма полезной, потому что многіе заводовладѣльцы, увидавъ истинное положеніе вещей, сдѣлали для своихъ крестьянъ уступки, на которыя не имѣли права, а иногда и охоты ихъ управляющіе.

Вслѣдствіе этого же приглашенія и запутанности заводскихъ дѣлъ посѣтилъ свои имѣнія и Темрюковъ.

Онъ возращался недовольный и разстроенный. Сказать но правдѣ, и было отъ чего. Положеніе нашихъ заводовъ могло бы возбудить въ обыкновенное время желчь даже и въ постороннихъ, а въ ту пору, и особенно у самихъ владѣльцевъ, оно могло расшевелитъ ее весьма основательно. Управляющій Темрюкова, изъ его же бывшихъ крѣпостныхъ, ловкій и уклончивый съ помѣщикомъ и деспотъ съ крестьянами, протоканалья, какихъ только въ состояніи воспитать одно основанное на шпіонствѣ и доносахъ канцелярское управленіе заводовъ, былъ великій мастеръ, если не въ управительскомъ дѣлѣ, то по крайней мѣрѣ въ интригахъ и угодничествѣ. Разумѣется, онъ всѣ безпорядки свалилъ на реформу, на истолкованіе и примѣненіе ея губернскимъ присутствіемъ, на буйство и неблагодарность крестьянъ.

Темрюковъ охотно раздѣлялъ симпатіи и антипатіи управляющаго, и потому повѣрилъ даже и неблагодарности нищенствующихъ крестьянъ, однако, все-таки, для острастки напудрилъ управляющаго во всю барскую и генеральскую мочь, и -- нашелъ нужнымъ сдѣлалъ крестьянамъ нѣкоторыя уступки. Сдѣлалъ онъ ихъ, по своей сановнической привычкѣ, нехотя, не полно, и потому только, что для своихъ же выгодъ нельзя было ихъ не сдѣлать, а дѣла тѣмъ поправилъ мало. Однако уѣхалъ недовольный, считая себя либераломъ и благодѣтелемъ крестьянъ, а ихъ неблагодарными негодяями.

Въ такомъ расположеніи духа, отчасти проѣздомъ, отчасти для того, чтобы лучше лично устроить нѣкоторыя дѣла, пріѣхалъ Темрюковъ въ Велико-Ѳедоровъ.

Чины явились ему; держась пословицы "честь лучше безчестья", сочли нужнымъ представиться и члены губернскаго присутствія отъ дворянъ.

Темрюковъ оказался не высокаго роста, полненькимъ, кругленькимъ старичкомъ, весьма щепетильнымъ, приглаженнымъ и приличнымъ. Сановникъ въ немъ выказывался въ нижней губѣ, которая весьма выпячивалась впередъ; когда онъ слушалъ чиновника, то накладывалъ эту губу на верхнюю, что придавало ему очень глубокомысленный и таинственный видъ.

-- А гдѣ у васъ тутъ есть господинъ Камышлинцевъ, покровитель крестьянъ и гонитель нашего брата, бѣднаго помѣщика?-- спросилъ Темрюковъ по окончаніи представленій.

Нобелькнобель нѣсколько смѣшался и сказалъ, что зять его, Мытищевъ, боленъ (онъ дѣйствительно былъ боленъ), а Камышлинцевъ вѣроятно не зналъ о пріѣздѣ его высокопревосходительства, а то бы конечно представился ему.

-- Зачѣмъ же! Помилуйте! они развѣ господа служащіе, или представители дворянства?-- сказалъ Темрюковъ, указывая на присутствующихъ;-- они вѣдь на особомъ положеніи: чиновъ не получаютъ, да кажется и не признаютъ,-- замѣтилъ онъ съ улыбкой.

Нобелькнебель пригласилъ Темрюкова откушать, и сказалъ, что если ему угодно, то онъ у себя представитъ его высокопревосходительству Камышлинцева.

-- Весьма будетъ пріятно познакомиться,-- отвѣчалъ съ ироніей Темрюковъ.

Камышлинцевъ получилъ пригласительную записку отъ Нобелькнебеля и отправился на обѣдъ. Тамъ уже узналъ онъ о бывшемъ на представленіи разговорѣ, и пожалѣлъ, что не зналъ этого ранѣе: онъ бы вѣроятно лишилъ себя удовольствія новаго знакомства...

Впрочемъ, Темрюковъ былъ очень любезенъ съ Камышлинцевымъ, котораго представилъ ему губернаторъ.

-- Очень пріятно познакомиться, -- сказалъ, пожимая ему руку, Темрюковъ.-- Но не знаю, пріятно ли господину Камышлинцеву это знакомство? вы, говорятъ, не очень любите нашу братью, помѣщиковъ?-- и онъ пріятно улыбнулся.

-- До васъ дошли невѣрные слухи,-- отвѣчалъ Камышлинцевъ, въ свою очередь пріятно улыбаясь: -- я самъ имѣю удовольствіе принадлежать въ помѣщикамъ и очень этимъ доволенъ; слѣдовательно не любить этотъ классъ не могу.

-- Ну, теперь трудно быть довольнымъ нашимъ положеніемъ,-- замѣтилъ Темрюковъ, и сталъ жаловаться.

Всѣ выразили глубокое сочувствіе горькому положенію его высокопревосходительства, и каждый, чтобы подтвердить справедливость словъ сановника, поспѣшилъ тоже съ своей стороны пожалобиться; при чемъ директоръ гимназіи, не имѣя въ своемъ владѣніи никакого имѣнія, кромѣ гимназіи, пожалобился на то, что не выходятъ новые штаты.

Обѣдъ прошелъ очень пріятно, и сановникъ очаровалъ всѣхъ любезностью своего обращенія, но чаще, нежели къ другимъ, обращался, заигрывая разговоромъ, въ Камышлинцеву.

"Совсѣмъ какъ простой человѣкъ! "-- говорили про него очарованные собесѣдники другъ другу,-- и не видать, что сановникъ".

Можетъ быть такъ бы и случилось, что очарованные почти вовсе бы не увидали сановника, соблаговолившаго спрятаться въ скорлупу простаго смертнаго, если бы не случилось небольшаго казуса.

Послѣ обѣда всѣ вышли на террасу и болѣе смѣлые, по примѣру именитаго гостя и приглашенію хозяина, даже закурили. Извѣстно, что послѣ хорошаго обѣда человѣкъ дѣлается добрѣе и мягче. Въ этомъ пріятномъ настроеніи находился и Темрюковъ и счелъ нужнымъ поблагодушествовать. Во второй разъ упомянувъ объ уступкахъ, которыя сдѣлалъ заводскимъ рабочимъ, онъ снизошолъ даже до того, что началъ описывать, какъ въ самомъ дѣлѣ стало тяжело положеніе бѣднаго заводскаго крестьянина послѣ освобожденія, и подтвердилъ это примѣромъ собственныхъ крестьянъ, которые благоденствовали, когда принадлежали ему, а на волѣ чуть не стали умирать съ голоду.

-- Я очень радъ, что вы въ этомъ убѣдились, -- сказалъ Камышлинцевъ.-- Это мнѣ позволяетъ надѣяться, что вы не откажете въ ходатайствѣ и заступничествѣ за тѣхъ изъ вашихъ крестьянъ, которые сидятъ теперь въ острогѣ: они уже и такъ наказаны двухмѣсячнымъ заключеніемъ.

Лицо Темрюкова потеряло благодушное выраженіе, но осталось пріятнымъ.

-- Прошу извинить!-- сказалъ онъ вѣжливо;-- при всемъ желаніи я помочь имъ не могу. Не въ моихъ правилахъ заступаться за бунтовщиковъ.

-- Какіе же они бунтовщики,-- возразилъ Камышлинцевъ,-- когда вы сами находите, что положеніе ихъ было невыносимо и они добивались насущнаго хлѣба!

-- Проси, а не добивайся!-- внушительно замѣтилъ Темрюковъ.

-- Да они и просили,-- отвѣтилъ Камышлинцевъ;-- что же имъ дѣлать, если отказали?

-- Такъ вы находите, что когда просьбы не уважаютъ, то надо бунтовать?-- съ пріятной и нѣсколько ядовитой улыбкой спросилъ Темрюковъ.-- Весьма интересно видѣть агента правительства въ крестьянскомъ дѣлѣ, который держится такого мнѣнія!-- прибавилъ онъ.

Нѣкоторые изъ присутствующихъ вчужѣ смутились, иные, улыбаясь, посматривали на Камышлинцева, какъ-бы говоря: "Что, братъ, попался!"

Камышлинцевъ чувствовалъ, что онъ нѣсколько покраснѣлъ.

-- Я до сихъ поръ полагалъ, -- отвѣчалъ Камышлинцевъ, -- что съ точки зрѣнія правительства, особенно въ нынѣшнемъ его направленіи, голодные, которые просятъ ѣсть, называются голодными, а не бунтовщиками.

-- А я полагаю и, надѣюсь, мнѣ это нѣсколько ближе извѣстно, что при прежнемъ правительствѣ, и нынѣ еще, слава Богу, бунтовщики называются бунтовщиками!-- отвѣтилъ уже безъ пріятной улыбки Темрюковъ.-- И потомъ, вы все говорите: голодные... Да кто жъ, позвольте узнать, ихъ сдѣлалъ голодными, какъ не правительство? Когда они были мои, такъ были сыты. Ну, а за то -- воля дана! Хороша воля, коль ѣсть нечего...

-- Если въ такомъ огромномъ дѣлѣ и есть упущенія, то они, конечно, будутъ исправлены,-- сказалъ Камышлинцевъ.-- Но во всякомъ случаѣ весьма интересно видѣть одного изъ высшихъ правительственныхъ лицъ, которое такого мнѣнія объ одной изъ его величайшихъ реформъ!-- сказалъ Камышлинцевъ съ пріятной улыбкой.-- "На же тебѣ назадъ, старая крыса!" -- думалъ Камышлинцевъ, глядя въ лицо Темрюкова.

Лицо Темрюкова нѣсколько вытянулось, пріятные глаза вдругъ сдѣлались оловянными и нижняя губа зловѣще накрыла верхнюю:

-- Насъ не спрашивали при обсужденіи этой мѣры,-- сказалъ Темрюковъ:-- тамъ сидѣло много господъ одинаковаго, кажется, съ вами мнѣнія; отъ этого оно и вышло такимъ, какъ есть. Я это говорю вездѣ, не стѣсняясь, и повторю по возвращеніи въ Петербургъ, и надѣюсь, что меня услышатъ, -- добавилъ онъ внушительно, -- когда ходъ вещей доказываетъ, что мы нравы.-- Что у васъ, я слышалъ, пожары?-- спросилъ онъ, отворотясь отъ Камышлинцева и обращаясь въ Нобелькнебелю.

Нобелькнебель поспѣшилъ доложить, что хотя и были признаки, но благодаря принятымъ энергическимъ мѣрамъ... при горячемъ общественномъ участіи,-- прибавилъ онъ, указывая на гостей,-- все, слава Богу, утихло.

Камышлинцевъ, пользуясь перемѣной разговора, всталъ и вышелъ.

-- Заносчивый молодой человѣкъ,-- замѣтилъ сановникъ.-- Слишкомъ они ныньче голову подымаютъ,-- продолжалъ онъ недовольно.-- Ну, да еще, можетъ, опустятъ!

Послѣдовало нѣкоторое почтительное молчаніе.

-- Такъ, такъ-то! Вы безъ жены поживаете, чай скучненько?-- началъ Темрюковъ, обратясь къ Нобелькнебелю, снявъ нижнюю губу съ верхней и становясь опять пріятнѣйшимъ человѣкомъ.-- Какъ же это вы такъ?

"Левъ спряталъ когти,-- подумалъ любящій высокія сравненія директоръ гимназіи, -- и становится...", но чѣмъ становится левъ, онъ никакого приличнаго звѣря назвать не могъ.

Разговоръ, пользуясь отсутствіемъ дамъ и развиваясь по наклону, который далъ ему именитый гость, принялъ легкое направленіе. Старичекъ сталъ развеселяться, и тучи, которыя омрачили было удовольствіе общества, разлились дождемъ маленькихъ скандалезныхъ анекдотовъ.

Въ заключеніе, чтобы совсѣмъ развеселить сановника, Нобелькнебель попросилъ позволенія пригласить одного изъ присутствующихъ разсказать сказку объ испорченной. Старецъ высказалъ готовность. Гость, къ которому обратились, былъ только и замѣчателенъ тѣмъ, что хорошо расказывалъ эту сказку: другихъ талантовъ никакихъ за нимъ не водилось, но въ провинціальномъ кругу не много нужно для того, чтобы выдвинуться изъ толпы, и этой сказкой онъ пріобрѣлъ себѣ популярность. За эту сказку его вездѣ приглашали и старались показать каждому пріѣзжему, какъ мѣстную примѣчательность, какъ Сумбекину башню въ Казани.

Сказка была забавна, и гость дѣйствительно разсказывалъ ее хорошо. Старецъ былъ очень доволенъ. Туча окончательно разсѣялась, и всѣ разстались довольные сами собой и другъ другомъ.

На другой день Темрюковъ выѣхалъ въ Петербургъ.

X.

Новорожденнаго Мытищева окрестили. Воспріемникомъ былъ молодой Нобелькнебель съ матерью. Мытищевъ по этому поводу имѣлъ удовольствіе выслушать отъ нѣкоторыхъ знакомыхъ нѣсколько милыхъ шуточекъ на счетъ своей бодрости и надежду на дальнѣйшую прогенитуру. Затѣмъ все пошло обычнымъ чередомъ.

Наступила вторая половина лѣта съ ея несносными, томящими жарами. Въ городѣ, по прежнему, все еще было безпокойно. Изъ Петербурга доносились слухи объ энергическихъ мѣрахъ къ подавленію пропаганды, изъ Польши слышались вѣсти о волненіяхъ; вообще время было тревожное, и въ провинціи патріотизмъ заушенія и подозрѣній развивался.

Камышлинцевъ по прежнему испытывалъ множество маленькихъ уколовъ, клеветъ, и къ нимъ прибавились неудачи по дѣламъ губернскаго присутствія: мнѣнія его и Мытищева оставались съ нѣкотораго времени, по большей части, одинокими. Нобелькнебель видимо перемѣнилъ образъ воззрѣній и, разумѣется, увлекалъ за собой большинство. Подъ этимъ непрерывнымъ, другой годъ длившимся рядомъ борьбы, интригъ и разнаго рода непріятностей, Камышлинцевъ становился болѣе желчнымъ, раздражительнымъ и вмѣстѣ съ тѣмъ въ обращеніи сталъ суше, жестче, упрямѣе. Разрывъ съ Мытищевой также отозвался на немъ. Уходило время, а съ нимъ вмѣстѣ и склонность къ ухаживанію, охота къ разъискиванію и пріобрѣтенію новыхъ привязанностей, а между тѣмъ потребность въ нихъ чувствовалась. Кромѣ того, что Камышлницевъ былъ еще молодъ и полонъ силъ, чувствовалъ онъ, что ему недоставало того примиряющаго и освѣжающаго элемента, который вноситъ въ жизнь привязанность женщины; и, не смотря на несогласіе во взглядахъ съ Ольгой, сознавалъ Камышлинцевъ, что съ разрывовъ онъ лишился многихъ пріятныхъ часовъ.

Но онъ жалѣлъ о чувствѣ, а не объ Ольгѣ, и чаще подумывалъ о Барсуковой, и сильнѣе влекло его къ ней.

Разъ, послѣ жаркаго, истомляющаго дня, къ вечеру стали собираться тучи. Солнце то пряталось за нихъ, то выглядывало, дробясь лучами, и горячо, и картинно освѣщая края прорывающейся груды облаковъ. Жара поубавилась, но раздражающая духота стояла въ воздухѣ. Въ крови чувствовалось какое-то безпокойство; ходить было лѣнь и тяжело, а на мѣстѣ не сидѣлось и стѣсненная грудь напрасно искала освѣжающей и здоровой струи. Подобное чувство испытывается въ южной Италіи, при приближеніи сирокко.

Камышлинцевъ ходилъ по пустымъ аллеямъ своего сада; запахъ листьевъ, сильнѣе издаваемый деревьями, по мѣрѣ приближенія осени, стоялъ и раздражительнѣе слышался подъ недвижнымъ навѣсомъ деревьевъ. Изрѣдка набѣгающій вѣтеръ шелестилъ ихъ верхушки, едва заходя въ зеленую чащу. На Камышлинцева нашла какая-то горькая полоса мыслей: онъ начиналъ убѣждаться, что не только не сбываются, но отдаляются мечты, цѣль, въ которую онъ вѣрилъ и къ которой стремился. Его служеніе крестьянскому дѣлу было служеніе одной части великаго цѣлаго, проявленію котораго онъ радовался всюду, и чѣмъ болѣе ему радовался, тѣмъ болѣе желалъ его для Россіи. Но крестьянская реформа, теряя свой живой характеръ, болѣе и болѣе переходила въ хроническій, исполненный казенныхъ и другихъ канцелярскихъ формальностей порядокъ. Впереди онъ не видѣлъ ничего желаемаго, а происшествія въ Петербургѣ заставляли думать, что и другія, повидимому уже близкія реформы будутъ отложены. Камышлинцевъ испытывалъ тѣ скверныя минуты, въ которыя женщины плачутъ, а мужчины злятся...

Повернувъ изъ одной узкой и темной аллеи въ большую, Камышлинцевъ увидѣлъ впереди знакомую, высокую и стройную фигуру Анюты, и пріятно обрадовался... Онъ долго не видалъ Барсуковой, а къ тому-же, когда человѣкъ взволнованъ и сердится, онъ всегда бываетъ радъ другому сочувствующему человѣку, передъ кѣмъ можно высказать все, что накипѣло на душѣ: сердится одному -- вещь безполезная и неблагодарная.

Анюта была въ юбкѣ сиреневаго цвѣта и бѣлой гарибальдійкѣ, перехваченной кожанымъ поясомъ, которая оставляетъ свободнымъ весь станъ и такъ идетъ къ молодымъ и стройнымъ фигурамъ. Подстриженные волосы были завиты и придавали ея смѣлой и вмѣстѣ рѣшительной и красивой головкѣ нѣсколько мальчишечій, задорный видъ, который къ ней чрезвычайно шелъ.

-- На, конецъ-то,-- сказалъ Камышлинцевъ, протягивая ей обѣ руки и пожимая руки Анюты.-- Что это васъ не видать было?

У Анюты слегка заигралъ румянецъ отъ удовольствія, вызваннаго этимъ восклицаніемъ, хоти она теперь казалась не въ духѣ.

-- Да что! была я здѣсь раза два, да васъ не заставала: вы все съ Мытищевыми возились; тетя ворчитъ и охаетъ, такъ что надоѣла. Я хотѣла уже перестать сюда и ѣздить, да сегодня усидѣть не могла съ этой духотой! Ну, а вы что?

-- А тоже скверно,-- отвѣчалъ Камышлинцевъ и коротко разсказалъ ей свой разговоръ съ Темрюковыхъ.-- Надежды, которыя этотъ разговоръ возбудилъ въ его благопріятеляхъ, неудачи по крестьянскому дѣлу и разныя мелкія сплетни -- порознь взятое -- все это мелочи, а все вмѣстѣ такъ надоѣдаетъ, такъ озлобляетъ меня,-- заключилъ онъ,-- что... хоть жениться на Вахрамѣевой!

-- Ужь развѣ хуже ничего нельзя придумать?-- спросила, улыбаясь, Анюта.

-- Да трудно!-- отвѣчалъ Камышлинцевъ.-- Вы знаете мое расположеніе къ браку вообще, а еслибъ въ жены попалось еще такое миленькое тѣсто, съ которымъ нужно няньчиться, то прелесть неразрывныхъ узъ еще болѣе увеличилась бы.

-- Да, я понимаю вашу любовь въ независимости:-- это гордое и хорошее стремленіе, но какъ же вы согласите это съ вашимъ идеаломъ? Вѣдь любовь связываетъ.

-- Съ какимъ идеаломъ?-- спросилъ Камышлинцевъ.

-- А помните, вы говорили разъ въ саду у Мытищевыхъ, когда вы изъ-за границы воротились: "дѣло, которому я могъ бы весь отдаться, и женщина, которая бы мнѣ вся отдалась!" -- И Анюта нѣсколько закраснѣлась.

"Какъ это помнитъ она?" подумалъ Камышлинцевъ.

-- Нѣтъ,-- возразилъ Камышлинцевъ,-- я сказалъ, вѣроятно, "свободно" отдалась, т. е. отдалась безъ жеманства, ухаживанья; чтобы она не была подкуплена разсчетами и не бросилась бы въ чаду страсти, какъ отуманенная! Вы знаете, я противъ страсти: я думаю, что страсть въ женщинѣ ли, къ вину ли -- всегда дикое и глупое чувство и противъ нея надо бороться, какъ противъ болѣзни.

-- Да,-- сказала Анюта,-- влюбленные постороннимъ всегда кажутся глуповатыми.

-- И потомъ страсть поглощаетъ всего человѣка,-- продолжалъ Камышлинцевъ.-- Это хорошо воспѣвать ее и ей удивляться въ то время, когда еще въ потемкахъ бродишь, когда одно животное чувство дѣйствуетъ, а не выяснилось до мысли. По моему, ни мужчина, ни женщина не должны отдаваться цѣликомъ, совсѣмъ,-- это не любовь, а рабство. Конечно, очень лестно быть идоломъ, которому обожатель приноситъ все въ жертву, да вѣдь вдолгѣ и это непріятно должно быть: это связываетъ и надоѣдаетъ. Съ этой жертвой надо тоже возиться, какъ съ пустой женой: ѳиміамъ, который курится непрерывно, долженъ, наконецъ, завертѣть въ носу, а пожалуй отуманить и голову.

-- Такъ ваша любовь -- любовь разумная, разсчетливая?

-- Нѣтъ, зачѣмъ разсчетливая!.. Чувство не разсчитываетъ и не разсуждаетъ. Но чтобы оно головы-то совсѣмъ не перевѣшивало: чтобы ее ни съ чѣмъ не смѣшивали и смотрѣли на любовь, какъ на любовь, а не на дѣло всей жизни, и не какъ на средство устроиться.-- Женщина, по моему, не должна отдаваться мужчинѣ какъ моголу и, отдавшись, не считать себя жертвой или его вещью и не ходить за нимъ какъ привязанная. Надо, чтобы вы больше дорожили собой... Современемъ это и будетъ; женщина, которая полюбитъ, будетъ и въ любви относиться въ мужчинѣ какъ равная къ равному, -- сознавать, что она ему принадлежитъ, столько же, сколько онъ ей.

-- Да, -- сказала Анюта, -- но я думаю, что женщина безъ отчаянной борьбы и безъ совершеннаго смущенія не придетъ, и не должна придти къ мужчинѣ и сказать ему, что она его любитъ. Я думаю, что еслибы она это сдѣлала, то потеряла бы все въ глазахъ мужчины, она была бы женщина безъ стыдливости...

-- О, милѣйшая Анна Ивановна! да развѣ любовь бываетъ безъ стыдливости?.. безъ стыдливости нѣтъ любви, а есть холодный развратъ; она -- ея свойство, ея прелесть и украшеніе! Неужели вы думаете, что и мужчина, дѣйствительно влюбленный въ женщину, а не играющій ею, открываетъ ей свои чувства безъ борьбы, безъ стыдливости, которая прячется только въ другія формы, я потомъ неужели...

Но въ это время рѣчь Камышлинцева была неожиданно прервана раскатомъ грома, который точно упалъ и покатился чуть не надъ головой; тотчасъ, вслѣдъ за нимъ, крупныя капли приближающагося ливня начали тяжело шлепать по листьямъ, и передовой вѣтеръ пронесся вихремъ, крутя пыль.

Анюта остановилась и стала осматриваться.

-- Ну, теперь надо спасаться, -- сказалъ Камышлинцевъ.-- Вернемтесь назадъ! идемте!

-- Куда?..-- спросила Анюта, повернувшись за нимъ.

-- Я думаю, лучше всего въ домъ, ко мнѣ.

-- А бесѣдки развѣ нѣтъ гдѣ-нибудь тутъ?

-- Есть, да все это гниль, и не защищаетъ ни отъ пыли, ни отъ дождя.

-- Идемте,-- сказала Анюта.-- Но идти было мало. Дождь ежеминутно усиливался, громъ гремѣлъ сильнѣе и вѣтеръ слѣпилъ глаза.

-- Бѣжимъ!-- сказалъ Камышлинцевъ.

Анюта поддержала руками юбки и они. смѣясь, какъ дѣти, пустились бѣжать во всю мочь.

Они прибѣжали прямо въ заднему крыльцу, которое было ближе въ саду, и не останавливаясь вбѣжали въ домъ.

Анюта сначала очутилась въ небольшой комнатѣ съ простымъ деревяннымъ столомъ и множествомъ мухъ: встарину тутъ было нѣчто въ родѣ дѣвичьей, гдѣ мыли посуду; и теперь здѣсь стояла не мытая посуда.

Анюта хотѣла остановиться, но Камышлинцевъ сказалъ ей: "нѣтъ, не здѣсь!" и быстро провелъ ее чрезъ свою спальню, сказавъ только: "извините!"

Анюта мелькомъ увидала покрытую бѣлымъ одѣяломъ желѣзную кровать, халатъ на креслѣ и столъ съ туалетными принадлежностями, и они вошли въ кабинетъ.

-- Ну, вотъ мы и у пристани, -- сказалъ Камышлинцевъ.-- Это у меня самая жилая и уютная комната.

Анюта остановилась, запыхавшись и зарумянившись отъ бѣга, и осмотрѣлась. Это была, въ самомъ дѣлѣ, очень хорошая, большая и свѣтлая комната, заставленная мягкой сафьянной мебелью, съ большимъ письменнымъ столомъ въ безпорядкѣ и книгами на полкахъ, на столѣ и на диванѣ.

Камышлинцевъ прежде всего бросился запирать отворенныя окна, въ которыя лился дождь; потомъ началъ кое-что приводить въ порядокъ, не для порядка, а чтобы что-нибудь дѣлать. Онъ былъ затрудненъ нѣсколько своей особой, какъ бываетъ всегда съ холостякомъ, къ которому въ первый разъ зайдутъ знакомыя дамы.

Анюта между тѣмъ встряхнула платье, оправилась и оглядывалась. "Такъ вотъ какъ онъ живетъ!" -- подумала она.-- Ее затѣмъ поразила безлюдность и тишина дома. Вмѣстѣ съ тѣмъ мысль, что она одна съ человѣкомъ, котораго любитъ, ярко мелькнула въ ея головѣ. Отъ этой мысли Анюта почувствовала, какъ кровь прилила ей къ головѣ и уши горѣли.

-- Однако васъ порядкомъ помочило,-- сказалъ Камышлинцевъ, глядя на Анюту: -- не могу ли я вамъ предложить чего-нибудь? (Онъ и самъ не зналъ, чего можно предложить.) Пледъ не надо ли?

-- Нѣтъ -- сказала Анюта, съ своей безпечной улыбкой.-- Это вздоръ: дождь вымочитъ, солнце высушитъ.

Оглядывая, въ какой степени Анюта пострадала отъ дождя, Камышлинцевъ невольно заглядѣлся на ея разгорѣвшееся отъ бѣга лицо, на высоко и быстро дышащую грудь и не могъ отвести взгляда. Анюта замѣтила этотъ взглядъ, смутилась, повернула голову къ окну и стала пристально смотрѣть въ него.

-- Экъ льетъ!-- сказала она, но въ тоже время сверкнула молнія и почти вслѣдъ за нею, звеня, разразился сильный ударъ.

Анюта невольно отшатнулась.

-- Отойдите отъ окна,-- сказалъ Камышлинцевъ,-- Будемъ осторожны съ безсмысленной силой. Сядемъ вотъ сюда, въ уголъ: тутъ нѣтъ движенья воздуха.-- Анюта послушалась, и они сѣли на диванъ, стоявшій въ углу.

Во время грозы или бури вообще не говорится: какъ бы люди ни были повидимому равнодушны къ тому, что творится въ небѣ,-- самый шумъ отвлекаетъ и не даетъ ни на чемъ сосредоточиться.

Анюта и Камышлинцевъ молча сидѣли рядомъ. Ничто въ иныя минуты не говоритъ такъ сильно, какъ молчаніе вдвоемъ. Въ безмолвіи живѣе работаетъ мысль и воображеніе, и въ нашей молодой парѣ поднималась иная буря...

Камышлинцевъ пристально смотрѣлъ, казалось, на дождь, бившій струей въ окна, но не замѣчалъ ни дождя, ни бури. Анютѣ было и жутко, и хорошо. Какія-то мысли, которымъ она не давала выясниться, какія-то новыя ощущенія толпились въ ней; она, смутно сознавая ихъ опасность не давала имъ воли, но и не гнала отъ себя.

-- Такъ вы здѣсь совсѣмъ одни живете?-- спросила она наконецъ, повинуясь тому чувству, которое заставляетъ боящихся дѣтей говорить въ потьмахъ, чтобы слышать свой голосъ.

-- Я?..-- спросилъ разсѣянно Камышлинцевъ.-- Да, какъ видите; на верху, въ мезонинѣ экономка живетъ, да и она ушла сегодня въ городъ, а здѣсь я да мой слуга, и тотъ больше въ кухнѣ пребываетъ.

-- И вамъ не скучно?-- спросила Анюта.

-- Иногда -- да. Въ иныя минуты хотѣлось бы имѣть возлѣ себя кого-нибудь, къ чьей груди можно бы было, какъ говорятъ поэты, голову приклонить... Разувѣется -- подругу; подруги лучше умѣютъ сочувствовать, нежели друзья, -- но...

Онъ остановился.

-- Но нѣтъ ея!-- сказала смѣясь Анюта, думая о Мытищевой: -- знать, "что имѣемъ, не хранимъ, потерявши, плачемъ".

-- Нѣтъ, есть,-- отвѣчалъ Камышлинцевъ.

У Анюты мурашки пробѣжали по спинѣ.

-- Значитъ, и горевать не о чемъ, -- сказала она и постаралась улыбнуться, но все, вдругъ перемѣнившее выраженіе и поблѣднѣвшее, лицо измѣнило ей.

Камышлинцевъ смотрѣлъ на нее смущенно и грустно улыбаясь.

-- Не то,-- сказалъ онъ,-- есть одна, которой любовью я бы дорожилъ; но, глупое препятствіе: она свободна...

Краска начала играть въ лицѣ Анюты.

-- Что за странное препятствіе!-- сказала она.

-- Да,-- сказалъ Камышлинцевъ,-- а между тѣмъ оно есть дѣйствительно. Наши нравы его выработали. Замужняя женщина, которая завѣдомо обманываетъ мужа, принята всюду, а дѣвушка, которая полюбитъ и отдастся другому, возстановляетъ всѣхъ противъ себя. Я не знаю, честно ли предложить подобную борьбу и положеніе? Можетъ она и согласится на него, понадѣясь на свои силы, но чего ей будетъ это стоить? Наконецъ, любя ее, жаль ее подвергнуть всѣмъ этимъ мелкимъ уколамъ,-- вольностямъ мужчинъ, презрѣнію женщинъ. А между тѣмъ я все больше и больше сознаю, что люблю ее,-- грустно сказалъ Камышлинцевъ.

-- Но не настолько, чтобы на ней жениться?-- лукаво усмѣхнувшись, спросила Анюта.

-- Да, слава Богу, еще не настолько, чтобы связать я ее, и себя навсегда, и измѣнить своимъ убѣжденіямъ,-- сказалъ онъ серьезно.

-- Голова еще не совсѣмъ закружилась?-- спросила она, снова и лукаво улыбаясь.

Камышлинцевъ поднялъ на нее глаза на мгновеніе, пристально посмотрѣлъ на нее, и подъ этимъ взглядомъ Анюта вся вспыхнула и стыдливо опустила голову.

Камышлинцевъ весь и смутился, и просіялъ.

-- Нѣтъ еще, -- сказалъ онъ, съ любовью смотря на Анюту, -- не закружилась, но чувствую, что кружится... Спасите меня!-- и онъ какъ утопающій протянулъ къ Анютѣ руки.

Она не сказала ни слова, но, вся стыдливая, смущенная и счастливая, подала ему руки и склонилась къ нему.

XI.

Анюта почти каждый день стала бывать у Камышлинцева. Въ провинціальномъ городѣ, гдѣ все узнается, объ этомъ обстоятельствѣ тотчасъ разнеслось, и всѣ, кто встрѣчалъ Анюту, ѣдущую вечеромъ за городъ, говорили или думали: "вотъ Барсукова къ Камышлинцеву ѣдетъ!" Стали доходить эти слухи и до Арины Степановны, стала она замѣчать, что отношенія между молодыми людьми утрачиваютъ совершенно идиллическій характеръ, и рѣшилась строго переговорить объ этомъ съ Анютой, хотя эта рѣшимость ей дорого стоила: она и любила Анюту, и побаивалась ея.

Однакоже, молчать было опасно, и вотъ, разъ передъ вечеромъ, когда Анюта хотѣла, по обыкновенію, ѣхать въ Камышлинцеву, Арина Степановна собралась съ духомъ и сказала ей.

-- Ты куда это, Анюта, зачастила?

-- Съ Камышлинцеву! отвѣтила Анюта рѣшительно, но слегка покраснѣвъ.

У Арины Степановны, какъ выражалась она, сердце за сердце зашло. Она даже похолодѣла.

-- Да ты съ ума сошла?-- сказала она, приходя въ себя.-- Что ты это дѣлаешь изъ себя?

Анюта подошла въ теткѣ, взяла ее за руку и нѣжно посмотрѣла на нее.

-- Тетя, -- сказала она, -- не мѣшайте мнѣ жить, милая, и не портите моей жизни, какъ вы испортили свою!

Негодованіе, которое какъ пѣна накипѣло въ груди тетки, начало смѣняться другимъ чувствомъ.

-- Помилуй, другъ мой, да ты губишь себя...-- со слезами говорила Арина Степановна.

-- Не бойтесь, тетя... не погублю!-- сказала Анюта, и, поцѣловавъ тетку въ голову,-- хотѣла идти.

-- Да нѣтъ, я тебя не пущу!-- сказала Арина Степановна, вдругъ набравшись рѣшимости и схвативъ Анюту за платье.-- Я не пущу тебя позорить себя и насъ.

Анюта вся вспыхнула.

-- Тетя!-- сказала она твердо: -- если вы будете мѣшать мнѣ, такъ лучше разстанемся.

-- Что же это ты, выгоняешь меня?-- воскликнула Арина Степановна, вся поблѣднѣвъ.-- Да ты мнѣ отцомъ довѣрена, какъ же ты меня ослушаешься?... Я отца призову!

-- Тогда я совсѣмъ уйду и, можетъ, дѣйствительно погибну,-- сказала Анюта.

Арина Степановна была совсѣмъ поражена рѣшимостью Анюты и не знала, что отвѣчать и дѣлать. Анюта этимъ воспользовалась, освободила платье и спокойно вышла.

Бѣдная Арина Степановна, глубоко огорченная, осталась одна, какъ курица, которая вывела утятъ и видитъ, что они бросаются въ воду. Сначала она горько плакала, потомъ начала бояться: "что, если Анюта въ самомъ дѣлѣ не воротится?-- подумала она:-- отъ нея это станется; тогда еще хуже будетъ!"

И она съ трепетомъ ждала возвращенія Анюты. Анюта дѣйствительно возвратилась въ обычное время и, какъ ни въ чемъ не бывало, принялась за свое дѣло.

Съ тѣхъ поръ Арина Степановна ни слова не говорила племянницѣ, но сама опустилась, притихла и была печальной. Ей казалось, что любовь Анюты въ Камышлинцеву позоромъ лежитъ и на ней, ея теткѣ и воспитательницѣ. Она глубоко раскаивалась въ своей исповѣди передъ Анютой; она видѣла, что изъ разсказа вышло для Анюты совсѣмъ другое нравоученіе.

Перестала Арина Степановна и въ гости ходить, а съ пріятельницами, которыя навѣщали ее, стала сдержаннѣе, церемоннѣе. Когда же онѣ, по участію и дружбѣ, пробовали запускать язычки въ живое мѣсто, Арина Степановна отклоняла разговоръ выраженіями въ родѣ такихъ: "у всякаго свой царь въ головѣ", или "всякая птичка по своему поетъ".

Разъ Перепетуя, оскорбленная отказомъ ея жениху, начала было выговаривать Аринѣ Степановнѣ, что "вотъ-де, матушка, дали волю дѣвкѣ,-- не сносила головки" -- и, считая себя обиженной, хотѣла было, пользуясь выгоднымъ положеніемъ, вдоволь напѣть пришибенной судьбой Аринѣ Степановнѣ, но та, противъ ожиданія, дала ей такой отпоръ, какого она и не чаяла.

-- Прошу васъ, Перепетуя Ивановна, если вы дорожите моимъ знакомствомъ, до нашихъ семейныхъ дѣлъ не касаться; тамъ за плечами, что угодно, говорите: на чужой ротокъ не навяжешь платокъ, а у меня мою племянницу я ужъ прошу не осуждать. Вѣдь племянница моя своихъ дѣловъ вамъ не повѣряла. Человѣкъ на человѣка не приходится, матушка, что у нихъ дѣлается, мы не знаемъ!... А тамъ ужь ее Богъ разсудитъ.

Тогда Перепетуя, увидѣвъ отпоръ и не будучи сама строга къ молодости, отложила нравственность въ сторону и отвѣтила:-- И то, матка, молодость-то разъ въ жизни бываетъ. А вѣдь и то случается: въ дѣвкахъ сижено -- горе мыкано, а замужъ отдано -- вдвое прибыло!-- Господь съ ними!

И тѣмъ разговоръ окончился.

Но, защищая честь своей семьи, какъ преданный старый слуга, который изъ послѣднихъ силъ старается прикрыть прорѣхи промотавшагося и ни о чемъ не думающаго господина, Арина Степановна чувствовала неодолимую потребность передъ кѣмъ-нибудь высказаться,-- и съ одной купчихой, добрѣйшей и толстѣйшей женщиной и лучшимъ другомъ своимъ, рѣшилась говорить откровенно о своей племянницѣ. И много передъ этимъ другомъ было выплакано горькихъ слезъ, и много облегчила такая откровенность бѣдную тетку, хотя въ отвѣтъ на эту глубокую исповѣдь, подруга, всегда изнемогающая отъ жары и лѣтомъ спасающаяся отъ нея въ ледникѣ, только стенала и пила нещадно квасъ.

Отношенія къ обществу Анюты не измѣнились.

Въ свѣтѣ все условно. Есть такія положенія, въ которыхъ имѣть любовника не только не кажется неприличнымъ, но напротивъ, не имѣть его считается неприличнымъ: какъ будто любовникъ тутъ по штату положенъ. Таково, напримѣръ, по мнѣнію многихъ, положеніе танцовщицы, актрисы, въ томъ числѣ и модистки. Поэтому тѣ, которыя имѣли нужду въ Анютѣ, барыни и барышни, были по прежнему любезны и по прежнему обращались въ ней съ заказами; отъ знакомства же съ обществомъ Анюта и прежде отстранялась. Были у Анюты двѣ-три пріятельницы, добрыя, небогатыя дѣвушки, большею частью сироты, изъ мелкихъ помѣщицъ, или чиновницы, отцы которыхъ ничего не нажили. Эти дѣвушки, почти ничему не выученныя, читавшія урывками и кое-что, тоже чувствовали ненормальность своего положенія, искали выхода и бродили ощупью. Тѣхъ изъ нихъ, которыя пробиваются собственнымъ трудомъ и не живутъ въ приживалкахъ и на посылкахъ изъ милости у какой-нибудь благодѣтельницы, въ провинціи нынѣ любятъ называть нигилистками. Онѣ сочувствовали дѣятельности Анюты, завидовали ей и тоже искали занятія, гдѣ могли. Эти бѣдныя безпріютныя, которыхъ не мало, ищетъ по свѣту мѣста и дѣла, испытали на себѣ достаточно невзгодъ, чтобы не бросать камнемъ въ другаго; онѣ не измѣнились въ Анютѣ и были съ ней по прежнему дружны. Одну изъ нихъ, имѣя въ виду отличный ходъ дѣла, пригласила Анюта къ себѣ въ помощницы и та переѣхала въ ней.

Такъ шло время вообще, а для Анюты и Камышлинцева шло весьма быстро и пріятно, пока не случилось одного происшествія.

Разъ Камышлинцевъ получилъ петербургскую почту и между прочими письмами увидалъ одно незнакомое. Онъ распечаталъ его, прочиталъ, нѣсколько измѣнился въ лицѣ и горько усмѣхнулся. Письмо было отъ одного господина, довольно высоко поставленнаго въ дѣлахъ по крестьянству. Камышлинцевъ былъ съ нимъ знакомъ очень мало, но по дѣламъ иногда переписывался. Господинъ этотъ осторожно и сколь возможно мягко, съ величайшимъ сожалѣніемъ, считалъ нужнымъ частно сообщить Камышлинцеву, что дѣятельность его, къ несчастію, возстановляетъ противъ себя общественное мнѣніе и подаетъ поводъ въ слухамъ, которые, хотя имъ и не даютъ вѣры, тѣмъ не менѣе считаются неприличными для члена отъ правительства, и что все это не удовлетворяетъ ожиданіямъ и цѣлямъ правительства въ крестьянскомъ дѣлѣ; но что еслибы Камышлинцевъ пожелалъ другаго рода службы, то нѣтъ сомнѣнія, что съ его отличными способностями, энергіей и высокою честностью, Камышлинцевъ вполнѣ можетъ разсчитывать на прекрасное мѣсто и что онъ, его знакомый, предлагаетъ для этого все свое, содѣйствіе и полную готовность въ ходатайству.

-- А!..-- сказалъ Камышлинцевъ, горько усмѣхнувшись:-- уже!-- Онъ тотчасъ сѣлъ за письменный столъ и написалъ оффиціальное письмо въ губернатору объ отказѣ отъ должности и отвѣтъ знакомому, въ которомъ благодарилъ его за участіе, въ немъ принимаемое, и увѣдомлялъ какъ о своемъ выходѣ изъ губернскаго присутствія, такъ и нежеланіи вступить на службу.

Кончивъ письма, Камышлинцевъ отправился въ городъ, чтобы отдать ихъ на почту, и прежде всего зашелъ въ Мытищеву.

-- Вы ничего не получили изъ Петербурга?-- спросилъ онъ его.

-- Нѣтъ, -- отвѣчалъ Мытищевъ.

-- А я получилъ; по Темрюковскому дѣлу, должно быть, -- сказалъ онъ, насмѣшливо улыбаясь и подавая полученное письмо.

Мытищевъ прочиталъ его, медленно свернулъ и спросилъ:

-- Ну, что же?

-- А вотъ и отвѣты,-- сказалъ Камышлинцевъ, показавъ письма и объяснивъ ихъ содержаніе.

-- А мнѣ достаточно одного -- къ губернатору!-- сказалъ Мытищевъ.

-- Да вамъ-то зачѣмъ? Вѣдь на васъ общественное мнѣніе не возстаетъ?-- спросилъ Камышлинцевъ, съ усмѣшкой упирая на слово: "общественное мнѣніе".-- Оставайтесь для дѣла. Конечно, однимъ голосомъ будетъ меньше, но останется хоть другой.

-- Нѣтъ,-- отвѣчалъ Мытищевъ, -- одинъ въ полѣ не воинъ: что я сдѣлаю? и съ вами-то мы ныньче часто оставались въ меньшинствѣ и ограничивались особыми мнѣніями, а безъ васъ и подавно.

-- Все-таки останется протестующій голосъ,-- сказалъ Камышлинцевъ.-- Личное положеніе ваше будетъ конечно еще тяжелѣе, но вы не перестанете приносить пользу дѣлу.

Мытищевъ усмѣхнулся.

-- И не достигну ничего, кромѣ разлитія желчи,-- сказалъ Мытищевъ.-- Но зачѣмъ усиливаться напрасно! Это что значитъ?-- сказалъ онъ, указывая на письма.-- Значитъ, что наше время прошло и находятъ нужными другихъ дѣятелей. Мы съ вами, можетъ, дѣйствительно ошибались; уступимъ мѣсто тѣмъ, которыхъ считаютъ полезнѣе.

И онъ, не слушая возраженій, тоже написалъ отказъ отъ должности.

Нобелькнебель, узнавъ объ отказѣ Камышлинцева и о причинахъ, его вызвавшихъ, нѣсколько смутился, но затѣмъ съ отмѣнной вѣжливостью высказалъ свои сожалѣнія и принялъ письмо. Но съ Мытищевымъ спорилъ и, оставшись наединѣ, увѣрялъ, что вредъ идетъ не отъ него, а отъ Камышлинцева.

-- Ну, коли онъ былъ вреденъ, такъ и я тоже, отвѣчалъ старикъ:-- потому что я одного съ нимъ мнѣнія былъ и остаюсь.

И онъ настоялъ на своемъ отказѣ.

Вѣсть объ отказѣ отъ должности Камышлинцева и Мытищева съ быстротою молніи разнеслась по городу. По этому случаю въ Велико-Ѳедорскѣ сдѣлалось даже необыкновенное движеніе по улицамъ. Извѣстіе о перемѣнѣ всѣхъ министровъ разомъ не произвело бы такого волненія. Помѣщичья партія ликовала, а двое самыхъ ярыхъ изъ старыхъ дрожжей, въ знакъ радости, зажгли въ этотъ вечеръ свѣчи на окнахъ, какъ въ день торжественной иллюминаціи. Выходка эта произвела фуроръ, и на другой день многіе скакали нарочно изъ дому въ домъ, чтобы разсказать о ней. Лица, ее сдѣлавшія, стали героями дня и вдвойнѣ торжествовали, но недолго. Произошло это отъ того, что нѣкоторые изъ тонкихъ и осторожныхъ людей, узнавъ о ней, таинственно замѣтили, что вѣдь иллюминація-то полагается только въ царскіе и торжественные дни и по приказанію начальства, такъ пожалуй, за подобную штуку могутъ и того! Тогда зачинщики перетрусились, отреклись отъ подвига и съ мѣсяцъ были въ большомъ безпокойствѣ и объясняли всѣмъ, что свѣчи были зажжены случайно и что глупо называть это иллюминаціей. Демонстрація эта однако же считается въ Велико-Ѳедорскѣ и до сихъ поръ необыкновенно смѣлой, но о ней говорятъ только по знакомству и не иначе, какъ въ полголоса. Впрочемъ, послѣдствій за нее никакихъ не было и страхъ былъ напрасенъ.

Въ то время, когда общественное мнѣніе въ дворянской средѣ проявило себя въ такихъ демонстраціяхъ, въ крестьянскомъ сословіи оно никакихъ ясныхъ знаковъ не явило, ибо наше крестьянство, пріученное опытомъ къ молчанію въ теченіе столѣтій, не привыкло дѣлать никакихъ заявленій, если на это не получитъ внушеній отъ начальствующихъ. Правда, на нѣкоторыхъ сходкахъ потолковали, что хорошо бы выдать выбывающимъ "одобрительныя свидѣтельства", но и на эту мѣру не рѣшились; что же касается до сочувствующихъ мировыхъ посредниковъ, которые готовы были и желали разъяснить крестьянамъ заслуги выбывающихъ, то ихъ Камышлинцевъ и Мытищевъ положительно просили ничего не затѣвать, ибо проку отъ этого для дѣла никакого не предвидѣлось, а между тѣмъ это могло бы навлечь большія непріятности самимъ заявителямъ. Тѣмъ не менѣе, когда нѣкоторые изъ мірскихъ радѣльниковъ пришли къ Камышлинцеву за совѣтомъ и узнали о его выходѣ, то во многихъ избахъ крякнулъ и глубоко потужилъ сѣрый людъ.

На мѣсто выбывшихъ Нобелькнебелемъ были представлены и утверждены Зензивѣевъ и благородный господинъ съ перевернутой головой.

Прямо отъ губернатора Камышлинцевъ заѣхалъ въ Анютѣ и разсказалъ ей о случившемся. Анюта приняла это извѣстіе не такъ молчаливо, какъ Камышлинцевъ.

Кромѣ общаго значенія, оно имѣло для нея еще и частное,-- измѣняло причины, по которымъ Камышлинцевъ жилъ доселѣ въ Велико-Ѳедорскѣ. Касательно этого обстоятельства Камышлинцевъ еще и самъ ничего не рѣшилъ, и они вмѣстѣ съ Анютой отложили потолковать объ этомъ впослѣдствіи, такъ какъ во всякомъ случаѣ Камышлинцевъ долженъ былъ остаться еще на нѣкоторое время въ городѣ.

Дня черезъ два послѣ этого, Камышлинцевъ, читая у себя въ послѣобѣденное время книгу, увидалъ проѣхавшій экипажъ Анюты. Это было ранѣе ея обыкновеннаго посѣщенія (Камышлинцевъ не любилъ бывать самъ у Анюты, избѣгая встрѣчи съ Ариной Степановной); тѣмъ болѣе обрадовался ей Камышлинцевъ. Устройство ихъ будущихъ отношеній затрогивало его и онъ былъ радъ посовѣтоваться съ Анютой. Онъ вышелъ ей на встрѣчу, широко растворилъ дверь и со словами: "ну, вотъ спасибо!" -- хотѣлъ обнять ее, какъ вдругъ, вмѣсто Анюты, едва не очутилась въ его объятіяхъ Арина Степановна. Камышлинцевъ покраснѣлъ, какъ піонъ, и крайне пожалѣлъ, что дубовый полъ въ залѣ очень крѣпокъ и не имѣетъ опускныхъ траповъ, на подобіе театральныхъ.

Арина Степановна, и безъ того смущенная, еще болѣе смутилась отъ этой встрѣчи, но вошла, собравъ всю свою храбрость. Бѣдная и добрѣйшая тетка терпѣливо сносила всю неловкость положенія племянницы, пока та была счастлива, но перемѣна съ Камышлинцевымъ угрожала разлукой едва начавшемуся союзу, и Анюта сильно призадумалась. "Вѣдь этакъ онъ пожалуй и броситъ ее!" -- подумала Арина Степановна,-- "отъ этихъ козловъ -- мужчинъ все станется: изъ-за* чего же дѣвка собой-то пожертвовала?" И возмущенная, и встревоженная, Арина Степановна рѣшилась на великій шагъ вмѣшательства.

Камышлинцевъ попросилъ Арину Степановну въ гостиную; она вошла, сѣла на предложенное ей мѣсто на диванѣ и, еще не приступая къ цѣли, нашлась уже вынужденной отереть платкомъ глаза.

Камышлинцевъ поморщился, но покорился своей участи и сѣлъ наискось въ креслѣ.

Арина Степановна во всю дорогу до Вахрамѣевки думала, какъ и что будетъ она говорить Камышлинцеву. "Я скажу ему то-то, и то-то" -- думала она, "я скажу ему: я молъ вѣдь тетка, я отвѣтъ въ племянницѣ моей должна дать Богу и отцу", -- подзадоривала она себя но когда пришлось говорить, когда вмѣсто злодѣя она увидѣла очень хорошаго и вѣжливаго человѣка, да еще вдобавокъ любимаго ея Анютой, она почувствовала, что въ ея головѣ вдругъ образовалась пустота; не то чтобы путаница мыслей, а просто совершенное ихъ отсутствіе: казалось, самаго мозга и мыслительныхъ способностей не бывало въ головѣ: "какъ боченокъ пустой!" говорила она потомъ.

-- Дмитрій Петровичъ,-- наконецъ рѣшилась она начать (она только рѣшилась говорить, просто слова произносить, а тамъ ужь самъ Господь, какой хочетъ смыслъ, изъ нихъ устроитъ),-- извините меня,-- я пріѣхала на счетъ Анюты...-- Она заплакала.

-- Арина Степановна, -- сказалъ Камышлинцевъ; онъ чувствовалъ, что у него въ горлѣ что-то сидитъ,-- вы вѣроятно отъ себя пріѣхали переговорить со мной, а не по порученіе Анны Ивановны?

-- Отъ себя!-- тихо и плаксиво сказала она.

-- Мы съ Анной Ивановной,-- продолжалъ Камышлинцевъ,-- любимъ другъ друга, обдумали и обдумываемъ впередъ наше положеніе. Я понимаю ваши заботы... и... огорченія... но предоставьте намъ самимъ устройство нашихъ отношеній... будьте увѣрены, что я безъ согласія Анны Ивановны ни на что не рѣшусь и что мнѣ ея счастіе дорого такъ же, какъ и вамъ.

-- Дмитрій Петровичъ,-- начала Арина Степановна, нѣсколько оправляясь,-- да, вѣдь я тетка! Какъ же я передъ отцомъ-то? что же я скажу ему-то? Вѣдь намъ въ люди показаться нельзя! Да если онъ это узнаетъ, то его просто сразитъ... не вынесетъ онъ этого...

Камышлинцевъ нахмурился.

-- Что же мнѣ на это сказать вамъ, Арина Степановна, -- отвѣчалъ пасмурно Камшшшнцевъ.-- Вы знаете, что и мой, и Анны Ивановны взглядъ на эти вещи совсѣмъ не сходится съ вашимъ. Это очень печально, но что же дѣлать? Всякое поколѣніе живетъ по своему и пусть живетъ: лишь бы было счастливо.

-- Да, вѣдь, Дмитрій Петровичъ! развѣ молодая дѣвушка думаетъ о будущности? Теперь вы уѣхать, можетъ, должны, что же будетъ съ ней? Когда же и счастлива-то она была?.. И за это весь вѣкъ, можетъ, страдать должна...

-- Ну, этого не будетъ, Арина Степановна, -- за это я вамъ ручаюсь: мы не шутимъ любовью и привязанностью, зря не даемъ и зря не будемъ разрывать ихъ,-- твердо сказалъ Камышлинцевъ.

Арина Степановна призадумалась.

-- Да, вѣдь, Дмитрій Петровичъ,-- начала она опять и рѣшилась взглянуть на него, хотя носикъ ея весь зловѣще краснѣлъ и изъ глазъ еще катились слезы,-- вѣдь людскія-то чувства не прочны: сегодня милъ, а завтра постылъ! Ужь если дорога вамъ Анюточка, такъ что бы вамъ... упрочить...

Камышлинцевъ затруднился, что ей отвѣчать.

"Изволь ей толковать о неудобствахъ неразрывныхъ узъ!" -- думалъ онъ.

-- Арина Степановна,-- сказалъ онъ наконецъ,-- и Анна Ивановна, и я, мы боимся брака и не рѣшаемся на него именно потому, что, какъ вы сказали, сегодня милъ, а завтра постылъ! а вы знаате: плохой попъ повѣнчаетъ, а хорошій не развѣнчаетъ. Притомъ, развѣ несчастныхъ браковъ мало?

-- Такъ-то такъ, Дмитрій Петровичъ, да и гдѣ мнѣ противъ васъ сговорить, только какъ же безъ законуто, родной? Стыдъ-то этотъ, говоръ... отецъ-то!..-- и Арина Степановна снова заплакала.

-- Понимаю я, все понимаю, добрѣйшая Арина Степановна,-- сказалъ Камышлинцевъ, взявъ ее за руку, -- да не думайте вы о насъ, бросьте насъ, предоставьте насъ намъ самимъ! Мнѣ искренно жаль васъ: вы выросли въ другихъ понятіяхъ и, конечно, страдаете; но за Анну Ивановну я ни минуты не безпокоюсь, и будьте увѣрены, что мнѣ ея счастіе дорого.

-- Голубчикъ мой! вѣрю вамъ... Да стыдъ-то... люди-то...-- говорила Арина Степановна, просительно глядя на Камышлинцева,-- и чего вы-то стыдитесь?-- робко рѣшилась она замѣтить:-- вѣдь Анюточка-то тоже дворянка столбовая и ничѣмъ себя не уронитъ... Вотъ только что магазинъ этотъ развѣ? да вѣдь его передать можно бы сейчасъ, -- и она робко поглядѣла на Камышлинцева.

-- Да не стыжусь я, Арина Степановна: совсѣмъ не то!-- сказалъ Камышлинцевъ, невольно улыбаясь!

-- Ну, боитесь что ли, чего?..-- съ недоумѣвающей и какой-то скорбной и заискивающей полу-улыбкой сказала Арина Степановна.-- Простите меня, я что-то понять этого не могу,-- прибавила ока стыдливо, какъ бы сознаваясь въ глубокомъ невѣжествѣ.

-- Да вотъ именно того и боимся, что если разлюбимъ другъ друга, то...-- Камышлинцевъ вдругъ остановился, точно какая-то новая мысль внезапно прошла въ его головѣ, оборвала его доказательства, и онъ не зналъ еще, какъ сладить съ ней.-- Мы переговоримъ съ Анютой, -- продолжалъ онъ разсѣянно, -- обо всемъ переговоримъ... Я обѣщаю вамъ, добрѣйшая Арина Степановна, что все, что она захочетъ и что можно будетъ сдѣлать для ея счастья, я сдѣлаю.

Камышлинцевъ готовъ былъ, кажется, все обѣщать, чтобы покончить этотъ тяжелый разговоръ.

-- То-то, голубчикъ Дмитрій Петровичъ, не оставьте вы ее!... Вѣдь она только жизнь увидала, а самато еще вѣтеръ... Рѣзва она очень... не думаетъ ни о чемъ... Какъ же можно безъ закона-то?... опять же стыдъ!... Мужнюю жену хоть и бросятъ, все она мужняя!...-- говорила Арина Степановна, вставая съ дивана и не рѣшаясь еще уходить.

-- Вѣрьте, все, что могу и что придумаемъ,-- сказалъ онъ, провожая Арину Степановну,-- все будетъ сдѣлано.

-- Да вы сами, сами, голубчикъ Дмитрій Петровичъ, придумайте, -- говорила она, прощаясь и съ трепетной надеждой посматривая на Камышлинцева.-- Вѣдь вы человѣкъ умный, хорошій. А то что она?... молодость!... вѣтеръ!

Видимо было, что Арина Степановна болѣе надѣялась на Камышлинцева, чѣмъ на свою племянницу.

-- Хорошо, хорошо!...-- говорилъ Камышлинцевъ, провожая ее: -- будьте покойны... ужь мы придумаемъ!

-- Голубчикъ, не оставьте вы насъ!-- повторила еще Арина Степановна тихо, увидѣвъ слугу, и поспѣшила выдти.

Когда за ней затворилась дверь, Камышлинцевъ вздохнулъ, какъ будто свалилъ гору съ груди.

Арина Степановна возвращалась, питая нѣкоторую надежду и вознося горячія мольбы къ Владычицѣ.

"Дмитрій Петровичъ человѣкъ добрый и мягкій, думала она (его всѣ считали мягкимъ, кто ни сталкивался съ нимъ по серьезнымъ дѣламъ), -- онъ Анюточку любитъ: еслибы она только захотѣла, онъ женился бы на ней. Да вѣдь горда она больно!... надо попробовать однако".

Съ этимъ замысломъ Арина Степановна воротилась домой.

-- Гдѣ ты была, тетя?-- спросила ее Анюта.

-- Такъ, у знакомыхъ!-- отвѣчала Арина Степановна, отвернувшись, чтобы племянница не замѣтила, что она солгала. Однакоже, помявшись немного и переложивъ съ мѣста на мѣсто разныя вещи, она наконецъ рѣшилась высказаться.

-- Анюта!-- робко сказала она,-- видѣла я Дмитрія Петровича...

-- Вы у него были?-- вспыхнувъ, спросила Анюта.

-- Нѣтъ... да ты послушай, что я тебѣ скажу,-- начала она.

Но Анюта ее прервала.

-- Нѣтъ, вы мнѣ скажите, были вы у него?-- настойчиво спрашивала Анюта.

Арина Степановна не знала, что сказать.

-- Была ли, нѣтъ ли,-- какъ-то скороговоркой проговорила Арина Степановна,-- да это все равно!-- продолжала она.

-- Тетя, -- сказала Анюта, и брови ея сумрачно сдвинулись,-- я просила васъ не вмѣшиваться, вы все-таки вмѣшались: ну, значитъ намъ не жить вмѣстѣ!

-- Анюта! Анюточка!... другъ мой! ты только послушай!-- говорила ей вслѣдъ Арина Степановна; но Анюта не слушала: она накинула бурнусъ, взяла шляпку и поспѣшно вышла.

-- Боже мой! Господи!...-- воскликнула Арина Степановна, вся испуганная и въ слезахъ, -- вѣдь только бы выслушала да послушалась: мимо счастья своего, можетъ, прошла; а теперь, что она надѣлаетъ сгоряча? все перепортитъ, да и меня хочетъ бросить! За старанія-то и страданія мои?

И бѣдная Арина Степановна горько заплакала.

Камышлинцевъ ходилъ по комнатѣ изъ угла въ уголъ. На лицѣ его часто пробѣгала улыбка и ему, казалось, стоило труда не говорить вслухъ съ самимъ собою. Дѣлать онъ ничего не могъ, какъ человѣкъ сильно занятый одной мыслью, и часто поглядывалъ на окна. Однакожь прошло долгое время и нѣсколько разъ онъ брался за книгу и бросалъ ее, прежде нежели зазвенѣла извозчичья пролетка и онъ увидѣлъ Анюту.

На этотъ разъ, не смотря на свое нетерпѣніе, онъ встрѣтилъ ее какъ-то сдержанно.

-- Здравствуйте, Анна Ивановна,-- сказалъ онъ ей съ улыбкой, подавая руку.

Анюта быстро вошла въ комнату. По нахмуреннымъ бровямъ и взволнованному лицу ея видно было, что гнѣвъ ея дорогой не унялся.

-- Тетка была у тебя?-- спросила она быстро.

-- Была,-- отвѣтилъ Камышлинцевъ, весело поглядывая на нее.

-- Ну, значитъ, я съ ней не живу больше!-- сказала, сбрасывая шляпку и бурнусъ, Анюта.-- Надо съ этимъ порѣшить!

-- Успокойся, Анюта,-- сказалъ мягко и убѣдительно Камышлинцевъ:-- вѣдь она изъ любви къ тебѣ же... ты не видѣла, какой борьбы это ей стоило.

-- Да изъ любви ко мнѣ они жить мнѣ не дадутъ, они всю жизнь мнѣ отравятъ изъ своей любви!-- горячо говорила, бросившись на кресло, Анюта.-- Вѣдь эта любовь -- то же тиранство! Шагу они не дадутъ мнѣ сдѣлать изъ-за нея.

-- Н... ну!... всякая любовь не безъ жертвъ, -- сказалъ Камышлинцевъ.-- Конечно, объясненіе съ теткой не доставило мнѣ особенныхъ пріятностей, однакоже, знаешь ли, что она, Арина Степановна, поставила меня въ тупикъ?

-- Какъ это тетка можетъ въ тупикъ поставить?-- сказала Анюта, пожавъ плечами.-- Это тебя плохо рекомендуетъ.

-- Да, а между тѣмъ поставила, и какъ бы ты думала,-- какимъ простымъ замѣчаніемъ?

Анюта не отвѣчала ему, все еще оставаясь не въ духѣ; но посмотрѣла на него вопросительно.

-- Она мнѣ сказала, что не можетъ понять, почему мы не женимся. Сначала пришла ей нелѣпая мысль, что я считаю тебя не парой себѣ, но когда я ей объяснилъ, что это вовсе не то, тогда она стала въ недоумѣніе, и спросила, чего же мы боимся?

-- Ну, и чего же?-- спросила Анюта.

-- Ну, я и самъ не нашелъ, чего мы боимся!-- сказалъ съ улыбкой, разводя руками, Камышлинцевъ.

Анюта посмотрѣла на него съ недоумѣніемъ.

-- Положимъ, съ теткой объ этомъ толковать не легко; да достаточно было ей сказать, что мы просто не хотимъ привязывать себя другъ къ другу, что намъ свобода дорога.

-- Да вотъ этого-то я по совѣсти и не могъ сказать,-- замѣтилъ Камышлинцевъ.

-- Еслибы дѣло шло о дѣвицѣ Вахрамѣевой, такъ оно понятно: съ ней пожалуй не развяжешься всю жизнь, но намъ съ тобой чего же бояться другъ друга?-- спросилъ онъ, поглядывая на Анюту.

-- Да того же самаго!-- отвѣчала Анюта.-- Ну, если мы не уживемся, или разлюбимъ другъ друга?

-- Ну, что жъ?-- спросилъ Камышлинцевъ.-- Вѣдь я тебя черезъ полицію требовать въ себѣ не буду.

-- Положимъ!-- отвѣчала улыбаясь Анюта.

-- Ты сама меня за полу держать тоже не будешь.

-- Ну, можетъ, нѣсколько и придержу, но вѣшаться насильно не стану.

-- Жалѣть, что нельзя вступить въ другой бракъ съ другимъ кѣмъ-нибудь, я думаю, мы тоже не будемъ, воль мы и въ первый-то, какъ въ крещенскую прорубь, боимся броситься.

-- Надѣюсь,-- сказала Анюта.

-- Изподтишка обманывать другъ друга мы и безъ того не будемъ, дѣтей обезпечить также должны: такъ въ чемъ же наша независимость будетъ связана?-- спросилъ Камышлинцевъ.

Анюта затруднялась отвѣтомъ.

-- А между тѣмъ, -- продолжалъ Камышлинцевъ,-- ненужная борьба, огорченіе близкихъ, безправность дѣтей и пропасть крупныхъ и мелкихъ непріятностей -- все это устраняется; да и дѣла-то нѣтъ, которое бы поглощало всего...

-- Ну,-- сказала Анюта,-- какъ бы то ни было, а я своей независимости терять не хочу: довольно мнѣ опекуновъ-то.

-- Да ты мнѣ докажи, чѣмъ ты будешь стѣснена. Иначе это будетъ упрямство. Впрочемъ, если ты боишься, что во мнѣ опекуна найдешь,-- обидясь, сказалъ Камышлинцевъ,-- тогда другое дѣло.

-- Ну, да дѣлай, какъ хочешь, несносный человѣкъ, и не боюсь я тебя нисколько!-- сказала Анюта, вскакивая и сердито цалуя Камышлинцева.-- Только знай, что если я не найду другаго занятія, то я магазинъ свой не брошу: я не хочу зависѣть отъ тебя.

-- А, это особая статья,-- сказалъ Камышлинцевъ,-- и въ этомъ ты совершенно права!

-- Пока тебя опять не разъубѣдитъ Арина Степановна,-- замѣтила Анюта и они оба расхохотались.

-----

На другой день передъ обѣдомъ Камышлинцевъ былъ въ городѣ и заѣхалъ къ Анютѣ: ему уже нечего было бояться и избѣгать Арины Степановны. Анюты онъ не засталъ.

-- А Арина Степановна дома?-- спросилъ онъ чередовавшую въ магазинѣ дѣвушку.

-- Она дома!-- отвѣчала; та, нѣсколько удивленная, потому что ей было извѣстно, къ кому пріѣзжаетъ Камышлинцевъ и что напротивъ, Арины Степановны онъ избѣгаетъ; но на этотъ разъ Камышлинцевъ измѣнилъ обыкновенію и вошелъ въ теткѣ.

Онъ нашелъ хозяйку разстроенной, съ заплаканными глазами и покраснѣвшимъ, вѣроятно отъ слезъ, носикомъ. Видъ она имѣла жалкій, какъ будто загнанный. Приходъ Камышлинцева еще болѣе смутилъ ее.

-- Что съ вами, Арина Степановна?-- спросилъ Камышлинцевъ.-- Здоровы ли вы?

-- Ничего, благодарю васъ, слава Богу. Садиться милости просимъ, -- смиренно отвѣчала она, а у самой слезы закапали.

-- Какъ ничего? Вы сильно разстроены! Не случилось ли чего съ Анной Ивановной?-- спросилъ Камышлинцевъ, безпокоясь.-- Гдѣ она?

-- А не знаю!-- отвѣчала покорно Арина Степановна.-- Она со вчерашняго дня и не говоритъ со мной... уѣхала куда-то!-- А слезы закапали еще пуще. Бѣдная тетка даже и не жаловалась.

-- Такъ это она все сердится за вчерашнее, и ничего не сказала вамъ?-- спросилъ Камышлинцевъ.-- Знаете, что мы рѣшились жениться?

Арина Степановна не вдругъ, казалось, поняла извѣстіе, но лицо ея начало преображаться.

-- Да!-- подтвердилъ Камышлинцевъ: -- мы нашли, что бояться дѣйствительно нечего и жениться будетъ удобнѣе. Вы согласіе дадите?-- спросилъ, улыбаясь, Камышлинцевъ.

Арина Степановна совсѣмъ преобразилась, просіяла.

-- Что это вы, Дмитрій Петровичъ! да я...-- она посмотрѣла на рядъ образовъ, стоящихъ въ кіотѣ,-- я не знаю которому угоднику и молиться! Позвольте васъ обнять по родственному,-- сказала она, застыдясь, Камышлинцеву.

-- Съ удовольствіемъ, Арина Степановна!-- отвѣтилъ улыбаясь Камышлинцевъ и трижды облобызался съ нею.

-- Тѣмъ болѣе -- продолжалъ онъ, -- что мы вамъ этимъ обязаны.

Арина Степановна не вѣрила, однакоже евроино потупилась.-- Ну гдѣ ужь мнѣ,-- замѣтила она.

-- Нѣтъ, дѣйствительно вы навели меня на разныя мысли и мы, благодаря вамъ, приняли это намѣреніе.

-- Нѣтъ, ужь это не я, Дмитрій Петровичъ, а Владычица,-- она указала на образъ,-- которой я молилась, вразумила васъ,-- замѣтила съ полной вѣрою Арина Степановна и перекрестилась, глядя на образъ Владычицы.

Камышлинцевъ промолчалъ.

-- Да и помилуйте, чего бояться? Господь съ вами!-- продолжала оправившаяся Арина Степановна успокоительно.

-- Какъ чего?.. Вонъ она у васъ, племянница-то ваша, какая сердитая!-- смѣясь, замѣтилъ Камышлинцевъ.

Арина Степановна смутилась.-- Нѣтъ, это она такъ! она вѣдь отходчива, -- спѣшила разувѣрить тетка.-- Разсердилась ужь очень вчера, что я васъ обезпокоила. За васъ же это она,-- продолжала она успокоивать.-- А ужь я-то цѣлую ночь плакала... плакала...-- И у Арины Степановны опять показались слезы, но ужь слезы радости.

-- Ну, да я ужь рѣшился, -- сказалъ Камышлинцевъ.-- А вы лучше, Арина Степановна, ее убѣждайте: она вотъ меня боится, и когда я ей предложилъ, то не рѣшалась выдти за меня.

Арина Степановна посмотрѣла недоумѣвая на Камышлинцева и потомъ вдругъ воскликнула съ отчаяніемъ:-- Станется отъ нея, станется!.. Ну ужь, вы меня извините, Дмитрій Петровичъ,-- горячо начала она потомъ, глубоко обидясь и разводя руками:--либо мы отъ старости совсѣмъ оглупѣли, либо ужь нынѣ молодые стали больно умны, только я тутъ ровнехонько ничего не понимаю! Дѣвка влюбилась безъ памяти и цѣлые мѣсяцы -- развѣ я не вижу?-- какъ не своя ходитъ, наконецъ -- и вымолвить страшно!-- сама вамъ на шею вѣшается и честью своей не дорожитъ; а когда предлагаютъ ей въ законный бракъ вступить, она не рѣшается. Не пойму, батюшка, не пойму-съ! Въ голову мою глупую помѣстить этого не могу!-- говорила она горячась. Въ это время раздался стукъ подъѣзжающаго экипажа и вдругъ гнѣвъ Арины Степановны мгновенно исчезъ.

-- Она это должно быть!-- шепотомъ сказала тетка. Дмитрій Петровичъ,-- продолжала она торопясь,-- я къ вамъ еще съ просьбой великой. Ужь вы сдѣлайте одолженіе, коль желаете законъ соблюсти, то напишите и братцу Ивану Степановичу, сдѣлайте ему честь и спросите его согласія. Все-же вѣдь отецъ... Ужь я на васъ только надѣюсь, а та безумная-то пожалуй...

Но въ это время послышались шаги, взошла Анюта и Арина Степановна вдругъ умолкла.

-- Ба, ты здѣсь!-- сказала Анюта, подавая руку Камышлинцеву.

-- А ты что, злая, мучила тетку и ничего не говорила ей цѣлый день? спросилъ онъ.

Арина Степановна хотѣла прикинуться огорченной, но не выдержала: она смотрѣла на Анюту, а у самой глазки такъ и прыгали.

-- А затѣмъ, -- сказала Анюта, -- чтобы она впередъ поменьше любила меня.-- И она весело обняла замирающую отъ счастья тетку.

Не все однако выполнялось такъ, какъ желала добрая Арина Степановна. Во первыхъ, племянница запретила ей кому-либо говорить о свадьбѣ.-- Терпѣть не могу этихъ поздравленій да улыбочекъ, -- сказала она и тетка послѣ испытанной передряги боялась и во снѣ проговориться объ этомъ. "Еще пожалуй разсердится да откажетъ", подумала она. Вообще она считала племянницу не то помѣшанной нѣсколько, не то ужь больно умной, -- что не мѣшало ей и бояться, и обожать ее.

Она дозволила себѣ только одно: перебывала у всѣхъ своихъ пріятельницъ и при этомъ была такъ торжественна, говорила такъ загадочно и таинственно, что тѣ непремѣнно рѣшили, что у Барсуковыхъ необыкновенное что нибудь да есть! Пробовали закидывать онѣ вопросы "а что ваша Анна Ивановна и какъ поживаетъ?" но получали отвѣты, что "слава Богу! а что впрочемъ дѣвка не маленькая, своимъ умомъ живетъ и, благодаря Господа, взаймы его ни у кого не попроситъ" и пр.

Во вторыхъ, отцу Анюты Камышлинцевъ дѣйствительно написалъ и отъ него получено было благословеніе. Старикъ спрашивалъ, когда свадьба, и хотѣлъ съ женой пріѣхать на нее, но свадьба вышла какъ-то негаданно. "Зашелъ разъ Дмитрій Петровичъ послѣ обѣда за Анютой, пошли гулять, и платье-то на ней было завсегдашнее" -- разсказывала Арина Степановна, -- "и потомъ воротились съ двумя молодыми людьми, велѣли подать шампанскаго, да и говорятъ, что они обвѣнчались!" Даже усумнилась Арина Степановна, но, наведя справки, удостовѣрилась, что дѣйствительно свадьба была и ее случайно видѣли даже посторонніе. А затѣмъ въ тотъ же день молодые собрались, "точно кто гонитъ ихъ!" -- говорила она, -- да и уѣхали въ Камышлиновку, оставя магазинъ на рукахъ своей пріятельницы и тетки.

-- Все это у насъ не по людски дѣлается, -- ворчала Арина Степановна, но такъ тихо, что сама боялась услышать, и прибавляла: -- ну, да слава Богу! все-таки ужь крѣпко и честно, -- и совершенно была счастлива. За то поздравляющимъ пріятельницамъ она съ скромностью великодушнаго побѣдителя говорила, что "все это у нихъ давно было слажено, но такъ какъ ее просили не говорить, такъ она молчала, предоставляя злымъ языкамъ сплетничать, сколько угодно". "Къ чистому не пристанетъ, матушка, думала я, а собаки лаютъ, вѣтеръ носитъ!" А "лаявшія собаки" подтверждали: "извѣстно, матушка! извѣстно!"

Но что повѣдала Арина Степановна наединѣ истинному своему другу, толстой купчихѣ, это осталось до сихъ поръ не разоблаченной тайной.

Пробывъ съ мѣсяцъ въ Камышлиновкѣ, молодые воротились въ Велико-Ѳедорскъ. Анютѣ нужно было воротиться въ занятіямъ по магазину, а Камышлинцеву давно надоѣло жить въ деревнѣ, стоящей въ сторонѣ отъ большой дороги и города, куда почта доходила два раза въ недѣлю. Онъ роздалъ землю въ наемъ крестьянамъ, а самъ купилъ у Вахрамѣева знакомую намъ подгородную усадьбу съ небольшимъ кускомъ земли и поселился въ ней съ молодой женой, хотя она на цѣлые дни уѣзжала отъ него въ магазинъ.

-----

Весну 1866 года мнѣ пришлось провести на Соденскихъ водахъ. Соденъ лежитъ въ получасѣ ѣзды отъ Франкфурта на Майнѣ. Мѣстечко это небольшое, воды на немъ скверненскія и серьезныя, игры нѣтъ, слѣдовательно, съѣздъ на нихъ небольшой. Желѣзная дорожка верстъ въ двѣнадцать примыкаетъ на первой отъ Франкфурта станціи Гехстъ въ большой Таунской дорогѣ и соединяетъ Соденъ съ бѣлымъ свѣтомъ; лѣтомъ по ней ходятъ маленькіе поѣзда въ одинъ, два вагона, а зимой вовсе не ходятъ и только въ праздничные дни ватага небогатыхъ и не играющихъ франкфуртцевъ наѣзжаетъ въ Соденъ провести день im Grünen; богатые же и играющіе валятъ въ Гомбургъ, Висбаденъ и прочія громкія мѣста. Впрочемъ, для строгаго леченія мѣстечко это очень хорошо. Группа домовъ, которые почти всѣ съ садиками и всѣ безъ исключенія съ квартирами для пріѣзжающихъ, чистенькіе, удобные -- стоитъ у подножья горы по обѣ стороны шоссе, которое ведетъ во Франкфуртъ и поднимается прямой линіей въ гору. Минеральные источники разбросаны по всему мѣстечку, но около кургауза, въ которомъ, впрочемъ, никакихъ водъ не пьютъ,-- играетъ скромный оркестръ и разбитъ порядочный паркъ съ прелестной каштановой аллеей и душистымъ жасминомъ и акаціей; весной, когда они цвѣтутъ, въ аллеяхъ почти нельзя ходить отъ силы ихъ сладкаго запаха. Въ этомъ паркѣ собираются въ вечеру всѣ болящіе и здоровые.

Съѣздъ въ этомъ году былъ небольшой; нѣмцамъ было не до того: грозная туча войны собиралась и нависла надъ страной. Но, не смотря на незначительность водъ и съѣзда, не смотря на сбирающуюся войну, не смотря, наконецъ, на то, что русскія бумажныя деньги падали съ быстротой твердыхъ тѣлъ, пущенныхъ сверху внизъ, и франкъ и гульденъ стали для насъ въ полтора раза дороже, -- русскихъ все-таки набралось больше всѣхъ иностранцевъ, и русскимъ духомъ пахло-таки порядочно.

Былъ тутъ изъ нашихъ одинъ капитанъ въ злой чахоткѣ, который все жаловался, но не на чахотку, а на то, что онъ седьмой годъ капитаномъ и его не производятъ въ слѣдующій чинъ: онъ умеръ черезъ три недѣли. Былъ тутъ штабсъ-капитанъ въ такой же степени больной, который все хотѣлъ познакомиться съ этимъ капитаномъ, потому что тотъ служитъ въ штабѣ и можетъ оказать протекцію. Была одна петербургская дѣвица, эта -- совсѣмъ здоровая (она пріѣзжала съ больной матерью), которая ихъ вполнѣ понимала, ужасно сочувствовала капитану въ томъ, что его не производятъ, и ужасно хлопотала, чтобы доставить штабсъ-капитану протекцію. Были и другіе болѣе пріятные соотечественники и соотечественницы. Между ними я познакомился съ однимъ,-- называли его Иванъ Иванычъ. Иванъ Иванычъ былъ нашъ братъ помѣщикъ средней руки, очень добродушный, очень податливый. Во времена предшествовавшаго царствованія служилъ онъ въ военной службѣ, предавался волокитству и разнымъ эстетическимъ и не эстетическимъ наслажденіямъ; передъ Крымской войной почилъ на лонѣ деревни, но при звукѣ трубы немедля вступилъ въ ополченіе; явилась манія на акціонерныя предпріятія,-- онъ пустился въ акціонерныя общества и на нихъ нѣсколько потерпѣлъ; во время крестьянскаго дѣла былъ умѣреннымъ либераломъ и мировымъ посредникомъ; при пожарахъ вѣрилъ въ поджигателей; въ польскій бунтъ возненавидѣлъ поляковъ, потомъ презиралъ нигилистовъ, статьями которыхъ нѣкогда упивался, и затѣмъ сдѣлался истымъ патріотомъ, успокоился на мысли, что Россія вступаетъ на свой истинный. путь, и по возвращеніи съ водъ хотѣлъ отправиться покупать имѣнье въ западныхъ губерніяхъ. Иванъ Иванычъ служилъ съ Камышлинцевымъ по крестьянскому дѣлу, очень любилъ его и разсказалъ мнѣ о немъ большую часть всего мною переданнаго.

Разъ въ одинъ хорошій весенній и свободный отъ ванны день, мы съ Иванъ Иванычемъ собрались съѣздить въ Висбаденъ. Позавтракавъ, мы отправились съ полуденнымъ поѣздомъ въ Гехстъ: подождали нѣсколько минутъ франкфуртскаго поѣзда и, пересѣвъ въ него, часа черезъ два были въ столицѣ Нассаусскаго Герцога. Пріѣхать съ маленькихъ водъ на большія игорныя все равно, что попасть изъ деревни въ столицу: шумная толпа гуляющихъ, блескъ туалетовъ, великолѣпный кургаузъ съ игрой на шести столахъ, суета и бѣготня прислуги въ ресторанѣ -- все возбуждаетъ, встряхиваетъ распущенность и патріархальность жителя не очень взыскательныхъ маленькихъ водъ. Мы потолкались между столиками и нарядной и чинной толпой, которая собиралась подъ тѣнь ресторана въ обычному часу прогулки. Я встрѣтилъ по обыкновенію нѣсколько знакомыхъ соотечественниковъ, съ которыми судьба имѣетъ привычку сталкивать меня разъ въ десять лѣтъ, очень обрадовались другъ другу и черезъ пять минутъ разстались -- опять, можетъ, на нѣсколько лѣтъ или навсегда. Пообѣдавъ съ Иванъ Иванычемъ въ ресторанѣ, содержимомъ знаменитымъ парижскимъ рестораторомъ, котораго имя я забылъ, я прошелся по заламъ, гдѣ шла игра въ рулетку, и, добравшись до газетной, по скверной привычкѣ, тутъ и застрялъ. Иванъ Иванычъ застрялъ комнатой ближе попытать счастья въ рулетку. Въ Соденъ переѣзжаетъ на сезонъ маленькая библіотека съ десяткомъ газетъ изъ Франкфурта, но въ то время она еще не устроилась и я едва промыслилъ себѣ изъ нея двѣ французскія газеты. По этому любитель чтенія пойметъ, съ какой лихорадочной нетерпѣливостью я копался въ сотнѣ газетъ всѣхъ странъ, разложенныхъ на нѣсколькихъ столахъ.

Я отрылъ между ними двѣ русскія, спросилъ у библіотекаря нечитанные мною нумера -- недѣли за двѣ. Пробѣжалъ оффиціальныя новости (слухи и новости, еще не опубликованные правительствомъ и о которыхъ наши бѣдныя газеты говорить не имѣютъ права, я прочелъ изъ иностранныхъ) и даже остановился на разсужденіяхъ передовыхъ статей, напоминающихъ своею развязностью диспуты семинаристовъ о всемогуществѣ Творца передъ лицомъ отца ректора и своими учителями. И, не смотря на то, скрытная русская жизнь, со всѣми ея сонными движеніями, сквозила мнѣ между скованныхъ строчекъ, -- и мнѣ было отрадно и... досадно.

Дважды приходилъ ко мнѣ Иванъ Иванычъ, и, проигравъ всѣ свои деньги (онъ нарочно взялъ съ собой не болѣе ста франковъ), бралъ у меця по золотому "на счастье" и опять ихъ проигрывалъ. Наконецъ я усталъ и успѣлъ еще съ часъ побродить передъ прудомъ, встрѣтиться еще съ пріятелями, которыхъ не видалъ года, и послушать военный оркестръ австрійцевъ, пріѣхавшій въ одномъ съ нами поѣздѣ изъ Франкфурта. Человѣкъ сто музыкантовъ въ бѣлыхъ мундирахъ играли передъ публикой и каждую ихъ піесу покрывали шумныя рукоплесканія.-- Они играли и не чувствовали, что, можетъ, въ послѣдній разъ потѣшали слухъ публики на этихъ водахъ, что черезъ недѣлю или двѣ имъ придется покинуть вольный городъ Франкфуртъ и -- вещь не бывалая для австрійцевъ -- унести съ собой свободу, не принеся ея впрочемъ на родину. Часу въ 5-мъ, не осмотрѣвъ парка и не нагулявшись даже порядкомъ, мы отправились съ Иваномъ Иванычемъ домой, потому что это былъ послѣдній поѣздъ, съ которымъ мы могли возвратиться къ ночи въ Соденъ: на маленькой соденской дорожкѣ часу въ 8-мъ вечера движеніе прекращается до утра. По обычаю ничего не дѣлающихъ русскихъ людей, мы ужасно торопились и чуть не опоздали въ отходу.

Отъѣзжающихъ было не много. Мнѣ удалось занять отдѣленіе, гдѣ еще никого не сидѣло, Иванъ Иванычъ хотѣлъ войти за иною, но оглянулся и вдругъ бросился, въ кому-то изъ пассажировъ и трижды облобызалъ его. Произвести эту операцію ему было тѣмъ удобнѣе, что у бѣднаго пассажира обѣ руки были заняты вещами и онъ представлялся такимъ образомъ совершенно незащищеннымъ. Потомъ Иванъ Иванычъ обратился въ его дамѣ, пожалъ ей руку, поюлилъ немного и бросился показывать имъ мѣсто.

По однимъ этимъ лобзаніямъ, совершаемымъ только русскими, я бы узналъ, что дѣло идетъ о встрѣчѣ съ соотечественникомъ, еслибы даже не услыхалъ русской рѣчи.

-- Садитесь сюда, здѣсь совсѣмъ свободно! вотъ только одинъ нашъ землякъ,-- говорилъ Иванъ Иванычъ, указывая на меня, -- и уже готовился меня представить, но, вѣроятно вспомнивъ мою рѣшительную просьбу разъ навсегда -- меня ни съ кѣмъ не знакомить, остановился.

Затѣмъ въ вагонъ вошла молоденькая дама, ея спутникъ и Иванъ Иванычъ: послѣдній захлопнулъ дверку и такъ свирѣпо посмотрѣлъ на одного нѣмца, хотѣвшаго было сѣсть, и такъ повелительно закричалъ ему "кейнъ-пляцъ", что тотъ немедленно отошелъ.

Вскорѣ поѣздъ тихо двинулся, и мы отправились. Дама, на которую я прежде всего, разумѣется, обратилъ вниманіе, была высокая брюнетка, съ большими ясными и живыми глазами и умнымъ красивымъ лицомъ. Ея спутникъ былъ блондинъ, лѣтъ тридцати, съ небольшой мягкой бородой и усами, съ темносѣрыми задумчивыми, не то уставшими, не то скучающими глазами; лицо пріятное, не блѣдное, но безрумяное, какъ у большей части русскихъ, съ чертами мягкими, которымъ, едва уловимая игра складокъ около рта и глазъ придавала множество тонкихъ измѣненій.

Вообще казалось, это былъ человѣкъ нервный, можетъ быть, съ раздраженной желчью, порой негодующій и ненавидящій, но, какъ человѣкъ русскій, рѣшительно лишенный того, что нынѣ называютъ "спасительной злобой" и на что появился запросъ съ совершенно различныхъ сторонъ. Можно было бы думать также, что это человѣкъ мягкій, но только горяченькій: но лобъ у него былъ хорошо развитый, умный и серьезный и въ глазахъ, не смотря на ихъ нѣсколько апатичное и усталое -- можетъ, вслѣдствіе дороги -- выраженіе, просвѣчивала твердость и увѣренность.

Я былъ очень доволенъ встрѣчей, потому что вообще люблю наблюдать моихъ земляковъ за границей. Нигдѣ такъ хорошо не видны наши особенности и тонкіе оттѣнки характера, какъ среди совершенно чуждыхъ лицъ и склада жизни. На этотъ разъ я былъ еще довольнѣе тѣмъ, что встрѣченные принадлежали къ тому разряду людей, которые даются не сразу и наблюдать которыхъ заманчиво, а общее впечатлѣніе для нихъ выгодно. Мужчина мнѣ показался, противъ обыкновенія, болѣе утонченъ въ обращеніи и болѣе нервенъ, нежели его красивая и живая спутница. Эта утонченность встрѣчается иногда у англичанъ, но еще болѣе у южно-американцевъ, и далась намъ, кажется, какъ наслѣдіе крѣпостнаго права: это не просто благовоспитанность, но благовоспитанность, выросшая среди приниженнаго класса.

-- Такъ-то, мой любезнѣйшій Дмитрій Петровичъ (читатель вѣроятно также, какъ и я, вскорѣ узналъ Камышлинцевыхъ), вотъ гдѣ Богъ привелъ встрѣтиться! Давно ли вы изъ нашихъ благословенныхъ странъ?

-- Только-что выбрался, -- отвѣчалъ Камышлинцевъ; -- ѣду пока въ Швейцарію, да вотъ заѣхалъ воды посмотрѣть и дня два здѣсь прожилъ. Какъ я васъ утромъ не встрѣтилъ?

-- Да глупость: въ рулетку игралъ!-- отвѣчалъ Иванъ Ивановичъ, и поспѣшилъ замять рѣчь.-- Такъ вы на долго въ Швейцарію?

-- Нѣтъ, только вотъ ей показать озера хочется, а тамъ во Францію и Бельгію нужно.

-- Значитъ, вы не просто катаетесь, а предположенія у васъ есть?-- продолжалъ спрашивать Иванъ Ивановичъ.

-- Да, мы собственно за дѣломъ. Она въ Парижъ чтобы запастись товаромъ, да швейныхъ машинъ выбрать, а я ѣду къ суконному производству присмотрѣться. Вы знаете, я въ Вахрамѣевкѣ съ купцомъ Дудкинымъ фабрику суконную завелъ, т. е. завелъ болѣе Дудкинъ, потому что капиталъ-то его, да сразу у насъ споръ вышелъ. Я хотѣлъ, чтобы фабрика была, какъ фабрика, т. е. снабжена всякими усовершенствованіями,-- а онъ мнѣ доказываетъ, что это не выгодно у насъ: "зачѣмъ, говоритъ, намъ тратиться, коль плохенькая-то больше денегъ дастъ!"

-- Вотъ вздоръ! Ну, разумѣется, надобно ввести всѣ усовершенствованія и лучшія машины, -- сказалъ съ увѣренностью Иванъ Ивановичъ.

-- То-то, кажется, что не вздоръ, и онъ правъ,-- отвѣтилъ Камышлинцевъ:-- "намъ, говоритъ, не образцовую фабрику заводить, а чтобъ выгодна была"; а я все-таки хочу самъ къ дѣлу присмотрѣться.

-- А вы не оставили вашего занятія?-- обратился съ любезной улыбкой Иванъ Иванычъ къ дамѣ.

-- Напротивъ, расширила,-- отвѣчала она.-- У меня теперь при магазинѣ женская рукодѣльная школа.

-- Ну, и разумѣется школа грамотности и прочаго?-- подсказалъ Иванъ Иванычъ.

-- Вотъ прочаго-то и нѣтъ, -- улыбаясь, сказала Анюта; -- да и грамотность-то между дѣломъ: учатся только читать, писать, да считать. Много хлопотъ съ открытіемъ школы-то грамотности.

Иванъ Иванычъ былъ идилликъ и во всемъ любилъ, чтобы было, какъ въ книжкахъ пишутъ. Я по его лицу видѣлъ, что отступленія отъ этихъ книжныхъ правилъ ему не понравились; но на радости встрѣчи онъ этого не высказывалъ.

-- Ну, а что у насъ подѣлывается? Какъ живется? Я вѣдь два года, какъ изъ матушки-то уѣхалъ, да по нѣмцамъ таскаюсь.

-- Ничего, все, слава Богу, въ колею входитъ,-- отвѣчалъ Камышлинцевъ.-- Помните Берендѣева, который взятки пересталъ было брать, говорилъ -- "несовременно"? Ныньче при мнѣ Самокатовъ, знаете, съ своей безцеремонностью, его спрашиваетъ: "что -- говоритъ -- Берендѣй, разрѣшилъ?" и рукой показалъ этакъ; тотъ на него такъ и налетѣлъ.-- "Да-съ, говоритъ, беру! беру, сударь! кричитъ во все горло; -- это подлецы нигилисты выдумали не брать; а я, говоритъ, беру. Меня теперь въ неблагонамѣренности никто не заподозритъ!.." И кажется, ужасно ему досадно, что года три даромъ потерялъ.

Иванъ Иванычъ разсмѣялся, но нехотя.

-- Кстати о нигилистахъ!-- Ну, а что этотъ, помните... какъ его? Благомысловъ что ли, что у васъ былъ. Что съ нимъ за исторія была?

-- Просьбы онъ крестьянамъ писалъ, ходатаемъ былъ у нихъ и заподозрѣнъ въ возбужденіи недовольства. Увезли его въ Петербургъ, а далѣе не знаю, что съ нимъ.

-- Мытищевъ какъ поживаетъ, Иванъ Сергѣевичъ, съ Ольгой Ѳедоровной?-- продолжалъ распрашивать мой спутникъ.

-- Онъ въ деревнѣ живетъ, а она въ Петербургъ ѣздила, а теперь, кажется, за границей.

-- Гм! Такъ они не вмѣстѣ? А графъ Гогенфельдъ?-- лукаво улыбаясь, спросилъ Иванъ Иванычъ.

-- Его тоже давно нѣтъ у насъ, а гдѣ онъ, не умѣю вамъ сказать, -- отвѣчалъ спокойно Камышлинцевъ.

У жены его по губамъ пробѣжала улыбка, и она отвернулась и стала смотрѣть въ окно.

Иванъ Иванычъ еще распрашивалъ неумолчно про другихъ знакомыхъ. Мы остановились въ Кастелѣ, у извѣстнаго майнцскаго tête de pont, и засмотрѣлись на Рейнъ, на плашкоутный мостъ въ полверсты, который тянулся по немъ къ Майнцу. Когда мы отъѣхали, разговоръ опять возобновился; но какъ знакомые Ивана Иваныча, кажется, всѣ были перебраны, то онъ перешелъ на общіе вопросы.

-- А посредниковъ мало осталось прежнихъ отъ нашего времени?-- спросилъ Иванъ Иванычъ.-- А хорошій былъ народъ! Духъ, духъ былъ прекрасный, -- говорилъ онъ, поддаваясь привычкѣ похвалить свое время и поблагодушествовать.

-- Ныньче измѣнился много образъ ихъ занятій,-- замѣтилъ Камышлинцевъ; -- и мнѣ случилось слышать ихъ сожалѣнія, отчего эта служба не считается службой коронной и за нее не идутъ чины.

-- Ну нѣтъ,-- возразилъ горячо Иванъ Иванычъ, -- въ наше время этого не было: мы о чинахъ не думали.

-- И, можетъ быть, дурно дѣлали,-- замѣтилъ Камышлинцевъ.

Иванъ Иванычъ посмотрѣлъ на Камышлинцева съ недоумѣніемъ: онъ не зналъ, подсмѣивается ли онъ, или говоритъ не шутя.

-- А знаете, Дмитрій Петровичъ?-- сказалъ онъ,-- вы на мой взглядъ постарѣли и какъ будто не здоровы: видъ у васъ не хорошъ.

При этихъ словахъ Анюта обернулась и посмотрѣла на мужа: безпокойство мелькнуло въ ея глазахъ.

-- Вы, Иванъ Ивановичъ,-- какъ моя старуха кормилица, -- улыбаясь, отвѣчалъ Камышлинцевъ: -- та, только меня увидитъ, какъ и начнетъ: "ахъ, какъ ты, родной, постарѣлъ, да какъ ты подурнѣлъ".-- Разумѣется, постарѣлъ!-- прибавилъ онъ,-- четыре года лишнихъ: отъ нихъ не похолодѣешь.

-- Нѣтъ, все-таки,-- продолжалъ настаивать Иванъ Иванычъ.-- Вѣдь тогда у васъ было пропасть дѣла, заботъ, непріятностей, а все-таки вы были живѣе, молодцоватѣе. Нѣтъ, вамъ бы посовѣтоваться надо съ докторами да и полечиться, водъ какихъ-нибудь попить.

-- Я здоровъ, -- отвѣчалъ Камышлинцевъ.-- А можетъ, оттого казался я вамъ бодрымъ, что тогда дѣятельность была... Вотъ и теперь примазываюсь къ фабрикѣ, да все еще не втянулся.

-- Ну, чтожъ дѣятельность! Развѣ ея мало? Положимъ, хозяйство васъ не занимаетъ: ступайте на службу, ну въ земство, мало ли что можно придумать! государство сплотняется, преобразуется, намъ нужны люди и люди, дѣла полонъ ротъ, а вы говорите: дѣла нѣтъ!

Камышлинцевъ улыбнулся.

-- Вы за границей, кажется, другой годъ и много изъѣздили Европы: что нашихъ, довольно по ней шатается?-- спросилъ онъ.

-- Чего довольно! помилуйте -- полки! кучи! Деньги таютъ просто видимо: вотъ въ вашей рукѣ таютъ! хозяйство разваливается, а наши какъ изъ избы тараканы валятъ, когда ихъ морозить начнутъ!

-- Ну, а какъ вы думаете, поѣхали ли бы они всѣ, еслибы дома было дѣло, которое бы ихъ занимало и привязывало? А вѣдь это только люди съ порядочными средствами, а сколько этакихъ дома-то у насъ безъ средствъ осталось? Вѣдь это все нигилисты, настоящіе и самые опасные,-- нигилисты, если ничего не отвергающіе, то за то и ничего, не дѣлающіе! Знаете ли, что это наша самая могучая оппозиція!

-- Чтожъ прикажете дѣлать, если это у насъ въ характерѣ!-- возразилъ Иванъ Иванычъ,-- если мы родились этакими увальнями и лежебоками! Кажется уже, правительство, на которое мы любимъ все сваливать,-- грѣшно нынѣ винить! Реформа идетъ за реформой, все переправляется, чинится, передѣлывается; промышленность, торговлю -- все стараются возбудить и поощрить, а мы -- общество, народъ, земля -- мы лежимъ да черезъ пень колоду валимъ! Кто же виноватъ? Чего же намъ недостаетъ?

Камышлинцевъ промолчалъ.

-- Да нѣтъ, вы скажите,-- приставалъ Иванъ Иванычъ,-- ну, чего по вашему?

-- Да видно, -- духа жизни, коль мы все дремлемъ, -- отвѣчалъ Камышлинцевъ съ своей небольшой улыбкой.

Иванъ Иванычъ былъ нѣсколько озадаченъ, кажется, этимъ отвѣтомъ и вдумывался, что это за штука "духъ жизни". Онъ вѣроятно, не замедлилъ бы обратиться за поясненіями, но въ это время передъ нами мелькнули зданія, тормоза заскрипѣли, поѣздъ остановился и кондукторы прокричали: "Гехстъ! Соденъ!" Я отворилъ дверцу и поспѣшилъ пересѣсть въ Соденскій поѣздъ.

Черезъ нѣсколько минутъ, Иванъ Иванычъ отъискалъ меня и сѣлъ. Онъ былъ не совсѣмъ въ духѣ и нѣкоторое время молчалъ. Мы двинулись.

-- Ну, видѣли Камышлинцева?-- спросилъ онъ, -- какъ вы его нашли?

-- Не совсѣмъ такимъ, какъ воображалъ, -- отвѣчалъ я; -- вообще, кажется, это характеръ сложный и не сразу дающійся; да цѣльный на его мѣстѣ и появиться еще не могъ. Тутъ и нервность, и бѣлоручныя привычки, и почти вся обстановка недавняго времени -- и новыя требованія и стремленія: задатки силы, и хорошіе задатки, -- на старой, да вдобавокъ еще и не оттаявшей почвѣ. У насъ недавно только начали появляться спеціалисты съ сознательной любовью къ своему дѣлу, начало открываться и поле для нихъ; а для людей, какъ Камышлинцевъ. выбивающихся изъ служилыхъ въ земскіе и не сдѣлавшихся изъ помѣщиковъ землевладѣльцами -- поле-то еще не очистилось и они остаются какими-то диллетантами труда; работаютъ они урывками, гдѣ случится; старыя дрожжи ихъ ненавидятъ, молодые спеціалисты смотрятъ на нихъ съ легкимъ презрѣніемъ, -- чиновный людъ подозрѣваетъ и ревнуетъ. А вообще это, какъ говорится, продуктъ, хоть отнюдь не герой, своего времени, и положеніе его весьма не завидно: припомните, сколько совершенно разнородныхъ условій и теченій вліяло на развитіе этихъ людей и въ какой обстановкѣ приходится имъ дѣйствовать.

-- Э, полноте! просто, между нами сказать, безпокойный человѣкъ,-- недовольно возразилъ Иванъ Иванычъ; -- прекрасный, образованный и добросовѣстный человѣкъ, да безпокойный: барчонокъ избалованный. Кажется, все есть: молодъ, здоровъ, порядочное состояніе и хорошенькая жена -- и все недоволенъ! Дѣла, видите, нѣтъ для него! Такой ужь безпокойный характеръ: отъ этого нигдѣ и не дослужилъ.

Но я немного утомился и мнѣ лѣнь было возражать, да на Соденской дорогѣ много и не наговоришь. Черезъ пять минутъ мелькнула бесѣдка моего садика, мы остановились и разстались съ Иваномъ Иванычемъ.

Тутъ мы и съ тобой разстанемся, читатель.

1866--1867.

Ницца.-- Буруновка.