[*] - Я не обладаю даром вездесущия. Читатель помнит, что в день банкета в память декабристов я находился в Москве. Впечатления, сообщаемые здесь, принадлежат моему alter ego, с которым я условился в том, что он заменит меня в Петербурге, в качестве свидетеля всех значительных событий, в то время как я буду в Москве и Твери. Благодаря этой комбинации я могу дать отчет о банкете в память декабристов, ибо тот, который должен был состояться в Москве и где я думал присутствовать, был запрещен генерал-губернатором. Удивительно, что петербургский банкет не постигла та же судьба. Еще более удивительно, что никто не был арестован в связи с банкетом. Ведь утром этого самого дня появился указ и правительственное сообщение. "Где была полиция?" -- спрашивают реакционеры. В зале ее не было, по крайней мере, открыто, в форме.
Петербург, воскресенье 14 (27) декабря.
Я приехал в 9 часов. При входе в зал молодые девушки с корзинами продают красные бантики (символ свободы и конституции) и белые с красным (свобода, конституция, мир). Я замечаю, что публика покупает почти исключительно последние. В зале длинные ряды сервированных столов. В убранстве нет ничего, что бы специально относилось к предмету сегодняшнего собрания. В глубине -- сцена; занавес опущен. В конце первого стола, слева от входной двери, на возвышении -- кафедра. Это -- для ораторов. Около усаживаются председатель (Кедрин, адвокат, гласный думы) и члены президиума. Зала быстро наполняется. Председатель стучит и докладывает собранию, что у входа стоит много студентов, не имеющих входных билетов и просящих позволения войти. Они хотят лишь присутствовать на банкете, стоя вдоль стен. Разрешение дается единогласно.
Студенты входят и располагаются шпалерами. Среди них немало молодых девушек. У студентов -- синие блузы, сверху накинута тужурка. Многие из этих молодых людей бледны, худы, болезненны; среди них, наверное, много бедняков.
Один гласный думы провозглашает "ура" в честь декабристов, "великих патриотов и мучеников". Затем желает присутствующим приятного аппетита. Банкет начинается. Разносят чай, каждый пьет, сколько ему угодно. Кое-кто пьет содовую воду. Некоторые требуют шампанского. Я невольно думаю о студентах, стоящих у стены и не имеющих возможности внести трехрублевый пай.
Без инцидентов дело, конечно, не обходится. Один из них разыгрывается совсем близко от меня. Какой-то журналист, сидя в конце стола, записывает что-то в книжечку. Это кажется подозрительным. К нему приступают с вопросами. Кто его рекомендовал? Дело становится серьезным. Очевидно, его объяснения недостаточны, ибо ему приходится встать и уйти. Я замечаю, что у него на глазах слезы.
За четвертым столом сидит артиллерийский офицер. Его мундир удивляет, заинтересовывает, все перешептываются. Становится известным, что это запасный офицер, отправляющийся в Манчжурию. Его привел с собою верный человек. Да и физиономия у него, вдобавок, славная, симпатичная.
После первого же блюда начинаются речи. Первым говорит Анненский, сотрудник "Русского Богатства". Это человек пожилой, седой, приятного вида. Он повторяет резолюцию банкета писателей, имевшего место 3-го декабря. После него корреспондент одной газеты, вернувшийся из Манчжурии, говорит о том, что он там видел. Он читает бесконечную газетную корреспонденцию о событиях на Дальнем Востоке. Одна женщина -- писательница -- заявляет, что десять месяцев тому назад она предвидела, предсказала, описала все то, что случилось; в этом можно было бы легко убедиться, если бы ее книга не была запрещена цензурою. Она находит прекрасным, что тысячи людей убиты, ибо это откроет глаза остальным. Один писатель высказывается против "преступной войны". Пешехонов, сотрудник "Русского Богатства", также говорит против войны, красноречиво и волнуясь. Это человек лет 45, брюнет, крепкий, простой наружности, с кроткими глазами. Он чужд ораторских эффектов. Вернувшись на место, он внимательно слушает тех, кто говорит после него, в особенности тех, кто высказывается против войны. Тогда он утвердительно кивает головой, выражая тем свое полнейшее одобрение.
Кто-то из журналистов выразился так: "Нечего искать далеко сцен ужаса: они разыгрываются на Невском". Другой оратор произносит очень сильную речь и в заключение, пародируя слова царя, говорит: "Мы должны заявлять об этом дерзко и бестактно". Председатель возглашает: "Мы будем иметь честь выслушать товарища рабочего". Один за другим всходят на трибуну два рабочих [Тов. Боханов, наборщик, только что вернувшийся из ссылки под именем Петрова, и я. Боханов полагал программу с.-д., я критиковал указ 12 дек. Боханов произвел на слушателей впечатление уже своей наружностью: высоким ростом, широкими плечами, широким же энергичным лицом со следами оспы. Громким голосом, нанося кулаком тяжелые удары по хрупкой кафедре, с которой только что говорил один из журналистов, он признает своим учителем Карла Маркса. Когда в конце собрания в резолюции пропустили было "тайное" избирательное право, откуда-то из конца залы раздался громовой голос Боханова: "А тайное почему пропустили?" Моментально несколько человек с карандашом бросились пополнить пробел, чтобы успокоить грозного пролетария. Автор отмечает аплодисменты собрания в ответ на мой призыв идти по революционному пути. Конечно, большинство считало пока революцию только красивой фразой, простым украшением речи. Пешехонов даже подошел ко мне и Боханову и с явной досадой спросил нас, где же, наконец, тот пролетариат, о котором так много говорят и который все не желает появиться на сцене. Зато нашлась и такая группа интеллигенции (адвокат Моргулис, редактор "Волыни" Никитин, гостивший тогда в Питере), которые вместе с кучкой офицеров практиковали уже до 9-го января совершенно фантастическое вооруженное восстание. Это восстание должно было возникнуть в результате одного из очередных банкетов, причем журналисты и адвокаты оказывались застрельщиками, выйдя на Невский с оружием в руках. Все эти и другие еще более дикие подробности я слышал лично от Никитина, который говорил от имени заговорщиков. Все же такие планы свидетельствуют об определенной раскаленности обстановки. (Прим. ред.)]. Они говорят очень серьезно, вполне свободно; слушают их с чрезвычайным вниманием. Это один из первых банкетов, на котором появляются рабочие. Оба -- социал-демократы. Один из них цитирует "нашего учителя Карла Маркса". Он же требует избирательных прав для женщин. Его прерывают: "Вернемся к вопросу о войне, женщины на войну не идут". Другая, весьма сильная речь заканчивается следующими словами: "Есть один путь спасения -- революция. Я зову вас всех к революционной борьбе". Тройной взрыв аплодисментов!
Два другие оратора имеют большой успех, высказываясь против войны. Оба они весьма известны: профессор Гуревич и бывший бакинский городской голова Новиков. Кто-то говорит о необходимости пропаганды среди офицеров. Другой требует и получает без труда "ура" в честь Сазонова, убийцы Плеве.
Наконец, переходят к обсуждению резолюций. Я хотел бы знать, на чем остановятся, но в течение часа спорят о том, как написать: "Представители интеллигенции и народа, собравшись 14 декабря" или просто "представители интеллигенции". Я удаляюсь раньше, чем вопрос решен. Уже больше двух часов ночи, а банкет начался в 9 с половиной.
На другой день я узнал, что немного спустя после моего ухода собрание, включавшее в себя 780 писателей, адвокатов, врачей, студентов и т. д., единогласно вынесло постановление, требующее прекращения войны и для этого -- немедленного созыва учредительного собрания.